Больше всего на свете мне хотелось остаться в постели, проспать до обеда, лицом вниз, закрыв голову подушкой. Однако в шесть утра сознание пробудилось от прилива забот, которые клопами прыгали по матрасу. Я смахнула одеяло и села. Жуткий утренний свет напомнил мне, что сегодня Хэллоуин. Тридцать первое октября. Завтра платить за квартиру.

Жаль, что у меня не похмелье: я бы скорее пришла в чувство. Меня бы вытошнило, и все проблемы утекли бы в унитаз, смылись в канализационную трубу. Нет, это слишком малое наказание. И лучше мне не станет. Ведь я потеряла две тысячи долларов.

Поднявшись с постели, я ощутила неимоверную слабость. Две тысячи долларов. Это даже не сравнить с четырьмястами пятьюдесятью, оставленными в «Фоксвудс». И что же мне теперь делать? Даже если не тратить ни цента с последующей зарплаты, все равно не удастся заплатить за квартиру.

Я потратила все деньги с кредитной карточки, мой счет пуст. В животе странно жжет, несмотря на озноб. Даже в самые трудные дни, когда меня уволили из кафе, я без проблем платила за квартиру.

По пути на кухню я споткнулась о кроссовки. Идти на пробежку нельзя — не дай Бог встретить Мэтта Кавано. Только не сегодня. Он посмотрит на меня своими искренними карими глазами, и осуждающий взгляд прилипнет к коже так, что потом не отскребешь. Даже если он ни слова не скажет об извинениях, опубликованных на первой странице, в моих ушах ясно прозвучит: «Я пытался предупредить тебя, Хэлли, но ты не пожелала слушать».

Я опустилась на табурет, положила голову на стол и уставилась на крупинки пластикового покрытия. Они напоминали звезды маленькой Вселенной. Сегодня предстоит писать статью о состязании по орфографии. Из горла вырвался стон.

Наконец подняв голову, я заметила мигание индикатора. Я даже не позвонила маме, не похвалила ее фаршированную капусту.

Мне не хотелось думать о матери — о моей экономной матери — и о том, что она скажет. Две тысячи долларов! Такую же сумму она взяла из своих сбережений и одолжила мне, надеясь, что я верну ее, как взрослый, ответственный человек. Я вздрогнула всем телом. Теперь я не могу позволить себе настоящий кофе и буду пить презренный растворимый. Глядя на жидкость грязного цвета, я прослушала сообщения на автоответчике. Всего три: мама спрашивала, включили ли мне отопление; Уолтер говорил, что играет в четверг в Ньюпорте и приедет ко мне ночевать; третье сообщение было от Леонарда.

Должно быть, Леонард позвонил поздно ночью, потому что голос был хриплым, словно после долгого крика.

— Возьми трубку, — сказал он. Пауза. — Я знаю, что ты дома и слушала передачу. Возьми трубку! Возьми трубку! Мне необходимо с тобой поговорить.

Услышав нью-йоркский акцент Уолтера, я снова ощутила вину. Ему удалось вернуться к жизни после смерти подруги, умершей от передозировки. Он не свернул на дурной путь. Что же творится со мной? Неужели все его слова пролетели мимо ушей?

Зная, что мамы нет дома, я набрала ее номер и оставила оптимистическое сообщение о том, как тепло у меня в квартире, и пообещала навестить ее на следующей неделе. Затем заставила себя выпить чашку растворимого кофе. Не знаю, сколько времени прошло, пока перестало жечь горло, пока заглох голос Марси Киттнер: «Он пытается завлечь новых журналистов. Он пытается завлечь новых журналистов. Он пытается завлечь новых журналистов».

Я направилась в душ, чтобы забыться. Стояла под водой, пока не потекла одна холодная: надеялась смыть с себя оболочку и стать безликой. Женщина с затуманенным рассудком. Неудачница. Какая катастрофа! Обтершись полотенцем, я не ощутила желаемого облегчения.

Вся моя одежда лежала в корзине для грязного белья. Пришлось рыться в шкафу, пока я не нашла старую джинсовую юбку, которую давно не ношу, потому что она слишком короткая. Еще откопала водолазку, чудом не превратившуюся в половую тряпку из-за пятна от шоколада на рукаве. Зря я посмотрела на себя в зеркало. В тридцать пять я до сих пор не выгляжу повзрослевшей, одежда не сидит, волосы не лежат, в глазах — простота и наивность.

