Мой отец ратовал за традиционные ценности Среднего Запада, за семью, за крепкое рукопожатие, за немного неуклюжий обмен любезностями с официанткой в «ХоДжос». Пока ему не стукнуло тридцать четыре, он работал на одной ферме; ферма принадлежала крупной международной корпорации, которая выросла из разорившихся семейных хозяйств. С воздуха такие хозяйства смотрелись ни дать ни взять шахматной доской. Отцова ферма находилась неподалеку от городка Бидуэлл, штат Огайо. Понятия не имею, как называлась та корпорация: «Арчер Дэниелз Мидленд» или «Монсанто» — что-то в этом роде. Землю, о которой речь, потом продали застройщикам. Наверняка так оказалось выгоднее: один участок продать, другой купить. Жилой микрорайон, выросший на проданной земле, назвали «Золотыми лугами», хотя никаких лугов там и в помине не было. Вот в этом-то микрорайоне мы и поселились после того, как отца сократили. Отец как раз сидел в баре у железной дороги, когда до него дошла новость о сокращении.

Ну, он и подался в «Сирс», в отдел электрических инструментов. Примерно тогда же познакомился с моей будущей мамой. Мама одно время была королевой красоты, мисс «Скандинавский Бидуэлл». До свадьбы они с отцом долго встречались. Мама, эта коронованная особа, очень хотела, чтобы отец, да и я, вскоре появившийся на свет, ухватили за хвост удачу, американскую мечту, буквально витавшую в воздухе. Мама очень надеялась. И рассчитывала поиметь с этого свою долю. Что же до типовых одноэтажных домов в «Золотых лугах», то… они стояли слишком тесно друг к другу. Наш так еще и заваливался. В довершение ко всему по соседству жил продавец подержанных машин, которого все недолюбливали. Ходили слухи, будто в подвале у этого парня, Стабба, спрятаны тела убитых подростков. Впрочем, это очень даже вероятно, ведь Огайо, этот «Каштановый штат», занимал в стране первое место по числу серийных убийств. Мама убедила отца в необходимости найти работу с перспективой дальнейшего роста. Неужели он в самом деле всю жизнь будет продавать электроинструменты? Ей пришла в голову идея разводить ангорских кроликов. Отец согласился. Кролики размножались с бешеной скоростью — наверняка для вас это не новость. Вообще-то заботу о них переложили на меня. У нас были десятки клеток; кролики повсюду оставляли лужи мочи и орешки кала, стоило только шикнуть на них, пусть даже совсем тихо. И потом, эта шерсть — приходилось ее прясть. Чтобы выручить какие-никакие деньги. Правда, я тогда с прялкой не возился — мал был еще. Думаю, вы догадываетесь, чем все закончилось: у мамы попросту не хватило терпения.

Следующими были тисовые деревья. В тисе содержится какое-то вещество, которое входит в состав лекарства против рака. Как знать, может, мама думала о наших соседях. Почти каждый житель «Золотых лугов» щеголял в парике, и ничего удивительного — как оказалось, строительство затеяли прямо на заброшенном захоронении хрома. И вот мы уже засадили тисом пол-акра, взятого в аренду у какого-то производителя нейлона в деловой части города, как вдруг узнали, что тяжелые металлы есть и в этой земле. Наверняка они и сгубили деревья. Но главное — к концу года в лабораториях научились добывать вещество искусственным путем.

