Мне иногда кажется, что моя жизнь — извилистая и крутая дорога, по которой мне приходится все время бежать и бежать. Временами, не удержавшись, — я падаю, а поднявшись — снова бегу.
Кого-то нашли в капусте, кого-то принес аист, а я родилась в обычной еврейской семье, отец мой был музыкантом, а мама — домохозяйка. Судьба моих родителей была не из легких. Отец вырос в многодетной семье, где голод и холод были постоянным и обычным явлением. В 12 лет он стал воспитанником одной из воинских частей, его называли «сын полка». Позже отец начал играть в военном оркестре, поступил в музыкальное училище при Московской консерватории и вскоре женился на моей матери. А потом началась война. Отец уезжает на фронт, откуда с войсками МВД попадает в Тегеран. Как известно, в Тегеране в 1943 году состоялась Международная конференция, на которой встречались главы великих держав — И. Сталин, Т. Рузвельт и У. Черчилль. Отец играл в военном взводе и оказался свидетелем этой встречи.
Мама родилась и воспитывалась в семье слепых родителей. Детство ее проходило в постоянных заботах — как прокормить семью, где-то что-то продать и заработать на хлеб. Уже в 6–7 лет с самого раннего утра она уходила с бабушкой торговать, а возвращалась к ночи. В моего папу она влюбилась, когда ей было 13, а ему 17 лет. Они поженились, и у мамы вскоре родился мой брат Леня.
Мои дед и бабка по материнской линии были очень добрыми и, конечно, бедными людьми. Говорили, что дед Арон слепым был с детства, а бабушка ослепла в результате заболевания «черной оспой». Кто-то их свел вместе. Так они и стали жить, а потом появились трое детей.
Дед часто любил сидеть на кухне, слушая радио и перебирая пальцами какую-нибудь книгу. Говорят, что слепые люди видят пальцами, это правда. Дед был абсолютно лысый, с большими седыми усами. Многие его называли Буденным.
У меня была и есть сестра — двоюродная сестра Поля. В отличие от меня она росла очень слабой, хрупкой девочкой, которую то и дело обижали дворовые мальчишки, и она мне каждый раз жаловалась. А я ее защищала. Кончилось это тем, что стоило мне появиться у нее во дворе, как все ребята разбегались по домам. Когда Полине было лет 17–18, она вышла замуж, у нее появился маленький ребенок, и жила она тогда вместе с моей бабушкой. У Поли были свои заботы, а бабушка пребывала не в лучшем настроении. Однажды, когда Поли не было дома, мне позвонила бабушка и сказала, как бы жалуясь на Полю: «Ниночка, ди ферштейст ов идиш?» Что по-русски означало: «Ты понимаешь по-еврейски?» Самое смешное — это то, что моя бабушка была из Польши. Она разговаривала по-русски, как я по-татарски, мешая еврейский, русский и польский языки, а когда ругалась нецензурно, то у меня складывалось впечатление, что она до конца не понимала значения этих слов. Так вот, моя бабушка говорит мне: «Дайн швестр Поля — а за курве, а за блядь! Зи эт мир а зой издевается». По-русски это значило: «Твоя сестра Поля… она надо мной так издевается!» И при этом бабушка меня спрашивала, понимаю ли я по-еврейски? По-моему, и без того понятно! Услышав эти изречения, я выронила ложку из рук и начала хохотать. На следующий день я рассказала об этом кому-то из «Москонцерта», где я в ту пору уже работала, и через несколько дней эти фразы стали летучими: половина артистов «Москонцерта» повторяла их. Что касается моей другой бабушки по линии отца, то первые мои воспоминания о ней относятся к тому периоду, когда мне было два года.
Говорят, что люди не могут помнить столь раннего периода своей жизни, но я не могу с этим согласиться, поскольку отдельные фрагменты из моего раннего детства остались в моей памяти. Бабушка лежит под вишневым ватным одеялом, а я, увидев ее, забилась в угол. Она неотрывно смотрит на меня, не сводя глаз, как будто хочет что-то мне сказать. Она была парализована, и через некоторое время ее не стало. Ей было, моей бабушке Кате, всего 54 года.
Может быть, вы не поверите, но я росла милым и добрым сорванцом, без каких-либо комплексов. В два года, как говорят мои родители, я, сидя на горшке, распевала «Гимн Советского Союза», от ноты до ноты, размахивая ручонками как исправный дирижер оркестра.
Однажды мои мама и тетя взяли меня в гости, куда нужно было ехать на автобусе. Вдруг ни с того ни с сего я запела на весь автобус. И как вы думаете, что именно могла петь трехлетняя девочка? «Замела метель дорожки, запорошила» из репертуара Клавдии Шульженко. Автобус замер, я продолжала петь, а по окончании — все захлопали в ладоши.
Странно и обидно, что, став взрослыми, мы теряем так много — эту свободу чувств и непринужденность! Как порой в жизни нам не хватает этих качеств! И так хочется иногда вернуться снова в детство, ощутить все заново. Но, увы!
