Исторические контрасты между Румынией и Польшей очевидны для всякого, кто хоть немного знаком с Балканами- Эти контрасты обе соседние страны очень хорошо создают с давних времен и по нынешний день, сознают и гордятся ими. И все же за сравнительно короткие периоды их независимого существования многие наблюдатели подчеркивали одинаковость политических и экономических характеристик этих стран, позволяющую объединить их под названием Балканы в уничижительном, а не в географическом смысле этого слова.

Этому есть немало оправданий. В экономическом отношении обе страны отличались явным преобладанием сельского Хозяйства и индустриальной отсталостью. Их внутренняя политика всегда характеризовалась неустойчивостью, насилием « Неизбежным стремлением к диктатуре. В различные периоды главными основами их внешней политики были экспансионизм и ирредентизм. После 1945 года на обе страны опушился скучный, серый покров сталинизма. Обе начали проводить жесткую внутреннюю политику социализации и индустриализации. В течение многих лет обе считались образцовыми сателлитами Советского Союза, тихими заводями раб-Шва, откуда не доносилось, да и почти не ожидалось ничего Оригинального. Однако теперь эти страны — олицетворение контраста. Одна из них, Румыния, сломала рамки и показывает свой новый и вызывающий облик; другая, Болгария, Словно стараясь усилить контраст, судя по всему, решила, Как никогда прежде быть верной своему стереотипу. Кончает налицо отнюдь не во всех сторонах жизни. Но он .чартерен для наиболее интересного и жизненно важного ас-Рта современного коммунистического мира — отношений с Советским Союзом, а следовательно, и всего вопроса о единое или разладе в коммунизме.

Румыния

После 1945 года несколько раз рушились надежды на то, что в странах Восточной Европы пролетарский интернационализм сможет вытеснить национализм. Последний снова и снова утверждается как сила, господствующая в этом районе. Так было в Югославии, Польше, Венгрии и Албании, то же происходит теперь в Румынии. Однако в Румынии национализм выражается по-иному и, быть может, более интересно, чем в других странах. Его проявление обусловлено различными факторами.

Румынский коммунизм никогда не знал сильной традиции. Многое от этого коммунизма завез сюда Натан Каш еврейский эмигрант из России, который впоследствии под псевдонимом Константин Доброджану-Геря стал, пожалуй-единственным серьезным теоретиком румынских коммунистов. В стране ярого национализма появилось интернационалистское вероучение; оно вдохновлялось из России, страны, которую большинство румын боялось и презирало; многие сторонники нового учения были евреями, разбросанными па стране, отличающейся ярко выраженным антисемитизмом. В промежутке между мировыми войнами румынская коммунистическая партия, вероятно, никогда не насчитывала более 2 тысяч членов. Ее считали не только нерумынской, но даже антирумынской.

В 1945 году русские войска навязали Румынии коммунизм. Румынская коммунистическая партия согласилась с присоединением Бессарабии и Северной Буковины к России. Она примирилась с самой откровенной экономической эксплуатацией, которую осуществляли русские сначала в форме открытого грабежа, а затем через пресловутые «совромы». При поддержке русских войск она быстро закрепила свою власть над деморализованным и замкнувшимся в себе народом. Чтобы увеличить свою жалкую численность, она стала вербовать в свои ряды отбросы общества — бывших фашистов, «железнотвардейцев», карьеристов, оппортунистов, уголовников — и тем самым вызвала еще большую неприязнь народных масс. Даже самая тираническая диктатура, если она вообще способна как-то функционировать, нуждается в поддержке некоторых слоев населения. С этой точки зрения румынская коммунистическая диктатура вряд ли могла начать хуже: в стране царила апатия, не было практически никакой базы для деятельности.

Ее первый шаг на долгом пути к сближению с румынский народом был сделан примерно в 1950 году, когда началась серия чисток. Многие недостойные члены, вступившие в коммунистическую партию сразу после войны, были изгнаны из нее. Партия подверглась радикальному очищению, а в отношении молодого поколения начала проводиться новая политика. Чистки увенчались в 1952 году низвержением подготовленных в Советском Союзе евреев Василе Лука и Анны Паукер. Победу одержали Г. Георгиу-Деж и его «отечественная» группа коммунистов. Эта группа состояла из подлинных румын, которые, несмотря на огромное недоверие к ним в прошлом, а во многих отношениях и теперь, все же были «доморощенными руководителями», понимавшими народ, которым они управляли, и понятные ему.

Видимо, в 1952 году Георгиу-Деж не отдавал себе отчета в том, что он делает в этом смысле. Он не избавился от Паукер и других, чтобы повести партию к некоему единению с Румынским народом. В течение трех или четырех лет между ним и группой Анны Паукер шла борьба за власть не на жизнь, а на смерть. В период, когда в окружавших Румынию странах один за другим падали свои, «домашние» коммунисты вроде Райка, Костова и Гомулки, Георгиу-Деж, вероятно, был довольно близок к политическому, а быть может Даже и физическому, уничтожению. Своим спасением и окончательной победой он, пожалуй, обязан только развернувшейся незадолго до смерти Сталина гнусной кампании антисемитизма, бывшей причиной гибели Сланското в Чехословаки и Анны Паукер в Румынии. Теперь Георгиу-Деж, разумеется, всячески подчеркивает, что, избавившись от Паукер и Луки, он первым в блоке взялся за десталинизацию, что это было частью великого замысла истинных румынских коммунистов привести страну к лучшему положению. В его заявлениях слышатся антисемитские и даже антирусские обертоны. Как бы они ни были фальшивы, они все же свидетельствуют об известном умении манипулировать общественным Мнением и играть на народных предрассудках.

Георгиу-Деж хотел власти. Он окончательно завоевал ее в 1952 году и намеревался удержать. События последовавших пяти или шести лет показали, что, стремясь к этой цели, он умел быть столь же жестоким, как и всякий другой диктор. То были годы «нового курса» после смерти Сталина. чтобы оставаться «на плаву», Георгиу-Деж сочетал уступки с террором. На XXII съезде КПСС Хрущев возмутил спокойствие. Георгиу-Деж воспользовался тем же рецептом и после смерти Сталина: чистки в партии, сопровождаемые запугиванием широких слоев населения почти в стиле режима Оттоманской империи. К 1958 году он вновь контролировал создавшееся положение. Летом этого года советские войска покинули страну, и, будучи главой теперь уже сплоченного а единого руководства, он мог приступить к разработке планов на будущее.

