Неспособный довериться самому себе, неспособный, черт побери, разорвать свое одиночество, актер, играющий самого себя, остающийся заместителем своего собственного существа, — то, что человек всегда может узнать от человека, остается простым символом, символом непостижимого "Я", оно не выходит за пределы ценности символа: и все, что необходимо высказать, становится символом символа, становится символом во втором, третьем, энном повторении и требует своего представления в истинной двузначности слова, Поэтому никому не будет в тягость и послужит в высшей степени краткости изложения, если мы представим, что супруги Эш вместе с майором и господином Хугюнау находятся на театральной сцене, вовлеченные в представление, которого не избежать ни одному человеку: выступить в роли актеров.
Вокруг стола в беседке, расположенной в саду у Эша, сидят госпожа Эш, справа от нее — майор, слева — Хугюнау, напротив нее (спиной к зрителям) сидит господин Эш. Они уже поужинали. На столе — хлеб и вино, которое господину Эшу прислал один владелец виноградников, давший в газете объявление. Спускаются сумерки. Но на заднем плане еще просматриваются контуры горной цепи. Мошки и комары вьются вокруг двух свечей, горящих в стеклянных колоколах светильников с защитой от ветра. Доносятся астматические звуки ритмично работающей печатной машины.
ЭШ. Позволите налить еще, господин майор?
ХУГЮНАУ. Великолепное вино, в нем — ни добавить, ни убавить; тут мы можем гордиться нашими эльзасскими винами. Господин майор знакомы с нашими эльзасскими винами?
МАЙОР. (отсутствующим тоном). Думаю, нет.
ХУГЮНАУ. Ну, это безобидное вино,, мы, эльзасцы, вообще безобидный народ… качественный продукт, никакого коварства (смеется), а после этого — максимум простое естественное опьянение, выпив достаточно, засыпаешь, и это все.
ЭШ. Опьянение не бывает естественным, опьянение- это отравление,
ХУГЮНАУ. Ой, поглядите-ка, тут я без труда могу припомнить случаи, когда вы с преогромным удовольствием позволяли себе пропустить бутылочку для утоления жажды… например, господин Эш, назову одну лишь забегаловку "У Пфальца", так что (внимательно смотрит на Эша) вы не кажетесь мне таким уж неотравленным.
МАЙОР. Меня откровенно удивляют ваши нападки на нашего друга Эша, господин Хугюнау.
ЭШ. Оставьте его, господин майор, он шутит.
ХУГЮНАУ. Отнюдь, я вполне серьезно… Я вообще все говорю так, как думаю… Наш друг Эш — это волк в овечьей шкуре. Да, я так считаю, и, с позволения сказать, напивается он втайне от всех.
ЭШ.(пренебрежительно). Никакое вино меня с ног еще не валило…
ХУГЮНАУ. Да, да, надо быть всего лишь трезвым, господин Эш, тогда себя не выдашь.
ЭШ. Вполне может быть такое, что я пью, да, и что потом мир становится таким простым, словно состоит из одной чистой правды… Таким простым, словно сон, простым и все же бесстыдно полным ложных имен, а правильное имя не найти…
ХУГЮНАУ. Вам следует пить исключительно церковное вино, тогда уж вы обнаружите свои имена,, или державу грядущего, как ее принято видеть.
МАЙОР. Богохульствовать не следует даже в шутку, в вине и хлебе есть нечто общее.
Хугюнау понимает свою бестактность и краснеет.
ГОСПОЖА ЭШ. Ах, господин майор, всегда так происходит, когда господин Хугюнау и мой муж оказываются вместе… Конечно, милые бранятся, только тешатся, но иногда действительно невозможно слушать, как он обливает грязью все то, что свято для моего бедного мужа.
ХУГЮНАУ. Лицемерие! (Снова оправился от своей неловкости и основательно прикуривает погасшую было сигару)
ЭШ (погруженный в свои мысли). Истина во сне хромает… (Ударяет кулаком по столу.) Весь мир хромает… хромающий урод…
ХУГЮНАУ (заинтересованно). Инвалид?
