Управленческие успехи и огромное горе

Напряжённая учёба в студенческие годы нередко оборачивается для обладателей новеньких дипломов серьёзными проблемами со здоровьем. Так, вымотавшись на длинных и марафонских дистанциях, в полуобморочном состоянии приходят к финишу спортсмены, без сил падают на истоптанный газон футболисты, теряют ориентацию в пространстве боксёры… Нечто подобное произошло и со мной.

Свободная от привычного институтского обременения голова заложила страшный вираж, убедив своего хозяина, то есть меня, что обычная, как выяснилось позже, гастритная боль – страшный симптом неизлечимой болезни. Около месяца безысходности кинули давление к 160, а сердце – к предынфарктному состоянию.

Ох, права тысячу раз церковь, когда учит, что уныние – один из тягчайших грехов!

Выйти из состояния душевного штопора помогли послеинститутские военные сборы, затем поездка на обычный в ту пору 24-дневный сезон на бурятский курорт Аршан. Попасть туда в советскую эпоху острейшего дефицита на всё, и особенно на путёвки, помогла дружба отца с аршанским главврачом.

Затем грянула новая, уже недетская любовь, а главное – начало многолетней захватывающей трудовой вахты в цехе, похожем на преисподнюю. Оглушительный грохот прессов, ослепляющие всполохи сварки и нескончаемая производственная суета не давали никакой возможности хоть на минуту сосредоточиться на пугающих ощущениях в послестрессовом организме.

В общем, масса новых впечатлений окончательно вывела меня из крайне неприятного состояния, которое, как я узнал позже, именуется очень модным ныне словом «депрессия».

Через год напряжённой работы я был назначен, несмотря на молодость, начальником этого поначалу пугающего, одного из самых крупных цехов оборонного завода. Так же как в недавнем прошлом учёба, работа на оборонном предприятии потребовала полной самоотдачи в конкретных делах. Для моей психики кипучая деятельность стала лучшим лекарством. А вскоре родился и сынишка Андрюша. Казалось, с депрессией покончено раз и навсегда.

Четыре года работы в должности начальника цеха выработали жесточайший режим. Спать я ложился в 22–00, вставал в 5-30, быстро завтракал и через весь город шёл пешком на завод с десятиминутным переездом на трамвае. Небольшим исключением по времени отбоя была только суббота.

Работал практически без выходных. Собственно, по субботам работала и большая часть моего цеха. По воскресеньям я нередко бывал на работе один. Бродил по печально опустевшим и непривычно притихшим производственным участкам, отдыхающим между сражениями за производственный план, представлял «своё войско» и производственные процессы, которые во всей ослепительной гулкости завтра обязательно оживут, бросятся в наступление и не оставят ни минуты времени на спокойный анализ многочисленных проблем. Так по выходным рождался план совершенствования структуры управления и перестановок людей в «шахматной» игре по руководству большим производственным коллективом.

С утра в понедельник секретарь разносила подчинённым написанные в воскресенье перспективные организационные задания. Но не всем они были по нраву. Вскоре прямо на совещании вспыхнул конфликт с одним из четверых заместителей, который был старше меня раза в два и помнил меня ещё студентом-практикантом, работающим вместе с ним в интереснейшем технологическом отделе «Бюро перспективных технологий». Трудолюбием, как я знал, он не отличался и там. И здесь, в присутствии человек шестидесяти мастеров, технологов, диспетчеров, отказался выполнять мои «скороспелые и необдуманные», на его взгляд, распоряжения. Пришлось, напрягая всю волю бывшего главаря мальчишеских ватаг, в резких выражениях защитить свою точку зрения, выгнать его с совещания и отстранить от работы. Все присутствующие поняли, что в цехе не желторотый практикант, а настоящий хозяин.

Не забуду, как дня через три в мой кабинет пришли директор завода и главный технолог. Последний обвинил меня в нахальном превышении полномочий. Заместитель по подготовке производства, которого я отстранил, утверждался и, соответственно, отстранялся приказом директора по согласованию с главным технологом и начальником цеха. В общем, задали мне настоящую баню. А позже… похвалили за решительность и одобрили предложенную мной новую кандидатуру на эту должность – старшего мастера, тоже молодого современного специалиста, года на три раньше меня окончившего машиностроительный факультет. На все заводские годы он к тому же стал и моим товарищем. Потом, правда, пути разошлись.

Что и говорить, напряжённое было время.

В любую погоду, даже в сорокаградусные морозы, час и пятнадцать минут быстрого похода были моим неприкосновенным временем. С тех пор надолго восемь-десять километров в день стали самой минимальной нормой.

При другой, менее напряженной работе на предприятии, совмещённой с учёбой в заочной аспирантуре, километры остались, но режим дня стал более свободный, вплоть до «совиного». Ряд лет в начале восьмидесятых три-четыре раза в неделю я, ставший уже молодым кандидатом наук, подрабатывал ночным таксистом на собственной «Волге».

Новым сильнейшим стрессом явилась в 1986 году гибель единственного в ту пору одиннадцатилетнего сына Андрюши. Душу свербило ещё и то, что невольно повинны в его гибели оказались все мы – самые близкие и любящие. Ох, не надо было мне уезжать на отдых без семьи или хотя бы без сына. В самых дружных семьях такое не практикуется. В оправдание, а оно отыщется всегда, могу успокаивать себя тем, что уехал лечить не очень здоровый с институтских времён желудок. Хотя были и другие способы лечения, например, травы. Но травами занимаются обычно жёны. Моя хоть и была фармацевтом, но обо мне не очень заботилась. Наверное, и в этом немалая доля моей вины: я день, а иногда и ночь был на заводе, да ещё защитил диссертацию.

 

Общая беда, угроза тюрьмы, и победы в жизни отца

Нахожу вроде бы весомое оправдание тому, что сын возвращался с дачи на электричке не со мной, а с моим отцом – крепким 64-летним в ту пору мужчиной, директором Иркутского мясокомбината. Они вышли на остановке Кая, как раз около моего родного завода радиоприёмников, но переходить сразу же не стали, как это сделал бы я сам, да и одиннадцатилетний сын, если бы добирался один. Повинуясь извечной педантичности деда, которая, к слову сказать, мне всегда претила, они пошли на обозначенный переход, как будто бы поезд может пропустить пешехода. А в это время с двух сторон уже надвигались проходящие станцию на скорости составы. Как позже со смаком пересказал мне один «добрый» замдиректора со слов очевидцев, перепуганный ребёнок слишком сильно отшатнулся головой от одного несущегося и гремящего чудовища и оказался в роковой близости к ступеньке другого. А перед этим у Андрея сработал нормальный инстинкт страха, и он дёрнулся пробежать перед поездом, явно успевая, но…

Эта вроде бы фатальная случайность обнажила и ещё один полюс наших очень непростых, основанных на противоборстве отношений со всё равно, в общем-то, любимым, любящим и очень заботливым и беспокойным отцом. При моём отсутствии в городе он из здравого смысла и мужской товарищеской солидарности не должен был забирать на майские праздники ребёнка у молодой матери, моей жены, оставшейся невольно одной, чтобы в результате весело и беззаботно проводить свободные дни.

Все эти мысли не давали покоя, но я никогда не высказывал их отцу. Его причастность к гибели внука – и без того жуткое наказание, сразу бросившее его на девять дней в нервную клинику. Думаю, и без меня ему тошно вспоминать эту ужасную трагедию.

…Отношения отца со мной, да и со старшей сестрой были выстроены с налётом холодноватой строгости, без дружеских откровений, как бы по-директорски.

Очень жаль, что никогда в детстве не съездили на его родину, в село Баргузин, или в Улан-Удэ, на могилы дорогих ему бабушки и дедушки, у которых он провёл большую часть трудного детства 20-х годов.

Но зато, к моему огромному удивлению, на работе к нему – директору с огромным стажем – относились как к родному отцу. В этом я не раз убеждался, наблюдая за его общением с подчинёнными, большинство из которых составляли женщины. Вот такой жизненный парадокс!

Особенно ярко обожание директора выплеснулось на его шестидесятилетнем юбилее. Правда, празднование проходило через год после даты, так как накануне юбилея он слёг в больницу с острым предынфарктным состоянием.

Ему потребовалось длительное лечение, недели три в больнице, а затем ещё два месяца реабилитации в иркутском санатории «Ангара» и на Кавказских Минеральных Водах, кажется, в Кисловодске. И только спустя добрый десяток лет на более современном оборудовании установили, что он перенёс в ту пору обширный инфаркт. Так что длительное лечение почти по «директорскому блату» было, как оказалось, крайне уместно.

Через год коллектив настоял, чтобы он не зажимал празднование юбилея, и пришлось сдаться на милость поздравителей. Благо здоровье его полностью восстановилось, да и ценные подарки – золотые часы и импортный телевизор – отлежались год в сейфе у парторга. Кляуз в райком партии не поступило, значит, можно было и принять подарки. Таких искренне-тёплых, душевных поздравлений со стихами и песнями, написанными и исполняемыми с огромной любовью его производственными чадами, ни до, ни после его запоздалого юбилея я не встречал. Подумалось, что всю свою душу и время он отдавал делу и коллективу, как учила партия, а домой приносил усталость от напряжённого общения, а нередко и раздражение.

Любили его не только за теплоту и внимание, но и за конкретную заботу. Все кадровые работники – от дирекции до рабочих – были обеспечены бесплатными квартирами, построенными благодаря неуёмной энергии директора. Кроме того, в полуголодное талонно-социалистическое время дважды в месяц все работники независимо от стажа получали колбасно-мясные пайки – предмет зависти всех соседних предприятий – с оригинально налаженного директором «подсобного хозяйства».

Мясо для производства в ту пору использовалось не блочное, как сегодня, а живое. На комбинат из Монголии надвигались своим ходом и на спецмашинах, принося с собой круглосуточные заботы с четырёхсменным рабочим графиком, огромные стада. Тысячи и тысячи голов скота получали они и из колхозов и совхозов области. Какую-то часть из этой массы до убоя успевали слегка откармливать и получать не учтённые государством привесы. Но главный «привес» получался за счёт существенного уменьшения воровства, которое негласно было включено в плановые нормы издержек производства колбас, сосисок, напрочь исчезнувших сегодня мясных балыков и другой продукции. На базе комбината не раз проводили всероссийские совещания по обмену опытом в сфере охраны социалистической собственности. Подход в этом деле был комплексный. Но одним из главных рычагов являлась премия за социалистическое соревнование, которую ежемесячно получал коллектив каждого цеха при условии отсутствия хищений. Провинившийся в этом плане не знал куда деться от праведного коллективного гнева, увы, небескорыстного.

Существенный фонд премирования, как и фонды на строительство жилья, был образован благодаря экономической хитрости главного бухгалтера и рискованной смелости директора. В частности, всё производственное строительство шло не за счёт централизованных в ту пору фондов капитальных вложений министерства, а за счёт используемого совершенно не по назначению собственного фонда капитального ремонта. За эту самодеятельность в уголовном кодексе была предусмотрена статья с совершенно реальным сроком заключения. Но без этой «самодеятельности» стареющий мясокомбинат вряд ли бы смог встать на ноги и справляться с тяжелейшим государственным планом.

Когда через несколько лет работы местные финансовые инспекторы выявили это страшное «преступление», то информация мигом дошла до милицейских органов и до областного «царя» – обладающего на вверенной территории буквально монархической властью первого секретаря всесильного обкома коммунистической партии Н. В. Банникова. Судьба отца висела буквально на волоске, но секретарь, обладающий не в пример многим сегодняшним начальникам поистине государственным мышлением, потребовал, чтобы ему предоставили динамику показателей комбината за несколько лет директорства В. Я. Бронштейна. Она была впечатляющей и при этом сочеталась с личной скромностью. На работе он ездил на служебном «Москвиче», личной машины не было, дача скромная, то есть работал он явно не на себя, а на коллектив и родное государство. Милиции, чувствовавшей громкое дело, был дан категорический отбой, а отца представили к ордену «Знак Почёта». Угроза тюрьмы была побеждена высокой правительственной наградой.

Забота о коллективе выражалась не только в огромном строительстве жилья и в пайках, но и в построенных отцом прекрасных бытовых помещениях, в новом инженерном корпусе и в фантастически хорошем для той поры питании коллектива в их столовой, причём по совершенно льготным ценам. Работник платил всего процентов двадцать от обычной стоимости, остальное компенсировалось из фонда социального развития предприятия.

Если во всех прочих столовых и даже ресторанах с 1976 года был введён обязательный рыбный день (позже его практиковали и два раза в неделю), нередко с некачественной, привезённой из дальних далей и плохо приготовленной рыбой, то на комбинате таких дней не было вовсе. О местной байкальской рыбе – омуле, хариусе, сиге, осетре – иркутянам приходилось только мечтать, вся она шла на экспорт или по спецраспределению неизвестно куда, только не на стол к «простонародью».

Продовольственную ситуацию той поры запечатлел в своём стихотворении «Иркутский базар» один из сильнейших поэтов второй половины XX века Николай Тряпкин:

Занятость отца на предприятии в те, ставшие уже историей, годы была огромной, плюс сложности в личной жизни, так что часто было и не до нас с сестрой.

Душевная встреча с ним, не как с контролёром учёбы и жизни, а как с хорошим человеком, состоялась, когда отсчёт лет пошёл у него ближе к финишной прямой. Естественно, в тот период он уже давно попрощался с директорством. Может быть, отец невольно приберегал этот подарок напоследок, когда неожиданное тепло друзей и родителей становится всё реже, а потому желанней, радостней и дороже. Так хорошие полководцы бросают сбережённый резерв в самом конце битвы, когда он особенно необходим.

Но в тот далёкий год гибели сына отцовские ветви, которые не уберегли Андрюшу, ассоциировались у меня не с уютом, а с физическим и духовным бессилием.

 

Почти бегом от аритмии

Не обошлось без успокоительных и каких-то ещё таблеток, и как следствие – лишний вес, почти 15 кг, и резкое ухудшение самочувствия, вплоть до головокружений, связанных с очень малой разницей верхнего и нижнего давления (110 на 90) при брадикардии, или спортивном пульсе менее 50 ударов в минуту. После некоторого времени растерянности я бросил напрасные пилюли.

Вместо приёма обязательных, по мнению врачей, таблеток я увеличил утренние походы, когда была возможность, до двух – двух с половиной часов, а в воскресенье до четырёх-пяти часов, причём на голодный желудок.

Непременным условием походов была природа. Отыскивалась она даже и… в центре Москвы, где проводил немалое время в командировках, останавливаясь в гостинице Академии наук, недалеко от парка Горького. Правда, попасть в гостиницу в те доперестроечные годы было настоящее искусство. Без хитрости не обойтись. Я всё же был аспирантом академического института, да ещё и вкалывал на предприятии. Несправедливо, что гостиница «Академическая» была не для меня. Аспирантов в любой должности, даже заместителей директора, не селили. Только работников Академии.

Для восстановления справедливости я пошёл на небольшой подлог. В аспирантском удостоверении легко переделал слово «аспирант» в «зав. аспирантурой», а чистые командировочные удостоверения с печатью попросил по дружбе в Восточно-Сибирском филиале Академии наук в Иркутске. Лет десять, благодаря этой небольшой хитрости, я был постоянным клиентом гостиницы. Огромным её плюсом была расположенная рядом настоящая лесопарковая зона. Парк им. Горького переходил в Нескучный сад, а если идти дальше по прекрасной роще вдоль Москвы-реки, то попадаешь в самое красивое место столицы – на Воробьёвы горы, к величественному зданию МГУ им. Ломоносова. Прекрасней маршрута, особенно осенью, когда листья дубов и клёнов повторяют все цвета зорь и полуденного раскалённого солнца и ярко горят кисти рябины, невозможно придумать. К тем прогулкам возвращает мою память и прекрасное стихотворение Николая Зиновьева:

Два с половиной часа уходило на то, чтобы пройти в оба конца. Пролетали они, как мгновение душевного и физического наслаждения. Походы притупляли боль утраты, не так остро уже воспринимались крутящиеся в голове строчки Василия Жуковского:

Немалым подарком к каждому походу был небольшой, но очень душевный старинный храм в честь Живоначальной Троицы на Воробьёвых горах в пятистах метрах от МГУ. Почти каждый день я ставил там свечечку за упокой Андрюшиной души, а после опять более часа в спортивном темпе шёл назад по умытой самой природой рассветной свежести.

В Иркутске в ту пору также жил я в центре города и гулял вдоль Ангары и по двум островам, причём один из островов был совершенно безлюден.