Тогда мама решила разбогатеть на разведении лам. Она наведалась в местную публичную библиотеку и разыскала секцию деловой литературы. Прочла о ламах все, что было. Но так и не придумала, что с ними делать. Вязать из шерсти свитера? В итоге мы остановились на страусах. Страус — это чистая поэзия, скажу я вам. Да и сама птица впечатляет, с какой стороны ни посмотри. К примеру, это самая крупная птица на всей планете. В высоту почти восемь футов, весит триста фунтов, а мозг не больше голубиного. На лапах страуса всего по два пальца. Скорость развивает до пятидесяти миль в час, и это правда — сам видел. Если встать в дальнем конце нашей страусиной фермы «Два нуля» и вытянуть перед собой пивную кружку, наполненную кукурузой, страусы помчатся со скоростью фуры, хорошо разогнавшейся на трассе. Все равно что стая налетевших голубей, вот только голуби эти размером с мини-фургон. Невероятная глупость страусиной физиономии достойна того, чтобы упомянуть о ней, если, конечно, она не встречалась вам совсем недавно. Так вот, страусы дышат через клюв, во всяком случае, их клювы всегда приоткрыты. Словом, вы понимаете. Свет горит, квартира свободна — заходи кто хочет. Страусы похожи на умственно отсталых детей, к примеру, на Закария Данбара — я с ним в средней школе учился. Он уже умер. Впрочем, дело вот в чем: страусы вечно пытаются взять верх, громоздясь друг на друга и совокупляясь. При этом их не волнует, кто под ними: самец или самка. Раз уж речь зашла о страусах и сексе, я почти уверен, что работники на ферме пытались найти к продукции «Двух нулей» особый подход. Ясно ведь, что, имея такой крошечный мозг, страусиха никогда не примет связь с каким-нибудь горемыкой со Среднего Запада за физическое оскорбление. И вообще удивительно, что мозг размером с горошину в состоянии управлять другим концом птицы. Трудно поверить, что электрические импульсы добивают в такую даль, достигая громадной средней части, состоящей сплошь из красного мяса, сотен фунтов, которое, как говорится в любом буклете, содержит поразительно мало жира. Вообще-то, по вкусу страусятина напоминает курятину, говорила моя бабушка, пока однажды не подавилась. Ну да, страусы вроде как птицы, вот только не похожи на них. А уж когда носятся стадом в триста-четыреста голов — со скоростью пятьдесят миль в час, расплющивая лапами грызунов и пытаясь заняться любовью — приобретенные под сомнительный залог, оставленный банку «Бакай Сейвингс энд Траст»… тогда они выглядят скорее как представители вымирающего биологического вида, собравшиеся в каком-нибудь отеле «Холидей Инн». Кажется, вот-вот появится парочка охваченных любовным настроением мохнатых мамонтов. Или компания саблезубых тигров.

Но что-то я отвлекся. А ведь на самом деле рассказ мой о страусиных яйцах. Так вот, в течение десяти лет родители пытались сделать так, чтобы ферма «Два нуля» приносила доход, но в конце концов им пришлось все распродать и объявить себя банкротами. Почти у каждого в Бидуэлле банковский счет находился под арестом. Когда с «Двумя нулями» не выгорело, остались лишь страусиные яйца — раньше родители сидели у дома под навесом и продавали их заезжим посетителям. По дороге к нашей ферме стояли указатели — всего три. «Посетите страусиную ферму! Две мили!» Через полмили: «Страусиные яйца! Пять долларов штука!» И еще через полмили: «Покормите страусов! Если смелости хватит!»

Помню, инструктировал парочку, приехавшую откуда-то издалека, из восточной части страны, разодетых как на парад. Прошло уже несколько недель; парочка оказалась первой, кто заинтересовался кормлением страусов. Я выдал обоим по стаканчику с эмблемой бейсбольной команды «Кливлендские индейцы», насыпав туда кукурузу. Можно было положить зерна на ладонь и протянуть страусам, но лично я ни за что бы так не сделал: своими глазами видел, как птицы подхватили одного карапуза, причем запросто так, точно платочком махнули, и перебросили через забор — мальчишка в два счета свернул себе шею. Можно протянуть страусам сам стаканчик; они попытаются затоптать друг друга до смерти, чтобы очутиться перед этим стаканчиком первым, и одна из булавочных голов, обрушившись на вас с невероятной силой, вырвет стаканчик из рук и удерет. А можно просто-напросто рассыпать кукурузу у ограды, через которую пропущен электрический ток, самим же при этом убраться подальше — я бы на вашем месте так и сделал. «Интересно, кому придет в голову тащиться куда-нибудь из нашего Бидуэлла?» — спрашивал я себя. Разве что парочка скрывается от розыска, объявленного по нескольким штатам? Как знать, вдруг эти двое, стоящие прямо передо мной и смеющиеся над несчастными глупыми птицами, на самом деле из тех, кто запросто совратит целую детсадовскую группу, ограбит богатую даму на Парк-авеню, укокошив ее и спрятав тело, изрубит до неузнаваемости пару-тройку подростков, а затем исчезнет, чтобы заняться своими финансовыми вложениями?