ЭШ. Если в мире существует всего лишь одна-единственная ошибка, если в одном-единственном месте ложь оказывается правдой, то тогда… да, тогда весь мир является ложью… все становится нереальным., дьявольски заколдованным…
ХУГЮНАУ. Фокус-покус, есть и нету…
МАЙОР (не обращая внимания на Хугюнау). Нет, друг мой Эш, как раз наоборот: нужно, чтобы среди тысячи грешников был просто один праведник…
ХУГЮНАУ. Великий волшебник Эш,,
ЭШ (грубо). Что вы понимаете в волшебстве… (Кричит на него.) Вы скорее фокусник, жонглер, метатель ножей…
ХУГЮНАУ. Господин Эш, вы же среди людей. Держите себя в руках.
ЭШ (слегка успокоившись). Волшебство, фокусничество — все это от дьявола, это зло, оно всего лишь усиливает беспорядок,,
МАЙОР. Где нет познания, там зло…
ЭШ. Но вначале должен прийти Тот, кто искоренит ошибки и наведет порядок, кто примет жертвенную смерть, чтобы принести миру избавление для новой невинности,,
МАЙОР. Который взвалит на себя испытание… (Твердым и уверенным тоном.) Но Он ведь уже пришел, Он тот, кто уничтожил ложное познание и изгнал волшебство…
ЭШ. Но еще царит мрак, и во мраке мир разваливается,, распятый на кресте и пронзаемый в последнем одиночестве копьем…
ХУГЮНАУ. Хм, неприятно.
МАЙОР. Его окружала жуткая темень, сумерки угрюмой безысходности, и никто не приблизился к Нему, чтобы помочь в Его одиночестве… Но Он взял зло на себя, Он избавил мир от этого зла…
ЭШ. А еще существуют убийства и убийства как месть, и порядок наступит лишь когда мы проснемся…
МАЙОР. Взвалить на себя испытания, пробудиться от греха…
ЭШ. Нет еще окончательного решения, мы просто заточены, и нам приходится ждать…
МАЙОР. Мы в окружении греха, а дух — и не дух вовсе…
ЭШ. Мы ждем суда, но нам дана отсрочка, и мы можем начать новую жизнь,, зло еще не победило…
МАЙОР. Освободиться от ложного духа, освободиться великой милостию… тогда зло исчезает, словно его и не было никогда…
ЭШ. Это был злой волшебник, продажный волшебник…
МАЙОР. Зло всегда вне мира, вне его границ; лишь тот, кто выходит за эти границы, кто оказывается за рамками истины, тот проваливается в бездну зла.
ЭШ. Мы стоим на краю бездны,, на краю темной шахты…
ХУГЮНАУ. Для нас это слишком уж заумно, не так ли, госпожа Эш?
Госпожа Эш заглаживает волосы назад, затем прикладывает палец к губам, показывая Хугюнау, чтобы он помолчал.
ЭШ. Многим еще придется умереть, многим придется пожертвовать собой, дабы обеспечить место сыну, которому позволено будет заново возвести дом… лишь тогда начнет рассеиваться туман и настанет новая жизнь, светлая и безгрешная…
МАЙОР. Нам только кажется, что зло среди нас, что оно приняло множество обличий, но само оно никогда здесь не было… вероятность этого равна нулю-реальной является только милость.
ХУГЮНАУ. (который никак не может смириться с ролью молчаливого слушателя). Ну, если воровство, или растление малолетних, или дезертирство, или неплатежеспособность являются всего лишь кажущимися, тогда это действительно утешительная картина.
МАЙОР. Зло не существует. Милость избавила мир от зла.
ЭШ. Чем сильнее бедствие, чем глубже мрак, чем острее свистящий нож, тем ближе царство избавления.
МАЙОР. Только добро является настоящим и действительным. Существует только один грех- нежелание. Нежелание добра, нежелание познания, нежелание быть человеком доброй воли,,
ХУГЮНАУ. (страстным тоном). Да, господин майор, это правильно… я, например, я, конечно, не ангел… (Задумчиво.) Впрочем, тогда вообще нельзя наказывать,, дезертир, к примеру, который является человеком доброй воли, не может быть расстрелян — дабы уж привести пример.
ЭШ. Никто по своему положению не вправе указывать другим путь, никто не должен думать, что его вечная душа не внушает уважения.
ХУГЮНАУ. Именно так.
МАЙОР. Желающий зла одновременно может желать и добра, но тот, кто не желает добра, тот по собственной вине лишается милости., это грех инерции, инерционность чувств.
ЭШ. Дело не только в хороших и плохих деяниях…
ХУГЮНАУ. Прошу прощения, господин майор, все-таки немного не сходится… Как-то в Ройтлингене, обанкротившись, я потерял шестьсот марочек, приличная сумма, И почему? Да потому, что человек сошел с ума на религиозной почве, этого нельзя было и предположить, конечно, его оправдали и засадили в психушку. Но денежки мои тю-тю.
