За месяцы, минувшие со дня смерти Саула, те, кто знали и любили его, говорили о нем немало. Мы заглядывали друг к другу на огонек, собирались все вместе и, сами того не замечая, могли беседовать о нем часами. Причины понятны. Но мы говорили о нем не только от скорби, но, мне кажется, еще и потому, что он был единственным в своем роде. Познакомиться с ним было все равно что своими глазами увидеть чудо природы, как если бы вы гуляли в лесу и вдруг повстречали медведя или, к примеру, пуму. Когда такое случается, вы начинаете рассказывать об этом всем и каждому, просто не можете удержаться. Вы стараетесь ухватить ускользающие воспоминания, описать их. Снова и снова пытаетесь передать их окружающим. И, как правило, вам это так и не удается. Слова не равны самому переживанию; они, пользуясь излюбленным эпитетом Саула, слишком «неуклюжи».

Не так давно я как раз говорил о Сауле — провел целых полдня в деловом районе, общался с другом Саула, его бывшим подчиненным, Антоном ван Даленом. Мы сидели у Антона на крыше и болтали. Антон держит голубей, они летали у нас над головами, белые голуби на фоне синего неба. Мы просто говорили о Сауле, делились воспоминаниями. Когда мы зашли в студию Антона, он показал мне открытку, сделанную руками Саула, — пейзаж с фигурками. На обратной стороне был текст письма и адрес Антона. Саул надписал имя и адрес, а потом, вместо того чтобы приклеить почтовую марку, взял да и нарисовал ее, а сверху печать гашения, а в центре марки, словно это начало координат, было написано «Штейнберг». Саул просто бросил открытку в почтовый ящик, и почта не вернула ее назад, а переслала по месту назначения.

Это напомнило мне о поистине необычайной любви Саула к переписке. Мы жили довольно далеко друг от друга. Сколько лет мы дружили — и всегда нас разделяли расстояния, так что общались мы в основном по переписке. Надежда заметить среди кучи корреспонденции конверт с его почерком поднимала удовольствие от походов к почтовому ящику до небывалых высот. Каждый раз, когда я шел туда, в голове вертелось, что среди рекламных отбросов и прочей ерунды может обнаружиться драгоценное послание от Саула. Я вспоминал его рассказ о том, как во времена его детства, еще в Бухаресте, отец, собираясь отправить письмо, иногда брал сынишку с собой. Они подходили к почтовому ящику, отец поднимал мальчугана повыше, тот бросал конверт, а потом, наклонившись к самой щелочке, выкрикивал название города, до которого предстояло добраться письму. Думал, что так оно уж точно дойдет куда нужно. Городок, куда они отсылали письма чаще всего, назывался Буцау (не уверен, что правильно произношу). «БУЦАУ!» — вопил маленький Саул в щель ящика. Отправляя письма, я часто представляю себе эту картинку — Саула, кричащего в щелочку. Я и сам пробовал так делать, на душе становится теплее.

Приятельница Саула Пруденс Краузер рассказывала мне о его коллекции опытов, которые он проделывал с почтой. Уверен, многие из них прекрасно вам знакомы. Он пересылал тоненькие досочки, раскрашенные так, будто это письма; один раз он даже отправил лист морского винограда — если вам доводилось бывать на самом юге США, в Ки-Уэст, вы наверняка замечали, что в определенное время года вдоль прогулочных дорожек распускаются огромные овальные листья. Он говорил, эти листья — что-то вроде фотобумаги, они вечные. Саул написал на листе морского винограда адрес, приклеил марку и послал по почте — и письмо доставили! Как-то раз он отправил долларовую банкноту, рассказала Пруденс. Тоже надписал на ней адрес, наклеил марку, и почта переслала ее адресату, аккуратно запаковав в прозрачный пластик.

Гедда Штерн, жена Саула, недавно произнесла такую фразу: «Реальности приходилось приспосабливаться к Саулу». И она совершенно права; реальность действительно удивительным образом подстраивалась, чтобы совпасть с той картиной мира, какую видел Саул. Гедда привела пример: когда Саул был в армии, его там учили на сапера, и однажды ему дали задание взорвать дерево. Ну, он недолго думая пошел и заложил заряд взрывчатки прямо под корнями, потом размотал провод, отошел подальше и нажал на гашетку. Когда пыль наконец осела, дерево стояло ровно на том же самом месте. Саул подошел посмотреть, и знаете, что обнаружилось? От сильного взрыва дерево взлетело в воздух, а потом упало прямо в образовавшуюся воронку и стояло там себе как ни в чем не бывало — присутствие Саула словно бы отменяло элементарные законы физики, действовал только высший закон мультипликации.

Однажды мы с ним отправились поужинать, и, вместо того чтобы заказать два десерта, он заявил: «Зачем нам два десерта? Давай закажем один и разделим пополам». А когда подошел официант, Саул попросил: «Принесите один десерт и чистую тарелку». Другой бы сказал «вторую тарелку». А он попросил чистую. И когда тарелка появилась, это было истинное произведение искусства. Простая белая тарелка с красной… нет, с синей каемочкой (точно не помню) — она действительно создавала ощущение чистоты. До сих пор жалею, что не попросил тогда у хозяев ресторана разрешения забрать тарелку на память, я бы мог повесить ее на стенку…