Боль утраты заглушалась, конечно же, и работой. Спокойную, почти научную лабораторию радиозавода с неспешным написанием книг и диссертаций, с десятками дипломниц-социологов поменял я на свирский завод «Востсибэлемент», где, пройдя утверждение в Черемховском горкоме партии, был назначен на номенклатурную должность замдиректора по экономике. Суета с непонятным утверждением компенсировалась некоторыми номенклатурными благами. Например, через год я легко получил льготную путёвку в прекрасный санаторий Чехии в Карловых Варах, но главное лечение было опять в захлёстывающей с головой работе – с новым коллективом и частыми поездками в сытую, свободную от талонно-продуктового унижения, дышащую стариной, счастливую, как тогда казалось, Москву.

В отраслевом главке и в министерстве я бесконечно согласовывал нормативы заработной платы, прибыли и отчисления во всевозможные фонды. От моей изворотливости зависела жизнь всего пятитысячного коллектива предприятия. Это тормозило депрессию лучше любых таблеток. В ту пору брак наш с Анной – мамой Андрюши – не выдержал испытания горем, и мы сравнительно легко развелись.

Обоим нам было ближе к 35 годам, и казалось, что многое ещё впереди, в том числе и рождение детей. Так и получилось. Почти одновременно у нас родились очень желанные сыновья, но семьи в ту пору не получилось ни у неё, ни у меня.

Работая в деревнеподобном городке Свирске, проживал я все два года в так называемом люксе гостиницы – с общими удобствами в конце коридора. Но зато каждую пятницу с большим наслаждением вырывался в родной Иркутск. Машины в ту пору не было. «Волгу» мы продали с женой ещё до развода, и деньги как-то незаметно частью истратились, частью перешли, видимо, к ней. Ночная работа на «Волге» по отдаче долгов хоть и была окрашена немалыми приключениями, но года за три основательно опостылела, и я даже наслаждался своей «безлошадностью» и пятичасовыми переездами в бездумном покое удобного автобуса, а иногда и электрички.

Впервые за послешкольные годы написалось стихотворение «Под взглядом вечности», посвящённое, конечно же, Андрюше:

Особенно здорово было возвращаться поздно зимой по морозу, выходить в стужу и сумерки и километров пятнадцать идти пешком напрямик через окрестные деревни к своему гостиничному – светлому и тёплому – гнёздышку, где, я знал, ждёт меня с морозца горячая картошка с солёной рыбкой и дежурные 50 граммов водки, заботливо приготовленные дежурной высокому постояльцу. Здесь мой статус заместителя директора был несоизмеримо выше, чем в московской гостинице.

Всё звёздное мироздание через звенящий морозцем воздух было как на ладони. И невольно вспоминались полные вселенского смысла стихи Афанасия Фета «Угасшим звёздам»:

Или такое, тоже Фета:

Хорошую по тем временам трёхкомнатную квартиру в Иркутске, полученную мной на заводе, мы с женой разменяли, причём у меня осталась небольшая однокомнатная, практически без мебели, без ремонта и лишь заваленная любимыми толстыми литературными журналами, которые было жалко выкинуть.

От получения квартиры в Свирске я, к полному недоумению заводчан, наотрез отказался, зная, что, скорей всего, ненадолго задержусь в этом загаженном городке без цветов и птиц, хотя и с хорошими открытыми людьми. Многие из них, правда, страдали от извечного российского недуга. Но не выпивать в их жуткой экологии было нельзя. Ходила там даже поговорка: «Кто не пьёт – не живёт». Я наглядно убедился в истине, свидетельствующей об очищающем действии алкоголя в экстремальных условиях.

Через два года я вновь возвратился в Иркутск. Не забуду разговор той поры с одним старшим товарищем о жизни, о новой семье, его дружеский допрос с целью оценки моих шансов на приличную невесту из его еврейско-интеллектуального круга. Занятно, что моя высокая самооценка при беспристрастном взгляде со стороны не подтвердилась.

Из всех возможных богатств, привлекательных для приличного общества, как оказалось, у меня не было ровным счётом ничего, включая и сбережения. Только однокомнатная запущенная квартира в отдалённом районе, очаровывающем меня лишь близостью леса, залива и пением птиц. Ни автомобиля, ни дачи, ни мебели, ни хорошего телевизора или видеомагнитофона – в общем, ничего. Да ещё и набранный лишний вес, грань депрессии и неважное самочувствие.

Интересно, что в эту же пору непрошеный взгляд со стороны высказал и замдиректора по кадрам недавно ещё родного радиозавода. Остановив меня буквально на улице и спросив для приличия, как дела, он на одном дыхании вдруг огорошил тем, что ещё недавно, оказывается, завидовал и тому, что у меня красивая жена и замечательный сынишка, и что я – самый успешный начальник цеха, а потом и кандидат наук, и что у меня – быстро полученная на заводе большая трёхкомнатная квартира, да в придачу и абсолютная редкость для того времени, почти правительственная машина «Волга» ГАЗ-24. «А теперь, – с чувством удовлетворения отметил он, – завидовать нечему, всё как-то разом испарилось, и даже внешне ты теперь неспортивен».

Подумалось: «Хорошо, что он ещё не знает, что я, переехав в Иркутск из Свирска, не связываюсь с ремонтом своей одинокой и нелюбимой берлоги, а живу в основном у мамы, тоже в однокомнатной небольшой квартирке, и сплю, вот уже более полугода, на раскладном кресле».

Ох, как подходит к описанию моего душевного состояния поэтичный заголовок замечательной книги бывшего заключённого, а позже легендарного золотодобытчика Вадима Туманова: «Всё потерять и вновь начать с мечты».

Но, к счастью, недоброжелательные эти разговоры не сильно влияли на настроение. Во-первых, потому что я был совершенно равнодушен ко всем материальным благам. Как писал Владимир Маяковский: «…и кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо».

Правда, кроме сорочки нуждался я в удобных кроссовках для походов по лесам и рекам. Хотя душе для полёта не надо и этого. А душа и тогда была в полёте. Я только что закончил вторую книгу – о коллективном подряде, уже по заказу всесоюзного издательства «Экономика» в Москве, с солидным тира жом и немалым гонораром. Быстро продвигалась и докторская диссертация.

Самочувствие, действительно, неважное, но не в той степени, чтобы заметно страдала работа. Не был я уже давно прикован к цеху с его сверхпринудительным ритмом, а любая другая работа на его фоне казалась почти отдыхом.

Тем не менее к моменту создания собственной фирмы я находился, даже по социалистическим меркам, ближе ко дну материального благополучия, чем к середине. Но тогда израненная утратой душа, с постоянными пьянящими полётами во сне, должно быть, чувствовала будущие успехи. Я совершенно не задумывался о материальной стороне жизни. И в этом, по– видимому, также есть своя поэзия.

В работе и в походах я видел спасение от всех бед. Есть взгляд, что в голодном организме здоровые клетки пожирают больные и идёт мощное очищение, особенно при нагрузке и активнее всего в морозные дни. Несколько зимних походов в ту пору было даже и по семь-восемь часов, то есть километров до сорока в день. Причём уходил я настолько далеко от города, что назад возвращался затемно на электричке.

В результате без всякой диеты через полгода вес полностью нормализовался, а позже килограмма три-четыре я сбросил и от своего обычного веса. Джинсы, которые отец подарил в институте, вновь стали впору. Благо в районе 38–40 лет не думаешь ещё ни про колени, ни про другие суставы и ходишь сколько влезет, только не ленись. По-моему, старость настаёт не тогда, когда все девушки кажутся красивыми, и не тогда, когда докторша говорит не «разденьтесь», а только «покажите язык», а тогда, когда трудно много ходить. Хорошо хоть отец столкнулся с этой проблемой ближе к девяноста годам. Главное изнеможение, как метко заметил Фёдор Тютчев, – «изнеможение кости».

В результате я вновь «выходил» себя, исчезли и боли в сердце, а с ними подозрение на предынфарктное состояние, сосуды, по-видимому, очистились ходьбой и морозом. Во всяком случае, нормализовалось давление, став 110 на 70.

Но ближе к пятидесяти годам, может быть, после энцефалитной прививки, а скорей всего, из-за стрессов в семейной жизни, стали появляться лёгкие приступы аритмии. Снимал я их излюбленным и пока ещё единственным лекарством – быстрой ходьбой. Причём для снятия хватало обычно минут двадцати. Дальнейший поход просто успокаивал нервы.

Про лекарства от новой напасти я, к счастью, не знал. Потом эта неприятность почти прошла, а если и возникала, то крайне редко. При этом даже в алкоголе я себе не отказывал, хотя после сорокалетнего юбилея уже не перебарщивал, не напивался, как водится на Руси, «вусмерть».

Первый сильный срыв пульса произошёл, когда смешал в один вечер и водку, и коньяк. Оказалось-то – питьё уже не для меня, но более продолжительным ночным походом снял и этот приступ.

Второй неприятный эпизод произошёл года через два за границей – после того, как поужинали мясной пиццей с пивом. Пришлось ходить и ходить аж всю ночь до самого утра, но впервые не помогло. Когда же я, отчаявшись, пришёл на завтрак и выпил простокваши, то аритмия мгновенно прекратилась. Связь аритмии с желудком в моём случае явно прослеживается. Но и желудок – это тоже нервы. Спустя лет пять доктор нетрадиционной медицины в Китае однозначно сказала, что у моей аритмии корни в желудке. Но главное лекарство от язвенной болезни «Омез» и само может провоцировать аритмию. Правда, и на курорте, где лечился только водой, и в Китае – их снадобьями, аритмия не проходила.

В общем, первых лет десять нечастые и не очень сильные, как позже выяснилось, приступы аритмии я снимал только быстрой ходьбой от двадцати минут до целой ночи.

Не писал бы об этом так подробно, если б не парадокс медицинского подхода к данной проблеме (как, впрочем, и ко всему): при первичной аритмии – постель, а то и скорая помощь и нередко реанимация; при вторичной – постель и таблетки, а если не помогают, то стационар и системы.

Рекомендаций снимать аритмию повышенной нагрузкой – нет. Зато есть широчайший арсенал антидепрессантов и сердечной химии. Правда, их, судя по аннотации, лучше было бы назвать бессердечными. Мой девиз долгие годы: острей проблема – длинней поход.

Вынесенную из детства и юности непрочность здоровья до сих пор удавалось компенсировать только одним лекарством – здоровым образом жизни, дающим хорошее самочувствие, в то время как те, кому изначально повезло больше, сидят у «ящика», в застольях или лежат по диванам.

Зато параметры мои в 64 года по весу, росту, мышечной массе близки к институтским. В то же время многие мои сверстники, которым хорошее самочувствие давалось даром, без спортивных, системных усилий, обзавелись к шестидесяти годам весьма серьёзными проблемами, да и выглядят много старше. Может, у них обострено чувство «справедливости», болезненно свойственное русской душе, – пей, кури, трать бесценный дар и становись как все или даже первым по нездоровью.

Для бедных и больных, по-видимому, только одно успокоение, которое также подметил поэт самого острого ума Николай Зиновьев:

Нет худа без добра. Первым моим системным лекарством, когда коэффициент полезного действия ходьбы почему-то снизился, стали пиявки. В их эффективности я убедился, когда у меня месяцами побаливало колено и никакие мази не помогали. По какому наитию, не помню, зашёл я к гирудотерапевту. И, о чудо, через сорок минут вышел без намёка на надоевшую боль. С тех пор пользуюсь довольно систематически ими от всего, особенно при любой суставной боли.

Один раз обратился к урологу с воспалением простаты. Он ахнул, сделав УЗИ, отёчность была огромная. Но ещё больше он удивился через день, когда отёчность бесследно исчезла. Накануне поставили пиявки на соответствующие точки.

Вскоре я перешёл в основном на самолечение ими. Собственно, для поколения наших родителей и бабушек это не большое диво. Когда-то пиявки свободно продавались в большинстве аптек. Считается, что они не могут навредить. Но и это не совсем так.

Однажды, при дискомфорте в груди, я поставил аж восемь пиявок в область сердца, думал, разжижу кровь, говорят, очень полезно, но вызвал страшную аритмию. Пульс был далеко за сотню. Аккуратно, не наклоняясь, я всё-таки собрался на улицу, была ночь. И за час похода, вначале не быстрого, а потом всё быстрей, пульс всё же восстановил.

Но что-то основательно нарушилось, и аритмии начали мучить через день и каждый день, причём снимать их становилось всё труднее.

Обращаться к врачам – это систематические таблетки или абляция. Причём последнее – это хоть и эндоскопическая, но всё же операция. И, как каждая операция, очень хлопотная и небезопасная.

Спровоцировал я аритмию нетрадиционным лечением – пиявками, нетрадиционным способом решил и вылечиться. Нашёл известных в городе иглотерапевтов во втором поколении, восточных кровей. Попробовал, и… стало явно хуже. Поэкспериментировал! Не пора ли сдаваться кардиологам?

Но, видя тщетность иглотерапии, врач добавила обкалывание одной или двумя ампулами препарата совершенно загадочной для меня в ту пору гомеопатии по акупунктурным точкам. И приступ аритмии как рукой сняло, причём опять с началом приёма пищи. Поездил я ещё к врачу пару недель для закрепления эффекта, и всё вернулось к первоначально стабильному состоянию, с очень редкими и лёгкими приступами, снова снимаемыми ходьбой. Ура! Опять пронесло без подсадки на химию и тем более операции.

В таком режиме пролетело ещё лет пять. Изредка я заезжал поставить неболезненные подкожные уколы по точкам, а иногда рассасывал гомеопатические гранулки. Чудом гомеопатии оказались коэнзим, убихинон и курарник.

Но как-то раз, изрядно измотав нервы разводом, всю тяжесть коего жена вылила на десятилетнюю дочь, в самолёте выпил я для успокоения сто граммов водки и почувствовал сбой. Тогда и решил впервые попробовать химию. Попробовал – помогло!

Но! Гомеопатия после этой поездки как будто обиделась на измену и помогать стала намного хуже, да и удар по нервам был нешуточный: дети – после горя с Андреем – самое больное место. Этим и воспользовалась жена при разделе имущества. После развода не раз приходилось снимать аритмию таблетками, но, к счастью, не чаще чем раз в две – четыре недели. Следующий виток этой неприятности пришёлся на момент, когда улеглась юбилейная суета с яркой и запоминающейся поездкой по святым местам, растаяли, как туман, праздничные лица и святые лики. В душу закралась депрессивная смута, сродни послеинститутской.

Бизнес идёт ровно. Средств уже давным-давно хватит на все мои затеи и потребности, останется и жене, и детям, и внукам, но при одном условии: если смогут пусть даже не наращивать, но хотя бы сберегать созданное мной, что само по себе тоже непросто, особенно в российской непредсказуемости, граничащей со смутой.

Дочь учится в Англии, старший сын самостоятельный – в Москве, младший уже в общем-то тоже переходит из подросткового в юношеский возраст, и жизнь у него всё больше отчуждается от меня, приобретая собственные контуры. Со второй женой – матерью двоих уже подросших детей в разводе, близкая приятельница в ту послеюбилейную пору, увы, и сама, как выяснилось, склонна к депрессии и сколько-то лет назад буквально переболела ею, доведя себя до опасной черты. Может быть, депрессия, при близком общении, заразная болезнь? Кто знает… А главное – это то, что не было в тот момент ни мечты, ни маленьких, постоянно нуждающихся во мне детей или внуков, да и по-настоящему любимой – тоже. Те чувства выплеснулись стихотворением «Мечта о мечте»:

У Лермонтова это состояние выражено в стихотворении «Дума» двумя замечательными строчками: «И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом…»

 

Страшно обгонять по возрасту старшего

…Чувствовалась какая-то важная черта, за которую переступить не так просто. И здесь я понял, что приближалась, вдруг приобретшая мистическую окраску, дата, когда мы должны были сравняться день в день, минута в минуту по возрасту с моим многолетним другом и родственником Геннадием Гайдой, ушедшим из жизни около трёх лет назад, немного не дотянув до шестидесяти одного года.

Я помимо воли высчитал даже календарный день, когда мне, как и ему, если, дай Бог, всё нормально, будет также шестьдесят лет, восемь месяцев, двадцать четыре дня. С возрастающей тревогой ждал я приближения этой минуты. Было как-то до ужаса странно, что я должен вдруг стать старше него. Ведь такого в нашей с ним жизни почти за пятьдесят семь лет, которые мы одновременно гостили на планете Земля, никогда не было и, казалось, быть не могло.

Не раз на моих юбилеях и днях рождениях «старшой» вспоминал запечатленную им в четыре года картину. Его отец – водитель самого великолепного после войны автомобиля марки ЗИМ – привёз пищащий свёрток, то есть меня, из родильного дома. За эти годы я привык к тому, что Генино надёжное плечо было рядом, и всегда он шёл на три шага впереди меня: и с девушками, и с армией, и с женитьбой, и с поэзией, и с литературоведением. И это несмотря на то, что он, как говорится, университетов не оканчивал, а в них преподавал. И действительно, если он, не имея высшего образования, выступал перед студентами или преподавателями, то его часовое выступление иногда продолжалось часа 2–3 и, что уж вовсе удивительно, с него не сбегали даже непоседливые студенты.

Единственное – в бизнесе он безусловно признавал мой производственный опыт и купеческие гены предков по далёкой от него еврейской линии.

Но во всей фирме отчитать меня по-свойски мог только он, чем и пользовался изрядно, иногда перебарщивая. Кто-то даже зло пошутил, что шестёрка туза берёт, как в одной из карточных игр. Не мог он просить только что-нибудь для себя. И великая скромность, и гордость были присущи ему как истинному аристократу.

Здоровье у него всегда было отменное. Он единственный из огромного круга приятелей юности прошёл медкомиссию в подводный флот на атомную лодку и отслужил за это добавочно «премиальный» год. Только Гену я мог представить рядом в самые ненастные дни. Например, в дни тяжёлой болезни или даже ухода из жизни.

Такие нерадостные, но, в общем-то, житейские мысли возникли, увы, не на пустом месте. Лет за десять до Гениных последних дней пришлось мне сдать на гистологию ткань с неожиданно заболевшей голосовой связки. После чего потянулись двадцать бесконечно долгих дней ожидания анализов то ли с приговором, то ли с помилованием. При моей мнительности и врождённом, правда, хорошо скрываемом от окружающих пессимизме надежд на благоприятный исход оставлял я не очень много. От мрачных мыслей не спасали ни травяные успокоительные снадобья, ни выпивка. Существенно притупляли душевную боль только физические нагрузки, причём, чем экстремальней они были, тем лучше. Благо тянулась суровая, но солнечная зима с изрядным морозцем и с дальними 3—4-часовыми спасительными походами на лыжах по дремучему, ещё по-варварски не вырубаемому, как сегодня, пригородному лесу. Всегда один, я с огромным удовольствием, но, правда, и с лёгким страхом медведей и травм, мчался по едва накатанной лыжне между Байкальским и Голоустненским трактами. В будничные дни, как правило, за всё время прогулки не встречал я ни одного лыжника. Так что времени побыть наедине со своими мыслями было немало. Именно на этой лыжне я и обдумывал, в ком можно найти опору, если дела пойдут по неблагоприятному сценарию. Кого бы я хотел видеть рядом в трудные дни лечения, а то и в последние дни? И не находил никого, кроме жизнестойкого и надёжного в любых трудностях Геннадия. В ту пору, кроме таланта умного собеседника и человека широкой души, он к тому же имел и достаточно прочную веру, и, что особенно важно, умел укрепить её в нас, кто был младше и слабее в своих убеждениях. Метания многих из нас выражает стихотворение Николая Зиновьева:

В эти печально памятные дни, с надеждой хоть на какое-то отвлечение от нависшей беды, старательно скрываемой ото всех, кроме Геннадия, полетели мы с женой в Новосибирск на широко празднуемое 40-летие мужа её сестры Олега, весьма красивого и самого элегантного из всего круга знакомых, к тому же успешного бизнесмена. Он решил пренебречь поверьем, что эта дата мужчинами не должна праздноваться широко, а то следующие юбилеи могут не состояться. Как всегда, Олег поступил по своему усмотрению. Дальнейшая жизнь показала, что зря. К сожалению, и я праздновал в ресторане свои сорок лет. Но, конечно, не так широко, да и Господь, по-видимому, помог мне. С середины юбилея, съев что-то неподходящее, а может быть, выпив слишком подходяще, я уехал, как говорится, на английский манер, не прощаясь, так что догуливали уже без меня. Через два года в опасном состоянии я попал в реанимацию, но пронесло. Трагедия же произошла в ту памятную ночь на соседней кровати. Как знать, может быть, пронесло как раз потому, что юбилей отгулял наполовину? Жизнь не раз убеждала меня, что с преданиями лучше считаться.

Олег, будучи хозяином крупнейшей в Новосибирске рекламной фирмы со звучным названием «Афина Паллада», справедливо полагал, что его главный капитал – это известность. Вот и закатил он шикарный юбилей, о котором говорил если не весь город, то всё бизнес-сообщество. Необычным, запоминающимся шоу была демонстрация полуобнажёнными девицами его обширной и «прикольной» коллекции… галстуков, которые он никогда не выбрасывал, а копил, покупая всё новые и новые. Возглавлял коллекцию красный, когда-то очень дорогой для нас, галстук родом из пионерских лет. Меня до глубины души растрогало проникновенное выступление явно горячо любящей юбиляра дочери, в ту пору студентки. Особенно задушевно прозвучали её заключительные слова: «Ещё много-много лет я буду оставаться взрослой дочерью самого обаятельного молодого человека». Никто тогда и не мог представить, что не так много лет осталось идиллии взрослой дочери и отца.

В тот достопамятный день профессионально подготовленный сценарий празднования был настолько захватывающим, что я действительно отвлёкся от мрачных мыслей и почти не вспоминал о своих бедах. Весьма запоминающимся стал также и поздний завтрак наутро в загородном, по-социалистически уютном деревянном ресторанчике с торжественными дорожками, коврами и с неубранными ещё портретами прежних вождей ностальгической эпохи нашей беззаботной юности. Собственно, таким уютным и трогательно несовременным был не только ресторан, но и вся загородная резиденция недавно свергнутых «бедными» демократами коммунистических начальников. Олег уже второй год арендовал там очень милый деревянный коттедж, окружённый могучими, как свершения минувших пятилеток, заснеженными кедрами и голубыми елями. Хоть в этом кто-то выиграл от варварской перестройки, раскулачившей партийных бонз!..

Но не только и не столько уютным ретро-ресторанчиком запомнился мне послепраздничный завтрак, плавно перешедший в обед. В память буквально врезалась тёплая беседа под грибки и солёные огурчики, которые в то позднее и затянувшееся утро имели звание не какой-то там рядовой еды, а доброй и душевной, как и сама беседа, закуски. А познакомился и разговорился я в новосибирском леске с весьма интересным и, как выяснилось, широко известным иркутянином – директором Театра народной драмы Михаилом Корневым. Он был однокурсником юбиляра и его жены по факультету журналистики. После третьей-четвёртой рюмочки нашей культурологической воскресной беседы я вдруг вспомнил, что, кажется, знакомился с ним лет двадцать тому назад. В далёкую заводскую пору, когда я был начальником цеха, но не был ни театралом, ни коллекционером, ни поэтом, Геннадию удалось затащить меня в педагогический институт на студенческую самодеятельную постановку «Утиной охоты» Вампилова. Хорошо запомнившуюся мне главную роль – Зилова – ярко и убедительно играл, кажется, не кто иной, как мой «новый» знакомый. Выяснилось, что промытая вчерашним юбилеем и утренней беседой память действительно не подвела. В единственном сыгранном спектакле уже тогда царил на сцене будущий заслуженный артист России и директор театра, а в ту пору просто бойкий и явно талантливый студент-журналист Миша Корнев. И спустя сорок лет я вижу тот яркий образ закрученного водоворотом суетной жизни одинокого вампиловского героя и даже вспоминаю короткую беседу Михаила с Геннадием, за версту чуявшим талантливых людей. Тогда-то Гена и представил меня будущему маэстро. Но и юбилей, и утренний «чай», увы, как и давнее знакомство, быстро и безвозвратно отлетели в туманную даль, занавес праздника опустился, и вновь наплыла тоска, связанная с ожиданием даже звучащего зловеще и не по-русски гистологического анализа.

Всё когда-нибудь кончается, как говорил мудрец. Двадцать томительных дней ожидания кое-как проползли, и мы вдвоём с Геннадием поехали в больницу за приговором.

Мне повезло, но кажется, только в том, что не нужно было стоять в очередях или бегать по больнице с оформлением бесчисленных документов. В лор-отделении уже много лет работала стоматологом и хирургом когда-то девочка из параллельного класса, теперь очень чуткий и отзывчивый доктор Наталья. Называю её без отчества, поскольку друг для друга мы всегда одинаково молоды. Не хочу называть и больницу, так как с той поры пролетело немало лет, а история получилась неблаговидная. Тогда мы ещё не предполагали, что с Наташей станем почти роднёй. Правда, в тот напряжённый день было не до тесных знакомств. Но какая-то искра между Наташей и Геной, видимо, пролетела, и спустя несколько лет я как-то подвёз Гену к его недавно выделенной фирмой холостяцкой квартире, а из соседнего подъезда именно в тот момент выходила моя «одношкольница». Я познакомил их как бы по второму разу. Прошло несколько месяцев, и между ними вспыхнуло настоящее чувство. Наташа фактически стала его женой. Не один Новый год и другие праздники отныне мы отмечали в нашей тесной компании. Выпало Наталье быть рядом с Геной и мужественно делить все трудности последних месяцев и дней его жизни. На руках у неё и сына – монаха отца Иннокентия (Дениса в миру) – и отправился Гена в мир иной. Удивительно, но буквально за час до наступления второй главной даты человеческой жизни по какому-то внутреннему зову больного навестил батюшка отец Филипп, исповедал и причастил перед самой дальней дорогой. Не иначе как сам Господь помог душе Гены основательно подготовиться к предстоящим мытарствам…

Но в тот, теперь уже далёкий день получения моего злосчастного анализа Гена был ещё полон молодецких сил. Когда вдалеке показалась Наташа с результатом анализа, по её осанке мы сразу же поняли, что в предчувствии не ошиблись. Приговор, а именно так воспринимался тогда рак, был однозначный. Кончилась моя спокойная жизнь, а может быть, и не только спокойная.

Но всё же от обезличенной больничной лаборатории была ещё устная рекомендация показать стёклышко одному хорошему специалисту, который, как выяснилось, был готов безотлагательно принять нас. Мы срочно поехали к нему на дом с едва затеплившейся надеждой. После двадцатиминутной рискованной гонки с неуравновешенным, но, к счастью, опытным водителем, когда-то денно и нощно занимавшимся частным извозом, то есть со мной за рулём, мы благополучно прибыли на место.

Доктор был в отпуске и дома заканчивал кандидатскую диссертацию по онкологии. Микроскопы и атласы были у него под рукой. Ещё дорогой я загадал, что если врач отменит приговор, то отблагодарю его по-царски. Познакомились. Его фамилия внушала доверие. Выяснилось, что наши отцы были хорошо знакомы и много лет приятельствовали. И он, и его сестра, уехавшая за границу, – потомственные врачи в третьем поколении. Томительных минут пятнадцать мы втроём ждали его заключения, которое, как мне казалось не очень справедливо, касалось всё же одного меня. Все остальные участники действия были в полной безопасности и выступали как свидетели, правда, понимая, что и они когда-нибудь могут оказаться на моём печальном месте.

Почему-то, пока ожидали, вспомнилась другая ситуация, в которой в студенческие годы в роли главного действующего лица оказался мой товарищ.

Как-то раз мы, человек пять молодых друзей-приятелей, уехали за брусникой далеко в тайгу. Вечером мы занимались костром, а от соседней компании за пятьдесят метров от нас от неосторожного обращения с охотничьим ружьём прилетела шальная пуля и попала в ногу моему другу. Его срочно повезли в соседнее село, фельдшер извлёк пулю, сказав, что она вошла неглубоко и ранение, по его мнению, неопасно.

Почему-то, пока ожидали, вспомнилась другая ситуация, в которой в студенческие годы в роли главного действующего лица оказался мой товарищ.

И действительно, пару дней, пока мы собирали ягоду, он чувствовал себя неплохо и даже варил обед, но затем, уже в городе, у него началось опаснейшее заболевание – газовая гангрена. После чего под наркозом ногу ему кромсали не раз, температура поднималась за сорок, вызывая бред. В военное время, как сказал врач, ногу с таким диагнозом однозначно бы ампутировали. А главное, нечего нам было ответить день и ночь дежурившей возле него матери, справедливо вопрошающей, почему все целёхоньки, а пуля попала именно в её единственного сына?

В нашем же случае после томительных пятнадцати минут ожидания мы узнали, что «пуля», по мнению врача, пролетела мимо. Ура! Врач был уверен, что предыдущий диагноз ошибочный, но всё же порекомендовал съездить в клинику и показать стекло для пущей надёжности третьему специалисту. Щедро отблагодарив молодого учёного за радостную весть и испытав к нему как избавителю самые дружеские чувства, мы уже почти с полной уверенностью в благоприятном исходе помчались в онкологическую клинику.

Правда, на подъезде к зданию, один вид и название которого вызывали ужас, мне показалось, что в воздухе рассеян зловещий туман, окутавший в этот ненастный день серую клинику, где тысячи пациентов испытывают страшный стресс и прощаются с жизнью. Наш оптимизм разом растаял. Это неудивительно, ведь предыдущий исследователь был слишком молод, а лаборатория, давшая заключение, всё же принадлежала солидной больнице. Небыстро в куче строений мы отыскали нужную лабораторию и уговорили пожилую заведующую срочно посмотреть наше злополучное стекло. Одного взгляда ей было достаточно, чтобы спасти меня от вновь накативших волн страшного стресса. Никаких сомнений в отсутствии «клеток-убийц» у неё не было.

Будучи человеком старой закалки, она категорически отказалась от денег, но, узнав нас с Геной по телевизионным передачам «Классическая лира», попросила при возможности подписать и подарить ей наши книжечки стихов, что мы с удовольствием и сделали.

Радостные, что всё обошлось и моя «страшная болезнь» продолжалась всего часа полтора, мы поехали в наш ресторан «Вернисаж» с внушительным дворцовым интерьером и одни в огромном зале с Геннадием и Наташей отметили моё «выздоровление». За обедом меня вдруг пронзила мысль, что всё происшедшее было хорошо выверенным психологическим трюком лаборатории больницы и моего «спасителя» доктора-аспиранта. И, что особенно печально, мне в нём была отведена роль богатого простофили, которую я безукоризненно исполнил. Авторы спектакля, имеющие медицинское образование, выбрали весьма небедного клиента, безжалостно поставили страшный диагноз, очевидно, успокаивая свою совесть тем, что продержится он недолго, и направили меня по хитрому сценарию не в клинику, а к своему «подельнику» домой. Думаю, что их расчёт был беспроигрышный. Любой состоятельный клиент щедро отблагодарит «спасителя», им же останется только разделить денежки. Тем более что кроме немедленной благодарности я пообещал оплатить ещё и издание реферата к диссертации. Гена, уже немало повращавшийся в бизнесе, не без некоторых сомнений, но всё же быстро согласился с моей версией. Но далёкая от бизнеса «правильная» доктор Наталья сочла, что эта версия – всего лишь игра моего воображения и профессиональная привычка во всём подозревать подвох, оставив ей один шанс из ста. Я благодарил Бога, что заговорщики не втянули меня ещё и в «лечебный» марафон, тяжёлый для кошелька, а главное, губительный для нервов, и решил реферат всё-таки оплатить. Так что их злой медицинский спектакль удался! Тогда, пятнадцать лет назад, мы ещё не знали не ведали, что были свидетелями зарождения постсоциалистического жанра разведения на лечение состоятельных клиентов. Ныне же этот жанр с триумфом шагает по российской и мировой сценам.

Позже, при лечении Геннадия, мы не раз сталкивались с этим явлением, правда, уже не по диагнозу, а по баснословно дорогим лекарствам, которые обещали сотворить чудо. Но чуда не произошло, и Геннадия как-то совершенно неправдоподобно, неожиданно для меня не стало. Хотя ровно за месяц до этого рокового события у него хватило сил быть ведущим при открытии мемориальной доски исследователю Севера адмиралу Г. И. Невельскому. Геннадий напряжением своей богатырской воли смог спуститься с четвёртого этажа и вновь подняться на него…

И вот Гены нет, а мы есть. Обгоняем его, во многом обездоленного: в детстве – ранней смертью отца, в юности – ярчайшей, но несчастной любовью; не удовлетворённого и зрелостью – поздним выходом первого сборника стихов, затянувшимся на десятилетия вступлением в Союз писателей и пронесённой через всю жизнь семейной неустроенностью, связанной, очевидно, с тем, что его любимой не хватило юных сил дождаться своего моряка и не загубить зреющую в ней новую жизнь.

Как жаль, что ему, ярчайшему человеку и талантливому поэту, просветителю, так во многом не повезло в личной жизни!

Как-то сами собой наплывают строчки его замечательного стихотворения-завещания:

Единственное, в чём Гена нашёл себя в этой жизни, была поэзия и безграничная профессорская эрудиция литературоведа и талантливого просветителя. Слушать его можно было часами, а иногда и ночь напролёт. Ходит легенда о том, что, встретив Гену на улице, многие из его товарищей могли простоять с ним до утренней зари.

Во всём, кроме бизнеса, – в поэзии, истории, передачах «Классическая лира» – Гена часто жёстко и пристрастно разбивал мою точку зрения, очень ревностно сохраняя первенство на своей «поляне». Собственно, вся жизнь, все области гуманитарных знаний и ранних любовных переживаний и были его безусловной «поляной». И вот мы – я и ещё один брат, тоже младший – идём на обгон его в сроках земных, которые всегда казались беспредельными в его бьющей через край жизни.

В общем, приближался тревожный день – я назвал бы его днём нашего земного равностояния. Хотя нуждается ли день, когда младший становится ровесником ушедшего старшего, в специальном названии? Может быть, из всего окружения этот день волнует только мою поэтически недовоплощённую душу?!

Будучи в Москве, я вынужден был впервые обратиться к настоящему психологу. Женщина оказалась весьма располагающей, близких со мной лет и хорошо меня понимающей. С первых же минут стало ясно, что порекомендовали её не зря. До этого я как-то раз сам находил психолога по объявлению, но прервал встречу через три-четыре минуты общения. Может быть, мужчина, к которому меня занесло, и был психологом, в чём я сомневаюсь, но только не моим.

После беседы стало заметно легче. Только надолго ли? Посоветовала она, кроме всего прочего, обязательно сходить в церковь: и свечи поставить, и с Геной поговорить в окружении икон, попросить прощения за то, что повздорили по поводу его последнего юбилея, организованного, конечно же, мной, где я к тому же был тамадой. Помнится, он отчитал меня за то, что я перегрузил предисловие к тостам стихами Николая Зиновьева, любимого в ту пору Геннадием, друзьями-поэтами и мной. Сидели мы на юбилее рядом, и ему вроде бы всё нравилось. Думаю, что кто-то дьявольски позабавился и «накрутил» его. Я грешен тем, что, суетясь с работой и предстоящими депутатскими выборами в областное Законодательное собрание, мало времени и души отдавал ему, как оказалось, в последние месяцы его жизни. Думал, что ещё успею. Правда, рядом с ним всё время был вызванный мной из монастыря его сын, а также мой помощник с машиной и врачами.

Врачи, к слову сказать, и здесь оказались не на высоте. Прозевали, что гормональные таблетки, которые сначала якобы дали хороший эффект, впоследствии совершенно не работали. В результате затянули с химиотерапией. Если последняя и даёт хоть иногда эффект, то ему бы наверняка помогла. Запас прочности у бывшего подводника был огромен.

Интересно, что, когда пишешь, погружаешься в раздумья глубже обычного. Сейчас сознание пронзила мысль, что врачей-то мы, кажется, с Геной невольно обманули сами поездкой в бурятский Иволгинский дацан под Улан-Удэ. Там, прося об исцелении от рака (увы, четвёртой степени) и греша по православным канонам, Гена прикасался к главной бурятской святыне – застывшему лет 75 назад в позе лотоса монаху Итигэлову. К слову сказать, учёные спорят о том, есть ли у чудодейственного монаха признаки жизни: хотя и выглядит он как цельные человеческие мощи, но в его теле фиксируются слабые биотоки и продолжают потихоньку расти ногти и волосы, выступает пот.

В добавление к возможному мистическому воздействию монаха Итигэлова буддийский лекарь дал Гене мощнейшее травяное снадобье, убивающее раковые клетки. Причём пить его нужно было строго перед сном, чтобы стараться проспать побочный эффект – ощущение сильного онемения в ногах и руках. Любое лечение этого недуга – не сахар. Через какое-то время Гена, очевидно, перестал принимать это зелье. Но, как я понял только сегодня, спустя лет восемь, медицинские анализы были сделаны после поездки в дацан и приёма сильнейших травяных снадобий. Наверняка это и повлияло на результаты обследования, исказив картину одного из вариантов фармацевтического лечения.

Увы, ни иволгинский лекарь, ни лечащий врач, ни гражданская жена и близкая подруга – тоже врачи – не назначили ему промежуточных анализов крови. Когда хватились приблизительно через год-полтора, было уже совсем поздно, время оказалось напрочь потеряно, гормональное лекарство все это время не работало, а ехать в буддийский дацан ещё раз Гена не согласился и потерял связь с врачом-монахом, вылечившим или продержавшим долгое время «на плаву» не одного пациента.

Могу, конечно, упрекнуть и себя: если б не постоянный цейтнот, то, скорее всего, я бы глубже вник в лечение. Тем более что в дацане мы были вместе. Может быть, из-за недостатка внимания, может быть, из-за конфликта, когда Гена несправедливо, за якобы перегруженный стихами Зиновьева его последний юбилей, отчитал меня при людях, обида у него, по– видимому, осталась. Во всяком случае, он никогда не является мне во сне. Так же моему отцу никогда не снится внук – мой сынишка Андрей. Отец хоть и косвенно, но виноват в его гибели. Возможное объяснение такое же – обида ушедшего в мир иной. Если два факта – простое совпадение, то уж очень оно странное.

Мало этих засевших в голове переживаний и неустроенностей, как обрушивается ещё одна скверная новость. Сообщают, что застрелился Олег. На его сорокалетии я был в Новосибирске около десяти лет назад. На первый взгляд это странно и самоубийство никак не вяжется с его успешностью, обаянием, самодостаточностью и страстной любовью к жизни:

Кроме подружки – старшей дочери, в новой семье у него был пятилетний сын. У дочери тоже сын, то есть он не был обделён малышами. Не так давно, летом, он с удовольствием встречался и с моими детьми, отдыхавшими с матерью в Испании. Казалось, что всё в порядке. Правда, вина попивал он несколько больше, чем принято.

А вот на служебном – видимо, главном для него фронте – было болотистое затишье. Только-только перешагнув пятидесятилетний рубеж, участвуя в международном издательском бизнесе в Москве в качестве и содиректора, и соучредителя, решением главных учредителей он, как и его бывшая жена, был отправлен в отставку, но с очень солидными дивидендами, которых вполне хватило бы продолжать жить на широкую ногу с заграницей, виллой и т. д. Да и в новое дело можно было вложить. На тот момент у него действовало уже несколько самостоятельных видов рекламного бизнеса, причём один – с дочерью. Но масштаб, конечно, был не тот.

Казалось бы, радуйся малышам и богатству, наслаждайся жизнью. Но, видно, он из тех, о ком говорил замечательный поэт Юрий Кузнецов:

Русскую душу в нём выдаёт, на мой взгляд, такой штрих. После одного из дней рождения в Новосибирске он, практически трезвый, со слезами на глазах жаловался мне, что всегда, после того как разъедутся гости и их немаленькая квартира, а потом и дом вновь попадает в объятия тишины, ему отчего-то становится тоскливо и даже страшно, как будто не «бал» окончен, а оборвалась сама жизнь.

Видимо, его бурная деятельность в корпорации и была этим же самым «балом», который вдруг внезапно оборвался до размеров тихого «домашнего» бизнеса, и жизнь потеряла главные краски. Начались антидепрессанты, а они, как известно, не сочетаются с вином. Говорят, были и личные, семейные причины, с волевой, как ещё недавно и у меня, очень спортивной женой, а также неправильные грозные диагнозы московских врачей, опровергнутые немцами, но изрядно ударившие по психике отчаявшегося жизнелюба…

Все эти размышления и новости, конечно же, не добавили мне ни оптимизма, ни настроения, не улучшили и самочувствия.

 

От депрессии к музе

У меня именно в ту депрессивную пору аритмия, теперь уже частая, начала сниматься только химическими лекарствами. Но пить их постоянно я не хотел, да и не мог: при редком, к счастью, не отражающемся на самочувствии пульсе – ночью 38–44 – они противопоказаны. Так и жил: два-три дня – здоровым, а один – больным, хотя знал об этом только я. Удавалось не показывать вида, что в организме сбои, что иногда и ночь была почти бессонной.

Зато каждый раз, когда проходил приступ, радость была неподдельной. Снова, через сутки мучений, а иногда и бессонницы, казалось: я совсем здоровый и снова молодой, совсем как в стихах Игоря Северянина:

Так, человек, живущий в райском месте на земле, например, в цветущей, музыкальной и пляшущей, на самом берегу ласкового моря Испании, не видит в ней рая и совсем не дорожит морем. В отличие от нас, вырвавшихся из осенней слякоти, с пронизывающими ветрами, крутыми заморозками. Мы, сибиряки, ощущаем в первую очередь, что вот он – земной рай. Так же и хорошее самочувствие – воспринимается на контрасте совершенно по-другому.

В общем, контрасты, в том числе и по ощущению здоровья и возраста, сгущают и разнообразят краски жизни и помогают бороться с душевными недугами – подтверждается поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»:

Попадая из чёрных суток в несколько белых, хотя бы ненадолго, я обязательно ощущаю счастливые минуты.

Приступы хандры чаще начинались в ровном и спокойном состоянии. Особенно тяжело было после варварского развода, изменившего дочь и душевно, и даже внешне, прибавив ей лишние килограммы. Не слаще было также и в юбилейную зиму.

Но вот, как новый день, подкралось очередное лето. А с летом – и планы поездок, как в песне, которую пел Андрей Миронов: «Так и знай: я уеду в Иваново, а Иваново – город невест». Так и я в начале лета бросил всё городское, привычное и уехал, но, конечно же, не в Иваново и не в райскую Испанию, а на родной Байкал, родину предков.

Кстати, о песне Миронова: ведь был момент, когда действительно мог я очутиться в Иваново. Интересно, как бы сложилась жизнь?

А было это так. Директора, рискнувшего меня, молодого специалиста, назначить начальником одного из крупнейших цехов, перевели в Москву возглавлять производственное объединение с филиалом в Иваново. И он мне сделал предложение поехать с семьёй в Иваново на должность главного инженера его филиала. Я немного поколебался и отказался. Представилось немыслимым лишить родителей счастья общения с единственным внуком Андреем. Мать с радостью, к которой примешивалась и горечь, говорила, что внук – это первый её ребёнок. Мы с сестрой рождались в нелёгкие послевоенные годы с очень серьёзной занятостью родителей на работе. Декретные отпуска были всего по два месяца. Кроме того, много душевных сил у мамы уходило на выяснение очень непростых отношений с папой.

В общем, как водилось в ту пору, растили нас бабушки.

Другая причина моего отказа была в том, что я уже поступил в аспирантуру и начинать новое дело, требующее серьёзной отдачи на производстве, было не с руки.

Если бы не одно большое «но» в судьбе моего первого директора, то, наверное, я получил бы предложение, от которого отказаться сложно. Дело в том, что он был реальный кандидат на должность заместителя министра или начальника главка в нашей отрасли. Думаю, что про меня бы он не забыл. Ведь не случайно именно ко мне в цех он отправил целую делегацию со своего предприятия, чтобы посмотрели, как нужно организовывать работу. Несколько человек остались даже на небольшую стажировку. Было интересно услышать от приезжих, что я как будто являюсь членом их коллектива, слишком часто звучала моя фамилия из уст глубокоуважаемого мною Директора с большой буквы на совещаниях в самой Москве.

Но высокий пост, при котором и я бы мог оказаться в Белокаменной, о чём в ту пору мечтали все, он не занял. Его жизнь перевернул почти случайный визит, или, точнее, заезд, на завод ни много ни мало секретаря ЦК КПСС, члена всесильного, всевластного брежневского Политбюро, по-моему, Устинова, отвечающего за оборонную промышленность. Ехал он, серьёзно впечатлённый знакомством с японскими предприятиями. Думаю, только тогда он понял, какая бездна нас отделяет и от Востока, и от Запада, и был весьма раздражён. Но не мог же он упрекнуть в этом простого директора. Нужен был повод сорвать свою старческую злость, и он его, конечно, нашёл. Таким поводом явился нестандартный деревянный ящик с деталями в аппаратурном цехе. По одному этому факту он сделал оценку и всему предприятию, и директору, причём в самой резкой форме. На карьере директора можно было поставить крест, и вскоре Николай Кириллович Довченко слёг с тяжелейшим инфарктом.

Ещё раз Белокаменная была рядом спустя лет 12–13. Я, будучи кандидатом экономических наук, работал на свирском заводе «Востсибэлемент», внедрял новые модели самофинансирования, которыми тешилось горбачёвско-рыжковское правительство, тогда серьёзно и обсуждался вопрос моего перевода в Москву на нововведённую должность замначальника главка по экономике. Но обком партии не согласовал моё назначение. Во-первых, кадры нужны и в Сибири – был их аргумент, а во– вторых, помешала, пожалуй, и еврейская фамилия.

Если бы я переехал в Москву, жизнь бы сложилась иначе. Не возвращался бы сын на электричке с отцом и не оказался бы между поездами, не было бы главного стресса и горя в моей жизни.

В сравнении с «красными» директорами моя дорога, не зависящая от дурацкого каприза члена Политбюро, да и от другого высокого начальства, в чём-то выигрышней. Но зато вокруг них не было ни бандитов девяностых годов, ни рейдеров двухтысячных, ни обвала рубля, сметающего фирмы и сеющего долги и убийства.

Казалось бы, нужно радоваться хотя бы большей свободе сейчас, в относительно тихое время, но нет же, спокойней ситуация – больше чёрных мыслей и внутреннего стресса, в котором виновен только ты сам, но от этого, увы, не легче.

Огромнейшее преимущество бизнесменов перед государевыми людьми всех мастей и времён – это необычайная лёгкость на подъём. Директор-собственник может в одночасье решить и уехать хоть в Америку, хоть на Байкал. Тем напряжённейшим летом я выбрал второе. В начале лета волей случая умчался я на совершенно уникальный байкальский остров Ольхон и не ошибся. Как в раннем детстве песочница пионерского лагеря заслоняла от меня вселенские переживания, так теперь лес и бесконечные пески, бездонное байкальское небо и сам Байкал, чутко улавливающий все оттенки беспрерывно меняющегося неба и удивляющий своей безмерной палитрой красок даже самых маститых художников, рассеивал тяжёлые мысли. Был момент, когда я позавидовал одной прибрежной сосне, которая беспрерывно любуется Байкалом зимой и летом, днём и ночью уже много лет:

Помогала и общепризнанная целебная байкальская энергетика, особенно в самой святой части острова – на мысе Бурхан, где есть таинственное мистическое место – небольшая, но настоящая пещера. Интересно, что женщинам подходить к пещере, а тем более ступать внутрь неё, не разрешается.

Поехал на Байкал я экспромтом, на открытие художественной выставки дня на два, а остался на десять дней. Природа и замечательное романтическое знакомство, которое хоть и закончилось ничем, но в моей душе прошло все стадии настоящего романа и переплавилось в дорогое для меня воспоминание и стихотворение «Ольхонская грёза», положенное к тому же на музыку замечательным иркутским композитором Владимиром Соколовым:

Природа Ольхона и пусть даже толком не начавшийся роман, а также литературно-музыкальные встречи существенно смягчили душевную боль.

Благостно влияло на нервы и общение с истинно православными и искренне верующими хозяевами известного в мире полублагоустроенного кемпинг-отеля «У Никиты». Интересно, что жена Никиты Наталья на Ольхон променяла саму столицу и никогда не пожалела. Как когда-то декабристы в Иркутске, их семья на Ольхоне является очагом культуры и надежды. Наталья ведёт театральную студию, а Никита, в прошлом известный спортсмен, мастер спорта по настольному теннису, не только тренирует детей, но и возит их по миру. Причём находит самые недорогие варианты и по билетам, и по проживанию у своих многочисленных иностранных друзей, посещающих Ольхон. В общем, они хоть и бизнесмены, но какой-то редкой породы, сродни бескорыстным странникам. И это восхищает не только меня. Отдыхал у них как-то скромный с виду и совершенно непритязательный китаец. Впоследствии он принял Никиту с его ватагой буквально по-царски в настоящем дворце. Непритязательный китаец оказался миллиардером.

Вскоре после Ольхона подоспела у меня и поездка в Испанию. Тоже незабываемая интересным знакомством с одной молодой женщиной, которая, при кажущейся хрупкости, беззащитности и беззаботности, поразила меня своим мужеством. Выяснилось, что у неё есть серьёзное подозрение на неизлечимое заболевание сердца, которое не мешает жить, но угрожает внезапным концом. Такое же заболевание с известным финалом в сорок с небольшим лет было, говорят, и у Андрея Миронова. Окончательный анализ она решила не делать. Говорит, что во сне к ней явился ангел, давший этот мудрый совет. Что наши неприятности и переживания по сравнению с преодолённым этой молодой женщиной страхом внезапной смерти! И это мужество в двадцать с небольшим лет! Самое удивительное, что она излучает бьющую ключом жизнерадостность, доброжелательность и оптимизм. Общались мы часто и подолгу. Ходили и в ночные походы. Она рассказывала о многом, в том числе и о своём женихе, что не мешало нашему приятельству. У неё тоже была страсть к поэзии, хотя наизусть она знала не так много. Наверно, это в первую очередь и объединяло нас. В моём сердце, пожалуй, была и какая-то бескорыстная собирательная любовь то ли к ребёнку, то ли к другу, то ли к женщине. Могла ли она перерасти в любовь без «то ли» к женщине? Вряд ли. Хотя может быть, но только в ответ на её сильное чувство и безудержное желание такой любви:

 

Наконец-то единственная

Видимо, при поэтическом настрое души не только легче, чем прочим, впасть в депрессию, но при определённых обстоятельствах, если на горизонте появляется муза, и излечиться от неё, пусть и не до конца, но всё же очень существенно сдвинуться с нижней точки:

Окончательно заслонить от депрессии могут уже не просто музы, которые чаще всё же временны и изменчивы, а настоящая, большая любовь.

Вот уж удивятся мои друзья-приятели тому, что мне нередко бывала и бывает свойственна если не совсем депрессия, то густая чёрная тоска. На людях я практически всегда позитивный, и многие просто уверены, что по жизни я несгибаемый оптимист. Хотя если внимательно прочесть стихи, то можно понять всё. Но кому это в наше время надо? Только у мамы мои книжки были настольными до последнего часа. И это уже немало.

В ту недалёкую пору окончательно выйти из состояния, близкого к депрессии, удалось мне, когда роман из стихов воплотился в полной красе в долговременные и нежные отношения.

И об этом тоже лучше всего скажут стихи. Ведь главное не сюжеты, все они уже давно описаны на тысячи ладов и изрядно замусолены и литераторами, и особенно телевизионщиками, – куда важнее, как на тривиальный сюжет откликается душа, и это у всех происходит по-разному.

Но и не пережив прошедшее «набело», что возможно, увы, только в поэтических фантазиях, мы с Ольгой через пять лет со дня знакомства и через три года совместного житья-бытья поняли, что уже подошли к «неразрывной общей судьбе» и цементирует её не только большая любовь и дружба, но и общее Дело. Название этому Делу – Музей-галерея современного сибирского искусства живописи и скульптуры.

 

Корысть? Любовь!

Кто-то наверняка осуждает Ольгу и видит во взаимоотношениях со мной, весьма состоятельным по иркутским меркам бизнесменом, сплошную корысть, ведь разница в возрасте у нас весьма значительна. Но мы с ней слишком сходимся во взглядах на искусство и на жизнь в целом, даже некоторые проблемы в организме сходны. Во всяком случае, и мне, и ей нужна, увы, системная помощь хороших мануальщиков-массажистов и гомеопатия. Правда, последнее мне необходимо значительно больше. Долгие годы я жил, принося текущие дни в жертву будущим достижениям. Теперь же я твёрдо уверен, что радоваться нужно каждому дню и каждому году, тем более, сколько их у кого в запасе, ведомо лишь одному Богу.

Пока, к моему счастью и благодаря тренировочному процессу, мы находимся на близком уровне бодрости и спортивности. Ольга любит поэзию, в том числе и мою, знает наизусть немало стихов, страстно, как и я, увлеклась живописью. Всё это не может не цементировать нашу любовь, а главное, дружбу.

И тем не менее хочется немного порассуждать о женской корысти во взаимоотношениях с небедными мужчинами.

Когда женятся двое молодых людей, то для девушки всегда есть огромная тайна-интрига. Генералы получаются не из всех лейтенантов. Но каждая нормальная невеста, конечно, втайне мечтает о том, чтоб именно её жених стал наиболее успешным и состоятельным.

Корысть это или элементарное здравомыслие? Думаю, что последнее. Прочная любовь к мужчине вряд ли возможна без уважения, без некоторой доли гордости за его достижения.

Любая заботливая, неглупая невеста думает о том, в каких условиях будут расти её дети да и будет жить она сама. Вряд ли какая-либо девушка мечтает о судьбе героини из замечательного стихотворения Николая Некрасова «Тройка»:

Пока оба молоды, пусть быт семьи и не очень обустроен, женщину может согревать мечта о будущих успехах мужа, а значит, об улучшении жилищных условий, о хорошей машине, путешествиях, об обучении детей в хороших школах, о престижных тренажёрных залах, достойном лечении, о салонах красоты и т. д. Ради мечты о будущем можно преданно и верно терпеть неустроенность молодости.

Совсем иное дело, когда женщина, девушка связывает свою судьбу с уже зрелым мужчиной. Мечту о будущих достижениях вытесняет беспощадная или благостная реальность. Ближе к сорока пяти годам и далее уже отчётливо видно, кто генерал или «настоящий полковник» в своём деле, кто прочно стоит на ногах, а кто слишком задержался на старте юности, будь то спортплощадка, компьютер, пивная бочка или диван.

Любая женщина, у которой есть выбор, будет искать спутника из числа перспективных или уже состоявшихся мужчин, оправдывающих сочетание двух составляющих ёмкого слова «муж-чина», который обеспечит и ей, и детям достойный образ жизни. Если девушка – дочь состоятельных родителей, то у неё, конечно, меньше забот о создании семейного очага и свободы в выборе мужа поболее.

Но опять же, успешный, а значит, как правило, умный и энергичный мужчина, думаю, вызовет и симпатий больше, и как отец будущих детей будет надёжней. Разумеется, важна и общность интересов, и физическая гармония.

В неисламских странах девушки сегодня почти поголовно заботятся о собственном развитии и карьере. Тем более что принцев на всех явно не хватает. Да и мужчину интересует не только внешность невесты, особенно когда речь идёт об отношениях всерьёз и надолго.

Ольга, не будучи в материальном плане любимицей фортуны, не только мечтала о принце, но и на пределе сил работала над собой. Родители у неё вполне достойные люди, закончившие, как и я когда-то, труднейший факультет политехнического института – машиностроительный. Оба они опытные инженеры. Но в нашей стране с погибающей экономикой эта профессия стала не очень престижна и оплачиваема, в отличие от дореволюционной России или сегодняшней Америки. К инженерам у нас, увы, подходит старая поговорка: «От трудов праведных не нажить палат каменных».

Мечтая, как всякая нормальная женщина, о достойном семейном очаге, Ольга одновременно получила две очень непростых специальности в Университете путей сообщения. А именно – инженера-энергетика и параллельно экономиста. Да плюс к этому окончила ещё и многолетние курсы английского языка. Весь пятый курс она уже вовсю вкалывала проектировщиком, зарабатывая весьма неплохие для молодого специалиста деньги, раза в два больше, чем платят в коммерческих фирмах.

Не пыталась она в свои двадцать два, а теперь уже и в двадцать пять лет побыстрее добиться материальных гарантий рождением детей. На первом месте у неё пока новая интересная работа по созданию музея-галереи и восстановление организма после надрывного, как когда-то и у меня, учебного марафона.

Главное в ней, что, не будучи избалованной предыдущей жизнью, она не утратила детское свойство радоваться жизни и в мелочах, и в основательных проявлениях. Радует её и новое платьишко, а тем более дальняя поездка и первый автомобиль, и цветок, как в стихотворении Николая Зиновьева:

Её восторгу на днях не было границ, когда я сюрпризом приобрёл для неё, хоть и оформленный на фирму, автомобиль именно той марки, о которой она, оказывается, всегда мечтала, но никогда даже не попыталась намекнуть мне о своей мечте, считая её далёкой, а может быть, и несбыточной.

В её радостном настроении и тепле растаяла моя склонность к депрессии, рождённая разводом, а это, кроме всего, главная составляющая здоровья. С учётом этого можно и меня обвинить в ещё большей корысти.

Но отношения и любовь глупо подводить под примитивное клише. Корысть подразумевает неискренность отношений. А это невозможно скрыть. Женщина чувствует неискренность сердцем, а проницательный мужчина ещё и умом.

Хотя грани между мыслями и оттенками чувств очень зыбки. Очень многое зависит от субъективности восприятия. Самое мудрое стихотворение на тему искренности в любви и самого добросовестного обмана (обмана ли?) написал Максимилиан Волошин:

Обман в этом стихотворении очень уж похож на настоящую любовь, причём на взаимную, что, как мы знаем, бывает в семье далеко не всегда. Даже очень успешный в любовных делах Александр Сергеевич восклицал:

Во взаимоотношения двоих имеет место, как правило, и математический парадокс: любовь неравна любви. Точнее и беспощаднее всех эту арифметику выразил Фёдор Тютчев:

Вообще в любви самое главное, на мой взгляд, любить самому. А дальше отдаваться на волю принципа: «Что будет, то будет, а будет то, что Бог даст». Не создано, да и, дай Бог, никогда не будет приборов и лукавых психологических тестов ни для измерения любви, ни для измерения уровня счастья.

В первый раз почти за три года совместной жизни мы расстались на целых пять дней, да ещё и без телефонной связи. Я уехал с приятелями в тофаларскую глубинку – впервые после геологических партий юности в такую глушь. Весьма небезопасно было мчаться по извилисто-каменистой реке на аэролодке почти двести километров, да ещё и легкомысленно не добыв в поездку спутниковый телефон. Когда остановились для житья в зимовье, страшны были не только медведи, коих видели на берегу, но и полыхающая не очень далеко от нас тайга. Какова же была моя невиданная радость, когда я с вопросом об Ольге открыл поэтический сборник на случайной странице, не глядя, ткнул пальцем в строчку и прочёл:

А дальше и другие милые сердцу строки Александра Твардовского:

Поэтому всем, кто хочет обсуждать и осуждать чьи-то отношения, хочу напомнить евангельскую истину: «Не судите, да не судимы будете».

 

«Умные» руки, гомеопатия, живые клетки и целители

Ещё недавно сутками напролёт пребывал я, как метко выразился Сергей Есенин, «на каторге чувств». Строчки роились в голове. Каждую свободную минуту я либо шлифовал только что написанные строфы, либо взывал к новым. Строго говоря, отдыха у серьёзно пишущих нет ни днём, ни ночью. При этом, по словам почти слепого массажиста с тридцатилетним стажем Андрея, голова настолько увлеклась «заглядыванием в бесконечность», то есть творчеством, что стала плохо смотреть за телом. Из-за постоянной занятости у интеллектуалов, к коим по его классификации отношусь и я, в организме обостряются все проблемы. Через позвоночник проходят «провода» – нервы ко всем органам. Если в позвоночнике возникают блоки, то мозг теряет контроль за участками тела, вот здесь-то и начинаются болезни, вплоть до онкологии. Пока блок не убран, лечить поражённый орган таблетками практически бесполезно.

Прежде всего, считает он, начинает страдать главная антенна и одновременно ретранслятор всех жизненно важных программ – позвоночник от шеи до поясницы. Управляющие организмом сигналы, да и сама кровь, спешащая омыть главный командный пункт – голову, застревают в шее, и голова командует поднять давление. Поэтому профилактика и лечение шеи необходимы в первую очередь.

Правильность его взглядов подтверждает опыт многих знакомых мне пациентов, а также мой, увы, уже богатый личный опыт. Вышел я на этого специалиста, когда у меня начало прыгать давление. Через пару месяцев массажей, особенно шейного отдела, признаки начальной гипертонии исчезли напрочь.

Сложнее с проводимостью импульсов биотоков. В том, что у меня нарушена проводимость, массажист убедился простым для него тестом. Когда сзади сдавить шею (взять за загривок) – по спине должны пойти мурашки, или по-народному – «шерсть встаёт дыбом». У меня этого не происходит.

Плохо проходящие по шее и по грудному отделу позвоночника импульсы являются виновниками многих неприятностей, в том числе чрезвычайно распространённого ныне заболевания – аритмии сердца. Ею страдает почти двадцать процентов взрослого населения.

Если гипертония, по мнению массажиста, вызывается, прежде всего, нарушениями шейного кровотока (и мозг в панике подаёт соответствующий сигнал), то аритмия обусловлена плохим прохождением импульсов биотоков к сердцу, и командовать сокращениями предсердий начинают «самозваные, необученные этому» зоны примыкающих артерий.

Иной маститый врач поспорит, наверное, со столь категоричными взглядами и уж тем более с примитивностью пересказа фельдшерских мыслей, но суть от этого не меняется.

«Прелесть» обоих заболеваний имел и я, их имеют немало моих знакомых, и многим массажист-мануальщик – не профессор и даже не врач – помог избавиться от назойливых недугов и избежать пожизненной «подсадки» на химию, а то и операции по лазерному прижиганию точек активности на сердце, так называемой абляции. Правда, вероятность позитивного эффекта от прижигания далеко не стопроцентная, по разным данным – от 50 до 75 процентов, а риск присутствует всегда.

Вредность пожизненной химии не только в прямом влиянии на организм, но и в косвенном – на душу. Постоянные таблетки, как ни крути, всё же признак старости. К тому же количество расписанных в инструкциях противопоказаний и возможных побочных эффектов, вплоть до летального исхода, сделает абсолютно больным любого мнительного человека. А все творческие люди, особенно поэты, отличаются большой фантазией, мнительностью и принимают всё очень близко к сердцу, отсюда их дуэли, самоубийства и просто ранние уходы…

Кроме мануальных, есть и ещё другие виды лечения без пугающих побочных эффектов. Это гирудотерапия (пиявки), гомеопатия, клеточная терапия (живые эмбриональные клетки чёрной овцы, голубой акулы и некоторых других животных – в разных странах по-разному), иглоукалывание, китайские, монгольские, бурятские пилюли из природных компонентов, да и наши травы. Особое место занимают экстрасенсы, ламы и знахари. Хотелось бы назвать ещё православных старцев, но есть ли они сегодня? Говорят, что есть, но никто из моих близких знакомых не встречался с ними, как и я сам. Зато с китайскими лекарями знакомы все:

К шестидесяти годам я перепробовал на себе практически все подходы и остановился на пиявках, гомеопатии и, конечно же, массаже. Пробовали мы с бывшей женой лет десять назад и дорогие эмбриональные клетки в Швейцарии. У неё после них действительно повысился иммунитет, прекратились систематические простуды, а заодно сделались узкими и семейные рамки, семья распалась.

У меня, по-моему, тоже был эффект. Но в следующий раз, когда мне ввели эти клетки, на грани депрессии и обострения аритмии я результата не ощутил. Но где объективный критерий? Может быть, без клеток и всего того, о чём скажу дальше, было бы хуже. А так, несмотря на все перипетии, я живу в спортивно-тренировочном режиме – с работой, живописью, поэзией, да ещё и с новой любовью. Как тут ещё раз не вспомнить строки Пушкина:

Лечение и поднятие иммунитета ко всем заболеваниям, в том числе и к онкологии, с помощью бараньих клеток апробировано и отработано за многие десятки лет, в отличие от новомодных человеческих стволовых клеток с весьма спорными результатами.

В официальной медицине разрешается использовать эмбриональные клетки баранов, по-моему, только в Швейцарии. Главная проблема – это безукоризненно здоровая популяция специально выращиваемых животных. Клетки больных животных опасны, может быть, и смертельно. В общем, метод не для российской безалаберности.

Ко всевозможным пилюлям и травам я отношусь с осторожностью. Во-первых, они мне, пожалуй, всё-таки не помогали, хотя стоят весьма недёшево (кроме трав). Во-вторых, и это главное, нужно на сто процентов доверять лекарю, так как их состав не проверить, каждая пилюля индивидуальна. А лечимся мы ими обычно на выезде в улан-удэнском дацане, а чаще в Китае. О постоянном враче там можно только мечтать.

Другое дело – гомеопатия, особенно препараты в ампулах немецкого и итальянского производства. Там всё дозировано, стандартно и проходит множество испытаний, прежде чем поступает к потребителю.

Хотя и сегодня гомеопатия вызывает множество споров, особенно у нас в России.

Кроме щадящих лекарств только некоторые врачи-гомеопаты имеют диагностические приборы, позволяющие комплексно оценить состояние здоровья пациента и выявить скрытые, пока бессимптомные недуги. Традиционные врачи и профессора почему-то далеки от подобной новации. Хотя, на мой взгляд, могли бы использовать для уточнения диагнозов наряду с прочей техникой. Ведь ошибок и у них немало. Как ни странно, этой техникой владеют в основном российские таланты, проявляющие его не в диссертациях, а в работе, которую оценивают клиенты, причём не словами, а выздоровлением и кошельками. Но и за рубежом портативные диагностические аппараты – огромная редкость даже среди гомеопатов.

Причина, наверное, в фармацевтической монополии и в производителях традиционного сверхдорогого диагностического оборудования для каждого органа в отдельности, которым напичканы все больницы и диагностические центры. Как это ни странно, но данные приборы, насколько я знаю, производятся в основном в России и на Украине, правда, работают они только в паре с современными компьютерами, которые, увы, до сих пор только импортные. Почему же тогда диагностические приставки наши? Думаю, причина в том, что в России всё же несколько меньше влияние глобальной фармацевтической промышленности и других монополий на жизнь общества по сравнению с «передовыми» странами.

Кроме того, врача в США всё устраивает, он первый по уровню оплаты, обгоняя и финансистов, и юристов, не говоря уже о других, менее доходных, профессиях. Поэтому их медикам, к слову сказать, чрезвычайно квалифицированным, есть что защищать и кого не «пущать».

В окружении нашей нищенской медицины главное отличие упорных одиночек-гомеопатов от бедных врачей-ремесленников в том, что первые врачуют организм как единое целое, не специализируясь на отдельных органах, да ещё, как правило, одновременно с позиций и восточной, и европейской медицины. Они лечат не конкретные болячки, а глубинные процессы в организме, включая энергетические меридианы и биополя различных органов и систем тела.

Реально освоить эту огромную непростую область могут лишь самые талантливые врачи, которые только высокими результатами лечения преодолевают фармацевтические стереотипы обывателей. С помощью уникальных диагностических приборов за час-полтора врачи могут комплексно описать все проблемы организма.

Со мной и моими близкими ошибок не было ни разу. Замечательным врачом, владельцем «Гомеопатической практики» Андреем Евгеньевичем Потаповым было, например, точно определено, сколько и в каком месте у меня полипов, какого они размера. Дальнейшее их удаление в больнице подтвердило точность диагноза.

Сын также не раз ходил к этому специалисту, и по ходу диагностирования у него от удивления мурашки бегали по телу. Ему диагностировали и неполадки в мениске на правой ноге, и выбитые пальцы, а главное, сильное загрязнение организма за счёт перебора с мясом, которым он действительно злоупотребляет. Проходить комплексное обследование на аппарате можно буквально на ходу.

Дружа с гомеопатами и их пока редкими приборами, резко повышаешь вероятность не прозевать на ранней стадии онкологию, вероятность диагностирования большая.

При обычном медицинском исследовании, когда берётся ещё и ткань, вероятность, конечно, выше, почти 100 %. Но обследовать все органы редко кто соберётся чаще чем раз в десять лет, а то и за всю жизнь.

Нового на моём горизонте гомеопата Тамару Владиславовну Акаеву я как будто вымолил для близкого человека, заказывая в разных храмах сорокоусты за здравие, как мне подсказала одна замечательная психолог-кинезиолог. Для меня настоящее чудо, что как по волшебству на горизонте Иркутска погостить у родителей появилась специалист международного уровня да ещё с фундаментальной английской школой гомеопатии. Она много лет работала в Москве, сейчас практикует в Румынии, но её корни здесь. Тесно сотрудничая с известным академиком К. Мхитаряном, они развивают на мировом уровне биорезонансную диагностику (информационную терапию). Этого врача называют «Гостьей из будущего» (Интернет). Примечательно, что их гомеопатия вообще без лечебного вещества. Информация на гранулки наносится специальным прибором на основании глубокой электромагнитной диагностики, а также астрологических данных и тщательного изучения рисунка линий на ладони. Впрочем, реальное вещество всё же используется: в один из видов гранулок добавлялась информация, считанная прибором непосредственно из капельки крови. Но сама кровь в гранулы не попадала. Специалистов по информационной гомеопатии в Иркутске пока нет. Зато уже есть люди, которым врач чудодейственно помогает в лечении хронических заболеваний.

Если врач А. Е. Потапов использует многокомпонентную гомеопатию с натуральными лечебными компонентами не очень большой степени разведения (как правило, до десяти раз), то так называемая классическая гомеопатия – это тысячные и миллионные разведения одного вещества, при которых приборы уже не определяют в воде молекулы вещества. Лечебный эффект достигается благодаря загадочной «памяти» всеведущей воды, в которой гостило лечебное вещество. Явление это теперь уже широко известно и живёт даже в моих стихах.

Уникальность доктора (кстати, с учёной степенью) Акаевой ещё и в том, что её прибор и методики заточены на диагностику и удаление всякой «грязи» из организма, которая образуется от прошлого курения, молодёжных дискотечных взбадривателей типа экстази, спайсов и т. д., хотя бы разового употребления более основательных наркотиков, а также тяжёлых таблеток, бьющих наотмашь по печени и по всем системам организма. Данный прибор в настоящее время берётся на вооружение военкоматами для определения степени наркозависимости. Особняком стоит только наркотик ЛСД. По его выведению из организма есть специалисты только в Израиле и в Индии. Остальную «грязь» может достаточно быстро вывести иркутская гостья. Пожалуй, в этом её главная уникальность.

Кстати, по её мнению и опыту, очень часто проблемы кожи и депрессивные взрывы проявляются из-за «замусоренности» организма. Поэтому чистка должна предшествовать лечению. В ряде случаев на чистке лечение может и закончиться, неприятные симптомы уходят. Визит к ней с комплексной диагностикой и изготовлением строго индивидуальных гранул продлился около пяти часов. Первые три дня после приёма, как и предупреждала доктор, я ощущал и повышенную раздражительность, и общее недомогание. «Вот тебе безобидная гомеопатия!» – подумалось мне. Но зато действенность налицо, через неделю я почувствовал явные результаты. Надеюсь, надолго. Комплексную гомеопатию десятичного разведения я с успехом использую уже более 10 лет. Теперь с её помощью аритмия смягчается, но полностью не побеждается. Поэтому, ничего не зная толком о чистой и тем более информационной гомеопатии, несколько лет назад я ненадолго предал медицину будущего и решил попробовать окунуться в традиционную «кухню» мирового уровня.

 

Непробиваемая стена между медицинами

Для этих целей мы с Ольгой решили посетить Израиль и Европу. Но уже не столько святые места и музеи, сколько медицинские кабинеты.

Ох и отличается же у них и подход к обследованию, и электронное оснащение врачей. У каждого кардиолога не кабинет, а целый диагностический центр. Каждый врач легко запишет кардиограмму, и простую, и под нагрузкой, сделает УЗИ сердца, сосудов и любых других органов, а также эхолокацию. Правда, субъективным жалобам уделяют они не много внимания, больше доверяют приборам. И это коренным образом отличает их от наших лучших специалистов, например от иркутского профессора-кардиолога Сергея Германовича Куклина, практикующего в железнодорожной больнице и в Институте усовершенствования врачей. Консультация у него продлилась около четырёх часов. Он как бы полностью совершил погружение в мой тренировочный образ жизни и во все ощущения моего организма, и при физических нагрузках, и в парной, и при выпивке, и перед сном, и при пробуждении, при голоде и при переедании, а также и по годам – от детства и студенчества до сегодняшнего дня.

Его вердикт был весьма оптимистичен. Таблетки пить ещё, слава Богу, не время, необходимо серьёзно заниматься позвоночником, и многие функциональные неприятности могут уйти.

Уже после этого он почти нехотя посмотрел результаты исследований. Кардиограммы, эхолокацию сердца, сканирование сосудов и т. д. Рекомендации его при этом не изменились. О дорогих и небезопасных коронарографии или инвазивном электрофизиологическом исследовании не было и речи.

Заграничные же кардиологи мало того что, не выпуская из кабинета, проводили всевозможные недешёвые исследования, не доверяя российским результатам, ещё и настоятельно рекомендовали посетить узких специалистов для проведения изотопного сканирования сердечной мышцы, а позже и коронарографии. Причём манера общения у одного «доктора», с фамилией и корнями, схожими со сталинским сатрапом Берией, была такой, что давление с привычных 110 прыгнуло аж до 170. Сказалось, конечно, и отсутствие передышки после перелёта.

Коронарография, на коей настаивал суровый доктор, – сродни эндоскопической операции. Эндоскоп, подобно запущенному на другую планету аппарату, пробирается по запутанному лабиринту человеческих сосудов и передаёт исследователю всю картину кровеносных русел до святая святых – самого сердца. Если необходимо, то сразу же по мере исследования оперативно производится и стентирование, то есть как бы расширение забитых сосудов ажурной металлической трубочкой, состоящей из проволочных ячеек.

Особенно эффективна эта процедура в случае инфаркта, предынфарктного состояния, да и для профилактики этих опасных недугов. Стенты применяются не только в кардиологии. Моему другу в Израиле установили стент в сосуд ноги как бы между делом во время обследования.

Если обследование у кардиолога стоит примерно 400–600 долларов, то коронарография со стентированием может стоить 10–20 тысяч долларов.

Большие деньги порождают и большие соблазны. Думаю, что медики многих подталкивают на коронарографию из-за корысти, но сами стенты, как правило, без серьёзных на то оснований не поставишь. Весь процесс движения эндоскопа сопровождается компьютерной записью на диск, и эта запись имеет серьёзную юридическую силу. Последствиями стентирования являются необходимость постоянного разжижения крови таблетками, что противопоказано, например, при язве желудка, и систематические нешуточные контрольные коронарографии.

Принципиальное отличие коронарографии и установки стентов в России прежде всего в том, что у нас это две различные процедуры. И сосуды беспокоят дважды, хотя это небезопасно. По немецким данным, пять процентов исследований этого типа проходят со всевозможными осложнениями. Думаю, что для России цифра, как всегда, ещё выше.

От этого исследования в одной из стран медицинского туризма я отказался, так как к аритмии прямого отношения оно не имеет, а в остальном самочувствие хоть и не блеск, но вроде не хуже, чем раньше. Если и заработал по жизни какие-то сосудистые проблемы, которые не видно на других аппаратах, то они более или менее компенсированы походным образом жизни и дублирующими системами в организме, о коих позаботился Творец.

Во всяком случае, велоэргометрию, то есть ЭКГ и измерение артериального давления с дозированной нагрузкой на велотренажёре, я выдержал успешно. Если не считать прыгнувшего от волнения давления. Но под нагрузкой нервы успокоились, и давление быстро пришло в норму. Чего не скажешь о не очень хорошем результате изотопного исследования. Но и там вероятность ошибки составляет 20 процентов, а если у врачей появляется материальный интерес – и того больше.

После недешёвых предварительных исследований у нескольких специалистов, подтвердивших известные по недорогим российским анализам нюансы состояния здоровья и не сказавших ничего нового, мне выписали два современных препарата: не признанный в России американский антиаритмический препарат «Мультак» и известный у нас «Прадакса». Поддавшись гипнозу именитых, как мне было сказано, специалистов, я набрал этих препаратов на пару лет. Но они оказались для меня абсолютно неэффективными и даже опасными. Первый совершенно не снимал мою мерцательную аритмию предсердий, в отличие от осмеянного заграничным доктором нашего «Аллапинина», но зато ещё больше уменьшал мой редкий пульс, а второй оказался для меня вообще жутким разжижителем в прописанной ими дозе – кровь при нажатии на руку выступала даже через кожу. К тому же показаний разжижать кровь, по мнению наших специалистов, у меня нет. А уж в их губительной дозе и подавно. Видимо, мне вполне хватает для этих целей и для борьбы с холестерином полутора – двух с половиной литров в сутки лёгкой щелочной минеральной воды типа «Сан-Пеллегрино», нередко с лимоном, рыбьего жира «Омега-6» и 50–80 граммов водочки или 150–200 граммов сухого вина в сутки. Правда, во время приёма гомеопатии водку лучше исключить и оставить только вино, так как оно вроде бы «не стирает» в организме лечебную информацию.

Три года с тех пор уже пролетели в совершенно стабильном состоянии. Самочувствие, благодаря гомеопатии, массажу и особенно позитивному ближайшему окружению, стало только лучше. Вот тебе и хвалёная зарубежная медицина с супердорогими исследованиями, таблетками и постоянно уезжающими в Америку лучшими врачами. Даже биологический возраст, измеряемый на аппарате «Сонар», сдвинулся за эти годы с 48 до 45 лет.

Кстати, об аппарате. Разработан он и производится на Украине, на одном из конверсионных заводов. Диагностика с его помощью совпадает у меня почти на 100 % с результатом специальных исследований. И уж совсем удивительно, что аппарат показал даже, где у меня, извиняюсь, в кишечнике есть два полипа и примерно какой величины, а также в каких конкретно позвонках есть проблемы.

Может быть, причина не очень квалифицированных назначений ещё и в том, что я, как всегда, приехал без предварительной договорённости, накоротке, да ещё угодил в праздники и поэтому попал только к свободным от клиентов и от хорошей репутации докторам?

Сбегая ночью от уже запланированной коронарографии и от самого себя, я увлёк свою спутницу в аэропорт, и мы с огромным облегчением экспромтом в четыре часа утра вылетели в Карловы Вары. Лучше некоторая неустойка, чем жуткая нервотрёпка, да и цена обследования существенно выше отдыха на курорте, который, безусловно, полезен для здоровья вообще и для нервов в первую очередь. И опять – километры походов по целебным карловарским ухоженным дорогам среди дремучих, как в русских сказках, лесов. Особым сюрпризом, благодатным для души, была неожиданно найденная мною здесь, буквально в лесу на вершине холма, небольшая, похожая на часовню, деревянная церквушка в честь Николая Чудотворца. Служила в ней очень приветливая монахиня с чудным именем Нектария. Её благословление, чаёк с вареньем и с любовно сделанными сухариками были для моих напряжённых нервов благотворней множества импортных таблеток. Неожиданно она явилась ещё и музой для нескольких стихотворений, например, для такого:

Кажется, что от походов в её душевную церквушку смягчилась и стала реже аритмия. Она, к слову сказать, у всех моих знакомых разная.

Путём проб и ошибок я всё же подобрал для себя подходящую схему, почти не замедляющую пульс, о которой не заикался ни один врач ни за границей, ни в России. Обычные кардиологи к тому же, как я понял, в аритмии разбираются очень слабо. Но есть и узкие специалисты – аритмологи. Правда, наиболее известные из них представляют только хирургическое направление. Специалистов же, владеющих всем арсеналом средств – и мануальными, и гомеопатическими, и химическими, и хирургическими, – нет. Между каждым подходом в медицине глухая непробиваемая стена.

На каком-то этапе, когда не помогала гомеопатия, сочетание «Аллапинина» и «Мультака», который не получил в России законной прописки и завозится как бы нелегально, оказалось для меня оптимальным. Дозы, как и сочетание препаратов, подбирал я сам. Опасность в том, что превышение дозы вызывает жуткую тахикардию – пульс до 150, а пару раз вдобавок от индивидуальной передозировки прыгнуло чуть не до 200 и моё обычно пониженное давление. Причём держится это состояние часов восемь, как раз период активности препарата. Поэтому желание снять аритмию быстрей, повысив дозу, вызывает, во всяком случае у меня, обратный и, в общем-то, опасный эффект гипертонического криза.

Доза, как я понял, для каждого строго индивидуальна. Многие системно пьют разом по две таблетки, и ничего есть, кто блокирует приступ сразу же четырьмя таблетками «Пропанорма» и тоже переносит без неприятностей. Моя оптимальная разовая доза оказалась не больше половинки таблетки. Утром и вечером я пил полтаблетки «Мультака», днём – один-два раза по полтаблетки «Аллапинина». Итого 66–83 процента в сумме от минимальной дневной нормы хватало, чтобы месяцами не было срывов, портящих настроение и сбивающих не только ритм сердца, но и ритм жизни. После месяца приёма препаратов не вызывало неприятностей употребление небольших доз алкоголя. Через полгода систематического приёма я уменьшил дозу химии до полутора таблеток «Аллапинина», но попробовал добавить гомеопатию. Стойкого эффекта пока не получилось.

Кстати, сочетание «совершенно безобидной» сердечной гомеопатии: Ку-4, курарник, биодилоти или капсулы найгеронта – с таблетками тоже давало несколько раз эффект передозировки, хотя и более мягкий, чем при химических таблетках.

В Таиланде, куда мы сбежали от очередного дня рождения, срывы ритма проходили чаще всего не при ходьбе – сказывался, видимо, недостаток кислорода, – а при плавании с его быстрым вдохом и медленным выдохом в воду. В дальнейшем этот тип дыхания пловца я широко использовал и при ходьбе, следя, кроме того, за тем, чтобы вдох начинался с живота, а заканчивался грудью. При быстрой ходьбе мне достаточно 9—10 дыхательных циклов в минуту. Считается, что это очень неплохой показатель. Нетренированный человек дышит значительно чаще.

При таком дыхании таблеток или гомеопатических препаратов требуется меньше.

Раньше в походе я не мог себе позволить долго сосредотачиваться на дыхании, в голове роились строчки стихов. Теперь, в долговременном отпуске от лирики, другое дело. Правда, эффективность лекарств гомеопатии могла быть обусловлена накоплением их в организме, а может быть, и это тоже вполне вероятно, заметным скачкообразным сдвигом, происшедшим в шее в лучшую сторону (только через два года еженедельных мануальных массажей наступило заметное улучшение). Насколько оно стабильно – покажет время. В общем, мой более чем 15-летний опыт борьбы с аритмией свидетельствует, что в её лечении необходимо сочетание всех подходов – от индивидуальных физических нагрузок и, естественно, дыхания до гомеопатии, мануальной терапии, но на каких-то этапах и химических таблеток. Мне известно немало людей, которым хватает и нехимических способов лечения, практически отрицаемых официальной медициной. Собственно, я и сам обходился без «химии» добрый десяток лет.

Вскоре после Таиланда я решил сдать анализ крови и кроме всего прочего посмотреть содержание калия и магния, которые при отклонении, как я прочитал в стандартной аннотации к «Аллапинину», могут вызывать аритмию. И надо же – попал в точку.

Калия у меня оказался избыток, процентов на десять, а это, как выяснилось, даже хуже, чем его нехватка. Магний же, наоборот, близок к нижней границе нормы. Причины гиперкалиемии мне стали понятны с ходу безо всяких консультаций. Я знал, что для сердца полезны курага, изюм, орехи, особенно миндаль, так как содержат много калия, и в течение примерно десяти лет, будучи сладкоежкой, каждое утро с большим удовольствием добавлял их и в кашу, и в тёртую свёклу, и в морковь, да ещё и в немалых количествах. Паузы делал только в поездках на море, где в изобилии свежие фрукты.

Поняв причину, я, естественно, исключил из диеты и сухофрукты, и орехи. Магний же хорошо повышает гречневая каша и пищевая добавка «Кальций, магний с витамином Д».

Следующий анализ я сделал через три недели, но больших сдвигов, к моему удивлению, не было. Но ещё через месяц все показатели были в норме.

В это же самое время судьба свела меня с совершенно уникальным кинезиологом-мануальщиком.

Необычной у Евгения была уже манера диагностики. Если некоторые знахарки льют над головой воск и по его застывшей форме могут сказать немало о болячках пациента, то ему было достаточно над головой просто подержать руку и по «нимбу», а правильней сказать – по биополю, определить основные энергетические блоки. У меня был диагностирован блок на стыке грудного и шейного отделов позвоночника, о чём я прекрасно знал от своего постоянного массажиста-мануальщика. Второй и, может быть, главный блок оказался в брюшной полости в виде многочисленных спаек, мешающих нормальному току и крови, и энергии. О том, что аритмия связана с желудком, я знал по своему опыту, а также и от китайского доктора, которая тоже делала массаж брюшной полости. Но, увы, тогда толку не было.

Как я уже отмечал, не только современные приборы, но и целители и представители нетрадиционной медицины очень хорошо могут диагностировать, но значительно слабее лечат. Евгению же за семь-восемь сеансов, причём проходили они не чаще одного раза в неделю, удалось справиться с обеими проблемами, и я почувствовал приток энергии, но особенно заметно было исчезновение болей в желудке, улучшение анализов крови, снижение холестерина и мочевой кислоты, отвечающей за подагру, до нормального уровня.

Мануальные сеансы Евгения длились всего в пределах 30 минут, а не 60–75, как принято. Правда, цена короткого сеанса была выше, чем у большинства за час. Мануальные манипуляции проводились без предварительного массажа и разогрева, причём многие движения делались до пощёлкивания и в шее, и в позвоночнике. Блок в грудном отделе, который не могли взять другие асы, прощёлкнул практически на первом же сеансе.

Интересно, что знакомый профессор, также кинезиолог и мануальщик, работающий вместе со своими последователями с триггерными точками, категорический противник глубоких движений и прощёлкиваний, считает это весьма опасным занятием.

Мой же огромный опыт в качестве пациента говорит о том, что кардинальных сдвигов без штурма блоков не достичь. Мягкие формы мануальной терапии могут затормозить процесс и временно снять боли, но кардинальное улучшение вряд ли возможно. Но для безопасности резких движений до щелчков теоретических знаний мало, нужны сверхчуткие руки или талант. Усидчивости и одного интеллекта явно недостаточно. Массажист от Бога в какой-то степени должен быть экстрасенсом и чувствовать границы возможного.

Когда Евгений начал через острую боль работать со спайками в брюшной полости, я задал вопрос про возможное кровотечение, с коим, к сожалению, был знаком не понаслышке, лет двадцать назад, и с этой истории начинается стихотворение «Судьба»: «Кровь, как река в землетрясенье, рвалась из тела, не спросясь…»

Ответ был успокаивающий: «Руки видят, что сейчас опасности нет».

Если руки видят, то зачем же, впервые за всю мою мануальную историю, перед первым сеансом он потребовал подписать согласие на процедуру? Эта формальность чуть не толкнула меня уйти до начала сеанса. Моего небольшого опыта с доврачебными бумагами хватило, чтобы вывести нехитрую закономерность: «Больше бумаг – меньше проку».

Недавно перед консультацией у единственного в своём роде иркутского профессора-аритмолога его немолодая помощница, занимающая отдельный кабинет, в сверхстрогой манере требовала посвятить ей не меньше десяти минут на заполнение некой документации. Причём мои протесты, что не на операцию ведь пришёл, не возымели действия. Её примитивный алгоритм был изложен в телеграфном стиле: «Нет бумаг – нет консультации. Верну деньги – и до свидания. Я назначила вам время за 15 минут до приёма». Вот такой частный сервис за собственные деньги. Кстати, соотношением калия и магния в крови и этот корифей медицины не озаботился. Его вердикт просто обескураживал: «Пей таблетки до конца дней», – правда, при этом он уточнил, что и оперативное вмешательство не нужно, так как форма аритмии не опасна для жизни. И за то спасибо. В московском центре, почуяв во мне состоятельного клиента, говорили только об операции.

Эти мысли пронеслись за мгновения, пока читал бумагу-согласие у очередного мануального доктора без званий и наград, но, как выяснилось, с весьма умными руками.

Основную причину спаек он увидел в операции на грыжу, которую я перенёс в пять лет. С тех пор сшитая в правом боку ткань потихоньку, как капля, точащая камень день и ночь, в течение многих лет тянула всё тело, включая и позвоночник, в правую сторону.

Буквально после нескольких сеансов я смог снова уменьшить антиаритмическую дозу вначале до полутора, а затем и до одной таблетки в день. И вновь включил в свой дневной рацион умеренное количество алкоголя, шоколада и чая.

Через пару месяцев выровняв также калий и магний крови, я постепенно перестал принимать антиаритмические средства вовсе.

Правда, в это же время я провёл ещё курс новой для меня сердечно-сосудистой гомеопатии, причём ампулы были раз в шесть дороже обычных. Но думаю, что это всё же вторично. Улучшение началось чуть раньше, одновременно с применением новой мануальной терапии и корректировкой диеты, хотя определённо не скажешь, что помогло и надолго ли, может быть, всё в комплексе.

Так и хочется сказать: позор традиционной медицине. Никто из кардиологов и даже чистых аритмологов в Иркутске, Москве, Израиле, Германии не заострил внимание на содержании в крови калия и магния.

Это тем более парадоксально, что в их алгоритме снятия приступа аритмии первая мера – вливание через капельницу калия и магния для улучшения электролитной проводимости, что не раз мне и делали.

Второй парадокс в том, что традиционные врачи не обращают внимания при аритмии ни на позвоночник, ни на желудок. Их арсенал – незамысловатые схемы из нескольких видов таблеток или «сватанье» на рискованное, зато весьма дорогое прижигание сердечных точек.

Недалеко от врачей ушли и медсёстры, заставляющие интенсивно работать кистью руки перед забором крови из вены: оказывается, такая двигательная активность существенно искажает картину по содержанию калия.

Из области медицинских парадоксов и недавний случай, происшедший с моим приятелем, отдыхавшим в Испании.

При обострении подагры на суставе большого пальца ноги ему расписали курс лечения тяжёлыми нестероидными препаратами аж на 60 дней (в Иркутске курс лечения острой фазы – дней десять), что, как правило, гарантирует переход в хроническую стадию суставных заболеваний. И тогда уже с тяжёлых лекарств не слезть никогда в жизни. Но он нашёл специалиста, снявшего ему острую фазу за один приём с помощью околосуставной инъекции малой дозы «Дипроспана». Это гормональный препарат, но разовая доза, всего 0,25 мл, думаю, несоизмерима с отрицательным воздействием на психику острейших болей и бессонницы, а также десяти, а тем более шестидесяти дней приёма нестероидных препаратов, губительных и для желудка, и для самих же суставов.

Правда, потом, после разовой инъекции, следовал пятнадцатидневный курс массажа стоп по 20–30 минут у того же специалиста в сочетании с обливанием сверххолодным жидким азотом. Эффект от этого лечения, при разумной диете, очень умеренной выпивке и водно-питьевом режиме, получился весьма стойкий. Испанская же методика не предусматривает даже ограничений в диете, запас губительной химии перекрывает всё.

Я, конечно, понимаю, что нетрадиционные подходы с гомеопатией, массажами, пиявками и т. д. помогут не всегда, но убеждён, что всегда нужно начинать лечение с этих щадящих методик и, только если не помогает, переходить к губительным химическим препаратам. В современной же медицине между указанными подходами – «Берлинская стена»: в ход пускается сразу же тяжёлая артиллерия, бьющая не только по болезни, но и, главное, по ресурсам организма без всякого разбора. В результате образуется много «развалин», причём не из стекла и бетона, а из живых людей со здоровьем, подорванным не столько болезнями, сколько лечением.

Думаю, что стену между щадящей и убойной медициной, как и Берлинскую и Китайскую, кто-то старательно возводит, укрепляет и поддерживает в рабочем состоянии.

Зададимся стандартным вопросом: «Кому прежде всего выгодна «убойная» медицина»? Ответ, как это часто бывает, лежит на поверхности. Выгодно одной из самых мощных глобальных индустрий, по доходам соизмеримой с газом или нефтью, – фармацевтической промышленности.

За их огромные деньги организовываются по всему миру стажировки врачей, их сети распространения пронизывают все уголки мира – и города, и самые отдалённые деревушки. Активно влияют они и на программы обучения студентов-медиков. В результате большинство врачей не представляют ни возможности гомеопатии, ни мануальной терапии, ни гирудотерапии, ни лечебного иглоукалывания и т. д.

Думаю, что безусловно благая активная борьба с курением во всех развитых странах ведётся также под патронажем фармацевтики. Им выгодно, чтобы «жило и тужило» больше стариков, но не из-за любви к человечеству, а из любви к прибыли. Старики со всеми их льготами из государственного кармана – главные потребители химии.

Но в будущем грани между разными ветвями медицины наверняка сотрутся одумавшимся человечеством.

Так же, как между различными видами медицины, неоправданна, на мой взгляд, резкая грань между православием и евангелизмом. Последний, разделяя веру в Христа и ставя во главу угла Новый Завет, глубоко его изучает с помощью профессиональных проповедников. Большинство из них весьма квалифицированные ораторы, способные основательно доносить материал до верующих, связывая евангелистские тексты с современностью. Их выступления подкреплены и проникающей в самую глубину души органной музыкой, и духовным песнопением с понятными всем текстами. Не вдаваясь в теологические тонкости, на мой взгляд, всем христианам было бы полезно хотя бы иногда посещать собрания евангелистов и глубоко изучать с их помощью Новый Завет в атмосфере любви и праздника, не отрываясь от родной церкви.

Несколько уважаемых батюшек, с которыми я беседовал, высказали суровое порицание моим взглядам, а один резко предостерёг известными словами о запрете ходить в собрание нечестивых. Я же убеждён, что любых христиан, да и вообще всех, кто искренне верит в Бога, будь то буддисты, приверженцы ислама или евреи, приравнивать к нечестивым недопустимо так же, как тиражировать карикатуры на пророков.

Не сродни ли эта категоричность взглядам профессоров– медиков и особенно фармацевтов, небескорыстно отрицающих нетрадиционную медицину?

 

Чудо-знахари и экстрасенсы

Но существует и ещё один, как бы вовсе нематериальный пласт лечения, с коим мне также приходилось встречаться в жизни. Лет двадцать назад один приятель познакомил меня с женщиной-экстрасенсом. А началось с того, что я заметил несколько небольших волдырей у него на пальцах руки и пошутил, уж не пересчётом ли денег они заработаны. Оказалось, что буквально вчера, будучи на дне рождения, слегка выпив, он заявил, что не верит ни в каких экстрасенсов и прочую чепуху. В представительнице этой редкой профессии, видимо, взыграла профессиональная гордость, и она предложила доказать ему, если он не против, маленькой, но памятной неприятностью. Он, уверенный, что всё это блеф, легко согласился и дал ей свою руку. Она соединила подушечки своих пальцев с его, и он почувствовал резкое покалывание, а утром проснулся с небольшими волдырями, как от ожога.

Вскоре, решая детские проблемы со здоровьем, довелось познакомиться с ней и нашей семье. Мы убедились в её безошибочной диагностике. Глядя на ребёнка и попросив его не смотреть ей в глаза, которые были страшны в этот миг, она точно рассказала, как протекали лет пять назад роды и какой отпечаток наложили они на здоровье. Её диагноз всегда в точности совпадал с данными традиционных исследований. Часто, но не всегда, помогало и лечение. В её арсенале были как всевозможные народные средства, так и таблетки. Иногда рекомендовались и антибиотики, но намного реже, чем у традиционных врачей.

Никогда не забуду, как во время зарубежной поездки, в Риме вдруг у нашей шестилетней дочери температура прыгнула близко к 40о. Вызванный нами врач предложил только жаропонижающее и был в полной растерянности с диагнозом. У нас же, как на грех, в этот день следующий перелёт – на Сардинию, где находится прекрасный курорт Форте Вилладж.

Мысли у меня были всякие, а вдруг, например, прозевали аппендицит и у неё начался перитонит или ещё что-либо не менее грозное. Звоню нашему экстрасенсу, она за тысячи километров ставит диагноз, успокаивает и разрешает лететь дальше. По её мнению, это просто реакция на новую воду и заграничную пищу, завтра, она считает, всё пройдёт само. Всю дорогу бедная дочь была у меня на чуть ли не дрожащих от страха руках, а назавтра, как и было сказано экстрасенсом на расстоянии семи тысяч километров, всё действительно как рукой сняло. Насколько нужно быть уверенной в своей правоте, чтобы ставить безошибочный диагноз и разрешать дорогу при критической температуре! И всё это на огромном расстоянии.

В раннем детстве хирурги отправляли дочь на операцию по поводу грыжи, но обошлось обращением к сельской бабушке, которая с молитвой и нашёптыванием «загрызала» грыжу, прося каждую минуту няню спрашивать: «Что делаешь, бабушка?» Ответ был незамысловатый: «Грыжу, доченька, грызу». Слушать было смешно. Всё казалось сказочно-наивным баловством и потерей времени. Вот только операции избежали! Ещё и денег явно не богатая бабуля не взяла, сказав, что за деньги Господь не поможет. Смогла принять она только самые необходимые продукты.

Распутывая психологические проблемы отношений с собственными детьми, принявшими в свои юные души все прелести современной обеспеченной жизни с несколькими, не раз поменявшимися за детство, нянями и охранниками, а также и разводом родителей, я познакомился с врачом неслыханной ранее профессии – кинезиологом-психологом.

Уже при первом знакомстве, на предварительной, если можно так сказать, беседе, продлившейся около двух часов, на которую мы пришли с бывшей женой, я никак не мог отделаться от мысли: где заканчивается наука и начинается греховное, по понятиям церкви, знахарство, а то и магия? Судите сами. Врач – миловидная женщина, на вид ближе к пятидесяти годам, с добрыми глазами и нежным врачующим голосом. При этом она попеременно ставила нас перед собой, держала за руки и просила представлять кого-либо из детей. Сама врач в это время задавала себе массу быстрых вопросов касательно конкретного ребенка и находила ответы на них по изменению силы наших рук. При этом очень чётко вырисовывался психологический портрет сына и дочери, во многом совпадающий с нашими представлениями о них. Но выяснились и такие черты характера и привычки, о наличии которых мы могли только догадываться. Постепенно врачу становилось ясно, почему с одним из детей у нас тяжело складываются отношения и, главное, почему уже взрослому ребёнку студенческого возраста при замечательных внешних данных в настоящее время крайне тяжело выстраивать отношения с миром своих сверстников.

После заочного обследования детей был сделан вывод, с которым очень трудно не согласиться: общение с внешним миром восстановится только после того, как отрегулируются отношения проблемного ребёнка с родителями, особенно с папой. Для этого было предложено и нам обоим пройти ряд сеансов – занятий также с кинезиологом-психологом.

Кроме того, врач попросила фотографию нашего ребёнка, чтобы полить над ней воск, почистить поле, а также порекомендовала поставить в трёх храмах свечи за здравие и заказать сорокоусты.

Вот такие неожиданные предварительные рекомендации в начале лечения. Объективность нарисованного заочно-психологического портрета вселяет уверенность и в успешность комплексного, но, к счастью, не фармацевтического лечения.

Как-то, отчаявшись бороться силами официальной медицины с энурезом, повезли сына моего близкого родственника к одному из деревенских знахарей. При этом у нас была информация, что четырнадцатилетнюю дочь наших товарищей он излечил от этой же напасти буквально за один сеанс.

Диагностика и лечение у него были с помощью литья воска над головой в окружении икон и с молитвой. Форма застывшего воска, для всех разная, высвечивала, как он и продемонстрировал на наших отливках, проблемные органы. Затем пациенту предлагалось дорогой скатать воск в шарик и выбросить. Первый раз – в воду, затем – в костёр, а после третьего сеанса – в сторону кладбища. Каждый раз следовало произносить определённые незамысловатые слова. Сумму благодарности, на своё усмотрение, нужно было класть незаметно в укромное место.

После трёх сеансов ребёнку стало намного лучше, но на сто процентов энурез не прошёл.

Спустя несколько лет долечила его за один короткий сеанс приехавшая из Новосибирска женщина, также лекарь-экстрасенс. Она не скрывала свою манипуляцию, жестом, даже не прикасаясь к ребёнку, в районе копчика как бы сделала завод часам или затянула расхлябанную пружину. На этот раз эффект был полный, про беду забыли раз и навсегда.

Интересно, что порекомендовал её знакомый судья, которому она, можно сказать, спасла жизнь. У него, в общем-то спортивного человека, вдруг начались приступы брадикардии, то есть резкое замедление пульса до опасной черты. Он уже не мог обходиться без нашатырного спирта, чтобы предотвращать обмороки. Несколько раз его госпитализировали, но врачи только пожимали плечами. В общем, положение было отчаянное. И здесь его познакомили с приехавшей в Иркутск знахаркой, или экстрасенсом, или доктором нетрадиционной медицины, или просто лекарем – любое название, наверное, будет неточным. Для него же она оказалась в буквальном смысле слова спасительницей.

При первой же встрече она сняла приступ, проведя какие-то мануальные действия с шеей. Оказалось, что, как и во многих случаях при аритмиях, проблема у него была с проводимостью импульсов от головы к сердцу. За несколько сеансов для закрепления эффекта проблема у него была полностью снята! Но, к сожалению, не всем страдающим аритмией она в состоянии быстро помочь. Может быть, причины её разные, а может быть, проблемы в шее требуют очень длительного лечения, да и излечимы, возможно, не все органические поражения.

От нескольких пациентов она при нас отказалась. Один мой приятель только что вышел из больницы после интенсивного лечения сердца. На фоне лекарств она, как оказалось, не берётся лечить. Порекомендовала ему обратиться к ней месяца через два. Отказалась она лечить и инфекцию у другого пациента. За обследование, если не могла помочь, деньги категорически не брала.

Приехала же она в Иркутск в тот раз к конкретной онкологической больной, весьма не бедной, которую успешно лечит от рака третьей степени.

Именно к ней в Новосибирск летал как-то и я, когда нашёл у себя в портфеле специально сделанную для сглаза мумию мышки. Да простят меня отрицающие это явление батюшки. Делают их в Иркутске за немалые деньги явно не очень добрые цыгане. Но как бы то ни было, она безошибочно указала, в каком из двух портфелей находилась мумия, во время снятия сглаза слегка обуглились завязанные на мне белые нитки, а на чистых иглах появились следы как бы от перегрева.

Указала она с полной уверенностью и кто это сделал, порекомендовав относиться всё равно по-православному и ставить свечки за здравие, считая, что такие «доброжелатели» и без того готовят себе дорогу в ад и достойны сожаления.

Знаю, что суетиться подобным образом со сглазом грех. По православным канонам нужно больше молиться и веровать. Но, думаю, если мои действия не приносят никому зла, то и грех невелик.

Эта же «добрая» дама, подложившая мумию, слала, как выяснилось позже с помощью милиции, жуткие угрозы (например, облить лицо серной кислотой) моей молодой, тогда ещё будущей, жене. Сопровождались эти угрозы ещё и страшными фотографиями чьего-то лица после такого зверства. Год назад с этого же компьютера «заботливо» рассылались электронные сообщения всем друзьям моей жены с «разоблачением» её корысти, связанной с моим возрастом. Наши прочные отношения это не разрушило, но нервное напряжение, требующее помощи психолога, вызвало.

Варварство «доброй дамы» тем более странно, что расстались мы много лет назад по её инициативе, когда жертвы её угроз не было на горизонте и в помине, причём личная жизнь у неё все эти годы была, в отличие от меня, прекрасно устроена. Как говорится, креста на ней нет. Но креста нет, действительно, и в прямом смысле, хотя дети, рождённые ею, крещёные. Её действия являются преступлением, вызывающим прямой вред здоровью человека, пусть с ними разбирается суд.

Но оказалось, что открыть уголовное дело не так просто. Угрозы формулировались с учётом возможного разоблачения. Они исходили как бы от третьего лица, а не от автора жутких посланий. Одним словом, нехристь. Помоги ей Господь и Пресвятая Богородица!

О том, что это небезобидные действия, свидетельствует и такой факт.

Признанная экстрасенс в Москве, приехавшая из Таджикистана и практикующая у известного доктора Ведова, диагностировала сглаз, или, по-научному, пробоину в защитном биополе, которое есть у каждого человека. Повреждение это, по её мнению, было настолько серьёзно, что даже опасно для жизни. О том, что это, извиняюсь, не блеф, свидетельствовала не только репутация и безошибочная диагностика прочих проблем, подтверждённых обычными анализами, но и то обстоятельство, что мать Ольги, умеющая видеть проблемы по воску, определила перед поездкой, что сглаз настолько велик, что у неё, увы, не получается восстановить биополе дочери.

Моё биополе во всех случаях было без пробоин. Спасибо, наверное, моей старой матери, а может быть, и ушедшему в иной мир сыну Андрею, который наверняка теперь ангел-хранитель своих близких.

Маминой защите я посвятил такое стихотворение:

Что касается Андрея, то думаю, что один раз младший сын Даниил, когда ему было года три, говорил как бы по его велению. И это было настоящее чудо. Единственный раз в жизни, ставя лечебные иголки в точки кистей рук, я, грешный, согласился на гадание вместе с женой. Мы как раз собирались в по ездку. Ей выпала отличная дорога, а мне – гибель. Мы тут же позвонили и отказались от поездки.

Но чудо ожидало меня дома. Когда я, жутко расстроенный, зашёл в комнату трёхлетнего сына, то он, совершенно не глядя на меня, изрёк: «Сейчас я поймал твою смерть, затолкал её в бочку, бочку бросил в море и утопил». Я застыл, буквально открыв рот и не успев что-то сказать. На мою просьбу повторить сын поглядел на меня с полным недоумением, как будто говорил вовсе не он. Ни до и ни после никакие фрагменты сказанного не всплывали в его речи.

 

Вселенский страх глазами детства

При своём здоровом образе жизни не был бы я, наверное, так глубоко знаком с медициной, если бы не особенности моей детской психики и её влияние на организм ребёнка.

Большим запасом прочности и иммунитетом я не отличался уже в детстве: перенеся кучу инфекционных заболеваний, часто простужался. Большой отпечаток на здоровье наложили и усилия, затраченные для получения Ленинской стипендии и диплома с отличием на машиностроительном факультете в совершенно неорганичном для меня политехническом институте.

Если характерным признаком творческого абстрактного мышления является осознание своего ничтожного и очень короткого по времени места в мироздании, то в этом я преуспел.

Уже с пяти лет мне не раз становилось жутко от панической мысли о том, какие песчинки мы в окружении миллиардов звёзд и пугающей холодной бесконечности, как коротка жизнь и как бескрайня смерть.

Много лет спустя я столкнулся с лучшим, на мой взгляд, стихотворением на эту тему Анатолия Передреева «Бездна». Вот несколько строф из него:

Спасением от этих, не по годам тяжёлых, мыслей была только активная жизнь. Подобно тому, как спрятавшийся ребёнок может ломать ценные вещи или играть со спичками, с угрозой уничтожить всё вокруг, а заодно и себя, так и мне было лучше поменьше оставаться в комнате наедине с самим собой, чтобы не вызывать мыслями стресса и не сломать свой внутренний мир.

К счастью, зимой я ходил в садик, а уже с пяти лет всё лето проводил в окружении природы, а потом и детей в пионерском лагере, где бабушка работала, или, точнее сказать, вкалывала, шеф-поваром.

Правда, первое лето я не был избалован общением, а просидел, играя, в песочнице.

Новая обстановка и песок, дающий огромный простор для детской фантазии, вполне заменяли мне ватагу будущих друзей. Всё лето не было ни скучно, ни страшно. Бабушка осталась довольна. И потом много лет она вспоминала эту счастливую пору.

Запомнилось кроме песочницы и совершенно необъятное футбольное поле, вокруг которого густо росли ярко-жёлтые простенькие цветы, почему-то называемые куриной слепотой. До сих пор помню свой первый, самостоятельно собранный и подаренный бабушке под смех шустрых поварих, букет из этих, как я понял, совершенно не букетных цветов.

Но зато бабочки, взлетающие с них, были неповторимы, и, даря цветы, я представлял и прекрасных бабочек.

Навсегда запомнилось и первое знакомство с лесной дорогой, сплошь усеянной колющими босые ноги шишками, иглами, испещрённой морщинами трещинок и венами корней. И эта картина природы воспринималась мной тоже как вечная, существующая до нас и после.

Песочницу я, конечно, быстро перерос, а любовь к дорогим сердцу лесным и, как выяснилось, лечебным дорогам осталась навсегда.

Может, не случайно так схожи слова «дороги» и «дорогие».

Много позже, не по дорогам, а по поэтическим сборникам, я набрёл на стихотворение Ивана Бунина, которое сразу же раз и навсегда запало в душу:

От тяжёлых мыслей всегда спасала и, к счастью, спасает по сей день высокая активность во всём, и в первую очередь движение. Если на душе или в теле тяжесть, то спасение одно – поход, не помеха даже и ночь.

Собственно, физическая активность и является по жизни главным лекарем. Примером тому служит и отец, и его родной брат. Оба они фанаты пеших прогулок. Отец, гуляючи, перешагнул 90-летний рубеж, поход у него почти каждый день. Правда, последние месяцы уже только с водителем. Брат его, Леонид Яковлевич, в свои 88 лет совершает двух-, трёхчасовые походы один, да ещё четыре раза в неделю парится в бане вот уже лет двадцать пять. Это позволяет ему ещё, как я уже упоминал, работать, ездить по миру и водить машину. Немало душевному здоровью могут способствовать и стихи, показывающие вечную жизнь души и обыденность смерти.

Это несколько строф из стихотворения Владимира Бенедиктова «Переход», а вот – из произведения Бориса Пастернака «В больнице»:

В ясельном возрасте, говорят, я был слаб. Даже свою большеватую для той поры голову долгое время держал неровно. Но уже в садике помню, как соотношение силы и статуса среди сверстников менялось в мою пользу. Соответственно менялась и оценка воспитательницами моего поведения.

Как-то раз отец, привыкший слышать только похвалы в мой адрес, вдруг явился из детского сада разгневанный моим, как выразилась воспитательница, хулиганским поведением. Ох и не любят ни воспитательницы, ни учителя самых активных детей. Тогда я научился хитрить. Нередко в сончас меня, плохо спящего, начали поднимать и заставлять стоять возле своей раскладушки. Мне это надоело, и я придумал трястись, будто на нервной почве. Воспитательницы в панике перестали наказывать: как бы чего не вышло с четырёхлетним ребёнком. На грани такой же нелестной оценки поведения пролетели и все самые незабываемые школьные годы.

Один из родственников года за полтора-два до школы подарил мне маленькие гантели и показал упражнения, которые я делал старательно каждый день. Может быть, благодаря им и природной неугомонности, доставшейся от предков, в первом классе и в уличном окружении друзей-приятелей я оказался практически самым сильным.

И так продолжалось до седьмого класса, пока к нам в класс не свалились на целых два года, как снег на голову, человек восемь второгодников… Вот уж где мне пришлось пройти, пожалуй, самую серьёзную в жизни школу «народной» дипломатии и с ними, и с их дружками – школьными авторитетами.

Сила и характер позволяли мне занимать лидерские позиции и в классе, и в пионерских лагерях. Но в минуты одиночества, например во время засыпания, всё равно периодически накатывала на меня вселенская тоска с липкими мыслями о неминуемости смерти.

Как назло, не добавлял спокойствия и наш дачно-садовый загородный участок в семь соток, купленный, когда мне было семь лет, за семьсот рублей при финансовой помощи, как сейчас помню, папиных родителей. Памятно, что они к тому же своими умными руками, умеющие, в отличие от нас, очень многое, сколотили насыпной домик и поставили печь. Но беда в том, что находился участок не только рядом с прекрасным лесом и озером Каштак (ныне, к слову сказать, слитому, наверно, с целью захватить земли), но и в непосредственной близости от главного городского кладбища. Страшно мучительно было слышать в день по нескольку раз звуки печальной похоронной музыки, тем более что спасительное окружение сверстников в том месте было большой редкостью.

Ох и тяжёлое это было бремя для моей души. Спасала только физическая работа. Это и поливка, естественно, вручную, вёдрами из бочек, и корчевание деревьев. Нравилось мне соревноваться с самим собой, считать вёдра. Помню рекорды – пятьдесят… семьдесят… сто вёдер поливки. Это тонна вытасканной воды в 11–13 лет. Ставя садовые рекорды, я знал, что бабушка обязательно не только сама отметит, но и похвалит перед роднёй. А ещё я представлял, как будет гордиться моим достижением любимая мною тогда девочка.

Впервые романтическое, достаточно яркое чувство завладело моей душой в пять лет, причём влюбился я… во сне. Мне приснилась живущая через несколько дворов от нас белокурая, кудрявая, с огромным бантом на голове и большими голубыми глазами соседская девочка, которая, всегда опрятная, проходила с мамой за ручку мимо нас, чумазых и, извиняюсь, сопливых пацанов.

Я любовался издалека этим ангельским творением и даже не мечтал познакомиться. Она казалась мне пришелицей с другой планеты. Лет в восемь я даже выучил стихотворение Константина Ваншенкина «Мальчишка», представляя её и, конечно, себя:

Такая же «обожательная» любовь на расстоянии повторилась и позже – к девочке старше меня на целых два года. Правда, родилось это чувство уже не во сне, а когда волей случая старшие сёстры с подругами целый день провели на нашей «роскошной» даче, участвуя в моих мальчишеских играх.

По-моему, такая заочная любовь и есть настоящая поэзия души, даже если она не выражена словами. А для меня было важно ещё и то, что она остротой чувств приглушала мою «вселенскую муку», надолго захватывая воображение.

Дачный участок не только натурально подкармливал нашу семью и ближайших родственников, но и был немалым финансовым подспорьем. Помню, например, как в наших владениях чёрная смородина на году третьем-четвёртом вся разом подошла к максимально плодоносному возрасту, измеряемому примерно сорока вёдрами проданной бабушками ягоды. Этих денег, о чудо 50-х годов, хватило, чтобы купить первый и единственный за всё детство мебельный гарнитур, да ещё немецкого производства. Так что кладбищенскую музыку приходилось терпеть.

Ещё тогда, в детстве, начал формулироваться постулат на всю жизнь: «Чем тяжелее на душе, тем легче должны быть ноги. Движение и ещё раз движение – главный лекарь». Тем не менее в институте после второго курса я не только бросил серьёзные занятия спортом (боксом в ту пору), но и вообще мало заботился о движении и здоровом образе жизни, с головой погрузившись в напряжённую учёбу, которая, правда, стала и занавесом, отгораживавшим от чёрных мыслей. Этот единственный период малых физических нагрузок и постоянных недосыпаний жестоко отомстил мне после защиты диплома, когда спасительная завеса рухнула.