19 февраля 1940 года

Много воды опять утекло. Ушел старый год. Я успел смотаться в Арктику к «Седову», вернуться, начать работать, а дневник все лежит.

Ну, эту воду надо будет потом восполнить, а пока запишу только сегодняшний день.

Утром, когда я еще спал, позвонил Папанин из Архангельска.

— Здравствуй, Лазурька!

— Здравствуй!

— Ну как дела с писаниной?

— Никак. Плохо идет дело.

— Почему?

— Материала мало.

— А ты папку с приказами у Фирсова взял?

— Да. А что там есть?

— А, может, тебе сюда подъехать? И материал для «Правды» подберешь, и с книжкой посидим? А? Ну я тебе еще буду звонить. А насчет списка не беспокойся. Я сказал — будешь, значит — будешь.

— Звони.

Днем занимался подготовкой юбилейного номера (день Красной Армии), говорил с зашедшим Ардаматским, доделывал передовку «Сталинские стипендии в ВУЗах».

Вечером позвонил Коккинаки. Подошла Валентина Андреевна.

— Вовка, иди, тебя Лазарь зовет.

— Не пойду. Спроси — что хочет?

— Позовите, по делу.

Басит:

— Ну что?

— Ты давно знатный стал?

— Нет, я не потому. Партнера нет, так я думаю: может, если не подойду, так ты приедешь? А, езжай! Зина дома?

— Я из редакции. Володя, надо статью к 50-тилетию Молотова о встречах.

— Неужели он такой молодой?

— Да вот, так получилось.

— Ну, приезжай.

— Со стенографисткой?

— Нет, один.

— Я голодный.

— Наскребем.

Приехал. Вал. Андреевна вышивает скатерть. Володька листает книжку «Торговцы смертью» (о пушечных королях запада — «Забавно, не читал?»). Сидит в кожаной блузе, кожаных штанах, черных унтах.

— Летал сегодня, что-то ты усталый?

— Нет, погода плохая, да и заседаловка заела. Вчера погодка лучше была.

— Летал?

— Одиннадцать раз. Смешно садился. Сел какой-то «Дуглас» и другой самолетишка. Тесно. Между ними метров 10, не больше. Мне выложили крест. А мне курить до смерти охота. Я подошел чистенько, хлопнулся у самого самого «Т» и проскочил между ними. Смеху было! Да ты садись, турка, обедать. Целый час из-за тебя суп греем. Водку будешь?

— Нет.

— А настойку от кашля?

— Лекарственную? Конечно буду!

— Будь здоров, не кашляй!

По радио дали Давыдову.

— Люблю я ее слушать. Держится хорошо, на мелочь не идет, а поет как… Вот и Барсова тоже… Это, знаешь, мастера. Не то, что Козловский.

Поговорили об опере. Очень любит «Князя Игоря». В остальных слушает хороши арии, очень любит хорошую эффектную постановку («Руслан», «Сусанин»).

Потолковали за финнов.

— Здорово, турки, дерутся! Упорный народ, воинственный.

Сыграли в преферанс.

— Писать будет?

— Нет, что ты! Давай в следующий раз. Знаешь, трудно писать. Встречался я с ним много, но все встречи кончались хозяином.

Перед уходом показал пачку писем:

— Вот еще не распечатаны. Сегодняшние, избиратели.

Я вспомнил секретаршу Папанина:

— Она: «Сегодня получила письмо. Девушка пишет Папанину — выхожу замуж, пришлите отрез на платье — 3 метра.»

11-13 февраля был актив редакции, обсуждали план работы на 1940 год. Ровинский в своем докладе рассказывал о внимании т. Сталина к газете:

— Вряд ли какой-нибудь наркомат, кроме военных, может сказать, что ЦК и лично т. Сталин так занимаются его делами. Вот, например, за время моей работы т. Сталин мне лично, по крайней мере, четыре раза говорил о том, что не надо давать больших статей в газете.

— Почему вы даете так много фельетонов в газете? (фельетонами он называет подвал). Надо давать не больше одного, притом теоретического, экономического. Остальное должно быть небольшим.

Позвонил он как-то и спросил:

— Вот вы даете заметку и пишете внизу подпись «редакция газеты „Дагестанская Правда“». Что это такое? Это вы перепечатываете?

Я объяснил.

— А зачем вы так много места тратите на это? Дайте в подбор, в строку в скобках «Даг. правда». И все понятно. Надо беречь место. Вот вы и заголовки большие очень делаете. Это ни к чему. Это у вас много места занимает. Даете четырехэтажно — это не по-хозяйски!