ЭШ. Ну и что из этого?
ХУГЮНАУ. А то, что тот парень был хорошим человеком, который тем не менее сделал плохое дело… (Язвительно ухмыляясь.) И если вы меня убьете, господин Эш, то вас оправдают из-за религиозного безумия, а убей я вас, то мне не сносить головы… Ну, что вы теперь скажете, господин Эш, со своей мнимой святостью? А? (Взглядом, требующим одобрения, уставился на майора.)
МАЙОР. Безумный подобен человеку, видящему сон; он исполнен ложной истины, он проклинает своих собственных детей, никто не может безнаказанно быть рупором Господним… на нем знак.
ЭШ. Он исполнен ложной истины, да и мы все исполнены ложной истины, нам по праву приходится быть безумными! Безумными в своем одиночестве.
ХУГЮНАУ. Да, но меня расстреляют, а его нет! Извините, господин майор, как раз за этим и кроется его мнимая святость… (Разозлившись.) Ah, merde, la sainte religion et les cures a faire des courbettes aupres de la guillotine, ah, merde, alors… Я образованный человек, но это уж ведь чересчур!
МАЙОР. Но, но, господин Хугюнау, мозельское вино представляет определенную опасность для вашего темперамента. (Хугюнау делает извиняющиеся жесты руками.) Добровольно взвалить на себя испытание и наказание, как нам пришлось взвалить на себя эту войну, поскольку мы грешили,, все это не мнимая святость.
ЭШ. (отсутствующим тоном). Да, взвалить на себя кару… в последнем одиночестве…
Останавливается печатная машина; затихают ее удары; слышно, как поют сверчки. Листья на фруктовых деревьях шелестят от дуновения налетевшего ночного ветерка. Вокруг луны виднеются облака в белом обрамлении. Внезапно наступила тишина, затихла и беседа.
ГОСПОЖА ЭШ. Как хорошо, когда тихо.
ЭШ. Иногда возникает впечатление, словно бы мир является единственной страшной машиной, которая не знает покоя… война и всякое такое… все идет в соответствии с законами, которые не поддаются пониманию, Отвратительные самоуверенные законы, законы техники… каждый должен действовать так, как ему предписано, лицо каждого обращено вперед… каждый подобен машине, которую можно заметить только со стороны и которая ведет себя враждебно… о, машина — это зло, а зло — это машина. Ее порядок — это ничто, которое должно настать… прежде чем миру будет позволено снова восстать…
МАЙОР. Символ зла…
ЭШ. Да, символ…
ХУГЮНАУ. (довольным тоном, прислушиваясь к шуму типографии). Сейчас Линднер заправляет чистую бумагу.
ЭШ. (во власти внезапно охватившего страха), Боже МОЙ, возможно ли, чтобы один человек пришел к другому! Неужели нет ничего общего, неужели нет понимания! Неужели каждый должен восприниматься другими лишь как злая машина!
МАЙОР. (кладет успокаивающе руку на плечо Эша). Увы, Эш…
ЭШ. Так кто же не злой для меня, Господи?!
МАЙОР. Тот, кто познал тебя, сын мой. Только познающий преодолевает отчуждение.
ЭШ. (закрыв лицо руками) — Господи, будь тем, кто познает меня.
МАЙОР. Только знающему дается познание, только сеющему любовь суждено насладиться ее плодами.
ЭШ. (продолжая закрывать лицо руками). Поскольку я познаю Тебя, Господи, Ты не будешь больше держать зла на меня, я ведь Твой сын возлюбленный, избавленный от упреков… Тот, кто подвергает себя смерти, тот познает любовь… Лишь тот, кто бросается в ужасающий омут отчуждения и смерти… лишь тот достигает единства.
МАЙОР. И на него нисходит милость и лишает его страха, страха бессмысленно бродить по земле, страха перед необходимостью непонятно, бессмысленно и беспомощно уйти в никуда…
ЭШ. Так познание становится любовью, а любовь- познанием, выше всяческих подозрений всякие души, которым предначертано быть сосудами познаваемой милости; создающие сообщество душ, все они выше каких бы то ни было подозрений и одиноки, и все же познающие едины, высшая заповедь познания- не навредить живущему, я познал Тебя, Господи, бессмертен я в Тебе.