Итак, ранчо было да сплыло. Мы же оказались в подержанной «Эльдорадо», пробежавшей уже 120 тысяч миль. Я сидел на заднем сиденье с пятью дюжинами страусиных яиц. Отцу было под пятьдесят, он уже облысел, обзавелся брюшком, а неудачные попытки быстро обогатиться превратили его в человека унылого и скупого. Если он и открывал рот, так только затем, чтобы обругать политиков. В этом плане он ни от кого не зависел. Ну, то бишь ни с этими, ни с теми. Беспартийный. После сплошных беспокойств на уродливой голове отца сохранилась лишь пара волосинок: клочки как раз над ушами. Как будто он и сам был страусиным птенцом. Птенцы, когда они вылупляются, очень похожи на человеческий зародыш. Я даже слышал, что у человека и страуса тридцать восемь процентов ДНК общие — если вдуматься, совсем немало. Так что отец напоминал страуса. А может, одного из тех еще живых раковых больных, что в «Золотых лугах», — они всегда отвечали, что чувствуют себя отлично, на миллион, даже если на самом деле тянули баксов на пятьдесят, не больше. Мама же, несмотря на неудачные деловые проекты, все хорошела и хорошела. Она, как и прежде, проводила утром два часа перед зеркалом, разрисовывая лицо карандашами и кисточками в цвет «пьяной вишни».

Если говорить о весе, одно страусиное яйцо равняется двум десяткам обычных куриных яиц. В яйце два литра густой жижи. Если вы, к примеру, готовите на скорую руку в какой-нибудь забегаловке, страусиного яйца вам надолго хватит. Может, на целый день. Размером яйцо с мяч в американском футболе, но форма скорлупы ничем не отличается от куриной. Именно это я и должен был говорить туристам: «Обратите внимание — форма как у обычного яйца». Старусиное яйцо выглядит таким совершенным, что кажется ненастоящим. Оно как будто сделано из пластика. А что, может, те, кто изобрел пластик, и в самом деле вдохновились страусиным яйцом. Я же не мог есть его спокойно, мне все казалось, что внутри маленький, еще неоперившийся страусенок, до боли напоминающий человеческий плод; по крайней мере, мне думалось, что именно так он и выглядит — судя по картинкам из энциклопедии «Золотые книги». А вдруг вы по случайности съедите этот зародыш! Так что будьте осторожнее! Хотя… из них получаются вполне приличные гренки, если поджарить хлеб в молоке да с яйцом.

За несколько лет отец насобирал целую коллекцию уродцев. Среди страусов часто рождались генетические мутанты, к примеру, цыплята с четырьмя лапами, двумя головами, а то и вовсе без головы, но с громадным тельцем. Может, такое количество генетических сбоев объяснялось тем, что ферма находилась неподалеку от целлюлозно-бумажного завода, выбрасывавшего диоксин, а может, всему виной хром, полихлорированные бифенилы или что там еще. Вот всегда так — не одно, так другое. Ну да суть в том, что эти уродцы в некотором роде составили отцово счастье — всю свою коллекцию он забрал с собой. Собственно, ничего такого в этом нет. Хотя… мне вот на заднем сиденье было не очень удобно — яйца и уродцы заняли все место.