Возможно, что именно к этому времени Георгиу-Деж убедился сам (или был убежден другими) в том, что несколько более позитивная политика и вполне уместна и необходима-С 1945 года, когда он взял на себя руководство партией, ему и его группе приходилось тратить большую часть времени на борьбу за власть, на защиту и упрочение этой власти. Теперь для них настала пора углубить и расширить ее основы. Им также нужно было управлять страной. Их предыдущие усилия оказались почти во всех отношениях безрезультатными, причем больше всего в экономике, где их планирование было столь же честолюбивым и пагубным, как и в других странах-сателлитах. За это они, конечно, должны были упрекать главным образом самих себя. Однако в качестве частичного оправдания этой вины можно было сослаться на огромные военные репарации, которые Румыния выплачивала Советам, и на дополнительное бремя «совромов», распущенных лишь в 1954—1956 годах (в настоящее время Георгиу-Деж намекает на свои заслуги в этом деле). Другим бременем была политическая неустойчивость, характерная для всей Восточной Европы первого пятилетия после смерти Сталина. Но к 1958 году ссылки на все эти препятствия уже не звучали убедительно, равно как и аргумент об отсутствии технической интеллигенции,—фактор, в сильной степени подрывавший экономические усилия румынских коммунистов.

Сразу же после войны коммунистическая партия отвергла услуги старой, подготовленной при буржуазном строе технической интеллигенции на том основании, что последняя была «гнилой и ненадежной». Поэтому многими предприятиями руководили либо необразованные партийные работники, либо плохо подготовленные и неопытные юнцы. Но уже с самого начала румынский режим позаботился о подготовке многочисленных технических кадров. Это было поистине созданием нового класса, честолюбиво добивающегося и положения привилегий и, как можно предположить, не лишенного и некоторых патриотических чувств. Этот класс был нужен режиму и вместе с тем бросал ему вызов. Все возраставшее число его представителей надо было назначать на соответствующие должности в развивающемся народном хозяйстве. Если бы его требования удовлетворялись, он мог бы стать большой и мощной базой, служащей надежной опорой для режима. К 1958 году эта прочная опора, которой всегда не хватало румынскому коммунизму, была уже на довольно высокой стадии формирования. Режиму повезло и в том смысле, что в рядах его руководителей были люди, сочетавшие в себе качества убежденных коммунистов и способных экономистов, например Александру Бырлэдяну, нынешний представитель Румынии в СЭВе; Георге Гастон-Марин, глава плановых органов, и Гогу Радулеску, главный специалист по вопросам торговли. Эти Руководители сумели завоевать доверие поднимающейся элиты. Наконец, о самом Георгиу-Деже говорят, что он достаточ-но хорошо разбирается в технических и промышленных делах и понимает, что чрезмерное партийное вмешательство в эти аела не признак мудрости.

Режим мог бы использовать способности, честолюбие и патриотизм этого класса, если бы он проводил политику всеобъемлющей индустриализации. Надо полагать, что партийное руководство было движимо не только цинизмом власти, но и подлинной национальной гордостью за то, что оно делало, и марксистско-ленинским желанием иметь тяжелую промышленность как экономическую основу.

У Георгиу-Дежа не было оснований думать, что Советский Союз или его партнеры по СЭВу будут возражать против румынской программы развития экономики. Вплоть до 1960—1961 годов Советский Союз все еще выступал за право каждого члена СЭВа строить свою собственную, целостную экономику. Разумеется, велись разговоры о «международном социалистическом разделении труда», но они, казалось, ничем не угрожали Румынии, поскольку подразумевалась специализация по отраслям промышленности, но не по промышленности в общегосударственном масштабе. Поэтому на своем съезде в июне 1960 года румынская партия одобрила шестилетий план и пятнадцатилетнюю прогнамму развития экономики рассчитанную на то, чтобы к 1975 году Румыния превратилась во «вторую Бельгию». (Самым важным проектом этой Программы был металлургический комбинат, строительство Дорого намечалось в Галене. По плану к 1970 году производственная мощность комбината должна была достигнуть Миллионов тонн стали при общенациональном годовом выпуске 7,5 миллиона тонн.) Однако после этого Советский Союз, возможно под нажимом сателлитов, более развитых в экономическом отношении, — Чехословакии и Восточной Германии — начал изменять свое отношение к сотрудничеству в рамках СЭВа, говорить о специализации национальной промышленности отдельных стран в целом и, по-видимому, выступать за то, что государство, подобное Румынии, должно сосредоточить свои усилия на сельском хозяйстве и на таких отраслях промышленности, как нефтехимическая, для которой уже существовала хорошая база. Румыны, очевидно, узнали этой точке зрения еще в октябре 1961 года, ко времени XX съезда КПСС. В течение 1962 и 1963 годов советские намерения становились более ясными. Между тем именно в этот период экономические усилия румын осуществлялись вполне успешно, и их «экономическое чудо» стало частой темой разговора и на Востоке, и на Западе.

Нетрудно представить себе дилемму, перед которой оказался Георгиу-Деж. Как лидер он избрал принципом своей политической деятельности осторожность. В отношениях с Кремлем он был настолько удачливым приспособленцем, что Оставался у власти пятнадцать с лишним лет. Проводя свою основную политическую линию, он твердо верил, что никто не станет ей сопротивляться. Однако противником оказалась страна, которая была не только признанным хозяином, но на которую Румыния надеялась главным образом как на торгового партнера и помощника в осуществлении своей программы. С другой стороны, Георгиу-Деж знал, что если он будет раболепно подчиняться советским желаниям, то утратит престиж в партии, а сама партия утратит престиж в народе, в частности в тех кругах, от чьей поддержки она зависит в первую очередь. Затем произошло важнейшее событие, которое спасло его, — вспышка китайско-советских разногласий.

Отличаясь проницательностью, Георгиу-Деж скоро понял значение китайско-советского разлада для восточноевропейских сателлитов. Он увидел, что теперь в своих отношениях с Кремлем они могут позволить себе гораздо больше свободы маневра, чем когда-либо прежде. По открытым основным вопросам китайско-советского конфликта он занимает всецело просоветскую позицию, и в этом смысле, безусловно, нет никакой опасности его превращения в «маоиста». Мао становится для него средством, помогающим добиваться уступок от русских. Он знал, что Хрущев сильно озабочен китайским вопросом и не сможет позволить появления в Восточной Европе «еще одной Албании». Он взвесил возможности, заложенные в этой ситуации, а стоявшая перед ним проблема вынудила его использовать эти возможности. В 1963 году началось то, что, пожалуй, можно назвать «заигрыванием» с Китаем. На Протяжении всего этого года в противоположность печати овальных сателлитов румынская пресса не доходила до настоящих нападок на китайцев, ограничиваясь весьма мягкой критикой. В то время как другие страны восточноевропейского блока сократили объем своей торговли с Китаем, Румыния Увеличила свой товарооборот с этой страной на 10 процентов. В том же году Румыния без излишнего шума вернула своего посла в Тирану и расширила торговлю с Албанией.

