Марийка долго не могла привыкнуть к тому, что теперь ей нельзя входить в комнаты. То ей понадобится взять в буфете уксус — она добежит до дверей столовой, вспомнит, что ей нельзя туда входить, и медленно пойдёт обратно; то, услышав в коридоре Лорины шаги, бросится к ней навстречу, а потом увидит надутое лицо Лоры и побежит в ванную, будто бы ей надо умыться.

Да и в кухне Марийка теперь уже не чувствовала себя так свободно, как раньше. Мать ходила все дни злая, гремела кастрюлями и ругалась с Катериной.

Катерина шипела на Марийку — всё было не по ней: и ножи плохо вычищены, и снегу Марийка натаскала в кухню, и башмаками она так стучит, что слышно в кабинете у доктора.

Поджав тонкие губы, вокруг которых уже появились морщины, она посматривала на Марийку, качала головой и ворчала себе под нос:

— Вырастили на свою голову грубиянку бесстыжую…

— Да хватит тебе шипеть! У-у, змея подколодная! — кричала Поля. — А ты что тут, Марийка, топчешься? Беги гулять!..

Получив от матери затрещину, Марийка раздетая выскакивала во двор и бежала к Стэлле или к Вере. У Стэллы она сидела недолго, потому что стеснялась Патапуфа. Цирк сейчас был закрыт, и Патапуф целые дни читал, лёжа на кровати, или играл на флейте.

В подвале у печника было накурено и шумно. К председателю домкома Полуцыгану приходили жильцы за какими-то справками, ругались, о чём-то спорили, обсуждали, кого из подвальных весной будут переселять в верхние этажи.

Каждый раз Марийка узнавала в подвале какую-нибудь интересную новость. Рассказывали, что забрали у Тараканихи её переплётную и писчебумажный магазин, и теперь переплётной заведует Лука Ефимович Тюфяков. Ещё говорили, что ночью кто-то видел полковника Шамборското, переодетого простым мужиком.

Один раз Сенька рассказал, что он слышал, будто большевики будут раздавать рабочим ребятам все игрушки из игрушечных магазинов.

Назавтра чуть свет Марийка, Машка и Вера побежали на Казачью улицу, или улицу Свободы, как она теперь называлась. Они долго стояли возле запертых дверей магазина «Детский рай». Окно было закрыто железной шторой, а дверь на замке. Девочки простояли около часу возле магазина и вернулись ни с чем, ругая Сеньку, который их обманул.

Так шли дни за днями. Поля уже начала успокаиваться и думала, что докторша скоро простит Марийку и позволит ей ходить в комнаты.

Но вот в один из январских дней, после большой стирки, доктор вошёл в кухню, завешанную мокрым бельём. Он сказал Поле, что, к сожалению, не может больше держать двух служанок, и протянул ей листок, где было написано: «Пелагея Ивановна Внукова честно и добросовестно прослужила у доктора Мануйлова в кухарках пять лет и ни в чём дурном не замечена».

Всю ночь Поля не могла заснуть. Она вздыхала, ворочалась на кровати, несколько раз вставала и пила воду из-под крана.

Марийке тоже плохо спалось. Она всё думала о том, куда они теперь с матерью поступят и какая им попадётся хозяйка.

Утром Поля сложила в сундук все свои фартуки и юбки, а сверху привязала одеяло и подушку.

— Никуда не уходи, береги вещи, — сказала она Марийке, — я схожу к Максимовне узнать насчёт места.

Марийка оделась и собралась было, как всегда, чистить хозяйские ботинки, но их почему-то с вечера не выставили. Тогда она взяла синий стеклянный кувшин, который не влезал в сундук, и принялась, от нечего делать, мыть его.

Пришла Катерина, растопила плиту и начала жарить на завтрак оладьи.

Марийка хотела было помочь ей натаскать дров, но Катерина так сердито посмотрела на неё и так ехидно поджала губы, что Марийке даже страшно стало. Она села на сундук с вещами и просидела на нём с кувшином в руках до самого прихода Поли.

Вечером Поля с Марийкой перенесли к Максимовне свой сундук и остались у ней ночевать — Шамборщиха с Вандой куда-то уехали, и в квартире, кроме Максимовны, не было ни души.

Марийка на цыпочках прошлась по пустым комнатам и заглянула в гостиную. Ей сразу вспомнились именины Ванды. Вон у того стола ей пришлось сказать Шамборскому: «комман ву портрет». Теперь в гостиной было холодно, тихо. Люстры и картины были завешены марлей.

В кухне Максимовна угощала Полю чаем с коржиками, жаренными на конопляном масле.

— Ох, нелегко тебе будет, Пелагея, сыскать место! — говорила она, покачивая головой. — Время тяжёлое, голодное, кто теперь прислугу возьмёт, да ещё с девчонкой. Самим жрать нечего…

— Схожу завтра к Саше, — сказала Поля, — может, он что посоветует.

— Что ж, сходи. Он парень толковый, да и в силу теперь вошёл. У большевиков в Совете, говорят, служит.

Переночевав у Максимовны, Поля с Марийкой отправились к Саше-переплётчику. Больше они не знали никого, к кому можно было бы сходить посоветоваться.

— Ох ты, горечко! — вздыхала Поля. — Откуда такая напасть!