Свою закусочную мы открыли не в Бидуэлле — с Бидуэллом нас связывали неприятные воспоминания, там мы разорились и все такое. Так что пришлось двинуть дальше — туда, где жизнь не такая дорогая. Остановились в Пиклвилле — вот уж где все дешево, правда, и делать совершенно нечего. В Пиклвилле жители занимались тем, что стреляли по диким котам. Этого зверья там развелось видимо-невидимо. Дети учились расправляться с ними, а заодно и с другими представителями дикой природы. Еще в Пиклвилле была железнодорожная станция, на которой раз в день останавливался поезд, следовавший из другого штата. Мама решила, что раз поблизости станция, наверняка пассажиры захотят посидеть в уютной семейной закусочной. Итак, мы открыли заведение, которое назвали «Глупыш» — по имени того самого двуглавого страусенка. Внутри все было стилизовано под старые добрые времена, ну, вы знаете: зал длинный такой, как ректальная свеча, везде алюминий и хромированное покрытие, у каждой кабинки музыкальные автоматы… Жизнь как будто повернулась вспять. На новом месте мне повезло: школа находилась в районе поприличнее, я завел дружбу с ребятами из хороших семей, которые, правда, считали меня деревенщиной и пеняли за то, что, мол, я водился с тупыми придурками.

Родители обзавелись неоновой вывеской, полкой, на которой отец разместил результаты своих экспериментов со страусами, а потом стали готовить рагу из индейки и много чего другого с рубленым мясом. Почти любое блюдо в закусочной обязательно включало в себя тонко порубленную говядину. Мама решила, что мы должны работать круглосуточно — время от времени товарные составы высаживали пассажиров (таким образом ей не приходилось сталкиваться с отцом, который работал в другую смену). Бродяги, путешествующие в товарняках, забредали к нам; на их лицах было написано, что они никогда ничего не имели за душой и нигде не жили подолгу. Иногда бродяги заказывали яичницу из одного яйца, обжаренного с обеих сторон; отец принимался соблазнять их на страусиное яйцо. Бродяги рассматривали яйцо со всех сторон, потом громко звякали мелочью и, наконец, уходили.

Мне думается, отец решил, будто жителям Среднего Запада свойственны дружелюбие и общительность, так что, несмотря на вечные неудачи и все возраставшую меланхолию, он старался изобразить из себя хозяина радушного, всегда готового развлечь гостя шуткой. Этакого веселого трактирщика. То была его последняя надежда. Отец стал улыбаться посетителям, даже нам с матерью, и это вошло в привычку. Я стал улыбаться беспородному коту, который поселился в нашем трейлере. Стал улыбаться даже ребятам в школе, обзывавшим меня деревенщиной. Но страусиное яйцо все испортило.

Однажды дождливым вечером я проснулся поздно, отлынивая от домашней работы, как вдруг услышал жуткий вопль из закусочной. Такой ни с чем не спутаешь, сразу ясно — случилось что-то из ряда вон выходящее. У меня аж мурашки забегали по коже. Отец ворвался в трейлер, громко всхлипывая и швыряясь тарелками. Мне особенно запомнилось, как мама, никогда не прикасавшаяся к уже сильно сдавшему отцу, гладила его лысину, будто пыталась распрямить борозды волнений и тревог.

А дело было так. Джо Кейн, державший стриптиз-клуб в Бидуэлле, ждал своего папашу, адвоката от республиканского округа. Тот как раз проезжал мимо станции — в столице штата слушалось громкое дело. Поезд задерживался, и Джо убивал время в закусочной: выпил уже несколько чашек кофе и прослушал весь репертуар Мерла Хаггарда. Часа два Джо сидел, не обращая на моего отца никакого внимания, но в конце концов решил все же нарушить молчание. И выдал какую-то банальность, вроде: «Вот, мол, жду своего старика. На поезде едет. Да что-то опаздывает».

Может, отец столько всего передумал об этой персоне, сидевшей прямо перед ним и оказавшейся сыном окружного адвоката, что не на шутку разнервничался. У него даже пена начала собираться в уголках губ. Когда играют в шахматы, количество ходов нарастает с самого начала; может, и отец, желая сказать что-нибудь остроумное, решил заранее просчитать в уме каждый возможный поворот в беседе с Джо Кейном, но, застигнутый за размышлениями, умудрился выставить себя полным кретином.

Взял и пробормотал свое излюбленное: «Приветики-конфетики!»