Летом 1963 года произошли два еще более серьезных соития. Москва крайне резко ответила на письмо Пекина от 14 июня, содержавшее двадцать пять условий, на которых должны были основываться переговоры между обеими сторонами. В связи с этим все восточноевропейские режимы, кроме Румынии, просто перепечатали заявление ТАСС, где говорилось, что в китайском письме — клевета и искажения и что оно не будет опубликовано. Румыния опубликовала пространный отчет об этом письме, перечислив все двадцать пять пунктов. Это было открытым вызовом Хрущеву. Вопрос о китайском письме, по-видимому, был тесно связан с самым поразительным из всех когда-либо имевших место фактов румынских «отклонений» — отсутствием Георгиу-Дежа на восточноберлинской встрече «в малых верхах», то есть на совещании, где присутствовали все остальные лидеры восточного блока. Видимо, опасаясь оказаться на этом совещании в единоличном меньшинстве, он не поехал на него, тем самым обнаружив худшую после албанской истории трещину в Восточной Евро-

Все это произошло в тот год, когда имели место провокационные интервью западных журналистов, стремившихся выяснить отношение Румынии к СЭВу, в год весьма активных коммерческих вылазок Румынии на Западе, начатых еще раньше и уже давших первые явственные результаты. Эти вылазки нельзя рассматривать лишь как часть попыток расширения торговли с Западом, характерных в настоящее время для всей Восточной Европы. Румыния добивалась получения либо такого оборудования, которое не могли предложить ей партнеры по СЭВу, либо оборудования более высокого качествва, чем продукция этих ее партнеров.

Вызов, брошенный Румынией Советскому Союзу, принес Георгиу-Дежу гораздо более широкую народную поддержку, чем та, которую могла бы ему оказать его новая техническая интеллигенция. Он сделал мало, чтобы стимулировать, и ничего, чтобы заслужить поддержку трудящихся масс, из чьей среды вышел сам. Хотя уровень жизни в стране и поднялся, он все же продолжал оставаться крайне низким. «Экономически чудо» определялось этим фактом. Широкие массы населения и в самом деле не имели особых оснований благодарить режим Георгиу-Дежа. Но в одном отношении он удовлетворяв если не их нужды, то эмоции. Он знал, что одним из их самых сильных чувств — или предрассудков — было антирусское чувство. Поэтому он не сомневался, что его вызов Советскому Союзу в вопросе о СЭВе встретит эмоциональную поддержку масс. В их глазах румынский режим — как бы непопулярен он ни был, — восставший против русских (здесь слово «русс к не* куда более уместно, чем слово «советские»), казался более привлекательным. Кроме того, это отвлекало их внимание от главной про-блемы: проведение всеобъемлющей индустриализации в Румынии в большой мере ограничило бы возможности скорого повышения общего уровня жизни. В этом, пожалуй,  состоит главная причина того, что Георгиу-Деж, решив, какова будет его политика, позаботился о том, чтобы массы знал" о его действиях. Он, разумеется, не опубликовал всего этого Я «Скынтее», но сделал так, чтобы все члены партии были пр0 информированы, причем их заставили дать клятву, что оК11 будут держать дело в тайне. Это «тихое разглашение» пр0 изошло, по-видимому, после совещания Исполкома СЭВа 0 Москве (февраль 1963 года), на котором экономическая политика Румынии, очевидно, подверглась суровой критике.

Далее Георгиу-Деж апеллировал к антирусским эмоциям своего народа актами, призванными уменьшить присутствие и влияние Советов в Румынии. В конце 1962 года румынские историки выступили против советского историка Ушакова за книгу, в которой ой недооценил роли румынских коммунистов, которую они, по их словам, сыграли в освобождении своей страны в 1944 году. (Ушаков попросту изложил старую сталинскую версию, приписывающую все заслуги в этом деле красной Армии.) Теперь румынские коммунисты настаивали, что они, мол, тогда сыграли главную роль, и даже отдавали известную дань уважения королю Михаю и некоторым буржуазным группам за то, что те поняли зловещие предзнаменования и решили сотрудничать с коммунистами. К счастью, вопрос о справедливости этой версии не относится к теме настоящего очерка, но двух моментов все же следует коснуться. Первым из них является попытка партии выдать себя за наследницу и поборницу всего лучшего, что есть в прогрессивной Румынской традиции, и стать олицетворением народа. Второй момент состоит в том, что хотя румынский народ и не верит, что в событиях 1944 года преобладало влияние румынских коммунистов, он все же не возражает против попытки принизить успех Советского Союза. Враждебные настроения населения питались и другими актами антирусского национализма — переименованием улиц, площадей, кинотеатров и т. д. Наиболее существенным было закрытие института имени Максима Горького в Бухаресте, который всегда был бастионом советского культурного влияния в стране, ликвидация магазина советской книги в Бухаресте и прекращение выпуска румынского издания советского журнала «Новое время». Все эти акты не прошли незамеченными и были предметом обсуждения. С их помощью румынский режим завоевал себе доверие в кругах, где в обычных условиях он мог встретить лишь оппозицию или неприязнь.

Можно, конечно, утверждать, что меры, принятые режимом Георгиу-Дежа, по своим масштабам были не больше, а в некоторых отношениях, быть может, и меньше того, что было сделано в Венгрии и Польше вскоре после событий 1956 года, и что в этом смысле они не являлись чем-то исключительным. 0 суть дела заключается в том, что сходные акции в Венгрии и Польше были уступками разгневанным народам, потрясшим основы восточноевропейской системы. То были уступки, на которые Хрущеву пришлось согласиться ради спасения чего-то большего. В Румынии же все произошло на совсем иной основе. Хотя Георгиу-Деж и мог сослаться на примеры Венгрии и Польши, он все же отлично знал, как знал это и Хрущев, что его действия представляют собой еще одно прошение той политики, которая сделала Румынию «решающей» страной в Восточной Европе.