В желудке у меня было пусто, колени дрожали, от недосыпания накатила усталость. К счастью, в столе завалялась двадцатидолларовая купюра. Я сняла простыни с кровати, собрала в ванной полотенца и запихнула все это в полную сумку с грязным бельем. Чем хороша работа в бюро, так это прачечной по пути и обилием дней без событий, когда и освещать-то нечего. Сейчас я постираю и высушу всю одежду, полотенца и простыни. Вдруг стало исключительно важным иметь чистую одежду, чтобы в моей жизни появились хоть крохи порядка.

К одиннадцати часам я написала статью о состязании по орфографии для раздела, посвященного региональному образованию, и убежала из офиса стирать белье. Я была одна в ярко освещенной прачечной. Горячая вода с шумом уничтожала микробы, рубашки и полотенца ритмично вращались в сушилке.

До завершения процесса осталось десять минут, после чего мне нужно было возвратиться в бюро, однако я слишком устала притворяться, что у меня все хорошо, изображать из себя надежного человека, на которого Кэролайн может положиться. Я села на сиденье пластиковой скамьи, прислушалась к работе стиральных машин и отсутствующим взглядом уставилась в окно. На парковку, аптеку, магазин спиртных напитков, лавку «Тысяча мелочей» и прочие фасады моего крошечного мира.

И как мне с этим справиться? Есть бутерброды с арахисовой пастой вместо готового греческого салата? Я могу временно не платить за свет и телефон и постепенно вносить деньги на кредитку. И все же аренда квартиры мне не по карману. Из головы не лезли цифры. Я умножала зарплату за вычетом налогов на количество недель, вычла из полученной суммы траты на бензин, содержание машины, самую скромную еду. Полная труба на полтора месяца. Когда я сюда переехала, Хэл Андоса, владелец квартиры, который часто лично приходит взять деньги, подчеркнул необходимость своевременной оплаты. Я тотчас уверила его, что ни разу в жизни ее не задерживала.

Будь жив отец, я бы заняла денег у него. Ирландец по происхождению, он любил тратить деньги в кабаках. Отец прочел бы мне лекцию об ответственности и без раздумий согласился бы утаить происшествие от матери. Я снова вздрогнула, вспомнив о наставлении, как правильно играть в казино.

Я старалась сконцентрироваться на размеренном шуме работающих стиральных машин, но меня отвлекли двое парней, которые вышли из «шевроле-лумина» и направились в магазин спиртных напитков. Судя по решительной энергичной походке, они твердо понимали: им нужно выпить. В спортивных куртках с какой-то футбольной или хоккейной эмблемой на спине, они походили именно на тех ребят, которые звонят на спортивные радиопередачи и страстно обсуждают плохую игру. Мне всегда хотелось узнать, кто покупает спиртное по утрам.

«Те самые, что засиживаются в казино до двух ночи, — ответил внутренний голос. — Те самые, что каждый вечер звонят Леонарду».

Сушилка, издав странный звук, вдруг заглохла. Я осмотрелась, испугавшись, что выплюнет мои простыни на пол. Две тысячи долларов. И что мне теперь делать?

«Больше не совать носа в казино», — посоветовал внутренний голос. Я прослушала столько передач Леонарда и так и не усвоила, что азартные игры затягивают? Или по неведомой причине решила, что меня болезненное пристрастие не коснется? Теперь придется отказаться даже от лотерейных билетов и «Пауэрбола». Надо признать очевидное: умеренность во всем — не моя добродетель.

Помню, как Дрю стоял за прилавком и смотрел на ряды продуктов, переполняясь тяжелыми воспоминаниями. Слабость отца доставила ему немало страданий. Возможно, Леонард и солгал насчет ростовщиков, но не Дрю.

Я глубоко вдохнула воздух с запахом мыла и, выдохнув, постаралась избавиться от лишних мыслей. Я ничем не могу загладить свою вину ни перед Дрю, ни перед Барри. Меня отстранили от темы, навсегда. Если я не приму этот факт, совсем сойду с ума.

Пусть прачечная мне поможет: начну менять свою жизнь со стирки белья. Доставая одежду, я поняла, что снова перегрузила сушилку. Все, начиная от простыней и заканчивая носками, было спутанным и влажным.

Автомат с мелочью сломался, и я решила зайти за монетами в магазин спиртных напитков. Я прошла мимо спортивных ребят, которые направлялись к своему автомобилю. В «шевроле» загремел металлический рок, хлопнули дверцы, и машина унеслась прочь.