— Приветики-конфетики?! — повторил Джо Кейн. Он ушам своим не поверил. Такое услышишь разве что в детской передаче, но никак не в современном мире с его школьными перестрелками и религиозными сектами. Ну а дальше пошло-поехало: закаканчик, печенюшка, тру-ля-ля, шуры-муры… Все, что угодно, лишь бы поддержать разговор с посетителем, лишь бы тот не ушел. В своем сборнике партий отец отыскал разговорный гамбит под названием «испепеляющее презрение озаряет лицо вашего соперника», и ему не осталось ничего другого как продолжать разыгрывать партию — все в той же дружелюбной манере. Что он и сделал.

— Э… а вот вы слыхали, что Христофор Колумб, когда открыл эту самую нашу Америку, схитрил? Смошенничал, да еще как! Заявил, что поставит яйцо стоймя. А ведь такой фокус можно проделать только в день равноденствия. Ну, не вышло у него, но скорлупу зачем разбил? И вообще, почем мне знать, может, яйцо это вообще сварили. Вкрутую. Видать, Колумб не такой уж и великий, раз не смог поставить яйцо, не разбив скорлупы. Знаете, я даже сомневаюсь, стоит ли каждый год праздновать эти его годовщины, ведь насчет яйца-то он соврал. А может, и насчет остального тоже. Все твердил, что не разбивал скорлупу, когда на самом деле разбил. Нет, так не пойдет!

Для наглядности отец потянулся к полке, на которой валялась целая дюжина страусиных яиц — для нужд закусочной — и снял одно. Стойка была жирной от засохшего бекона, кукурузного сиропа, молока, меда, черной патоки, на ней кишмя кишели сальмонеллы. Отец положил яйцо на стойку.

— Ничего себе яичко! — заметил Джо Кейн. — Это что, мутант после ядерного взрыва? Небось вместо инкубатора кладете их в реактор?

— О яйцах я знаю побольше других, — пробурчал отец.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказал Джо Кейн.

— Это яйцо меня послушается. Поддастся моим волшебным чарам.

— Ну, раз вы так говорите…

Отец попытался поставить яйцо, но у него ничего не вышло. Он стал пробовать — еще и еще. Лично я не представляю, кому такое в голову пришло — ставить яйцо стоймя. Ведь не пытаются же поставить тыкву или, скажем, футбольный мяч. Видать, эта идея овладела умами людей с тех самых пор, как вообще появились яйца. Может, это потому, что все мы в некотором роде происходим из яйцеклетки, пусть даже она и не похожа на то самое яйцо, которое мой отец все пытался поставить перед Джо Кейном. И раз уж мы происходим из некоего яйца, раз уж яйцо ближе всего к истинной точке отсчета нашего происхождения, то мы и неравнодушны к нему. Хотя, если посмотреть с другой стороны, сдается мне, эти яйца берутся от курицы и наоборот… Ладно, нечего меня запутывать. Так вот, яйцо каталось по всему столу — Джо пришлось даже отодвинуть чашку с кофе, и не раз. Отцу же никак не удавалось привести яйцо в равновесие. Но если нет, к чему так упорствовать?

В конце концов, отец перешел к своей коллекции: сняв с верхней полки емкости с формальдегидом, стал показывать Джо Кейну страусиных уродцев. Перечисляя все эти аномалии, он многих называл по имени. Показал и двуглавого зародыша, Глупыша — миленький такой страусенок. Потом поставил перед Джо страусенка с четырьмя лапками. Дальше — две или три емкости с сиамскими близнецами, среди которых «влюбленная парочка». Парочка вполне могла сойти за адскую летучую мышь. Рассказывал отец с дрожью в голосе. Его взгляд, взгляд родителя, гордого за своих отпрысков, любовно взирал на желтоватый формальдегид.

