Дождь в Роттердаме. Сумерки. Среда. Раскрывши зонт, я поднимаю ворот. Четыре дня они бомбили город, и города не стало. Города не люди и не прячутся в подъезде во время ливня. Улицы, дома не сходят в этих случаях с ума и, падая, не призывают к мести.

Июльский полдень. Капает из вафли на брючину. Хор детских голосов. Вокруг – громады новых корпусов. У Корбюзье то общее с Люфтваффе, что оба потрудились от души над переменой облика Европы. Что позабудут в ярости циклопы, то трезво завершат карандаши.

Как время ни целебно, но культя, не видя средств отличия от цели, саднит. И тем сильней – от панацеи. Ночь. Три десятилетия спустя мы пьем вино при крупных летних звездах в квартире на двадцатом этаже - на уровне, достигнутом уже взлетевшими здесь некогда на воздух.