При открытии двери в магазин срабатывал механизм и раздавался гортанный смех гоблина: «Ха! Ха! Ха!» Стоя на коленях перед распакованной коробкой с вином, миссис Фрейзер вынимала бутылки и ставила на железную решетку. Это разведенная женщина за пятьдесят с седыми волосами и сильными руками. На ней была футболка и леггинсы длиной в три четверти. На ногах — кеды для аэробики, вышедшие из моды в восьмидесятых. По случаю Хэллоуина она нацепила черную остроконечную шляпу, как у ведьмы.

Я подождала, пока она расправится с бутылками, и попросила разменять деньги. В прошлый раз, когда сломался автомат с мелочью, миссис Фрейзер неохотно расставалась с монетами в двадцать пять центов. Но тут она с готовностью открыла кассу и широко улыбнулась.

— Вы видели двух парней, которые только что уехали? — спросила она и не стала дожидаться ответа. — Я чуть не отказалась продать им лотерейный билет, думала, несовершеннолетние. Но один из них показал мне удостоверение. Представляете, он купил выигрышный билет. Пять штук баксов.

Вот эта да.

— Пять тысяч? Правда? — Я забрала мелочь. — В какой лотерее?

— «Дворец Цезаря». Появилась на этой неделе. Вы уже играли? — Она едва сдерживала восторг. — По радио постоянно идет реклама. Выплаты до миллиона долларов. Расхватывают только так.

— За билет в один доллар? — спросила я. Покупка лотерейных билетов — это азартная игра. У меня в руке было два доллара мелочью.

— Хотите попробовать? — спросила миссис Фрейзер. — Может, гоблины и призраки принесут вам удачу.

Призраки. Барри продал мне билеты первой версии «Дворца Цезаря» в день своей смерти. Один из них я теперь ищу по всей квартире. «У меня такое чувство, что тебе повезет на „Цезаря“», — сказал он мне.

Барри счел бы это знаком. Возможно, сам Барри посылал мне знак. Они являются не так часто. И им надо следовать.

Я сжала монеты. Два доллара. Внутренний голос советовал сохранить их на сушку белья. Другой говорил, что влажные вещи можно бросить на заднее сиденье машины и позволить солнцу завершить работу.

Миссис Фрейзер придвинула чашу с билетами «Тутси ролс» и «Ред хотс».

— С новыми лотереями всегда больше шансов.

Вот и Барри так считал. Если бы я выиграла пять тысяч долларов, это решило бы все мои финансовые проблемы. Я отдала бы долг матери и пополнила баланс на кредитках. Еще и осталось бы немного отпраздновать удачу. Это же не казино. Много не потеряешь. Всего пару долларов.

Миссис Фрейзер смотрела на меня с довольным видом, уверенная, что дело в шляпе. Видимо, она почувствовала, насколько мне нужен счастливый поворот судьбы. Последний билет, почему бы нет?

Вдруг открылась дверь, и меня напугал гортанный смех гоблина, словно потешавшегося над моими мыслями. Вошел мужчина в бумажной треуголке и комбинезоне, запачканном штукатуркой. Он спросил, есть ли пиво «Наррагансет», желательно холодное. С той же доброжелательной улыбкой миссис Фрейзер указала на холодильник в дальнем углу помещения, потом снова переключилась на меня. Она ничего не сказала, но на лице ее было написано неодобрение того факта, что мужчина пьет на работе. Она смотрела на меня не мигая. Я пошла на попятную: душа моя трепетала, пальцы сжались в кулак, не желая расставаться с двумя долларами мелочью. Алкоголь, азартные игры, звонки на радио — это все одно и то же. Когда миссис Фрейзер встала на цыпочки, чтобы оторвать билет из пластмассового автомата, я ее остановила.

— Мне сегодня не везет. — Сунув монеты в карман юбки и собрав всю волю в кулак, я вышла из магазина.

Когда я вернулась в бюро, там звенел телефон. Кэролайн одарила меня скептическим взглядом:

— Сколько у тебя было белья на этот раз?

— Очень много, — ответила я, снимая куртку.

Она махнула на телефон:

— Возьми трубку. Трезвонит уже полчаса. Действует мне на нервы.