Джо Кейн тем временем прикидывал, как бы сбежать. Он и сам в тот момент напоминал страуса с открытым ртом, он походил на зазывалу перед паноптикумом, где настоящие уродцы, владельцы цирка, из кожи вон лезут, готовые приклеить кость на лоб пони, изображая из него единорога — лишь бы публика раскошелилась. Джо все высматривал местечко, чтобы укрыться от дождя, льющего как из ведра. Какой-нибудь навес или что еще. На правильной стороне путей.

— У этой вот птички аж два мужских хозяйства; я знаю немало парней, которые с радостью согласились бы на такое. Но вы только представьте — потом ведь с женщинами хлопот не оберешься.

А вы замечали, что на Среднем Западе никто друг с другом не целуется? Вот, скажем, в восточной части страны двое встречаются и… чмок друг друга в щеку. Мол, рад тебя видеть! А вот на Среднем Западе такое — редкость. Что вполне объясняет любовные поползновения работников на страусиной ферме, отвергнутых своими женами, — они так и ищут чьего-нибудь взгляда, пусть даже это будет страусиха, глупо раззявившая клюв. Работники возвращаются домой, а жены начинают их пилить — мол, ты не сделал то, ты не сделал это; мужчины тут же разворачиваются, садятся в пикапы и отправляются в какую-нибудь забегаловку, заказывая еду прямо в машину. Свои горестные песни они изливают в микрофон приемщицы заказов. Раз отец увидал, как один парень, обсуждая с другим бейсбольный матч, дружески хлопнул того по плечу. Дело происходило в обычной забегаловке, каких много. Отцу стало ужасно завидно. Поэтому, показав Джо Кейну страусиный зародыш с двумя мужскими достоинствами, он решил ласково так потрепать Джо за подбородок — в знак добрососедских отношений. И вот отец — высоченный и здоровенный — вышел из-за прилавка, и в то самое время как Джо Кейн уже привстал со стула, собираясь идти, потрепал его за подбородок.

— Ну-ка, погодь, приятель, сейчас я тебе покажу, как запихнуть страусиное яйцо в бутылку из-под кока-колы. Бутылку потом можешь забрать — себе на память. Дарю. Вот как это делается. Нагреваю яйцо в самом обычном уксусе, какой везде есть — уксус размягчает скорлупу. Теперь остается лишь просунуть яйцо в горлышко литровой бутылки — кока-колу я тоже купил в самом обычном магазине. Ну а когда яйцо уже в бутылке, скорлупа снова затвердевает. Вот только если у тебя станут допытываться, как это сделать, ты уж будь другом, не рассказывай, идет? Это наш с тобой секрет, договорились?

Что мог поделать бедняга Джо? Отец уже поставил уксус на горелку. Яйцо в уксусе нагрелось, и отец стал загонять его в горлышко бутылки, но ему это никак не удавалось. Ясное дело — бутылка постоянно выныривала донышком вверх. И падала, скатываясь за стойку. Отец шел за ней и снова принимался за дело. Тем временем поезд подходил к станции. Прошло несколько часов, и вот уже послышался гудок состава на переезде. Отец надавливал на яйцо, вовсе даже не размягчившееся, прижимая его к узкому горлышку бутылки — ничего не выходило. Может, и вышло бы, возьми он бутылку с горлышком пошире.

— В прошлый раз получилось.

— Послушайте, мне пора. Поезд подходит. Мой отец…

— Да сядь же, кому сказал! Ишь, распивает тут кофеек чашку за чашкой, когда она всего-то восемьдесят пять центов! А знаешь ли ты, сукин сын, что ко мне, может, за целую неделю никто больше не заглянет?! Сказать тебе, куда это яйцо войдет запросто, как родное? Черт бы тебя подрал!

И в этот момент яйцо, понятное дело, разлетается, подобно гейзеру — этакий взрыв на нефтеперерабатывающем заводе самоуважения моего старого папаши. Пинты так и не превратившейся в цыпленка жижи заляпывают все вокруг: стойку, стулья, тостер, витрину с черствыми пончиками… И тут Джо Кейн, вовремя убравшийся подальше и стоявший уже в дверях, начинает смеяться, да так обидно! На отцовом лице виснут, покачиваясь, нити белка; отец хватает другое яйцо и запускает им в Джо Кейна. Ну да это все равно, что бороться за чемпионское звание в толкании ядра. Яйцо долетает до ближайшей кабинки и разбивается о крышку музыкального автомата, измазывая желтком весь список песен группы «Джаддз».