МАЙОР. Спадает маска за маской, обнажая сердце Твое и лик Твой. Освободив дыханье вечности…
ЭШ. Я уподобляюсь сосуду пустому,
Уединившись от всего, лишенный страсти всякой,
Взвалил я кары тяжкой бремя на себя, дабы в безвестность кануть.
Ужасен, о, как ужасен страх…
МАЙОР. Страх, что можем мы назвать ростком посланья, Господней милостью, заветом Бога у святости вселенской врат, войди туда…
ЭШ. Познай меня, Господь, познай меня в тоске безмерной, Лик смерти распростерся надо мной, иль вижу я всего лишь сон ужасный,
Страх смерти душу мне наполнил, оставлен я и одинок, Нет никого вокруг в моей кончине одинокой…
Хугюнау слушает, ничего не понимая, а госпожа Эш прислушивается со страхом за своего мужа.
МАЙОР. и все ж не одинок, когда в безвестность ты уходишь,
Избавившись от зла, не говоря уже о страхе,
Свободен ты в садах Божественных,
Когда тебя познают, лишь познать ты можешь
Вселенский чудный лик распахнутого мощной дланью мира,
ЭШ. Познал Тебя я, в лучах любви Твоей купаясь, Того, кто познавал меня, любя,
Садом, наполненным безбрежным светом, стала пустыня жаркая,
Не знающие конца и края луга для тучных стад, и солнце, что не знает ни заходов, ни восходов…
МАЙОР. Сады, исполненные милости, сады, что мир заполнив,
Таят в себе бесстрашно дыхание весны благоуханья и дома отчего…
ЭШ. Я грешным был и злым, злым, страха осознав мученья,
Познав губительный и ложный путь, загнав себя на бездны край,
Плоть иссушив, бредя пустынею безводной,
Клинка карающего мести избежав, я ощутил дыханье страха Агасфера,
Тот Агасфера страх сковал мне ноги, а в глазах- жажда Агасфера
За Тем, кого всегда терял я, за Тем, кого не видел,
За Тем, кого я предал, кто тем не менее избрал меня
Для бури, для бури ледяной безумной пляски звезд вселенских, — Упало в почву семя милости, с мольбой прошу, о, прорасти лишь
Спасения во имя, что во мне…
МАЙОР. Так будь же братом мне, как прежде, тем, кто утерян мной,
Будь близок мне, как брат…
Оба поют поочередно, их пение слегка напоминает песнопения Армии спасения (майор — баритоном, господин Эш — басом).
Господь наш, Саваоф,
Не обойди нас милостью своею,
Сведи нас воедино волею своей,
Веди нас за собой дорогой верной, Господь наш, Саваоф, Избавь нас от путей извилисто-кривых,
Приведи нас в землю обетованную,
Господь наш, Саваоф.
Хугюнау, который до сих пор лишь рукой отбивал такт по столу, начинает подпевать (тенором).
Сохрани нас от топора и колеса, Сохрани нас от руки палача, Господь наш, Саваоф.
ВСЕ ТРОЕ. Господь наш, Саваоф.
ГОСПОЖА ЭШ. (начинает подпевать; полное отсутствие голоса).
Приди и сядь за стол наш, Что милостью твоей накрыт, Господь наш, Саваоф.
ВСЕ ВМЕСТЕ. (Хугюнау и Эш отбивают ритм по столу). Господь наш, Саваоф, Спаси наши души,
Спаси их от смерти, Избавь их от мучений,
Дай им из веры родника напиться,
Храни от горестей их и ущерба, Отведи от них мирскую мишуру, Вдохни в них искру, Искру живительного жаркого огня, Господь наш, Саваоф, Помилуй и спаси от смерти нас.
Майор положил руку Эшу на плечо. Руки Хугюнау, которые только что отстукивали ритм по столу, медленно сползают вниз. Свечи догорели почти до конца. Госпожа Эш разливает мужчинам оставшееся вино, внимательно следя за тем, чтобы всем досталось поровну; последняя капля попала в бокал ее мужа. Луну заслонила легкая дымка, и свет ее слегка потускнел, дуновение ветерка из мрака стало гораздо более прохладным, почти как из дверей холодного подвала. Возобновила наконец свою работу печатная машина; госпожа Эш коснулась руки мужа: не пора ли нам укладываться спать?