Ясное дело, кто это. Леонард оставил уже два сообщения на автоответчике: одно — до моего прибытия на работу, другое — пока я загружала одежду в стиральную машину. Он повторял одно и то же: мол, переступил через дозволенные границы, потому что его дело правое и очень важное, потому что он чувствует личную ответственность за предотвращение легализации казино в штате. Я знала: стоит мне поднять трубку и услышать, как Леонард разглагольствует о высоких материях себе в оправдание, и я яростно брошу ее обратно. Не хотелось бы объяснять потом Кэролайн, кто заслужил подобное обращение.

Телефон замолк. Я повесила куртку на крючок и опустилась в кресло. Наступила долгожданная тишина. Начальница посмотрела на меня:

— Вешает трубку, когда срабатывает автоответчик, и снова набирает, будто ему больше нечем заняться.

— Вот надоедливый, — заметила я.

— Да уж. — Кэролайн не сводила с меня глаз.

Наступила тишина, и через минуту я схватила стопку пресс-релизов и принялась печатать: «Учителя начальной школы Южного округа просят учеников принести в школу конфеты, оставшиеся после Хэллоуина. Сладости будут переданы женскому приюту в Ньюпорте».

Кэролайн уставилась в монитор. Я только-только разделалась со вторым пресс-релизом о клинике для похудания при Университете Род-Айленда, как снова зазвонил телефон.

Начальница резко повернулась и сказала:

— Не знаю, от какого ухажера ты пытаешься отделаться, но нельзя же работать в газете и не отвечать на звонки.

Я могла сделать вид, будто ошиблись номером. Скажу, что это не центральный офис, а бюро Южного округа, и набрали не ту цифру в конце.

— Южный округ, Хэлли Ахерн, — деловито произнесла я в трубку.

Оказалось, это не Леонард, а Мэтт Кавано.

Сердце заколотилось. Кэролайн продолжала наблюдать за мной.

— Прокуратура, — беззвучно пошевелила я губами.

— Хотел спросить, слышала ли ты новость, — сказал Мэтт. Голос звучал теплее, чем можно было ожидать при нынешнем отношении ко мне общественности. — О Викторе Дельриа.

О том, что он не наемный убийца? И никак не связан с организованной преступностью? Не слишком ли поздно говорить мне об этом?

— Что за новость?

— Он умер час назад. В больнице Род-Айленда. Я подумал, тебе следует знать.

У меня пропал дар речи. Не из-за смерти Дельриа, который давно находился в коме. Из-за широты жеста Мэтта. Несмотря на то, какой идиоткой я себя показала, он счел своим долгом поставить меня в известность.

Я не сказала ему, что вынуждена передать эту информацию в центральный офис, где Дороти даст задание надежному журналисту, который напишет все как надо. Должно быть, Мэтт решил, будто я тотчас возьмусь за новую статью, и это уже никак не отразится на его деле, где я могла быть свидетелем.

— Спасибо, что держишь меня в курсе.

Повисла пауза, словно его смутила такая благодарность. Или, может, он хотел что-то добавить, но передумал.

— Да не за что, — произнес Мэтт и повесил трубку.

Дома меня ждало еще одно сообщение от Леонарда, умоляющего перезвонить ему. Второе сообщение пришло от Уолтера: работа начнется рано, и он заявится ко мне около полуночи. Мне пришло в голову, что можно было бы одолжить денег у Уолтера. Ведь у него три такси в Бостоне и щедрая душа.

Конечно, придется объяснить, зачем мне такая сумма, а признаться ему не проще, чем матери. Даже хуже, но по-другому. Перед мамой я буду чувствовать себя неудачницей, которой так и не удалось повзрослеть. Уолтер же понимает, что человеку свойственно терпеть неудачи. Однако мне придется дать тысячу обещаний исправиться.

Натворила я дел. Мой друг прошел все двенадцать ступеней излечения. На уровне подсознания он считает, что каждому необходима подобная программа. Суть в том, что все мы уязвимы по отношению к разным вещам, а если нет, то нужно ходить на собрания в группу поддержки, чтобы помогать остальным. Уолтер тотчас откроет справочник и станет искать, где в Провиденсе проходят встречи Общества анонимных игроков. И мне придется их посещать.

Я достала из шкафчика консервную банку с томатным супом и упаковку макарон. Представила, как захожу в подвал какой-нибудь церкви и говорю собравшимся, что не в состоянии контролировать что-либо в своей жизни. Лучше уж месяц голодать.

