В один из последующих дней пополудни Хугюнау снова оказался у господина Эша.

"Ну, господин Эш, что скажете, дело движется!" Эш, вносивший исправления в отпечатанный лист, поднял голову: "Какое дело?"

Ох и тупой, подумал Хугюнау, но вслух сказал: "Ну, с газетой",

"Поинтересовались бы вначале, участвую ли я в этом".

Хугюнау настороженно уставился на него: "Эй, послушайте, скомпрометировать меня вам не удастся,, или, может быть, вы уже ведете переговоры где-то в другом месте?"

Затем он заметил ребенка, которого видел прошлый раз перед типографией: "Ваша дочь?"

"Нет".

"Так., скажите, господин Эш, если я должен продавать вашу газету, то вам, наверное, следовало бы показать мне свое предприятие…"

Эш сделал круговое движение рукой, показывая комнату, Хугюнау попытался его немного развеселить: "Маленькая фрейлейн, значит, относится тоже сюда…"

"Нет", — кратко ответил Эш.

Хугюнау не сдавался; ему, собственно, было непонятно, зачем он этим интересуется: "А типография, она ведь тоже сюда входит… я должен посмотреть и ее…"

"Как вам будет угодно, — Эш поднялся и взял ребенка за руку, — пойдемте в типографию".

"А как тебя зовут?" — поинтересовался Хугюнау.

"Маргерите", — ответил ребенок.

"Маленькая француженка", — заметил Хугюнау по-французски,

"Нет, — ответил Эш, — просто отец был французом…" "Интересно, — продолжал разговор Хугюнау, — а мать?" Они спустились по куриной лестнице вниз, Эш тихим голосом ответил: "Матери уже нет в живых., отец был электриком, здесь, на бумажной фабрике, сейчас его интернировали".

Хугюнау покачал головой: "Печальная история, очень печальная… и вы взяли ребенка к себе?"

Эш спросил: "Вам что, необходимо все это разузнать?"

"Мне? Нет,, но девочке же где-то нужно жить…"

Эш неприветливым тоном объяснил: "Она живет у сестры матери., а сюда иногда приходит пообедать., это бедные люди".

Хугюнау был доволен, что теперь ему все известно: "Alors tu es une petite Francaise, Marguerite?"

Девочка посмотрела на него снизу вверх, по ее лицу проскользнула тень воспоминания, она отпустила Эша, ухватилась за палец Хугюнау, но ничего не ответила,

"Она не знает ни слова по-французски… Прошло ведь уже? четыре года, как отца интернировали…"

"Сколько ей лет сейчас?"

"Восемь", — ответила девочка.

Они вошли в типографию.

"Вот типография, — сказал Эш, — печатные машины и наборный стол уже потянут на свои две тысячи".

"Устаревшая конструкция", — отреагировал Хугюнау, который еще никогда в жизни не видел печатную машину. Справа стоял наборный стол; посеревшие от времени наборные кассы Хугюнау не заинтересовали, но печатная машина ему понравилась. Кирпичный пол вокруг машины, во многих местах укрепленный бетонными пятнами, был пропитан маслом и имел коричневый цвет. Тут располагались машины, они стояли прочно и уверенно, чугунные части были покрыты черным лаком, тускло поблескивали тяги из ковкого железа, а на сочленениях и подшипниках сидели желтые латунные кольца. Пожилой рабочий в синей спецовке протирал паклей тусклые тяги, не заботясь о посетителях..

"Так, это все, пойдемте… — сказал Эш, — пошли, Маргерите". Не попрощавшись, он ушел, оставив своего гостя. Хугюнау посмотрел вслед этому хаму, ему, собственно, было на руку, что тот удалился — теперь можно рассмотреть все не спеша. Это была приятная атмосфера покоя и прочности. Он достал свой портсигар, вынул сигару, верхний слой которой был немножко поврежден, и протянул ее мужчине у печатной машины.

Печатник вопросительно уставился на него, ведь табак был редкостью, и сигара по-прежнему считалась дорогим подарком. Он вытер руку о синюю спецовку, взял сигару, и поскольку не знал, как ему правильно следовало бы поблагодарить, произнес: "Большая редкость". "Так точно, — ответил Хугюнау, — с табаком дела идут неважно". "Да сейчас везде дела идут неважно", — добавил печатник. Хугюнау навострил уши: "Приблизительно так же высказался и ваш уважаемый шеф". "Так скажет любой".