Но есть в политике Румынии еще один аспект, в силу которого она могла бы претендовать на этот достойный зависти титул. Не вполне понятно, почему на XXII съезде КПСС Хрущев решил начать свой второй тур десталинизации. Но, по видимому, он хотел укрепить свою репутацию внутри страны и за границей, проводя политику политической и экономической разрядки. Эта политика стала одним из пунктов разногласий в советско-китайском конфликте. Поэтому он хотел, чтобы дух его внутренней политики нашел отражение и в Восточной Европе. Как правило, так оно и было. В этом отношении Польша, несмотря на свое отступление, все еще является ведущей страной. Кадар расценил XXII съезд КПСС как «зеленый свет» для проведения собственной политики в Венгрии. Новотному в Чехословакии грозит возможность оказаться опрокинутым силами, которые он против своей воли привел в движение. В Болгарии было по крайней мере эффектное начало. Даже в Восточной Германии предпринимаются некоторые попытки рационализации экономики, правда, Де лается это вместо десталинизации. Но в Румынии Георгиу-Деж сохранил жесткость, возможно, из какого-то болезненного, византийского страха перед народом, которым он правит, исходя из того, что ручей может быстро превратиться в поток. Хотя атмосфера в стране менее напряженна, чем в сталинские времена, Румыния все же остается репрессивным полицейский государством. К 23 августа 1964 года все политические заключенные, вероятно, были освобождены, но до полной десталинизации предстоял еще долгий путь. Реакция Георгиу-Дежа из XXII съезд КПСС представляется мастерским образцом влечения общественного внимания. Всю вину за эксцессы — даже он не мог их отрицать — Георгиу-Деж возложил на клику Анны Паукер, которая была разгромлена в 1952 году и (по его словам) окончательно исчезла со сцены с падением Кишиневского и Константинеску в 1957 году. Отталкиваясь от того факта, что в первые годы «москвичка» Анна Паукер была движущей силой в стране, Георгиу-Деж снял с себя всякую ответственность за преступления сталинистской поры и вдобавок заявил, что, поскольку Паукер «пала» в 1952 году, румынская партия фактически провела десталинизацию за год до смерти Сталина. Поэтому, мол, в конце 1961 года не было никаких оснований говорить о том, что было завершено еще в середине 1952 года! Высказавшись таким образом, он в следующие четыре месяца загнал оставшихся свободных крестьян в колхозы.

Георгиу-Деж не мог искренне откликнуться на ХХII съезд КПСС, не ставя себя под угрозу. Находясь так долго у власти, он не мог отвергнуть прошлое, не подрывая настояшее. Но, понимая это, Хрущев, по-видимому, все-таки был раздражен таким явным пренебрежением к его собственной политике. Будь румынский режим лояльным и уступчивым в других отношениях, Хрущев, возможно, и простил бы эти его действия. Но при сложившемся положении вещей это было еще одним отклонением от приемлемой нормы поведения.

К чему привела эта политика Румынии в ее отношениях с советским Союзом? Куда она приведет ее? Вот о чем прежде всего спрашивают, говоря о режиме Георгиу-Дежа.

Вряд ли можно сказать, что Румыния превращается во вторую Албанию. Достаточно взглянуть на карту: положение Румынии по отношению к Советскому Союзу уже само по себе оправдывает сомнение. Однако Георгиу-Деж бросил Советскому Союзу вызов по ряду важных вопросов. Во внутренней политике десталинизация, по его мнению, не нужна. Без особого шума, но совершенно явным образом по его инициативе начался широко распространившийся процесс дерусификации. Из-за его упрямства в СЭВе не были согласованы кремлевские планы региональной экономической интеграции. Что касается политики внутри коммунистического блока, то он использовал Китай для давления на Советский Союз или даже для его шантажирования. И в своей внешней (то есть выходящей за рамки блока) политике он проявил признаки независимости. Он не стал делать большого секрета из того, что предпочитает хорошее новое оборудование западных фирм всему, что мог бы предложить Восток.

Будет, пожалуй, правильно предположить (как это уже делалось раньше в этой главе), что вызов Советскому Союзу был обусловлен желанием румынского режима добиться своего во всеобъемлющей программе индустриализации. Но, видимо, враждебность, порожденная этим вызовом, осталась и после того, как данный вопрос был улажен. Большинство наблюдателей сходятся на том, что серьезные возражения Советского Союза и его наиболее передовых партнеров по СЭВу таких, как Восточная Германия и Чехословакия, были сняты в июле 1963 года на совещании СЭВа «в верхах», то есть на встрече первых секретарей партии. Поэтому можно считать, то благодаря своему упрямству румыны одержали верх и то их флирт с Китаем, а также их двойственная позиция в отношении всего китайско-советского конфликта способствовали этому. Но после победы двойственность их поведения не уменьшилась, а, наоборот, стала еще более ярко выраженной. Возвращения к спокойному статусу истинного сателлита не произошло. Дерусификация не прекращалась; десталинизация по-прежнему проводилась «на тормозах». Продолжалась посылка на Запад торговых делегаций из высокопоставленных лиц. Но самое главное — это то, что в своих отношениях с Китаем Румыния отвернулась от России более, чем когда-либо раньше.

Дискуссия в СЭВе и использованная в ходе ее тактика показали, что отношения между Хрущевым и Георпиу-Дежем уже никогда нe будут прежними. Причины и следствия этой дискуссии, очевидно, породили какие-то движущие силы, которые нельзя было умерить. Примирения так и не получилось. Вместо него возникла неприязнь, с одной стороны, и страх — с другой. Одержав победу, Геортиу-Деж начал нуждаться в еще большей поддержке Мао. Китайский вождь, к которому он в принципе не питал никакой симпатии, стал гарантом его безопасности. При таком положении дел румынскому руководству надо было опасаться двух вещей: во-первых, настоящего примирения между Хрущевым и Мао, что казалось почти невозможным; во-вторых, официального исключения Китая из международного коммунистического движения — осенью 1963 года такая возможность представлялась вполне реальной. Будь Китай действительно исключен из международного движения, Хрущеву стало бы гораздо легче подчинить себе своих сателлитов. Но пока Китай оставался в этом движении; сохранялся элемент неуверенности и колебаний, позволяющий малым странам маневрировать. Поэтому Румыния примкнула к все растущему числу тех стран, которые требовали выдержанности и окончания полемики, а также возобновления в той или иной форме контактов между Москвой и Пекином. Первым официальным примером требований такого рода была статья Маурера, опубликованная в ноябрьском номере журнала «Проблемы мира и социализма» за 1963 год. Автор статьи косвенно порицал обе спорящие стороны, призывал возобновлению двусторонних контактов и выступал за созыв всемирного совещания коммунистических партий лишь после того, как будут проведены необходимые для этого подготовительные мероприятия. Статья Маурера, а также ряд других более ранних выступлений, по-видимому, сильно напугали Хрущева, который в это время, как полагали, стремился форсировать решение вопроса об отношениях с Китаем. Наиболее драматические-события разыгрались в марте 1964 года, когда в Пекин отправилась румынская делегация, возглавляемая Маурером. И этот шаг можно истолковать как последнюю попытку предотвратить окончательный и бесповоротный разрыв с Китаем, в результате которого Георгиу-Деж остался бы один на один с Хрущевым.