(Перемена декораций) Перед домом Эша (Майор и Хугюнау)
Показав большим пальцем руки на окно спальни супругов
Эш, Хугюнау пробормотал: "Ну вот, они укладываются в постель, а Эш мог бы ведь посидеть с нами еще немножко… но она хорошо знает, чего хочет… Да, а господин майор позволят, чтобы я проводил его немного? Небольшая прогулка — это хорошо".
Они брели по молчаливым средневековым улицам. Двери домов были похожи на черные дыры. К одной из дверей прижалась парочка, из другой выскользнул пес и поковылял на трех ногах вверх по улице; за углом он исчез. В некоторых окнах виднелся слабый огонек, а что происходило за остальными окнами? Может, там лежал покойник: распростертое на кровати тело, одиноко торчащий заострившийся нос и простыня в форме маленького шатра над выступающим большим пальцем ноги. На окна поглядывали и майор, и Хугюнау, а последнему не терпелось спросить, не думает ли майор тоже о трупе; майор, между тем, шел молча с печатью озабоченности на лице; его мысли, наверное, крутятся вокруг Эша, сказал себе Хугюнау, и он не одобрил того, что Эш лежит сейчас под боком у своей жены и огорчает этим добродушного старика. Но что, черт побери, тут вообще огорчительное! Вдруг ни с того ни с сего сдружился с этим Эшем вместо того, чтобы держать ухо востро с этой мнимо святой лошадкой! Между этими двумя господами возникла откровенная дружба, между этими двумя господами, которые, очевидно, забыли, что без него они никогда бы и не познакомились; так кто в таком случае имеет приоритетное право на майора? И если майор сейчас огорчен, то по праву. Более того, если уж речь идет о правоте и справедливости, то господина майора вместе с его дорогим господином Эшем надо было бы наказать еще и за предательство… Хугюнау словно осенило, со всей ясностью прорезалась авантюрная и будоражащая мысль: завести с майором новые, требующие смелости отношения, ввести в заблуждение, по возможности вместе с майором, Эша, блаженствующего в постели с бабой, и тем самым поставить в сомнительное положение самого майора! Да, отличная и многообещающая мысль. "Господин майор, наверное, помнят мой первый доклад, в котором я сообщал о своем посещении бор… — Хугюнау спохватился, похлопав пальцами себя по губам, — прошу прощения, публичного дома. Господин Эш почивает сейчас как порядочный в супружеском ложе, но тогда он составил компанию. А между тем, я продолжаю заниматься этим делом и думаю, что напал на след, Сейчас мне надо было бы снова заглянуть туда… и если господина майора интересует это дело и, как бы это сказать, само любопытное заведение, то я бы сейчас покорнейше предложил господину майору наведаться туда".
Майор еще раз скользнул взглядом по длинному ряду окон, дверей и ворот, которые были подобны входам в черные дыры подвалов, а затем, что было неожиданностью для Хугюнау, безо всякого ломанья сказал: "Пойдемте".
Они повернули назад, поскольку дом этот располагался в другой стороне и за городом. Майор по-прежнему молча шагал рядом с Хугюнау, возникало впечатление, что он озабочен чем-то еще сильнее, чем раньше, и Хугюнау, как уж не хотелось ему поговорить в непринужденном и доверительном тоне, даже и не решался завести разговор. Но его ждал еще более неприятный сюрприз: когда они уже дошли до борделя, над дверью которого горел большой красный фонарь, майор внезапно выпалил: "Нет" и протянул ему руку. Пока Хугюнау пялился на него ошарашенными глазами, майор выдавил из себя улыбку: "Сегодня уж делайте свои шуры-муры без меня". Старик развернулся и направился обратно в город. Хугюнау смотрел ему вслед глазами, полными ярости и огорчения; затем, впрочем, его мысли опять вернулись к Эшу, он пожал плечами и открыл дверь.
Где-то через час он оставил бордель. Настроение улучшилось; страх, тяготивший его, прошел, что-то пришло в норму, он сам не знал, как это можно назвать, но тем не менее отчетливо ощущал, что он опять в норме и вернулся к способности трезво и ясно оценивать происходящее. Пусть другие делают то, что хотят, пусть они вышвырнут его вон, ему наплевать на все это. Он бодрым шагом продолжал свой путь, ему вспомнилась песенка Армии спасения, которую ему приходилось где-то слышать, и он, постукивая в ритм шагов тростью, размеренно напевал "Господь наш, Саваоф"