Мы сжались. Знаете, сколько это дало в номере? Триста строк!!

Не помню — записывал я или нет: по предложению т. Сталина мы не стали давать в газете петит. Многим трудно читать, а газета должна быть массовой. Сталин даже в эти специфические мелочи вникает.

30 апреля 1940 г.

Вчера похоронили Пашку Головина и Пионтковского. Погибли они 27-го. Пионтковский рассыпался в воздухе на двухмоторной яковлевской машине, на глазах у зрителей за Петровским парком.

Головин летал на поликарповской машине с инженером Александровым и бортмехаником Добровым. Неожиданно свалился в штопор, а затем перешел в плоский штопор. Когда стало ясно, что машина пропала и людей спасти нельзя, Павел попробовал выпрыгнуть (на высоте 100 м. методом срыва). его вырвало и запутало в стабилизаторе. Так там и нашли. Машина сделала 7 с половиной витков, хлопнулась и загорелась. Двое совсем обуглились, Головин — немного. Но в общем всех немедленно ночью кремировали.

Вчера урны были выставлены в клубе завода № 22. Собрались почти все участники экспедиции. Приехал и Борода. Постояли в карауле. Налетела пурга Север прощался с Пашкой, а когда хоронили — солнце.

Замуровали в стене авиаторов на Девичке. Мы ходили с Эзрой и смотрели надписи. Сколько знакомых!!

Если уж быть в этой стене, то у самого края!

Проводил от газеты первомайское анкетирование: «Ваша область деятельности через 10 лет».

Молоков ответил, что в основном будут работать на линиях «Дугласы» (ПС-84), Спирин договорился до межпланетных путешествий. Вот это диапазон!

Ильюшин ответил, что печатать его не надо:

— Я ведь смотрю на самолет, как на оружие. А при нынешнем масштабе производства в основном останется то же летательный аппарат, что и теперь, он будет качественно улучшаться. Говорить о принципиально новом типе летательного аппарата, по-моему, нет оснований.

Папанин заявил, что в 1950 году весь Северный Морской путь можно будет проплыть на байдарках.

7 мая

Позвонил вечером Водопьянову. Попросил написать впечатления в весеннем перелете на Чукотку. Смотался он взад-вперед за месяц.

— Быстро?

— Хорошо!

— То-то. Раньше чуть не годами летали. А писать не буду. Ничего не записывал, а на память не надеюсь. я тебе лучше о боях с финнами напишу.

— Поздно.

— А я рассказом. Что поделываешь?

— Да. Ничего. Вот собираюсь в новый дом переезжать.

— На новоселье позовешь? Только имей в виду, я сейчас опять не пью, как перед полюсом. И все из-за тебя. Спал это я тут недавно. И вот является ко мне Бог. Ну, поговорили о том, о сем. Потом Бог мне и говорит:

— Бросил бы ты, Миша, пить.

— Почему это? — удивился я.

— Да ты свою часть еще десять лет назад выпил, сейчас чужую пьешь.

Совсем было меня убедил, да я потребовал:

— Да ты конкретно скажи — чью часть?

Он поерзал, поерзал, я его прижал, деваться некуда.

— Да вот, — говорит, — Бронтмана знаешь?

— Знаю, — говорю, — вместе на полюс летали.

— Вот ты его часть и пьешь.

Ну тут мне до того неудобно стало, так совесть стала мучить, что решил бросить. Да ты не отчаивайся, как свою часть выпьешь — скажи мне. Чужую-то я буду пить, незнакомую.

Коля Кружков в коридоре 4-го этажа рассказал забавный случай:

— Решил как-то Безывменскйи выругать Жарова, но литературно. И вот посылает ему на Лаврушинский такую телеграмму «Раскрываем объятия, посылаем привет. Ваши братья — Сим, Иафет».

Рыклин в ответ поделился эпиграммой — шарадой на артиста Вахтанговского театра Симонова:

«Нос горбат, проживает — Арбат, много зарабат.»

10 мая

Война расширяется бешенным темпом. Сегодня утром немцы перешли границу Голландии, Бельгии и Люксембурга (для «защиты» их от союзников), бомбили их города и французов. Англичан это, видимо, застало врасплох и они с перепугу заняли Исландию. На кой им хер эта страна — непонятно.

Как я шутил вечером с Коккинаки скоро они будут писать «вижу красивые берега Гренландии» — так сообщал Гордиенко во время полета самолета «Москва» в США.