В середине апреля 1964 года состоялся пленум ЦК румынской коммунистической партии, заслушавший доклад о переборах румынской делегации с китайскими лидерами в Пекине и с Хрущевым в Гагре, которую румыны посетили на обратном пути домой. В заявлении, принятом пленумом и опубликованном в апреле 1964 года, говорилось о поддержке СССР буквально по всем вопросам китайско-советского спора, но вместе с тем обе стороны упрекались за увлечение полемикой. Категорически подчеркивая полную независимость Румынии в коммунистическом блоке, это заявление по существу Утверждало такой характер отношений между странами, который преобладает в Британском содружестве наций. Оно Полностью отвергало предложение о создании в СЭВе органа по совместному планированию, поскольку подобный орган ущемлял бы национальный суверенитет; таков был лейтмотив Данного заявления.

Этот в основе своей антисоветский документ был опубликован вскоре после празднования в Москве семидесятилетия Хрущева. Из всех лидеров стран-сателлитов Георгиу-Деж был единственным, кто не прибыл на торжества. Его отсутствие на них и последующая публикация заявления румынского Центрального Комитета показали, что Румыния, безусловно оставаясь в социалистическом лагере, все же считала уже недействительным для себя статус страны-сателлита.

В мае 1964 года румынская экономическая делегация, возглавляемая начальником высшего планирующего органа Георге Гастон-Марином, добилась весьма выгодного экономического соглашения с Соединенными Штатами. В политическом отношении совещание между представителями США и Румынии явилось логической кульминацией всего, что говорил и делал Бухарест на протяжении предшествующих двух лет.

Румынию и ее русского соседа связывают крепчайшие узы. Свыше 40% румынской внешней торговли приходится на товарооборот с Советским Союзом; около 70% этой торговли все еще связано с восточным блоком. Экономические, культурные и дипломатические связи Румынии с Западом растут, но они продолжают оставаться незначительными. Запад, а тем более Китай не смогли бы заполнить пустоту, которая образовалась бы в случае экономического бойкота Румынии со стороны Востока. Если бы Советский Союз решил применить какие-либо экономические санкции против Румынии, то это могло бы сорвать линию Георгиу-Дежа на индустриализацию, оказавшуюся главной причиной ссоры и тем средством, с помощью которого нынешнее руководство стремится укрепить свою репутацию. Теперь позиции Георгиу-Дежа как руководителя прочны, и партия надежно поддерживает его. Верно и то, что чем больше ухудшались его отношения с Россией, тем сильнее была поддержка, оказываемая ему населением. Русский народ будет активно поддерживать всякое явно выраженное тяготение к Западу и ради этого готов пойти даже на еще большие жертвы.

Свою позицию в вопросе о национальном суверенитете и свое несогласие на интеграцию в рамках СЭВа румыны довольно умно прикрывают цитатами не только из Маркса и Ленина, но также из заявлений 1957 и 1960 годов. Они даже перефразируют некоторые замечания лидеров России. Поэтому Кремлю трудно пойти на открытое их осуждение и начать действовать против них, особенно учитывая щекотливое положение, создавшееся в мировом коммунистическом движении. Румыны знают это и полагаются на то, что русские лидеры тоже знают.

Болгария

Болгарская коммунистическая партия пришла к власти после второй мировой войны, имея почти все те преимущества, которых, по-видимому, недоставало компартии Румынии. БКП была старейшей коммунистической партией на Балканах, чем она весьма гордилась. Сразу же после первой мировой войны она стала одной из самых сильных политических партий страны, и даже в период своего подпольного существования, после 1925 года, она активно проявляла себя, выступая под прикрытием различных организаций коммунистического фронта. Она могла похвалиться наличием в ее рядах блестящих и весьма влиятельных деятелей. Основатель партии Благоев еще в 80-Х годах прошлого века создавал в Санкт-Петербурге марксистские кружки. Его преемниками были такие люди, как Раковский, Коларов и Георгий Димитров, пользовавшиеся большим авторитетом в международном коммунистическом движении. За ними стояла целая плеяда менее крупных деятелей, которые тоже вписали немало ярких страниц в болгарскую «коммунистическую легенду». Наконец, по давнишней традиций Болгария всегда была прорусской страной.

Сегодня, менее чем через двадцать лет после своего прихода к власти, Болгарская коммунистическая партия лишилась и вдохновения, и блеска, и гордости, она лишилась всего, кроме рабской подчиненности Советскому Союзу. В то время как соседняя Румыния сбросила с себя иго советского господства, а другие восточноевропейские государства по крайней мере старались уменьшить степень своей подчиненности Москве, сделать ее менее явственной, Болгария превратилась прямо-таки в карикатуру на образцового сателлита. Если другие ищут спасения в попытках ослабить эти узы, Болгария, кажется, намерена заменить их чуть ли не стальными обручами.

Эта ситуация возникла как результат недостаточной уверенности из-за неудач. Неудачи начались довольно рано, когда уверенность была еще велика, а восторженный подъем почти совсем не спал. Насилие всегда было традиционным элементом болгарской политики. В 1923 и 1925 годах коммунисты внесли свой вклад в эту традицию. Однако в 1945 году не было никаких серьезных причин настаивать на ее сохранении. Болгарский народ никогда не отличался антирусскими настроениями; болгарские коммунисты были сильны и чувствовали себя в полной безопасности. По сравнению, например, с Румынией, Венгрией или Польшей, классовая структура Болгарии была довольно ровной. Многие беспартийные специалисты были готовы поставить свои знания и опыт на службу родине, если бы проводилась мягкая и примирительная политика. Но восторжествовавшие коммунисты проводили политику чисток и репрессий, которая, если не считать того, что случилось позже в Венгрии, была самой жестокой во всей Восточной Европе. Потенциальная поддержка народа была резко отвернута. Сотрудничали только с марионетками-аграриями и некоторыми «беспартийными» политиками, которых стали презирать, пожалуй, больше, чем самих коммунистов. Нигде в Восточной Европе такая жестокая политика не была столь Ненужной и бессмысленной.