Доведя суп до кипения, я забросила в кастрюлю макароны и включила телевизор. Обычно я не смотрю новости, но раз уж теперь бойкотирую радио, нужен новый задний фон.

Моральная победа при отказе от покупки лотерейного билета не принесла ожидаемого эффекта. Появилось ощущение, будто я прошляпила нечто важное. Что, если под латексным покрытием зашифрованы десять тысяч долларов? Понимая, что напрасно завожу себя, я не могла остановиться. За одной негативной мыслью следовала другая: гонки без финишной прямой. Вдруг я упустила один шанс из миллиона — единственный шанс, о котором так долго мечтала, — просто выйдя из магазина спиртных напитков? Вот над чем смеялся гоблин у входа.

В одну из дверей на этаже постучали. Раздались смех и радостные голоса. Опять стук, чуть дальше по коридору, и тут я поняла, что это дети требуют сладости на Хэллоуин. Меня охватила паника: остались ли дома шоколадные батончики, любые конфеты? Нет. Хотя какая разница, все равно никто не постучал. Шаги удалились вниз по лестнице. Они даже не подумали ко мне зайти.

Макароны превратились в плотно слипшийся комок. Аппетит пропал. Лишь одна вещь была способна поднять мне настроение — лотерейные билеты, купленные в день убийства Барри и до сих пор не проверенные. Когда-то они лежали на столе. Я поискала среди газет и под пузырьком с витаминами, но безуспешно.

Наконец я взяла себя в руки и пошла мешать суп. Вода почти выкипела, и в кастрюле лежали одни красные макароны. Пока я раздумывала, выбросить ли это варево в мусорное ведро, по телевизору сообщили о смерти Виктора Дельриа в больнице Род-Айленда. Все мое внимание переключилось на новости.

В кадре появилась испанка средних лет с младенцем на руках. Это была приемная мать Дельриа. Она сказала, что усыновила мальчика после смерти его родителей в автомобильной катастрофе. Тогда ему было пятнадцать. Затем показали семейную фотографию и крупным планом — лицо подростка, Виктора Дельриа-Лопеса.

Юноша был хрупкого телосложения, с узким лицом и широким подбородком. Кадр сменился, появился портрет взрослого Дельриа. Я уронила ложку в суп и подошла поближе к телевизору. Человек на экране был совсем не таков, чтобы я не спала ночью, думая, нет ли у него друзей, которые до меня доберутся. С виду довольно добродушный.

При просмотре фотографий в полицейском участке я показала на изображение совсем другого мужчины, ведь в молочном отделе на меня скалилось злобное лицо.

Замерев, я смотрела на снимок, пока он не исчез. Затем появилась блондинка — диктор телестудии и слегка гнусавым голосом произнесла:

— Полиция преследовала машину Дельриа сразу после убийства Барри Мазурски, владельца магазина на Уэйленд-сквер. С него сняли все подозрения в причастности к преступлению. Хотя автомобиль подошел под описание свидетельницы, видевшей машину, которая скрылась с места трагедии, судебная экспертиза и тест ДНК не подтвердили связь Дельриа с убийством.

Дикторша сложила губки, словно ей нужно было подкорректировать свои гласные звуки или не глотать буквы.

— Следователи полагают, что найденные в багажнике восемьсот долларов не были похищены в магазине. Скорее всего это выручка от продажи наркотиков. Экспертиза обнаружила на них следы героина. У полиции пока нет других подозреваемых в убийстве Барри Мазурски.

На экране появилась карта с прогнозом погоды, и я выключила телевизор. Может, у полицейских и нет подозреваемых, а у меня есть. Мужчина в куртке цвета хаки с капюшоном до сих пор разгуливает на свободе.

Я подошла к двери и тщательно проверила замок. Круглая ручка, двойной замок и цепочка — все на месте. Хотя наружную дверь внизу часто оставляют открытой. Я приблизилась к окну и внимательно осмотрела всю улицу Элмгроув. Молодая парочка направилась в кафе, никаких детей в костюмах, охотящихся за сладостями вместе с родителями. Какой-то мужчина прошел мимо магазина Мазурски, засунул руки в карманы и решительно зашагал вниз по Энджел-стрит.

Я проследила, как он сел в машину и уехал прочь. Если Виктор Дельриа-Лопес вовсе не тот человек в куртке с капюшоном, значит, убийца Барри Мазурски все это время находился в Провиденсе. Это он чуть не задавил меня на перекрестке и звонил с угрозами на радио.