После чего и раздался тот самый леденящий кровь вопль, о котором я вам уже рассказывал. Прошу прощения, что повторяюсь, но так уж вышло. Отец находился в закусочной один и, на манер вошедшего в поговорку медведя, что угодил в капкан, взвыл сиреной, напугав жителей всего Пиклвилля, особенно маленьких детей. Есть такие люди, которые любят порассуждать о чужих делах; они наверняка бы высказали несколько догадок насчет этого вопля: мол, отец разозлился на самого себя, поскольку его фокус с яйцом не удался, или он мучился из-за того, что ему вечно не везло. В какой-то степени эти люди оказались бы правы, но от них ускользнет одна немаловажная деталь, которую я сейчас поведаю. На самом деле отец завопил потому, что оскандалился по части желудочно-кишечного тракта. Да, именно так. И хотя в моем рассказе это не самое главное, дело в том, что как раз в то время одна крупная компания, производитель пищевых продуктов, начала пробные продажи сырных шариков. Догадайтесь, где? Правильно, в Огайо. В нашем штате вообще часто устраивают такие продажи — считается, что жители Огайо не особо информированы в этом плане. Сырные шарики стоили дешево, ничего не скажешь, особенно по сравнению с известными марками, к тому же у них был привкус чеддера. Только вот незадача: толстая и тонкая кишки не усваивали жирную кислоту, и она выходила прямиком наружу — где-то две-три столовые ложки. И пачкала трусы, которые потом не отстирывались. Вообще-то, все зависело от того, насколько вы увлекались этими самыми сырными шариками. Если умять целую пачку, могло выйти и хуже. Вот и получилось, что отец оказался не только с лицом, измазанным в яйце, но еще и с запачканными штанами. Да, денек тот еще.

Вы спросите: откуда такие подробности? Ведь меня в закусочной не было, да и отец никогда ни о чем таком не говорил. Уж о течи из анального отверстия точно не распространялся. После того происшествия отец вообще не особо разговаривал, иногда только, когда ходил на футбол, поругивал наш штат. Вы спросите: и как это я столько всего знаю о жителях Огайо? Ведь в то время я был подростком, а подростки обычно ходят угрюмые, им ни до чего дела нет. Да ладно вам, что-что, а воображение у жителей Канзаса, этой житницы страны, имеется. Мать, сидя дома, «высидела» настоящий план: как нам выбраться из этой дыры, как сделать так, чтобы у меня появилась целая библиотека книг. Однажды ночью ей приснилось, что мы покидаем Средний Запад, где промышленность в полном загоне, сбегаем от бесконечных однокомнатных хибар и домиков у железной дороги. Сон о мальчике-птице из сказки, мальчике, у которого потом родился свой мальчик, а у того — свой: мечты каждого поколения становились все скромнее, превращаясь в то, что сейчас показывает Чак И. Чиз в своем специальном представлении в честь дня рождения, где этот веселый мышонок, любитель сыра, выступает со своими друзьями-музыкантами. Взять хотя бы «Крэкер Бэррел». Или «Уэндиз», «Арбиз», «Ред Лобстер». «Аутбэк Стейкхаус», «Бостон Чикен», «Тако Белл», «Бургер Кинг», «Сбарро», «Пицца Хат», «Баскин Роббинс», «Френдлиз», «Хард Рок Кафе», «Макдоналдс», «Данкин Донатс», «Фришиз Биг Бой»… Поверните направо и затем вниз мимо «Сэмз Дискаунт», «Мидас Маффлер», «Таргет», «Барнз энд Нобл», «Вэл-Март», «Супер-Кеймарт», мимо магазина, где все по девяносто девять центов… Моя лавочка в самом конце. Яйца в этом округе… они, черт возьми, самые крупные яйца, вы таких в жизни не видали.