Та власть над повседневностью, какой обладал Саул, была почти на грани волшебства. Однажды мы с ним отправились в Атлантик-Сити, поиграть в казино. Мы сели в автобус, и Саул сказать: «Ездить автобусом — здорово. Ты едешь на самой благородной высоте — как рыцарь на коне». С тех пор я полюбил автобусы еще больше, всякий раз вспоминаю про «благородную высоту». Мы добрались до Атлантик-Сити и пошли в первое же, выбранное им наугад казино. Там он направился прямо к рулетке и сказал: «А теперь мы с тобой разделимся». Он не хотел, чтобы я топтался у него за спиной, но я просто не мог пропустить такое зрелище. На нем был светлый пиджак, светлые просторные брюки и белая шляпа из мягкого фетра. Он принялся раскладывать фишки на столе с номерами, соответствующими секторам рулетки. Такие, знаете ли, в старом стиле написанные номера, шрифт викторианской эпохи, такие больше нигде кроме казино и не увидишь. Саул будто нутром чуял все эти номера и раскладывал фишки с видом художника, наносящего финальные мазки. При каждом вращении рулетки один из Сауловых номеров непременно выигрывал, и вскоре перед ним уже собралась стопочка фишек. Она все росла и росла. Крупье, надо сказать, попался опытный. Он знал, как себя вести с такими вот волшебниками. Сразу раскусил, что Саул не хотел бы привлекать к себе внимание, поэтому всякий раз восклицал: «Ого, вы только посмотрите!» — в общем, сделал из Саулова везения настоящее шоу. Вскоре вокруг Саула образовалась целая толпа. Стопка фишек уже доходила до подбородка, а Саул все продолжал, повинуясь интуиции, делать ставки. Попутно он попытался было обменять свой выигрыш на фишки большего достоинства — чтобы горка была менее внушительной и скопище зевак рассосалось. Но крупье был стреляным воробьем и не дал Саулу проделать этот хитрый маневр. Наконец Саулу надоело всеобщее внимание, он смахнул фишки в свою белую шляпу, отнес их к окошку и обменял на наличность. Ему всегда везло в рулетку.

Я часто вспоминаю о нем из-за каких-нибудь мелочей. В голове всплывают его мимоходом брошенные ремарки, которые заставляли посмотреть на те или иные вещи по-новому.

Несколько лет назад я пытался выучить русский, отчаянно бился с кириллицей. Я решил поделиться своими впечатлениями с Саулом: «В русском алфавите целая куча букв, и некоторые из них весьма странные». На что Саул ответил: «Это не буквы, это чихи». С той поры некоторые буквы кириллицы так и остались для меня чиханием.

Это очень кстати, что здесь прозвучала пьеса Россини, та самая, с мяуканьем, потому что я как раз хотел закончить речь рассказом о коте Саула. У него был самый потрясающий кот на свете. Черный сиамец, Саул звал его Карапузом. По-моему, сначала кот принадлежал подруге Саула Сигрид Шпец, во всяком случае, животина жила в ее квартире, а потом он каким-то образом очутился в доме Саула в Лонг-Айленде. Кот всегда был в курсе всех передвижений Саула. Он был очень тактичным и умным, этот котяра. Любил сидеть у Саула на плечах, обвиваться вокруг шеи, как экзотическое боа. Когда Саул вел машину, кот клал голову ему на плечо и вскидывал ее, когда они с хозяином вместе смотрели в ветровое стекло. Карапуз был очень милым и ласковым, а потом он внезапно брал и исчезал. Если он убегал в лес, то надолго — возвращался лишь через несколько часов или даже дней. Однажды мы с женой навещали Саула в Амагансетте, он рассказал нам о Карапузе и добавил:

— Сейчас Карапуз в бегах, но к вечеру должен вернуться. Как пить дать вернется.

А вечером Саул вдруг воскликнул:

— А вот и Карапуз!

Он поглядел на дальний конец лужайки, а лужайка была длинная, и тут из зарослей в самом деле выбрался Карапуз. Саул приоткрыл дверь и вышел на крыльцо. Карапуз увидел хозяина и кинулся к нему на полной скорости, безрассудно и бесстрашно. Пересек лужайку за секунду. Нечасто увидишь, чтобы кот так мчался. Скорее так бегают собаки — вперед, без оглядки. Он подскочил к Саулу и потерся о его ноги, а Саул улыбнулся, засмеялся и сказал:

— Вот он какой, мой Карапуз.

Если вы любили Саула, то становились подобны Карапузу. Вы стремились к нему. Безрассудно — вот ключевое слово, хотя это такой сдержанный вариант безрассудства. Вы всем сердцем привязывались к нему и уже не беспокоились о частностях. При этом Саул, конечно, был человеком непростым, и порой то, что совсем недавно нравилось ему, вдруг начинало его раздражать. Это касалось и его самого, а иногда и друзей. И эта переменчивость поначалу сбивала меня с толку — все казалось, что я должен как-то отличиться, чтобы заслужить его внимание, что я должен быть интересной личностью или чудаком. Но через некоторое время я перестал волноваться; я просто доверял дружеским чувствам Саула. Я твердо знал, что душевно расположен к нему и что он тоже расположен ко мне, как бы он себя ни вел. Его характер выражался во всем: и в работе, и в дружбе, и в том, как он смотрел на мир. Гедда недавно сказала мне: «Саул относился к миру с великой нежностью». И иногда его щедрость и любовь к жизни вдруг проявлялись, всплывали на поверхность — и это было не сравнить ни с чем. Антон напомнил мне об одном характерном жесте Саула, над которым я давно не задумывался. Изредка он неожиданно поворачивался к тебе, протягивал руку и говорил:

— Ну, обними же меня…

И ты обнимал его.

Саул, мы обнимаем тебя, пусть пребудет с тобой наша любовь. Мы будем по тебе скучать. Благослови тебя Господь.