Это был не тот ответ, который хотелось бы услышать Хугюнау: "Курите же", — скомандовал он. Мужчина, словно щелкунчик, откусил крепкими с коричневым налетом зубами кончик сигары и прикурил. Его рабочая спецовка и рубашка были расстегнуты, и на груди можно было увидеть белые густые волосы, Хугюнау охотно получил бы за свою сигарету определенную ответную услугу; мужчине следовало бы что-нибудь рассказать. Хугюнау приободрил его: "Хорошая машинка, не так ли?" "Ничего", — последовал скупой ответ. Хугюнау, симпатии которого были на стороне печатной машины, где-то даже оскорбила столь скудная похвала. А поскольку ему не оставалось ничего другого, как прервать молчание, он поинтересовался: "Как вас зовут?" "Линднер". Затем снова наступила тишина, и Хугюнау стал подумывать, не пора ли ему уже уходить, вдруг он почувствовал, что за палец опять ухватилась детская рука: Маргарите подкралась незаметно, бесшумно ступая босыми ногами. "Tiens, — произнес он, — tu lui as echappe".

Девочка непонимающе уставилась на него.

"Ах да, ты же не понимаешь по-французски… стыдись, ты должна выучить этот язык".

Девочка пренебрежительно повела рукой, такое же движение Хугюнау уже заметил у Эша: "Тот наверху тоже может по-французски…"

Она повторила: "Тот наверху".

Хугюнау остался доволен и тихо спросил: "Ты его не любишь?"

Лицо девочки помрачнело, она выпятила нижнюю губу, но, заметив, что Линднер курит, сообщила: "Господин Линднер курит!"

Хугюнау засмеялся и открыл портсигар: "А ты не хочешь сигару?"

Девочка отвела руку с портсигаром и медленно произнесла: "Подари денежку".

"Что? Ты хочешь деньги? Зачем они тебе?"

Вместо девочки ответил Линднер: "Теперь они начинают очень даже рано".

Хугюнау пододвинул к себе стул; Маргерите оказалась зажатой между его колен: "Знаешь, деньги мне самому нужны". Девочка медленно и зло повторила: "Подари мне денежку".

"Лучше я подарю тебе конфеты".

Девочка молчала.

"Зачем тебе деньги?"

И хотя Хугюнау знал, что "деньги" — это очень важное слово, и хотя он был в плену у них, вдруг случилось так, что он никак не мог представить себе это и напряженно задумался над вопросом "Зачем нужны деньги?"

Маргерите уперлась руками в его колени, и все ее тельце, зажатое между колен, напряглось.

Линднер. буркнул: "Ах, отпустите вы ее, — и обратился к Маргерите: — Ну, давай, иди на улицу, типография не место Для детей".

Взгляд Маргарите стал злым и колючим. Она снова ухватилась за палец Хугюнау и начала тянуть его к двери,

"Тише едешь — дальше будешь — произнес Хугюнау, поднявшись, — все, что нужно, так это покой, не так ли, господин Линднер?"

Линднер снова, не говоря ни слова, принялся вытирать печатную машину, и тут на какое-то мгновение у Хугюнау возникло ощущение необъяснимого родства между девочкой и машиной, в определенной степени какая-то родственная связь, И словно таким образом можно было утешить машину, он быстро, пока они еще были у двери, сказал девочке: "Я дам тебе двадцать пфеннигов".

А когда девочка протянула руку, его снова охватило странное сомнение относительно денег, и осторожно, словно речь шла о какой-то тайне, которая касается только их двоих и никто больше, даже машина, не должен был ничего услышать, он подтянул девочку к себе и наклонился к самому ее уху: "Зачем тебе деньги?"

Малышка стояла на своем: "Дай".

Но поскольку Хугюнау не поддавался, она напряженно соображала, затем выдала: "Я скажу тебе",

Вдруг, вырвавшись из объятий Хугюнау, она потянула его к двери. Когда они оказались во дворе, стало заметно холоднее. Хугюнау охотно взял бы маленькое создание, тепло которого он только что ощущал, на руки; Эш был неправ, что в такое время года отпустил ребенка бегать босиком по улице, Он немного смутился и прочистил стекла очков. Лишь когда ребенок снова протянул руку и сказал "дай", он вспомнил о двадцати пфеннигах. Но на сей раз он забыл спросить о цели, открыл кошелек и достал две железные монетки, Маргерите взяла их и убежала, а Хугюнау, брошенный, не придумал ничего лучшего, как еще раз осмотреть двор и строения. Затем ушел и он.