Кто способен быть более счастливым, чем больной человек? Ничто не принуждает его ввязываться в жизненные баталии, в его воле даже умереть. Его ничто не принуждает делать из событий, которые приносит ему день, индуктивные выводы, чтобы вести себя в соответствии с ними, он может оставаться погруженным в свои собственные мысли, — погруженным в автономию своего знания, может мыслить дедуктивно, а может и теологически. Кто способен быть более счастливым, чем тот, кто может мыслить, руководствуясь постулатами своей веры! Иногда я выхожу один. Я иду медленно, руки в карманах, и смотрю на лица прохожих. Это лица, на которых виден конец, но часто, да это, собственно, мне всегда удается, я открываю за ними бесконечное. Это в определенной степени мои индуктивные легкомысленные выходки. То, что я во время этих рейдов, которые, впрочем, не простираются очень далеко ~ только раз я добрался до Шенеберга, но очень сильно устал из-за этого, — никогда не встречал Мари, никогда среди лиц не всплывало ее лицо, она полностью исчезла, это едва ли расстраивало меня, она ведь всегда стремилась к тому, чтобы ее отправили в заграничную миссию, и это, наверное, случилось. Только я был счастлив и без нее.

Дни стали более короткими. А поскольку электричество было дорогим и погруженного в собственную автономию человека можно было отговорить пользоваться им без особых сложностей, то ночи у меня были длинными. Тогда у меня часто сиживал Нухем. Он сидел в темноте и почти ничего не говорил, наверное, думал о Мари, но вслух он никогда о ней не вспоминал.

Однажды он сказал: "Скоро закончится война".

"Да", — согласился я.

"Теперь будет революция", — продолжал он дальше.

У меня появилась надежда утереть ему нос: "Тогда религии придет конец".

Я ощутил в темноте его безмолвный смех: "Это написано в ваших книгах?"

"Гегель говорит: это бесконечная любовь, когда Бог идентифицирует себя с чем-то чуждым Ему для того, чтобы его уничтожить. Это говорит Гегель… и тогда придет абсолютная религия".

Он опять улыбнулся, легкая тень в темноте. "Закон останется", — сказал он.

Его упрямство было непоколебимым; я сказал: "Да, да, я знаю, вы ведь вечный еврей".

Он тихо проговорил: "Теперь мы отправимся в Иерусалим".

Я и без того уже довольно много говорил, поэтому дальше мы сидели молча.