Произведя это потрясение в народе, болгарская партия начала «потрясать» самое себя. Борьба между «домашними» и «московскими» коммунистами шла во всех новых правящих партиях. В Болгарии она приняла особенно острые формы, поскольку совпала со смертью двух «старейших представителей партии», Георгия Димитрова и Василя Коларова. Останься кто-нибудь из них в живых, ему, возможно, удалось бы перебросить мост через образовавшуюся пропасть и предотвратить разлад, так сильно ослабивший партию. Но Димитров умер в 1949 году, а Коларов годом позже. И даже если бы проблемы преемственности руководства носили только личный, а не фракционный характер, смерть этих людей все равно оказала бы серьезное психологическое воздействие. По логике вещей преемником Димитрова на посту вождя партии должен был Стать Трайчо Костов, «домашний» коммунист, проявивший себя человеком энергичным и в известной степени стремящимся к независимости от Москвы. В его группе были способные и верные люди. Против них выступал Вылко Червенков, выехавший в 1923 году в Советский Союз и ставший видным преподавателем в московской школе Коминтерна. Казнь Костова в конце 1949 года, а также гибель или заключение в тюрьмы других членов его группы повлекли за собой последний, которые ощущаются и поныне. Ситуация в Румынии была в значительной мере противоположной. В Бухаресте при Георгиу-Деже «домашние» коммунисты разгромили «москвичей». Правда, в Румынии был Патрашкану. Но тут речь шла одиноком интеллигенте, не имевшем настоящих сторонников, и его казнь в 1954 году не привела к таким последствиям, как казнь Костова за пять лет до этого.

Червенковский период в Болгарии был типичным для Восточной Европы периода 1950—1956 годов. Он оказался в значительной мере сходным с периодом Берута в Польше и периодом Ракоши в Венгрии. Все эти три периода последовали за победой «московских» партийных фракций над фракциями «домашними»; все они отмечены репрессиями и террором; все три характеризуются жесткой индустриализацией и коллективизацией. «Сталинистские» репрессии в этих странах сопровождались их полной подчиненностью Москве. Но в Польше и Венгрии за этим периодом последовала яростная реакция 1956 года, которая (сначала в Польше, а затем в Венгрии) обусловила разрыв с прошлым и новое начало. Это придало новые жизненные силы и совершенно иной облик польской и венгерской партиям, выдвинуло на передний план людей, которым новая ситуация оказалась по плечу и которые пытались отождествить себя с чаяниями своих народов. Червенковский период в Болгарии не вызвал столь резкой реакции. В отличие от Польши или Венгрии в Болгарии не было такого сильного антирусского национализма, не было в ней  аналогичных условий и возможностей для мятежа, несмотря на отчуждение значительных слоев населения.

Напряжение в Болгарии вызвало смену лиц, но не общего характера жизни. Партия осталась такой же унылой и лишенной вдохновения, как и прежде. В марте 1954 года в порядке перемены мест в оркестре, происшедшей в Восточной Европе после смерти Сталина, Червенкова сменил (по крайней мере номинально) на посту лидера партии его протеже Тодор Живков. С тех пор Живков оставался в должности первого секретаря партии, но с течением времени был затенен более сильными фигурами. Занимая на протяжении двух лет должность премьер-министра, Червенков оставался столь же могущественным, как и прежде, но после XX съезда КПСС и сближения Москвы с Белградом стало очевидно, что ему необходимо уйти. В апреле 1956 года премьером стал Антон Югов, «Домашний» коммунист, бывший приближенный Костова и довольно значительная личность. Личный враг Червенкова, Югов в течение нескольких лет после смерти Костова находился в опале. Однако он серьезно скомпрометировал себя в глазах народа жестокостью, проявленной им на посту министра внутренних дел в первые годы коммунистического господства — с 1945 по 1948 год. Он, конечно, не был человеком, способным оживить болгарский режим, даже если бы обстоятельства благоприятствовали ему.

После 1956 года положение в партии стало в некоторых отношениях даже еще хуже. Не было ни сильного давления, Ни бурных событий, чтобы дать ей встряску, в которой она Нуждалась. Червенкова сместили, но он все еще оставался Членом Политбюро и заместителем премьера и продолжал Пользоваться поддержкой в низовых звеньях партии. Живков — лидер партии — по-прежнему намеревался завоевать поддержку себе лично и укрепить свою власть. Югов, новый премьер-министр, также стремился к расширению поддерживающей его базы. И вот партия, парализованная Червенковым, вдруг оказалась открытой для беспокойной фракционной деятельности. В своей внутренней политике она оставалась догматической и ортодоксальной. Внешне она была образцом верности Советскому Союзу.

Затем произошло событие, которое и сейчас нелегко объяснить. С 1945 года экономическая политика болгарского режима сводилась к быстрой индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. В промышленности, где исходная база была равна почти нулю, удалось достигнуть довольно большого прогресса, но с точки зрения намеченных целей результаты все же оказались разочаровывающими. Серьезно отдавало сельское хозяйство — главным образом из-за коллективизации. Поэтому в 1958 году казалось, что необходимость Рационализации экономики требует снижения количественных плановых показателей и упора на качество, снижение себестоимости и другие факторы эффективности. Но случилось как раз обратное. Принятый на VII съезде партии (июнь 1958 года) широкий пятилетний план был почти сразу же отбавлен и заменен так называемыми «тезисами Живкова», в которых предусматривалось выполнение пятилетнего плана в три года и ставились астрономические цели по национальному доходу, промышленности и особенно по сельскому хозяйству. Этот замысел, ставший известным под названием болгарского «большого скачка вперед», по-видимому, основывался как на экономических, так и на политических соображениях. Несмотря на прогресс, Болгария фактически оставалась слаборазвитой страной; в ее экономике (главным образом в сельском хозяйстве) было много «слабых мест», а рабочей силы было более чем достаточно. Политическая цель «тезисов Живкова» сводилась, очевидно, к тому, чтобы встряхнуть коммунистическую партию и народ, вывести их из застоя и дать им импульс к новой деятельности. План этот был и резким и смелым, а главное — не являлся копией того, что делалось в Советском Союзе. И все-таки он не был независимым, а в существенной мере подражательным, ибо его дух и даже отчасти связанная с ним терминология подсказывались тем, что было в Китае.

