Мама быстро приходит в себя. Извинившись, она с обычным холодным и непреклонным видом осторожно промакивает салфетками книгу.

Секретов здесь гораздо больше, чем я думала. Что было не так с дедушкой и почему он ненавидел папу? Невозможно выносить эту неизвестность, словно бредёшь по песку, то и дело проваливаясь в ямы. В поисках твёрдой почвы под ногами набрасываю пальто, шаль, хватаю сумку и бегу к Верити.

С неба сыплется ледяная крупа и больно бьёт по лицу. Я поплотнее закутываюсь в шаль, так что видны лишь глаза, и спешу вперёд, согревая щёки собственным дыханием. Иду, склонив голову и не глядя по сторонам, не читая встречных прохожих.

Голова пухнет от избытка запутанных мыслей. Оскар, Обель, мама, папа – каждого из них окружает ложь и неопределённость.

– Хорошо, хоть Верити у меня есть, – благодарно шепчу я себе под нос.

Дверь открывает Себ, брат Верити. Он встречает меня приветливой улыбкой и приглашает войти.

Как мне нравится читать Себа – здесь передо мной настоящая живая история.

Несколько лет назад с Себом произошло нечто ужасное: он пришёл домой бледный и с мокрыми от слёз щеками. По дороге с работы его окружили какие-то парни и стали издеваться, смеясь над отсутствием знаков учёбы и карьеры. Они пригрозили нарисовать ему знак компаса и обозвали глупым пустым.

Мне же под кожей Себа видно его доброе сердце. Он очень любит сестру и будет яростно защищать её, если потребуется. Себ более многих достоин уважения. И на его руках понемногу появляются знаки – диплом пекаря, премии за хорошую работу, которые он получил уже несколько раз.

– Как жизнь чернильщицы? – спрашивает Себ, помогая мне повесить пальто.

– Всё хорошо, Себ, мне очень нравится моя профессия, – отвечаю я с улыбкой, расправляя шаль на спинке стула, чтобы просушить. – А как ты? Как жизнь в пекарне? Себ придвигает стул поближе к камину, чтобы поскорее просушить мою шаль.

– Нормально. Мне опять дали премию как лучшему работнику – бутылку вина!

– Ты лучший работник месяца? Опять? – Я обнимаю Себа. – Как здорово! Так где же вино? Прячешь?

– Делиться не собираюсь! – с ухмылкой предупреждает Себ, насмешив меня язвительным тоном.

– Так и думала, что слышу твой голос! – объявляет возникшая на пороге кухни Верити и бросается ко мне с объятиями. Она выглядит немного усталой и расстроенной, но вскоре передо мной привычно-довольная жизнью Верити. На ней растянутый вязаный свитер, который она носит лет с двенадцати, и удобные школьные спортивные брюки.

– Что за вид, Верити? – недоумённо спрашиваю я. Подруга, комично покачиваясь, идёт через кухню к чайнику.

– Знаю, знаю, такой вот вид. – Верити посылает мне сияющую улыбку, наполняя чайник, чтобы вскипятить воды. – Устала от рабочей одежды. Сегодня выходной – день удобства!

Верити очень красивая, но и чучелом при случае нарядиться может, и я её очень за это люблю.

Весь день мы беззаботно болтаем, вспоминая школьных знакомых, подруга рассказывает о противных бывших одноклассницах, которые теперь работают в разных департаментах секретаршами. Верити с явным с удовольствием отдаёт им приказы, наблюдая, как растут их злость и раздражение. Только Верити способна на такую виртуозную перемену ролей! Я на её месте краснела бы до слёз, обращаясь к этим мегерам, и выполняла за них их же работу. Мне точно надо пройти дополнительный курс «Быть как Верити». Начальник ею доволен и собирается совсем скоро перевести в Департамент похорон. Эту новость Вериги мне рассказывает, радостно сверкая глазами от волнения.

– У меня будет собственный кабинет и всё остальное! Услышав о первой татуировке, которую я сделала самостоятельно, Верити радостно взвизгивает.

– Вот это да-а! А мне ты сможешь нанести знаки? Классно получится! – Задрав до колена штанину, она рассуждает: – Я тут подумала, что хочу, чтобы мои татуировки вились, как виноградная лоза, вот отсюда, повыше щиколотки, а потом можно добавлять разные фрукты. Как тебе идея?

– Думаю, тебе пора записываться ко мне на приём, – хитро улыбаюсь я в ответ. Было бы здорово нанести Верити первую татуировку. Ей подойдут и виноградная лоза, и разные фрукты. Надо будет посоветоваться с Обелем. Обель… В памяти возникает последний день в студии, и я непроизвольно вздрагиваю.

– Верити, ты видела на ком-нибудь образ Белой Ведьмы? – решаюсь спросить я.

Верити удивлённо поднимает брови и заговорщически склоняется ко мне:

– Нет! Никогда! Я даже не знала, что это разрешено. Ведь это знак зла, самая первая пустая. А что, ты видела? У какого-нибудь старикашки пониже спины? – лукаво подмигивает Верити, настроенная послушать сплетни из студии чернильщика. – Фу! Гадость какая! Ничего подобного. Я никогда её не видела – да и кто бы решился попросить о таком знаке? Но её изображение было в книге старых знаков, среди татуировок, которые люди когда-то действительно себе наносили. Всё это очень странно. Не могу понять, кто бы захотел видеть на своей коже такой знак, пусть и много лет назад. Следующий вопрос я тщательно обдумываю, подбираю верные слова, чтобы не открыть слишком много.

– Так что, даже в архивах тебе не попадался знак Ведьмы? Верити недовольно закатывает глаза:

– Нет, ничего интересного не встречалось. Но там ещё столько необработанных материалов! Она вдруг замолкает, отводит глаза, но потом снова смотрит на меня и улыбается. Интересно, а взгляд у неё при этом действительно насторожённый или мне кажется?

– Я так рада, что мне дадут повышение! – щебечет Верити. – Пришло время браться за настоящую работу. Я обязательно расскажу, если мне встретятся книги каких-нибудь чудаков с рисунками Белой Ведьмы в странных местах.

Смеркается. Обняв на прощание Вериги и Себа, я возвращаюсь домой. Дождь перестал, и шаль приятно греет шею. Мамы нет ни на кухне, ни в гостиной, что меня вполне устраивает. Делаю себе бутерброд и прячусь в спальне, чтобы побыть одной. Спать в тот вечер я ложусь рано.

И снится мне сон.

Я в студии чернильщика, и вместе со мной все мои предки – не книги, а настоящие живые люди. И все они кричат на нас с Обелем. Кричат, что будут выбирать мой первый знак, но в общем гомоне я не понимаю, что же они выбрали. Потом голоса сливаются в один, и я слышу единственное слово, которое они скандируют:

– Ворон! Ворон! Ворон!