Ещё только вчера она спокойно стояла у плиты и жарила доктору блинчики, а сегодня даже неизвестно, где ей с Марийкой придётся ночевать.

Совет помещался в особняке богатого караима Шабада.

Каменный светло-коричневый дом был украшен лепными гирляндами цветов и фруктов. Две каменные женщины с толстыми шеями поддерживали затылками балкон. На балконе теперь стоял часовой с винтовкой в руках.

Поля потянула тяжёлую резную дверь. У входа, возле перил широкой мраморной лестницы, стоял огромный медведь. В вытянутых передних лапах он держал поднос.

— Мама, медведь… — зашептала Марийка. — Он, верно, учёный…

— Это чучело, — сказала Поля.

Они поднялись по ступенькам, застланным ковром, и вошли в коридор. В конце коридора, заваленного ящиками и мешками, на кожаном диване сидело несколько красногвардейцев. Они читали какую-то записку и смеялись. Из соседней комнаты доносились цоканье пишущей машинки, и чей-то хриплый голос, надрываясь, орал: «Алло! Станция Пятихатки! Алло!»

— Вам кого нужно? — спросил один из красногвардейцев у Поли.

Поля сказала.

— Он здесь, сейчас поищу.

Красногвардеец пошёл в глубь коридора.

Через минуту вышел Саша. На нём была надета старая солдатская шинель, через плечо висел наган.

— Вот не ждал гостей! — сказал Саша. — Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Кучерявая, здравствуй…

— Мы на минутку забежали, — сказала Поля.

— А что случилось?

— От места отказали.

— Ну, а где же вы теперь будете жить?

— Сегодня у Максимовны ещё переночуем, а завтра хоть на улицу иди. Максимовна ведь тоже у чужих людей живёт. Вот и пришла я к тебе, Сашенька, за советом. Сам знаешь, у нас, кроме тебя, никого нет… Печник Полуцыган вчера рассказывал, будто рабочих с Культяповки переселяют в барские дома. Может, и нам с Марийкой хоть чуланчик какой-нибудь дали бы?…

— Зачем же чуланчик? — сказал Саша. — Дадут вам хорошую комнату. Поступите, Пелагея Ивановна, на работу и заживёте с Марийкой по-новому. Верно говорю, кучерявая?

— Верно, — вздохнула Марийка.

— Ну, идём.

Саша повёл их куда-то по коридору.

— Товарищ Пахоменко, можно тебя на минутку? — остановил он какого-то парня с забинтованной головой.

Тот оглянулся и, сдвинув с уха повязку, внимательно выслушал Сашу.

Поля с Марийкой стояли молча и ждали. Пахоменко повернулся к Поле:

— А где вы раньше жили, гражданка?

— У людей жила. Пять лет без одного месяца у доктора Мануйлова прослужила, а вчера выгнали нас с дочкой прямо на улицу. Пришли вас просить, может, дадите нам хоть каморочку какую-нибудь.

— А вот сейчас посмотрим, — сказал Пахоменко, — идёмте.

Они вошли в комнату, где цокала пишущая машинка. Там толпилось множество народу, входили и выходили красногвардейцы, какая-то старуха в бархатной шубе и в валенках плакала и топталась у всех под ногами. В углу сидела женщина в тулупе. Она развешивала на маленьких весах пайки и тут же раздавала их красногвардейцам, которые рассовывали сахар и табак по карманам.

Пахоменко подошёл к письменному столу, вытащил из ящика тетрадь и стал её перелистывать. Марийка стояла, вцепившись в рукав Саши-переплётчика. Она боялась, что он уйдёт, и тогда они не получат комнаты, о которой он говорил.

— Понимаешь, какая история, — говорил Пахоменко, тыкая пальцем в тетрадь, — с комнатами у нас, гражданка, сейчас туговато. Вчера переселили из Культяповки восемнадцать рабочих семей да пять семейств с лесопилки…

— А что, Пелагея Ивановна, если вам у доктора, у Григория Иваныча, поселиться? — перебил Пахоменко Саша.

— Что ты, Сашенька, разве можно! — испугалась Поля.

— Верно! — воскликнул Пахоменко. — Как же это я про докторскую квартиру не подумал! Там вас и поселим. Сколько у них комнат?

— Шесть комнат да кухня.

— А сколько людей живёт?

— Три человека семьи и ещё горничная.

— Выходит, на каждого человека по две комнаты. Просторно живут. Сейчас напишу вам ордер.

— Да как же это, Сашенька, — сказала Поля, обернувшись к переплётчику, — разве можно нам у доктора комнату отбирать? Елена Матвеевна нас со света сживёт.

— Ничего, Пелагея Ивановна, они вам не сделают. Пожили вы на кухне — хватит с вас.

Пахоменко подписал маленькую голубую бумажку и протянул её Поле.

— Вот вам ордер, идите и занимайте у доктора комнату, какую захотите. А чтобы не было волынки, с вами пойдёт вот этот товарищ красногвардеец.

— Да как же я доктору в глаза посмотрю… — начала было Поля.

— Ну, Пелагея Ивановна, выбирайте: либо вам занять комнату у доктора, либо с ребёнком на улице ночевать.

— Ладно уж, — махнула Поля рукой. — Идёмте.