Тридцать гайдамацких всадников расположились на полянке во дворе дома Сутницкого вместе со своими лошадьми.

Во дворе сразу стало тесно. Ржали лошади, привязанные к наспех сколоченным коновязям, пахло навозом и водкой. От походной кухни тянуло горьким дымком — кашевар готовил обед для гайдамаков из продуктов, набранных по квартирам у жильцов.

Полупьяные, хмурые гайдамаки, здоровенные парни в синих жупанах, ходили по двору и осматривали свои новые владения.

Первым делом они забрали отца Ляли — меховщика Геннинга — и увели его куда-то со двора. Он вернулся домой поздно ночью оборванный и дрожащий. Машка, которая всегда всё знала, рассказывала, что гайдамаки привели Геннинга на берег Днепра, поставили его спиной к воде, и, прицелившись в него из своих наганов, велели сказать, где он спрятал золото.

Геннинг сказал, что золота у него нет, а есть дорогие меха, которые он и отдаст гайдамакам, если они его отпустят. Марийка целый день просидела в комнате, боясь высунуть нос на улицу.

Вечером этого же дня три гайдамака пришли к доктору Мануйлову. У одного из них всё лицо было в крови, и он придерживал рукой разбитое ухо.

— А ну, позовить дохтура, — сказал он, — нехай вин мени вуха перевьяже…

Доктор сделал перевязку. Когда гайдамаки уже уходили, их остановила Елена Матвеевна и попросила войти в столовую.

Поля с Марийкой ужинали у раскрытого окна. Марийка поела вареной картошки с луком и лила себе кружку чаю. Мать положила возле кружки два маленьких кусочка сахару:

— Не грызи сахар, соси помаленьку.

Но Марийка не умела сосать помаленьку и сразу же проглотила оба кусочка сахара.

Поля встала из-за стола:

— Пора и ложиться. Ох, спину чего-то ломит.

Но только успела она отвернуть край одеяла, как вдруг кто-то сильным ударом ноги распахнул дверь. В комнату ввалились гайдамаки.

В комнату ввалились гайдамаки.

— Чого расселись? — закричал маленький, с рябоватым лицом и замахнулся нагайкой. — А выкидайсь отсюда, большевицька порода…

Гайдамак с забинтованным ухом схватил со стола горячий чайник и выбросил его в окошко.

— Ну, выкидайсь! Швидче! Собирай барахло.

Всё это произошло в одну минуту. Марийка как сидела с кружкой в руках, так и застыла на месте.

— Да куда ж нам пойти, люди добрые? — заплакала Поля.

— А ну, поговори ещё! — крикнул рябой гайдамак.

— Пойдём, мама, пойдём, — зашептала Марийка.

Ей казалось, что если они пробудут в швейной комнате ещё хоть минуту, то гайдамаки их убьют. Что им стоит? Вон они того крестьянина из-за пяти пудов пшеницы расстреляли…

Она схватила подушку и синий кувшин и побежала из комнаты. Позади неё Поля, всхлипывая, несла корзинку и узел с постелью.

В коридоре им не встретилось ни души, все двери к доктору были плотно прикрыты.

Они вышли на крыльцо и остановились. Было уже совсем темно, на небе мерцали крупные звёзды. С полянки доносилась хриплая пьяная песня:

Марийка крепче прижала к груди синий кувшин. Поля перестала плакать и поправила на спине узел с постелью.

— Мам, а мам… — сказала Марийка.

Поля молчала и, сжав губы, смотрела на полянку.

— Ма-ма! Куда ж мы теперь?

— Пойдём к печнику. У него переночуем, а там видно будет…

Они спустились в подвал к печнику.

— Выгнали!.. — всплеснула руками Наталья, увидев на пороге Полю и Марийку, нагружённых вещами. — Чего ж вы стали? Кладите вещи.

С этого вечера Поля с Марийкой поселились у Полуцыгана.

На другой день печник притащил откуда-то деревянный топчан. Он поставил его в углу за печкой.

— Вот вам, Пелагея Ивановна, и спальня. Тепло и низко, и тараканы близко. Живите тут хоть год — в тесноте, как говорится, да не в обиде.

Поля засмеялась, но Марийка видела, что у неё дрожат губы и она с трудом удерживается от слёз.

Поля поступила уборщицей в ту же больницу, где работала Наталья.

Обе женщины возвращались вечером. Печник целые дни где-то пропадал.

Он приходил поздно ночью, когда Марийка уже спала, а то и совсем не приходил — оставался ночевать у своего приятеля Ивана Ивановича.

Марийка стала в подвале полной хозяйкой. Она прибирала, топила печку, стряпала обед и командовала Сенькой (горбатую Веру она жалела и не позволяла ей ничего делать).

Сенька по-прежнему возился со своей химией — бутылками, мазями и вонючими растворами, — но когда Марийка посылала его раздобыть дров или принести воды, он покорно отставлял в сторону свои банки и бежал за щепками на лесопилку или за кипятком в прачечную.

Каждое утро, ещё лёжа в постели, Марийка и Вера начинали обсуждать, что они сегодня будут стряпать.

— Со вчерашнего дня у нас осталось четыре картошки, бурак и миска больничного супу, перечисляла Марийка. — Значит, так: суп разогреем — раз, а из бурака и картошки сделаем винегрет — два; вот только луку надо будет настрелять…

— А макуху забыла? У нас ещё макуха есть, — говорила Вера.

Но Сеньке такой обед был не по вкусу.

— Тоже суп называется! — ворчал он. — Вода с пшой да пша с водой! А макуха эта у меня уже из горла лезет. Вот чего мне захотелось, так это колбаски. Видели, рядом с комендатурой колбасная открылась? На окошке ветчина лежит, розовая-розовая. Первый сорт.

— А цены какие! — рассуждала Вера. — Двадцать марок фунт колбасы, а если на кроны перевести, так ещё дороже…

— А я кроны ещё ни разу не видел, — говорил Сенька, — а кроме крон, видал все деньги — и думские, и царские, и керенки, и украинские карбованцы. Да что же толку, что видал! У нас-то ведь их нету…

Гайдамаки стояли во дворе почти всё лето. Они разместились по двое и по трое в самых лучших квартирах; в гостиной у Сутницкого они продырявили весь потолок, сбивая выстрелами подвески с хрустальной люстры.

Первое время, пока во дворе были гайдамаки, Марийка почти не выходила из подвала. Ей казалось, что она обязательно встретит того маленького гайдамака с рябоватым лицом, который назвал их «большевицкой породой». Она вздрагивала от каждого выкрика и шума на дворе. Из памяти не выходило то, что она видела на свалке сквозь щель забора.

А Сенька — тот нисколько не боялся гайдамаков. Он часто бегал на полянку, где стояли лошади, и даже водил их на водопой к колодцу, за что гайдамаки однажды угостили его папиросами и салом.

Как-то вечером Марийка увидела во дворе Ванду Шамборскую, которая прогуливалась под акациями, нежно обнявшись с Лорой.

Ванда заметно подросла, и нос у неё стал ещё длиннее. На ней было новое платье. Ванда первая заметила Марийку и подтолкнула Лору в бок. Та оглянулась, повертела рыжими кудряшками и крикнула:

— Что, проучили? Теперь сиди в подвале и знай своё место.

Марийка ничего не ответила, только сжала кулаки. В эту минуту где-то хлопнула оконная рама. Марийка подняла глаза и увидела Катерину, которая протирала окно швейной комнаты. Это было то самое окошко, откуда Марийка мечтала пускать мыльные пузыри…