Уже начался дикий торг за Голландскую Индию. Там на всякий случай объявили мобилизацию. Все на нее оскалили зубы: жареным запахло!

Англичане закрыли Гибралтар, блокировали Эгейское побережье Греции, Италия объявила мобилизацию. Вот заварилась кутерьма!

Чемберлен полностью просравшись, подал в отставку. Сел за него Черчилль. Кто еще в кабинете — неизвестно: очень поздно получили сообщение.

Я сегодня написал рецензию на книгу о Серове. Завтра годовщина его гибели. Книжку мне дали в 3 ч. дня, прочел и написал. Часиков в 10 вечера ко мне в кабинет вдруг зашел Ярославский:

— Пишете о книге? Написали?

— Написал.

— Надо дать. Я читал ее в рукописи. Хороша книга. Очень интересные факты. Полезная. И жена Серова звонила.

Вечером толковал с Коккинаки. Он отдыхал в Сочи, две недели болел там, ругает погоду:

— Много работаешь?

— Втыкаю до звезд. Иногда пообедать некогда. Хвостов понакопилось — ну да я с ними быстро разделаюсь.

— Выходные бывают?

— Никаких. Ты извини, что я не звонил — раза три собирался, да все руки не доходили. Замотался совсем. Как сыны? Воюют? Обними шкетика (Валерку младшего). А здорово немцы прут!

Он всегда очень и интересом следит за международными делами, иногда звонит вечером мне в редакцию — что последнего? Хорошо ориентируется.

18 мая

Боевая жизнь на западе, как говорится, развертывается. Голландия уже 15 мая выкинула белый флаг, главнокомандующий армией генерал Винкельман выпустил приказ о сдаче. Правда, голландское правительство, временное квартирующее в Лондоне, заявило, что это его личное мнение. Генерал заявил в ответ, что если они считают его решение необоснованные, пусть приезжают на его место лично руководить боями.

14-го ночью позвонил Хозяин и предложил дать передовую о международных делах. В связи с этим члены редколлегии всю ночь сидели и писали оную. Утром вызвали Яшу Гольденберга, который ее еще раз освидетельствовал и затем послали на просмотр. 16-го ее поместили. Называлась она «Новый этап войны в Западной Европе». «Известия» тоже дали в это день передовую «Война расширяется».

Вообще за последние дни звонки Хозяина участились. Вчера, например, мы поместили карту военных действий, в которой Маляр продлил линию Мажино до Ла-Манша. Днем позвонил Хозяин и выразил недоумение: от кого французы защищались там — Бельгия это ведь их почти колония. Там за последний год были сооружены лишь небольшие укрепления. Ночью вызвали двух генералов. Сегодня поместили огромную карту на 3 колонки, дали специально генеральский обзор военных действий, кстати, с перепугу они сдали его только в седьмом часу утра. Обзор этот — фактическая поправка. На летучке эту линию назвали «линией Маляра».

Вчера Снегова вызвал к себе Жданов и сказал:

— Можете ли вы через два часа прислать 300 крепких спортсменов для разгрузки одного эшелона?

— Нет.

Тогда Жданов прочел ему сообщение из Гамбурга о том, что там мобилизованные в течение 40 минут 300 спортсменов разгрузили два парохода на рейде.

— Я заранее знал ваш ответ. Как же так?! Ну сегодня нам этого не надо, а завтра может понадобиться. Ведь вы руководитель 10-тимилионной армии физкультурников.

И дальше пошел неприятный для председателя Комитета Физкультуры и Спорта разговор. Жданов говорил, что он видел на Карельском фронте физкультурников. Они умели только ходить на лыжах, а обращаться с ними нет. Главное же — не умели падать. Подается команда: «Ложись!» — все ложатся, а целая группа торчит как палки, и «мы безошибочно знали, что это физкультурники». Перелезать через заборы не умеют на лыжах. «Они у вас какие-то оранжерейные», они привыкли к сервису, к обслуживанию: один идет на лыжах, а 10 человек его обслуживают, поят шоколадом, апельсиновым соком. «Да поймите вы, что на войне апельсиновых соков нет, там кровь!!»

Едва бедняга Снегов успел вернуться в комитет, его снова вызвали в ЦК, но этот раз в другой отдел, и сказали:

— Что вы чешетесь?! В Болгарии открывается международный футбольный турнир. Надо же туда послать команду!

Вообще это здорово: война полыхает, а мы в турнире участвуем. И самое интересное, что ЦК находит время этим заниматься.