В конце 1958 года в Болгарии ощущалось некоторое влияние Китая. Болгарский «большой скачок вперед» доказывает, что на эту страну произвела большое впечатление поразительная смелость Пекина. Китайская политика была, быть может, сродни традиционному романтизму, все еще бытовавшему в болгарской партии, несмотря на обескураживающий опыт лет ее пребывания у власти. Китайский рывок к индустриализации и коммунизму, несомненно, вызвал здесь известный отклик. Болгарские колхозы были укрупнены и сведены приблизительно в одну тысячу гигантских хозяйств, средний размер которых был намного больше, чем в любой другой восточноевропейской стране-сателлите. В центральном органе партии появился даже термин «коммуны». Но в конечном счете болгарская партия оказалась недостаточно уверенной в себе. На какое-то время она увлеклась китайским образцом, ибо, очевидно, не знала, что Советский Союз сурово порицает китайские эксперименты, и особенно идеологические претензии, связываемые с системой народных коммун. Когда же мнение Советского Союза стало известным, болгарские лидеры поторопились рассеять нехорошее впечатление от их затей с коммунами и с удвоенной энергией стали возвращаться к положенным нормам.

Чем бы ни был вызван болгарский «большой скачок вперед», вряд ли можно сомневаться в его результатах. Заявления властей об одержанных успехах, их утверждения, будто пятилетний план был действительно выполнен к концу 1960 года — то есть через три года после его принятия, — никого не обманули. Весь этот проект повредил болгарской экономике больше, нежели помог ей, нанес ей ущерб, который до сих пор еще не возмещен. В своих исступленных усилиях достигнуть целей, поставленных планом, руководство пренебрегло фактором производительности. Но важнее всего то, что в моральном отношении этот план возымел действие, противоположное тому, которое ожидалось. Он подорвал все остатки гордой веры в партию и вынудил болгарский режим еще теснее примкнуть к тому, что было больше его, то есть к Советскому Союзу.

Но еще важнее, чем растущая зависимость от СССР, оказались также растущие разногласия в партийном руководстве. Хотя эти разногласия были по существу борьбой за власть Между соперничающими группами, в них играли определенную роль и политические моменты. Например, в первой половине 1959 года — первого года болгарского «большого скачка вперед» — Борис Тасков, член Политбюро и министр внешней торговли, был снят с поста, по-видимому, из-за его несогласия с новой экономической политикой. Вскоре после этого Партии пришлось обнародовать строгие предупреждения против недисциплинированности и создания оппозиционных центров. По мере того как новая политика увязала во все больших трудностях, разочарование обострялось и неудовлетворенность в партии росла. Во многих случаях фракции выдвигали те или иные аргументы совершенно без разбора, руководствуясь чисто полемическими соображениями.

Существовали три главные партийные группы. Во-первых, «официальная» группа Тодора Живкова. Будучи первым секретарем партии, Живков пользовался правом назначения на должности. К 1960 году, после шести лет пребывания на посту Партийного лидера, он накопил немалый опыт и пользовался значительной поддержкой со стороны людей, обязанных ему своим положением. Его группа была прохрущевекой — больше из эгоистических соображений, чем по убеждению, — и Поэтому пользовалась поддержкой Кремля. Во-вторых, была группа Червенкова, пожалуй, самая многочисленная. Несмотря на свое смещение в 1956 году, Червенков остался сильной фигурой, поддерживаемой множеством рядовых членов партии. Его группа была и антихрущевской и антититовской. Быть может, она не питала искренних симпатий и к Китаю, но Пекин был тем центром, к которому она могла тяготеть уже хотя бы потому, что не любила Хрущева. Наконец, имелась группа премьера Антона Югова, честолюбивого человека, готового извлечь выгоду из чего угодно. Стремясь расширить свое влияние, Югов был не прочь поиграть с идеей «национального коммунизма» или по крайней мере более независимого «болгарского пути к социализму». Подобная политика, умело проводимая «подходящим человеком», пользовалась бы большой поддержкой. Однако Югов, несмотря на свое прошлое «домашнего» коммуниста, несмотря на «некоторое сходство» с Трайчо Костовым и известное личное обаяние, не внушал к себе того уважения и не имел того веса, которые необходимы личности, чтобы стать точкой сплочения националистических чаяний.

Естественно, что битву за превосходство выиграл человек, занимавший высший пост и пользовавшийся поддержкой Кремля. В своей борьбе против Червенкова Живков использовал XXII съезд КПСС. В октябре 1961 года он вернулся из Москвы ярым сторонником «десталинизации», зная, что в этом вопросе его противник особенно уязвим. Червенков был выведен из состава Политбюро, освобожден от правительственных постов и лишь номинально остался членом Центрального Комитета. Однако за год, прошедший между XXII съездом КПСС и VIII съездом болгарской партии в ноябре 1962 года, стало ясно, что вопреки всем заявлениям о единстве разногласия в партии скорее увеличились, а не уменьшились. Конфликт Советов с Китаем и внутренняя десталинизация вызвали большое замешательство и множество сомнений. Старые «сталинисты», несмотря на то что их лидер впал в немилость, были все еще сильны. Прохрущевская группа Живкова пыталась использовать обстановку, созданную XXII съездом КПСС, чтобы укрепить свои позиции в Болгарии. Небольшая группа правых «ревизионистов» побуждала Живкова пойти гораздо дальше, чем он хотел. Другим источником замешательства и сомнений была новая хрущевская политика сближения с Югославией. В Болгарии это воспринималось особенно остро в связи с македонской проблемой и было одной из главных причин, по которым советский лидер посетил Болгарию в мае 1962 года. До него туда поехал Ильичев, а вслед за ним — Кириленко. Все трое побывали там, чтобы поддержать преданного Живкова в его борьбе за власть. В результате Живков почувствовал себя достаточна уверенным, чтобы не только окончательно разделаться с Червенковым и исключить его из партии, но также и сместить Югова со всех его правительственных и партийных постов. Он сделал это на VIII съезде партии, на котором Югов фигурировал вначале как премьер-министр, а в конце как пяоия-против которого были выдвинуты почти все обвинения, какзе существуют в коммунистическом лексиконе. Возможно. что судьба Югова была решена окончательно лишь в самый к3 нун съезда, но и раньше наблюдались признаки непрочности его положения. Он был угрозой Живкову и, быть может, стал бы добиваться более независимого пути для Болгарии, используя это требование как средство борьбы против своего партийного лидера.