Мои мать и отец были очень дружны с моим дядей (братом отца) и его женой Марией (подругой детства). У них никогда не было своих детей из-за женских проблем тети Марии, которая всегда мечтала иметь хотя бы одного ребенка, и всю свою нерастраченную любовь отдала мне.
Когда мне было несколько месяцев от роду, мать кормила меня грудью и обнаружила, что она снова оказалась беременной. Тетя Мария, или как я ее всегда называла — Маня, просила мою мать отдать меня ей, а когда появится на свет новый ребенок, он останется с моей матерью. Но мать наотрез отказалась это сделать, и я осталась как бы баловнем обеих любящих меня женщин. Я постоянно ощущала любовь Мани, которая баловала меня, и, покупая мне ту или иную вещицу, старалась накрепко привязать меня к себе.
Популярность четырехлетней певицы на крымском курорте
Когда мне было четыре с половиной года, тетя и дядя решили поехать в Крым на заработки, уговорив моих родителей отпустить меня с ними. Пробыли они в Крыму три месяца. Жили на квартире в небольшом городке Алупка. Оба устроились на работу — тетя была администратором в ресторане, а дядя Лева, по профессии музыкант-барабанщик, играл по вечерам в небольшом ансамбле в том же ресторане, ну, а я была предоставлена самой себе. Гуляла одна, заходила в ресторан, где мне наспех наливалась тарелка супа или еще чего-нибудь, а потом снова отправлялась бродить, и так каждый день. Как мне это кажется уже сейчас, я была ребенком неусидчивым и постоянно пребывала в поиске чего-то нового, интересного, придумывала для себя какое-то новое, заманчивое времяпрепровождение и, как правило, по своей детской неопытности и наивности попадала в неблагоприятные для меня ситуации. Говорили, что я была довольно красивым ребенком с длинными волнистыми волосами и большими карими глазами, на которые взрослые часто обращали внимание, да плюс одежда, которую мне моя тетя Маня старалась достать по блату, конечно, лучшую, так что вид у меня был в ту пору достаточно привлекательный. Представляете себе, в начале 50-х годов видеть красиво одетого ребенка — тогда это было редкостью.
Так вот этот ребенок, то есть я, видя, что мои тетя и дядя много и тяжело работают, чтобы заработать хоть какие-то деньги, решила помочь им, собрала на пляже красивые ракушки и разложила их в людном месте с тем, чтобы продавать их. Узнав об этом, тетя сильно меня отругала, запретив навсегда это делать. Таким образом, с торговлей было покончено, и начались другие приключения, из-за которых мне постоянно попадало от тети: то я, неся арбуз, разбиваю его на улице на куски, то приношу домой котенка, который весь в блохах, то еще что-нибудь. Однажды я услышала от взрослых песенку. Не понимая ее смысла, я моментально заучила слова и начала всюду ее распевать. Взрослые были в восторге, и я скоро стала приносить тете много гостинцев, которыми меня награждали слушатели. Популярность моя росла, меня начали приглашать чуть ли не в каждый санаторий, располагавшийся на территории Алупки. Одни мне давали конфеты, другие — фрукты! Я была очень довольна до тех пор, пока моей тете не сказали о песенке, которая сделала меня такой известной на всю Алупку. Ох и попало мне тогда! Мне запретили петь эту песенку, которая, как мне казалось, ничем не отличалась от других, а в песенке этой были такие слова:
Остались в моей памяти и приятные воспоминания от Крыма. Я обожала ходить с тетей на рынок, где лежали горы красивых фруктов: ароматных персиков, груш и яблок, янтарные гроздья винограда, но я находила свой любимый фрукт и тут же бежала к нему, показывая пальцем своей тете, чтобы она немедленно мне его купила. А фруктом был большой ярко-красного цвета помидор, который я тут же начинала есть.
Любила я также гулять по Ялте. Ялтинская набережная мне тогда казалась чудным райским по красоте своей местом, где гуляли приезжие курортники, одетые в яркие наряды и пахнущие ароматом духов «Красная Москва». Всюду были слышны музыка, разговоры, смех прогуливающихся людей, сверкали гирлянды вечерних огней, чувствовался запах вкусных пирожных, которые разносили по всей набережной на подносах.
В Ялте располагалась киностудия, куда приезжали кинорежиссеры на съемки своих фильмов, несколько раз и меня хотели привлечь для участия в съемках фильмов, например, таких, как «Овод», «Богатырь идет в Марто», но тетя не соглашалась отдать меня в руки режиссерам, ссылаясь на разные причины.
На набережной была небольшая звукозаписывающая студия, где любой желающий мог записать и отослать домой в виде привета звуковое письмо — такую гибкую пластинку с видом ялтинской набережной. Тетя с дядей тоже решили послать такую пластинку моим родителям в виде привета от их небесного создания — дочки Нинули.
Я записала на своей первой пластинке вот такую песенку: