В лаборатории детских исследований Техасского университета хранятся контакты тысяч семей, которые дали свое согласие на участие в научных исследованиях. В 2006 году Бриджит Виттруп выбрала из этих контактов около ста белых семей с детьми в возрасте от пяти до семи лет. Виттруп решила исследовать, как обычные детские видеоматериалы с героями, принадлежащими к разным национальностям, оказывают влияние на восприятие детьми различных рас.
В первую очередь Виттруп провела с детьми и родителями тест, оценивающий отношение к разным расам (Racial Attitude Measure). Виттруп задавала детям следующие вопросы:
«Как много в мире хороших белых людей?» и «Как много в мире хороших черных людей?»
Варианты ответа: Почти все, Много, Несколько, Не много, Вообще нет.
В ходе теста описательное прилагательное «хорошие» было заменено на двадцать других: «нечестный», «красивый», «любопытный» или «снобистский». Если ребенок стеснялся ответить, он мог показать пальцем на картинку, которая сопровождала вариант ответа.
Треть семей получила от Виттруп диски с видеоматериалом, рассказывающим о разных культурах. Например, серию «Улицы Сезам» со сценкой о том, как все герои навещают афроамериканскую семью, и мультфильм «Малыш Билл», в котором все жители района собираются вместе и проводят уборку в местном парке. Эти материалы дети должны были просмотреть в течение недели.
Виттруп отнюдь не надеялась на то, что отношение детей к людям разных рас в корне изменится после просмотра пары развлекательных программ. Исследования, проведенные ею до этого, продемонстрировали, что усилия школ по обучению толерантности к разным культурам малоэффективны, поскольку главное сообщение «Мы все друзья» представляется слишком абстрактным для детского восприятия людей с разным цветом кожи.
Однако Виттруп надеялась на откровенный разговор с родителями после просмотра видео. Поэтому второй группе семей Виттруп не просто выдала видеоматериалы, но и попросила родителей использовать их для начала разговора о дружбе между представителями разных рас. Она выдала им список тем, которые надо было поднять в разговоре с детьми. «Я очень надеялась, что все получится», — вспоминает Виттруп, кандидатская диссертация которой зависела от результатов этого эксперимента.
Третьей группе родителей она выдала список вопросов для обсуждения без какого-либо видеоматериала. Родители из третьей группы должны были сами поднимать вопрос расового равноправия в разговорах с детьми на протяжении пяти вечеров. Перед ними стояла непростая задача. Вполне вероятно, что они никогда ранее не разговаривали с детьми на эту тему. Дети вполне могли не знать, к какой расе они принадлежат. Родители должны были сказать приблизительно следующее:
«У некоторых людей другой цвет кожи, чем у нас. Белые, черные и мексиканские дети любят одно и то же, несмотря на то что воспитание у них разное. Они все равно хорошие люди, и с ними можно дружить. Если бы рядом с нами жил ребенок с другим цветом кожи, хотел бы ты с ним подружиться?»
И вот здесь началось самое неожиданное. Пять семей из третьей группы отказались участвовать в исследовании. Две пары родителей открыто объявили Виттруп, что не хотят вести подобные разговоры со своими детьми, потому что не желают акцентировать внимание на цвете своей кожи.
Такое отношение очень удивило ее, потому что все родители прекрасно знали, что участвуют в исследовании отношения детей к разным расам. Тем не менее, как только надо было откровенно говорить о расах, желание участвовать в исследовании испарилось. Родители трех семей отказались объяснить причину отказа участия в исследовании, но Виттруп догадывалась о причинах.
Во время первого интервью с родителями Виттруп уже заметила их нежелание говорить на тему расовых различий. Остин — либеральный город, и большинство родителей положительно относятся к культурному многообразию. Предшествующие опросы показали, что практически никто из белых родителей не обсуждал с детьми вопросы расовых различий. Родители могли произносить общие фразы вроде: «Все люди равны», «Бог создал нас равными» или «Цвет кожи не имеет значения, потому что внутри все мы одинаковы», но они никогда не поднимали вопросы расовых различий.
Казалось, родители хотели, чтобы их дети выросли дальтониками. Но результаты теста шли вразрез с их ожиданиями. На вопрос «Как много в мире плохих белых людей?» дети обычно отвечали «Почти никого». На тот же вопрос относительно черных — «Несколько» или «Много». Участники опроса учились в многонациональных школах. Виттруп прямо спрашивала: «Твоим родителям нравятся черные?» 14 % детей ответили «Нет, мои родители не любят черных», а 38 % сказали «Я не знаю». Родители воспитывали детей в вакууме, свободном от представлений о расах, поэтому детям приходилось самим находить ответы на свои вопросы. Возможно, родителям эти ответы бы не понравились.
Витрупп надеялась, что никто из первых двух групп не откажется от исследования.
После просмотра видеоматериала семьи снова приехали в лабораторию для продолжения теста. Как Виттруп и ожидала, в семьях, где просмотр видеоматериала не сопровождался беседой, результаты теста не изменились, несмотря на то что видеоматериал демонстрировал гармонию между представителями разных рас. Но и во второй группе отношение детей к разным расам осталось прежним. Казалось, что исследование было совершенно бесполезным. Виттруп почувствовала, что ее научная карьера может закончиться, так и не начавшись. Она мечтала, что о результатах ее работы напишет какой-нибудь крупный научный журнал, но в свете последних событий понимала, что даже защита диссертации оказывается под вопросом. Виттруп попросила совета у научных руководителей и в конце концов дошла до Биглер. «Неважно, получилось у тебя исследование или нет, результаты должны тебе хоть что-то показать», — сказала ей Биглер. Виттруп принялась вычитывать записи, которые делали родители в ходе исследования, и нашла серьезное упущение. Когда она выдала родителям список вопросов, которые те должны были обсудить со своими детьми, то попросила отмечать, насколько продуктивным было обсуждение. Но, может быть, родители просто озвучили вопрос? Объяснили ли они ребенку, что именно имеется в виду? Привело ли все это к продуктивной дискуссии?
Выяснилось, что практически все родители коротко и мимоходом задали вопросы из списка. Многие вообще не обсуждали расовый вопрос, моментально скатившись до банальных утверждений из серии «Все люди равны». Только в шести семьях, участвовавших в исследовании, открыто говорили о дружбе между представителями разных рас. И в этих семьях результаты второго теста значительно улучшились.
Виттруп успешно защитила диссертацию и сейчас занимает должность доцента в Техасском женском университете в Далласе. Вспоминая это исследование, она говорит, что родители были поставлены в очень сложную ситуацию: «Многие подошли ко мне после окончания исследования и признались: они не понимали, что надо говорить детям. Они не хотели, чтобы дети что-то не так поняли и начали это повторять».
Все мы хотим, чтобы наших детей не пугали различия между людьми разных национальностей и чтобы они могли хорошо общаться с любым человеком. Будет ли лучше для них, если мы станем акцентировать внимание на национальности?
Без всякого сомнения, избрание Барака Обамы на пост президента США стало началом новой эры в отношениях между расами, но тем не менее не пролило свет на то, что рассказывать детям об этом. Более того, наличие чернокожего президента только обострило вопрос. Многие родители говорили о том, что любой человек вне зависимости от цвета кожи может стать достойным почитания лидером, другом или любимым. Но часть родителей считает, что лучше будет вовсе не упоминать расовую принадлежность президента — ведь, что ни говори, все это неизбежно наведет ребенка на размышления об отношении между расами. Такие родители боятся того, что даже положительный комментарий («Прекрасно, что черный может стать президентом») поможет ребенку увидеть различия между членами общества. Они считают, что дети лучше всего учатся на примерах — если ребенок что-то наблюдает, то считает это нормальным. Значит, хотя бы в период формирования личности надо дать ребенку возможность не думать о цвете кожи.
В 2007 году в журнале Journal of Marriage and Family писали, что 45 % из 17 000 семей с детьми детсадовского возраста практически никогда не обсуждали с малышами вопросы национальности и расы. В небелых семьях эти вопросы обсуждают в среднем в три раза чаще, чем в белых. 75 % белых семей никогда или практически никогда не говорят о расе и национальности.
На протяжении десятилетий мы предполагали, что дети замечают расовую принадлежность только тогда, когда общество расскажет им о ней. Такого подхода придерживались и в научных кругах. Считалось, что принадлежность к расе — вопрос исключительно социальный, следовательно, лучше оставить его социологам и демографам. В последнее время все больше и больше специалистов, занимающихся вопросами детского воспитания и развития, начали оспаривать эту точку зрения. Они говорят, что дети замечают расовые различия точно так же, как видят разницу между розовым и синим цветами, которые предпочитают соответственно девочки и мальчики. Однако получается, что «черный» и «белый» — это загадка, разгадать которую они должны самостоятельно.
* * *
Если границы внутри группы четко обозначены и понятны, дети легко развивают чувство предпочтения своей группы. Биглер провела эксперимент в трех детсадовских группах детей четырех-пяти лет. В начале эксперимента детей построили, после чего половине из них выдали красные футболки, а половине — синие. После этого воспитатели больше не упоминали цвета маек и не группировали детей на основе этого различия. Биглер хотела узнать, что произойдет, когда дети сами поймут эти различия. Поведение детей не изменилось, никакой сегрегации не наблюдалось, и малыши продолжали играть друг с другом во время перемен, как и раньше. Но если их спрашивали о том, какая команда выиграет состязание или членом какой команды быть лучше, они неизменно выбирали цвет собственной майки. Биглер писала: «„Красные“ не выказывали негативных чувств по отношению к „синим“. Отношение было следующим: „Синие — отличные ребята, но не такие отличные, как мы“. Если кого-либо из „красных“ спрашивали о том, сколько хороших „красных“ есть в группе, ответ был: „Все хорошие“. Если спрашивали: „А сколько хороших у `синих`?“ — ответ был: „Несколько“. Некоторые „синие“ были плохими, некоторые глупыми, но только „синие“, а не „красные“».
Проведенный Биглер эксперимент демонстрирует: дети используют любые предложенные им критерии для создания групп. Следовательно, можно сделать вывод: вопрос расы становится актуальным только тогда, когда мы сами его поднимаем. Так почему же Биглер считает, что трехлетним детям необходимо объяснять, что такое раса?
Причина в следующем: развитие детей по определению предполагает создание предпочтений внутри своей группы. Критерии выбора дети определяют сами. Они с самого раннего возраста «раскладывают все по полочкам» — от еды и игрушек до людей. Только с годами появляется когнитивная способность использовать более одного признака при создании категории. Пока дети маленькие, они пользуются наиболее очевидным признаком.
Биглер считает, что ребенку больше всего нравится тот, кто больше всего напоминает ему самого себя. Ребенок раздувает существующее сходство и считает, что все то, что нравится ему, нравится и похожему на него ребенку. Следовательно, все то, что ребенку не нравится, свойственно тем, кто непохож. Спонтанная склонность к предположению о том, что твоей группе свойственны общие характеристики — будь то ум или «хорошесть» ее членов, — называется эссенциализмом. Дети всегда считают, что группы складываются не просто так, а по определенным причинам.
Мы можем сколько угодно думать, что создаем для наших детей монохромную среду без расовых различий, однако цвет кожи, волос или вес — такие же очевидные отличия, как и пол ребенка. Нам даже не надо вешать на эти понятия ярлыки, и без них все ясно. Даже если преподаватели и родители никогда не будут упоминать понятие «расы», дети будут использовать критерий цвета собственной кожи точно так же, как цвет маек.
В последнее десятилетие психологи, занимающиеся детским развитием, начали несколько крупных долгосрочных исследований, которые должны ответить на вопрос, когда именно в ребенке развивается предвзятость или склонность к чему-либо. Считается, что чем раньше склонность проявляется, тем больше вероятность того, что ею управляет процесс естественного развития.
Будучи профессором Колорадского университета, Филлис Кац провела одно из таких исследований, отслеживая в течение первых шести лет сто черных и сто белых детей. За этот период она девять раз провела ряд тестов с родителями и их детьми. Первый тест был проведен, когда малышам было всего полгода.
Как можно тестировать шестимесячного младенца? На самом деле это довольно распространенная процедура, часто используемая в исследовании развития детей. Младенцу показывают фотографии лиц и отмечают, как долго он смотрит на каждую из фотографий. Если ребенок фокусируется на фотографии дольше среднего, значит, она кажется ему необычной и его ум пытается с этим разобраться. Следовательно, фотографии знакомых лиц ребенок просматривает быстрее. Дети значительно дольше смотрят на фотографии людей другой расы. В данном случае раса не имеет никакого значения, просто детский ум замечает отличающийся от собственного цвет кожи и пытается понять, что все это значит.
Когда детям исполнилось три года, Кац показала им фотографии детей и спросила, с кем из них ребенок хотел бы дружить. 86 % белых детей выбрали фотографии белых детей. Когда детям исполнилось шесть, Кац выдала им рисунки с изображениями людей и попросила разложить в две стопки по любому критерию. Только 16 % детей использовали в качестве критерия отбора пол. Еще 16 % применили другие критерии — возраст или настроение изображенных на картинке людей. Однако 68 % детей без подсказки разложили картинки по критерию расовой принадлежности.
В выводах по результатам этого исследования Кац писала: «Можно утверждать, что ни на одном из этапов исследования дети не показали, что они слепы к различиям в цвете кожи (то есть находятся в ситуации, идеализированной Руссо), чего могли бы ожидать многие взрослые».
Кац подчеркивает, что в то самое время, когда мы считаем совершенно излишним разговаривать с детьми о расовой принадлежности, детский ум создает свои первые впечатления и делает первые выводы по этому вопросу.
Существует несколько исследований, указывающих на существование определенных «окон возможностей» в развитии (периодов, во время которых отношение детей легче всего поддается изменению). Во время одного из подобных экспериментов учителя разделили детей на группы, состоящие из представителей разных рас, по шесть человек в каждой. Дважды в неделю на протяжении восьми недель в этих группах проводились занятия. Каждый ребенок должен был выучить часть урока и поделиться своими знаниями с остальными членами группы. За работу всей группе ставилась одна коллективная оценка. Ученые наблюдали, как дети играли на площадке после занятий, и отслеживали изменение количества контактов между детьми разных рас. Они отмечали, когда один ребенок играл с другим, а также фиксировали расовую принадлежность товарища по играм. Подобный подход дает прекрасные результаты у первоклассников. Участие в группах со смешанным расовым составом значительно увеличило количество случаев совместной игры детей разных рас. Однако такой подход не дал никаких результатов на учениках третьего класса. Это может объясняться тем, что к третьему классу, когда родители начинают думать, что с детьми можно разговаривать на темы расовых различий, «окно возможностей» в развитии закрывается.
* * *
У современных родителей существует одно глубокое убеждение. Мы с Эшли назвали его «теорией разнообразной окружающей среды». Суть этой теории в том, что если ребенок часто вступает в контакт с представителями других рас и культур, окружающая среда сама сообщает все, что ему стоит знать. Таким образом, не стоит поднимать разговор о расах. Поместите ребенка в среду, в которой живут представители разных рас, и он будет думать, что это естественное положение вещей.
Мне знакома эта логика. Исходя из нее, мы с женой воспитывали нашего сына Люка. Когда ему было четыре месяца, мы записали его в подготовительную школу, одним из преимуществ которой был мультикультурализм. В течение нескольких лет Люк ни в школе, ни дома не упоминал о цвете кожи людей. Мы тоже ни разу не подняли эту тему. Казалось, что все идет просто идеально. Но вот за два месяца до дня рождения Люка настал День Мартина Лютера Кинга-младшего. Это была пятница. Люк вышел из класса и начал показывать на людей пальцем, гордо сообщая: «Вот этот человек происходит из Африки. И вот этот человек тоже из Африки!» Он говорил так громко, что я почувствовал себя неловко. В этот день его научили различать людей по цвету кожи, и он был очень горд этим. Он неустанно повторял: «Люди с коричневым цветом кожи — выходцы из Африки». Он еще не знал правильного названия рас, не понимал слово «черный», а белых называл «теми, у кого бело-розовая кожа». Потом Люк перечислил по именам всех черных учеников из своего класса. Их оказалась добрая половина от общего количества.
Я чувствовал себя неловко. Меня не предупредили о том, что в этот день планируется урок о мультикультурализме. Впрочем, азарт Люка говорил сам за себя. Было совершенно ясно, что он уже долго размышлял на эту тему и теперь был рад тому, что ему наконец сказали ответ. Цвет кожи передается от наших предков.
На протяжении следующего года мы слышали разговоры Люка с его белыми друзьями о цвете их кожи. Они еще не до конца освоили понятие «белый», поэтому использовали выражение «люди с цветом кожи, как у нас». У них начало формироваться новое представление о «нас» относительно «их». Дети пребывали в поисках собственной индивидуальности и обратили внимание на цвет кожи. Вскоре я услышал, как один белый мальчик говорил Люку: «Родителям не нравится, что мы говорим о цвете кожи, поэтому надо быть внимательней, чтобы они этих разговоров не услышали».
Тем не менее однажды Люк поднял в разговоре с нами щекотливый вопрос. Мы смотрели баскетбольный матч, и он сказал, приложив палец к экрану телевизора: «Мне нравится этот игрок, — и добавил: — С цветом кожи, как у нас». Я начал подробно расспрашивать его и понял, в чем дело. Наш сын осознал, что у него русые кудрявые волосы. Они как небо и земля отличались от причесок черных. Тот, на кого сын показал пальцем, оказался латвийским баскетболистом, игравшим за команду Golden State Warriors, с цветом волос как у Люка. По логике сына, за такого игрока и надо «болеть». Наш сын находился в поисках собственной индивидуальности и примера для подражания. Не точные броски и умение хорошо играть в защите, а раса и прическа представлялись ему понятной частью его собственного «я».
Я прямо сказал ему, что неправильно выбирать друга или фаворита по цвету кожи и волос. Я пояснил, что мы могли бы не приобрести хороших друзей, если бы выбирали их по цвету кожи. Люк меня понял и запомнил этот урок. Теперь он говорит о равноправии и том, что дискриминация — это плохо.
Должен признаться, что мне было непросто понять изначальную логику рассуждений сына. Мне всегда казалось, что расистские идеи прививаются обществом и воспитанием. Если ребенок растет в мире без расизма, откуда в нем появляются расистские тенденции? Почему окружающая среда, которой мы так гордились, перестала на него воздействовать?
«Теория разнообразной окружающей среды» лежит в основе десегрегации современной школы. Как, возможно, большинство людей, я предполагал, что после тридцати лет десегрегации наверняка скопилось достаточно научных исследований, доказывающих работу этой теории. Поэтому мы с Эшли решили пообщаться с учеными, проводившими эти исследования.
Гари Орфилд возглавляет научный центр «Проект гражданских прав», который долгое время находился в Гарвардском университете, а сейчас переехал в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Летом 2007 году Орфилд и десять крупнейших ученых написали экспертное заключение в Верховный суд США в поддержку десегрегации школ в Луисвилле и Сиэтле. Орфильд составил 86-страничный документ, отправил его всем известным ему социологам и получил 553 подписи. Ни одна адвокатская контора не имела никакого отношения к созданию этого документа, чему Орфильд был очень рад — это доказывает, что мнение ученых является непредвзятым и честным. «Это был настоящий глас социологии», — вспоминает он. Однако Орфильд ощутил некоторое разочарование и даже гнев. Он понимал, что научные обоснования «оказались не совсем тем, что нам было нужно». Несмотря на то что в его распоряжении была по меньшей мере тысяча исследований о последствиях десегрегации, он «был удивлен, что ни одно из них не оказалось долгосрочным. Исследования указывали на большое значение десегрегации, но на практике надо было все делать правильно». Просто записать детей разных национальностей в одну школу — путь не совсем правильный, потому что они могут сгруппироваться по расовому признаку внутри школьных стен. Орфильд сожалел о недостаточном финансировании просвещения учителей. Он вспоминает, что, просматривая научные доказательства, «сожалел о том, что так мало средств было вложено в исследование преимуществ интеграции». Недостаток аргументов заметен даже по самому тексту экспертной оценки. Как известно, ученые не любят говорить больше, чем они в состоянии доказать. Поэтому для описания преимуществ десегрегации использованы такие обороты, как «может привести» и «может улучшить». «Одна лишь интеграция школ не является решением всех вопросов», — предупреждают ученые.
Биглер активно участвовала в описании экспертной оценки. Она говорит откровеннее, чем Орфильд: «Я была очень разочарована количеством доказательств, представленных социальными психологами. Если ребенок ходит в школу, где учатся дети разных национальностей, он имеет одинаковые шансы как забыть о стереотипах, так и впитать их».
Подобное утверждение звучит почти как анафема. Однако Биглер — горячий сторонник десегрегации школ. «Увеличение социальной сегрегации было бы шагом назад», — считает она. Тем не менее родители должны понимать, что факт посещения их ребенком многонациональной школы не может гарантировать, что у него сложится более толерантное отношение к другим национальностям, чем если бы он ходил в мононациональную школу.
Бороться с расовой дискриминацией сложнее всего. Томас Петтигрю из Калифорнийского университета в Санта-Круз проанализировал более 500 исследований, демонстрирующих, как контакт с представителями разных групп и слоев населения способствует уменьшению дискриминации. Положительные результаты касались дискриминации инвалидов, престарелых и геев, а отнюдь не представителей определенных рас. Исследования в других странах показывают, что можно успешно бороться с расовой дискриминацией, например снизить напряженность в отношениях евреев и палестинцев или белых и черных жителей ЮАР. Но если говорить о расовой дискриминации в США, исследования показывают, что скромного прогресса в этом вопросе можно добиться только среди студентов колледжей. В средней школе и старших классах — совсем другая история.
Недавно «Проект гражданских прав» изучал учеников младших классов в шести школьных районах страны. В это исследование попал Луисвилль, в котором, судя по всему, процесс десегрегации дал желаемые результаты. Опрос показал, что более 80 % учеников младших классов всех рас считают, что учеба в школе помогла им ладить с представителями других рас и этнических групп. Более 85 % учеников также считают, что мультикультурность в классах подготовила их к работе с представителями других рас и этнических групп. Город Линн также считают одним из лучших примеров школьной десегрегации. На вопрос о том, хотят ли ученики в будущем жить в районах со смешанным населением, 70 % небелых учащихся младших классов ответили положительно. Правда, на тот же вопрос положительно ответили всего 35 % белых учеников.
Заслуженный профессор университета Нью-Мексико Уолтер Стефан на протяжении всей жизни изучал отношение учеников к другим расам на следующий год после того, как в их школе прошел процесс десегрегации. Стефан установил, что отношение белых к черным улучшилось в 16 % школ. В 36 % школ ученики не отметили никакой разницы. В 48 % школ отношение белых учеников к черным ухудшилось. Заметим, что сам Стефан не сторонник сегрегации. К сожалению, сами по себе мультирасовые школы не приводят к укреплению дружбы между представителями разных рас. Как раз наоборот.
Джеймс Муди из университета Дюка специализируется на вопросе создания и поддержания подростками социальных связей. Муди проанализировал информацию опроса 90 000 подростков из 112 школ по всей стране. В ходе опроса учеников попросили назвать по пять самых близких друзей мужского и женского пола. Муди учитывал расовую принадлежность отвечающего и его друзей, потом сравнил количество друзей другой расы у каждого ученика с общим показателем соотношения учеников разных рас в данной школе.
Он пришел к выводу о том, что чем больше культурное разнообразие школы, тем больше ее ученики сегрегируют сами себя по расовому и национальному признаку. Следовательно, вероятность дружбы между представителями разных рас падает.
В результате в младших и средних классах школ со смешанным национальным составом учеников наблюдаются две разнонаправленные тенденции. Во-первых, у многих учащихся есть друг иной расы. Это радует. Во-вторых, дети чаще общаются с представителями своей расы. И это трагично. По мере увеличения культурного многообразия внутри школы вторая тенденция становится сильнее. Ребенок видит все больше и больше групп учащихся, в которые он не может попасть в силу расового происхождения, все больше столов в столовой, за которые он ни за что не сядет, и все больше невидимых границ, которые не стоит переходить. Это очевидный факт даже для тех, у кого есть друзья другой расы.
Совершенно справедливо то, что если у одного ребенка есть общие черты с ровесником другой расы, вероятность того, что они подружатся, увеличивается. Любопытно, что Муди об этом не забыл. Он учитывал статистику успеваемости, спортивных и дополнительных занятий и другие условия, способствующие процессу сегрегации и десегрегации внутри каждой конкретной школы. В результате Муди пришел к выводу о том, что мультикультурность школы приводит к большей сегрегации учащихся. Группа ученых из университета Северной Каролины провела независимое исследование подростковой дружбы, подтвердившее правильность выводов Муди. Исследователи пишут: «Многонациональные школы предоставляют детям разных рас больше возможностей для контакта, и, следовательно, там есть бо́льшая вероятность появления межрасовых пар „потенциальных“ друзей». Однако «по мере возрастания мультикультурализма в школе межрасовых пар друзей становится все меньше».
Рост возможностей для общения превращается в рост возможности отвергнуть представителя другой расы. Именно это и происходит.
Брендеша Тайнс из университета Иллинойса отмечает: «В начальных школах, в старших классах и колледжах по всей стране идет новая волна сегрегации… Какой бы мультикультуральной школа ни была, контакты между представителями разных рас вне урока минимальны. Желание общаться внутри собственной этнической группы препятствует общению между разными группами».
Вероятность того, что белый старшеклассник будет дружить с соучеником другой расы, равна 8 %. (Это верно и для «не самых лучших» друзей.) У их черных ровесников ситуация не намного лучше — 85 % их лучших друзей тоже черные. Друзья, относящиеся к разным расам, чаще всего имеют один, а не несколько общих интересов. По мере роста детей и перехода из средней школы в старшие классы они чаще всего расстаются.
Возможно, благодаря тому, что поколение современных детей растет в условиях мультикультурализма, наши дети научатся находить общий язык с детьми других рас. Однако многочисленные исследования свидетельствуют, что это скорее фантазия, чем реальность.
А если бы сами родители не молчали, а учили детей десегрегации, может быть, наши успехи на этом поприще были бы гораздо убедительнее?
* * *
В самом деле, разве так сложно разговаривать с малышами о расовых различиях? Филлис Кац упоминала, что родители свободно обсуждают с детьми вопросы пола и успешно борются с гендерными стереотипами. Можно взять эту схему как пример для разговора о расах. Если мы говорим дочерям: «Мамы тоже могут быть докторами, как и папы», что мешает нам сказать, что у докторов может быть разный цвет кожи? Это совсем не сложно. Вопрос только в том, как часто мы будем это повторять. Одернуть ребенка, когда он сделает некорректное замечание, — инстинктивное, но не вполне верное решение. Детский ум склонен обобщать и создавать правила на основе наблюдений. Иногда они вгоняют вас в краску замечаниями вроде «Только черные завтракают в школе, потому что они бедные» или «Ты белый, ты не можешь играть в баскетбол. Играй в бейсбол». Но если вы попросту заткнете им рот, они решат, что это запретная тема. Обсуждение расовых проблем станет еще сложнее.
Выводы, которые порой делают малыши, способны поставить в тупик даже видавших виды родителей. Дети не впитывают знания пассивно, они формулируют концепции. Биглер знает немало примеров, когда дети искажают свои воспоминания и факты, чтобы они поместились в созданные ими конструкции. Стремление детского ума создать идеальные категории достигает максимума к семи годам, поэтому второклассник может больше искажать факты для подтверждения своих умозрительных категорий, чем детсадовец. Родителям может показаться, что с возрастом ребенок начинает хуже понимать окружающий мир. Чтобы разговоры о расовых различиях не прошли даром, ученые советуют использовать предельно ясные формулировки, говорить на понятном ребенку языке. Моя приятельница неоднократно повторяла своему пятилетнему сыну: «Не забывай, все мы равны». Ей казалось, что он все понял. Через семь месяцев сын решил уточнить: «Мам, а что такое „равны“?»
В ходе другого исследования дети читали короткие биографии известных афроамериканцев. Например, Джеки Робинсона, который «был первым чернокожим игроком, попавшим в большой бейсбол». Половина класса прочитала только это, а половина — еще пять предложений о том, как раньше Робинсон играл в бейсбольной лиге для черных и как белые болельщики осыпали его насмешками и издевательствами после того, как он вышел играть на поле с белыми игроками.
После двухнедельного курса историй дети прошли тест на расовую толерантность. Белые дети, прочитавшие полную версию, значительно лучше стали относиться к черным, чем ученики, читавшие краткие биографии. Откровенность работает.
«Ученики почувствовали себя виноватыми, — добавляет Биглер. — Это немного пошатнуло стереотипное представление о том, какие белые герои».
Однако Биглер сознательно не хочет делать из истории с Джеки Робинсоном и иже с ним далеко идущие выводы. Она говорит, что оперировать историческими примерами дискриминации несложно. «Если бы мы зачитали ученикам примеры дискриминации из современных газет, то белые, скорее всего, стали бы защищаться, а черные бы обозлились на белых».
Эприл Хэррис-Бритт, клинический психолог, профессор университета Северной Каролины в Чэпел-Хилл, изучает, как родители из среды нацменьшинств помогают своим детям с раннего возраста развивать чувство расовой индивидуальности. Рано или поздно они сообщают своим чадам: в мире существует дискриминация, не позволяйте ей помешать вам. Такие разговоры начинают не дети, а родители, в очередной раз столкнувшись с проявлением дискриминации и решив, что настало время подготовить к ней отпрысков. Помогает ли это детям? Хэррис-Бритт считает, что в определенной степени подготовка к предвзятому отношению полезна и даже необходима — 94 % опрошенных восьмиклассников-афроамериканцев признавались, что подвергались дискриминации за последние три месяца. Однако если предупреждать детей о возможной предвзятости слишком часто, то они в меньшей степени будут связывать собственный успех с затраченными усилиями, а в неудачах будут чаще винить «предвзятых» учителей.
Хэррис-Бритт предупреждает, что частые предупреждения о дискриминации в будущем могут дать такой же негативный эффект, как и сама дискриминация. «Если концентрироваться только на этом, дети подумают, что мир настроен к ним враждебно, что их не ценят».
Нацменьшинства не только готовят своих детей к тому, что к ним будут предвзято относиться. Как пишет Хэррис-Бритт, с самых ранних лет детей учат гордиться своей этнической историей. Исследователь считает, что это положительно влияет на самосознание и уверенность детей. Результаты одного исследования показали, что черные дети, знакомые с понятием этнической гордости, лучше успевают в школе и считают, что их успех — плод их труда и способностей. Остается насущный вопрос, который тем не менее мало кто решается задать: если «черная гордость» полезна для черных детей, что делать белым? Страшно представить, что будет, если дети начнут гордиться тем, что они белые. Однако многие ученые считают, что детский мозг именно так и мыслит. Если дети нацменьшинств знают, что принадлежат к менее обеспеченной и менее статусной группе, то большинство белых детей считает, что принадлежит к расе, наделенной богатством и властью. Это дает им определенную уверенность и чувство безопасности. Поэтому посыл гордости был бы как минимум излишним, если не сказать ужасным.
При разговоре с подростками стоит учитывать, что отчасти тенденция к созданию — результат американской культуры. В Америке индивидуальность приветствуется. Дети свободно и открыто говорят о том, что им нравится или не нравится, это и определяет их личность и самоощущение. Дети учатся замечать разницу. Уникальная индивидуальность — это долгосрочная цель, а в средней школе поиск себя ограничивается присоединением к определенным подгруппам или их созданием. Ирония судьбы — чем больше в культуре делается упор на индивидуальность, тем больше групп и подгрупп учеников образуется в средней школе. В Японии, например, больше ценят социальную гармонию, а не индивидуализм, поэтому детям не рекомендуют во всеуслышание заявлять о том, что им нравится или не нравится. Значит, в японских школах тенденция к созданию групп развита в меньшей степени.
Группа дает подросткам ощущение безопасности и принадлежности. Нравится нам это или нет, но это естественный период развития, через который проходят все дети. Ученые из Мичиганского университета провели исследование, насколько сильным является желание входить в состав группы и как сильно оно влияет на подростка.
Исследователи провели индивидуальные интервью со ста черными школьниками-подростками из Детройта. Участника просили оценить цвет своей кожи и сказать, насколько темным он его считает. Потом спрашивали, насколько уверенно он чувствует себя в кругу знакомых и в школе. Школы предоставили исследователям средние оценки участвовавших в опросе подростков.
Мальчики, считавшие себя темнокожими, имели наивысший средний балл. Именно у них был самый высокий рейтинг социального признания. У мальчиков с более светлым цветом кожи статус и оценки были ниже.
После этого исследователи повторили тест на учащихся латиноамериканской наружности.
Итоговый вывод гласил: если учащийся из нацменьшинств получает хорошие оценки, ему могут сказать, что он «ведет себя как белый». Подростки, вид которых не оставляет никакого сомнения в их расовой принадлежности, в большей степени уверены в себе и в своей принадлежности к этнической группе, поэтому они могут позволить себе нарушать правила группы. Но статус черных с более светлой кожей и испаноязычных учеников в своей собственной группе более зыбок. Поэтому последние ведут себя в соответствии со сложившимся имиджем своей группы (включая его негативные черты), чтобы закрепить свой статус внутри нее.
* * *
На протяжении этого исследования мы неоднократно слышали от родителей и учителей, как сложно говорить с детьми о расах. Некоторым пришлось обсуждать этот вопрос после того, как ребенок сделал на людях некорректный комментарий. Некоторым — потому, что ребенок родился в смешанном браке или был усыновлен за рубежом. Остальные просто помогали детям адаптироваться в многонациональной среде и только думали о том, когда же лучше всего поднять эту тему.
Больше всего нас тронула история, произошедшая в небольшом городке в сельской местности в штате Огайо. Две учительницы первого класса Джой Боуман и Анжела Джонсон разрешили профессору Джин Копенхавер-Джонсон из университета Огайо наблюдать их первоклашек в течение года. Всего в классе было 33 человека, две трети из них называли себя белыми или даже хилбилли, остальные — черными или метисами.
В декабре, через месяц после начала проекта, учительницы решили прочитать детям книгу «Ночь перед Рождеством».
Первоклассники сидели на ковре в украшенной по-новогоднему комнате и ждали, когда Джонсон начнет чтение. Когда учительница дошла до момента, когда семья ждет появления Санта-Клауса, некоторые дети принялись возбужденно обсуждать, как в их собственных семьях будут украшать дом и чего лично они ожидают от появления Санты. Однако некоторые дети были удивлены сюжетом. Дело в том, что в версии Мелоди Розалес героями книжки стала семья чернокожих.
Учительница дочитала до момента, когда семья слышит шум на крыше. Дети придвинулись поближе, чтобы посмотреть на изображение Санты и его саней, учительница перевернула страницу, и… все увидели, что Санта оказался чернокожим.
«Да он же черный!» — воскликнула одна белая девочка. Ее поддержал мальчик: «Я думал, что Санта белый!» И все принялись обсуждать этот неожиданный поворот событий.
Детям было по шесть-семь лет, и все они безоговорочно верили в существование Санты. И неожиданно относительно Санты возникли сомнения. Неужели Санта черный? Как такое возможно?
Черным детям это понравилось, а остальные не знали, что и думать. Некоторые белые школьники просто не поверили в это — Санта не может быть черным. Но даже девочка, громче всех утверждавшая, что Санта должен быть белым, не исключала возможности, что черный Санта станет помогать белому Санте, если последний, например, заболеет. Она дослушала рассказ до конца и даже кричала вместе с черным Сантой: «Счастливого Рождества! Сладких снов!» Другая белая девочка сперва наотрез отказывалась признать черного Санту, но потом согласилась, что он может быть «помощником белого Санты». После окончания чтения она спрашивала учительницу о том, может ли черный Санта оказаться братом белого. Девочка верила, что лично ей подарки приносит белый Санта. Однако тот факт, что к концу чтения она был готова признать существование черного Санты, свидетельствует: она была готова изменить свое мнение и изменила его.
Через неделю после этих событий Копенхавер-Джонсон вернулась в школу и наблюдала продолжение истории. Урок на сей раз вела другая учительница. Несколько малышей высказали мнение о том, что Санта, возможно, «мулат, что-то среднее между белым и черным», или, может быть, индеец. Один мальчик выдвинул следующую теорию: черный и белый Санты — друзья и по очереди развозят подарки детям. Тут Боуман совершила большую ошибку, сказав, что лично она никогда не видела Санту. Дети тут же ее поправили, сообщив, что Санту можно легко увидеть в торговом центре. Впрочем, такое уточнение ситуацию с черным Сантой никак не прояснило.
Так или иначе, споры о двух Сантах продолжались еще неделю, до рождественского утренника, на котором должен был появиться Санта. Все первоклассники были уверены, что этот Санта — самый настоящий.
Пришло время утренника, и все увидели живого Санту. Он оказался черным, как на картинке в книжке.
Черные дети были в восторге, потому что своими глазами увидели доказательство существования черного Санты. Некоторые белые малыши заявили, что черный Санта слишком худой, следовательно, настоящий Санта — белый толстяк в Кеймарте. Одна из белых девочек сказала, что, увидев Санту своими глазами, поняла, что он коричневый.
Эмми, одна из белых сторонниц гипотезы, что Санта на самом деле мулат, отказалась от нее, увидев черного Санту. Впрочем, она тут же высказала предположение о том, что черный Санта разносит подарки черным детям, а белый — белым. Один из черных ребятишек задался вопросом о том, разносит ли черный Санта подарки белым детям или передает их письма с пожеланиями белому Санте, который где-то прячется.
Другой чернокожий ребенок, Брент, сомневался. Ему очень хотелось, чтобы черный Санта был настоящим, но он не был абсолютно в этом уверен. Поэтому он вступил с черным Сантой в спор: «Черного Санты не существует!» Санта ответил: «Сынок, а я какого цвета?» — «Ты черный, но кто знает, какого ты цвета под носками!» Санта задрал штанину и приспустил носок. «Смотри».
Это Брента убедило. «Это настоящий черный Санта, — закричал он. — У него черная кожа и черные сапоги, как у белого Санты!»
Книжки с картинками о черном Санте оказалось недостаточно для того, чтобы полностью изменить расовые представления малышей. Стереотипы никуда не исчезли. Даже черные первоклассники, которым так понравился черный Санта, чуть позже нарисовали его стариком с такой же белой кожей, как и его борода. Тем не менее шок, вызванный книгой, послужил толчком к новому для всех разговору о расах. Вопросы, поднятые этой рождественской историей, обсуждались в течение всего года. А к концу его учителя уже использовали на уроках книги, в которых рассказывалось о расизме. Черные и белые ученики вместе работали над проектом книги о Мартине Лютере Кинге-младшем. А когда они вместе читали книгу о борьбе за гражданские права черных в середине XIX века, и черные, и белые дети заметили, что в этой истории белые люди напрочь отсутствуют. Все глубоко задумались и в итоге решили, что историю обеих рас им придется делать вместе.