VIII съезд коммунистической партии в ноябре 1962 года выглядел как начало новой эры для Болгарии. Процессы Червинкова, Югова и Цанкова, бывшего министра внутренних дел, были использованы для того, чтобы показать всем беззакония и злоупотребления в прошлом и подчеркнуть, что это никогда больше не повторится. Казалось, съезд гарантирует сохранение благоприятных условий, существовавших в течение года после XXII съезда КПСС, и намечает еще лучшее на будущее. Но радостным ожиданиям было суждено смениться разочарованием: через шесть месяцев стало очевидно, что процесс десталинизации в Болгарии застопорился. Режим вызвал у людей надежды лишь для того, чтобы не осуществить их.

Здесь возможны три причины. Во-первых, Живков не был никогда по-настоящему заинтересован в десталинизации и пользовался ею только как оружием для сокрушения своих противников в борьбе за власть. Выиграв эту борьбу, он охотно отложил это обоюдоострое оружие в сторону. Во-вторых, хотя Живков и выиграл борьбу за власть, ему еще предстояло выиграть борьбу за успешное проведение в жизнь его политики. В лице рядовых членов его партии ему противостоит могучая стена оппозиции, особенно в провинции, и у него нет ни сил, ни решимости сломить эту стену. (В Венгрии против новой политики Кадара тоже боролась сильная оппозиция, состоявшая из «аппаратчиков», но, следуя своим путем, Кадар проявил твердость и решимость и добился значительной поддержки со стороны народа. Живков, хотя он и заручился поддержкой Москвы, не обладал такой же твердостью характера и такой силой.) Третья из возможных причин заключайся в тем, что все более углубляющийся экономический кризис в Болгарии приостановил процесс разрядки и послаблений. Симптомом этого кризиса явилась нехватка продовольствия и потребительских товаров. Как коммунистическая партия, так и общественность воспользовались новой атмосферой и начали критиковать ошибки режима, и Живков понял, что допустил ошибку, позволив народу жаловаться в тот самый момент, когда у него было на это больше всего оснований. Тогда он продемонстрировал свою неуверенность, приняв ряд репрессивных мер. Так, в 1963 году он приложил немало стараний, чтобы ликвидировать духовнее брожение, возобновившееся в стране после XXII съезда КПСС, и (постоянный признак слабости диктатуры) в том же году начал сурово наказать тех, кто критиковал режим посредством анекдотов или «антисоциалистической клеветы». Все эти три объяснения сложившейся ситуации правдоподобны, но, пожалуй, наилучшим ключом к пониманию поведения Живкова является сочетание второй и третьей причин.

Столь бессильное руководство, чьей жизненной основой была поддержка Москвы, конечно, едва ли могло замять независимую позицию в таких важных для Советского Союза вопросах, как его конфликт с Китаем. Болгарии открывался один-единственный путь — путь безоговорочной поддержки СССР. Чрезвычайные обстоятельства заставили Албанию пойти на крайний шаг и присоединиться к Китаю. Румыния видела для себя самый подходящий выход «в нейтралитете правящей партии», которая науськивает одну сторону против другой. Болгария демонстративно поддерживала Советский Союз и была за это весьма прилично вознаграждена. Но ее действия не явились результатом расчетливого решения, принятого лидерами. На это ее толкнула слабость, явившаяся следствием неудач и отсутствия уверенности в себе.

Помимо того что Живкова сохранили у власти, он был вознагражден главным образом в экономическом плане. Здесь контраст между советской политикой по отношению к Румынии, с одной стороны, и к Болгарии — с другой, поразителен. Москва возражала против болгарской политики всеобъемлющей индустриализации, не менее честолюбивой для Болгарии, чем румынская политика для Румынии. И все же СССР не выказал никаких явных признаков недовольства и недавно предоставил Болгарии большие кредиты, чтобы помочь в осуществлении этой политики.

Почему же, имея дела с двумя странами, которые были примерно на одном и том же экономическом уровне, Советский Союз показал себя двуликим? Почему было о добрено строительство в Кремиковцах и не одобрено строительство в Галане? Возможно, потому, что комбинат в Кремиковцах был запроектирован еще в 1958 году, до того, как идеи Хрущева относительно «международного социалистического разделения труда» начали меняться, и поэтому было разрешено болгарам приступить к делу. Но этим вряд ли можно объяснить тот факт, что на VIII съезде болгарской партии в ноябре 1962 года болгарам позволили принять двадцатилетнюю экономическую программу, поистине являющуюся их «хартией индустриализации». Более правдоподобно объясненение согласно которому это было наградой болгарам за их верность и подчеркнутым пренебрежением к румынам, разноглася которых с Советским Союзом, начавшись с вопросов экономического порядка, вскоре приобрели политическую окраску и поэтому стали более опасными. Различие в отношении Советского Союза к этим двум странам было продемонстрировано в феврале 1964 года подписанием нового советско-болгарского соглашения об экономическом сотрудничестве, предусматривающего еще более «тесное сотрудничество» и предоставление Софии нового займа в размере 300 миллионов рублей.

Выражение «тесное сотрудничество» является, конечно, формулой, обозначающей крайнюю зависимость, и, пожалуй, следовало бы закончить этот очерк скептическим вопросом: долго ли сможет сохраняться такое незавидное положение? Подобно Румынии, Болгария в своих отношениях с Советским Союзом, возможно, также подходит к распутью, хотя дороги двух стран к этому распутью весьма различны. Слишком большая независимость привела Румынию к ее нынешнему специфическому положению; положение же Болгарии можно объяснить чрезмерной зависимостью. На нынешнем этапе китайско-советского конфликта Кремль предпочитает Живкова Георгиу-Дежу. Но Кремль требует не только лояльности, но и стабильности и эффективности. У него нет гарантий того, что, несмотря на постоянную советскую помощь и контроль, режим Живкова сможет когда-либо встать на собственные ноги. В конечном счете Кремлю нужна жизнеспособная и динамическая система стран-сателлитов. Живков отчаянно пытается сдержать экономический упадок Болгарии, вводя новые, более гибкие методы планирования и правления промышленностью. С помощью этих мер и благодаря советской поддержке он, быть может, приостановит этот упадок. Но если он не добьется успеха и если не сумеет вызвать больше твердости как политический хозяин страны, то ему, наверно, придется понять, что одной только преданности не недостаточно. Что же касается болгарского народа, то он пережил слишком много разочарований при Живкове, чтобы все еще надеяться на него. После VIII съезда партии болгарский народ, пожалуй, откликнулся бы на призыв к серьезным изменениям. Теперь он видит, что подлинные изменения в политике могут произойти только в результате подлинных изменений в руководстве.