Аннотация: Встречи в ВОКСе. У Збарского дома, его рассказ об истории бальзамирования Ленина, посещение вновь открытого мавзолея, беседа со Збарским. Встреча с Аккуратовым, планы экспедиции. Беседа с Аминтаевым, его гибель. Дома у Галая. Полет Титлова на Северный Полюс на «Дугласе» Си-47, отсутствие реакции от Сталина, запрет на печать новости в газетах. Геликоптер «Омега» Братухина, статья о нем, скандал. Планы экспедиции Водопьянова. Пропажа самолета Томилина и Погосова, поиски, спасение. Выступление Мессинга с сеансом в редакции. Чествование футболистов «Динамо» в Метрополе, разговор с боксером Королевым. Беседа в редакции с Майским. Смерть Калинина. Запись рассказа Вишневского о заседании ЦК по «Звезде», Ахматовой, Зощенко, выступление там Сталина. Шахматисты в редакции.

Тетрадь № 28–11.09.45–06.10.46 г.

11 сентября.

За последнее время я довольно часто стал бывать на приемах в ВОКСе в честь разных иностранных деятелей. Был на приеме в честь иностранных участников сессии Академии Наук, в честь председателя американского общества помощи России проф. Картера, в честь советских шахматистов и т. д. Приглашают Поспелова, он бывает.

Сегодня был прием в честь премьер-министра Румынии г. Петре Гроза. Народу было масса: Вышинский, Кавтарадзе, Сусайков, Папанин, академики, артисты, политические деятели.

Хочу записать несколько разговоров:

1). С директором ИМЭЛ Кружковым Владимиром Семеновичем.

Он — наш, правдист, до сих пор член редколлегии. Мы пили вместе с ним, а потом я его пытал о планах института.

— Готово 20 томов 4-го издания Ленина. Но нет полиграфической базы, так что в этом году выйдет два-три тома. Выйдет двухтомник Ленина и двухтомник Маркса. Готовится полное собрание сочинений Сталина.

В этот момент его позвали к Грозе. Вернулся через полчаса.

— Ух, дока! Как он хорошо знает Маркса! Расспрашивал меня о том, какие рукописи есть у нас, где такая-то, где такая-то. Что готовим. Знаешь, Гроза — и впрямь любопытная фигура. Один из крупнейших финансовых магнатов Румынии, он издавна сочувствовал левым партиям. Он перевел Маркса на румынский язык, в годы оккупации поддерживал левых. Не даром сейчас англичане так ополчились на него.

Прощаясь, Гроза подошел и ко мне.

— Спасибо за прием, за гостеприимство. Постараемся оказать Вам такой же прием в Бухаресте, — сказал он мне, как и всем.

— Спасибо, я уже пользовался вашим гостеприимством в Бухаресте, ответил я. — И с наслаждением испытаю его еще раз.

Он поклонился, я тоже.

2). Был отличный концерт: Михайлов, Емельянова, Лиза Гиллельс, Максакова, Григорян. Потом сидели с Козловским и пили. Я напомнил, что последний раз мы чокались вместе с Чкаловым лет восемь назад.

— Да, помню, — ответил он. — А за три дня до гибели Валерия Павловича и слушали новую ведь. Он очень любил музыку.

3). Комендант Москвы генерал-лейтенант Синилов Козьма Романович, крупный, полный, широкий мужчина, с широки русским лицом (я встретился с ним в 1939–1940 году, зимой, в Мурманске, когда мы шли за «Седовым») рассказывал мне, Поспелову и Кружкову. Он довольно долго охранял Ленина, стоял на важных постах в Кремле.

— Помню, Владимир Ильич любил отдыхать в скверике, а сейчас и этого скверика нет. Я смотрел картину «Ленин в октябре», «Ленин в 18 году» и все сравнивал: тот ли Ленин, та ли походка, жесты. Мы часто сидели в Арсенале, свободные от дежурств, Ильич подойдет, послушает, очень он любил русские песни. Как-то раз, в ноябре 1922года, мы занимались на плацу. Вдруг подъехала машина Ильича. Мы все ее очень хорошо знали. Все замерли. Владимира Ильича посадили на колясочку. Он осмотрел Царь-пушку, колокол. Мы молчали, знали, что он очень болен.

У меня в комендатуре есть один подполковник. Он тоже был в школе ВЦИК. Он рассказывал, что Ленин зашел как-то в казарму, посмотрел, как бойцы живу, спросил — почему тумбочки не покрыты, посмотрел, чистое ли постельное белье у бойцов на койках.

Потом разговор зашел об октябрьских днях войны. Вспоминали, как тогда работали и в «Правде» и в комендатуре. Синилов рассказал:

— 19 октября 1941 года меня назначили комендантом. И вот дня через четыре вдруг вызывают меня к т. Сталину. Я был где-то в казармах, в простом кителе, помню — долго пояс искал, чтобы подпоясаться. Приехал. Я в кабинет, а из кабинете какой-то генерал выходит, кажется, Жуков. Вхожу. Берия меня представляет т. Молотову, Кагановичу, — все члены правительства там были. Потом заходит т. Сталин. Поздоровался, зашел по другую сторону стола, я — по эту. «Садитесь», — говорит. Я, конечно, продолжал стоять.

— Мы позвали вас затем, т. Синилов, — говорит т. Сталин, — чтобы вы, как новый комендант Москвы сказали, какие у вас есть вопросы к правительству. Что нужно сделать, чтобы помочь вам поддерживать порядок в Москве?

Я опешил, но кое-что ответил. Из своих ответов кое-что помню, а кое-что забыл. Потом т. Сталин говорит:

— Хорошо, мы сделаем, что вы просите. А теперь у нас есть вопросы к вам. Вот мы с т. Молотовым ездили и видели, что машины плохо соблюдают светомаскировку. В большинстве — это фронтовые машины. Можно, конечно, запретить им въезд, но тогда Москва будет отрезана от фронта. Нельзя ли сделать так, чтобы они соблюдали маскировку? (он не сказал «запретить», а «нельзя ли»).

Я ответил, что как раз перед этим мы испытывали новые фары (лягушки), и они очень хороши и надежны.

— А нельзя ли ими снабжать фронтовые машины, въезжающие в Москву? спросил Сталин. — Вы сможете взяться за это, чтобы их было достаточно?

Я ответил, что берусь. В тот же день мы занялись этим, поехали на заводы. За три дня мне сделали 65 тысяч лягушек и мы на КПП снабжали ими все идущие в Москву машины.

Прошло несколько дней и наша служба сообщила мне, что ночью т.т. Сталин и Молотов ездили по разным районам Москвы. И вот вызывает меня т. Молотов.

— т. Синилов. Мы ездили с т. Сталиным по Москве и у нас нигде не спрашивали пропусков. Это не годится. т. Сталин очень недоволен.

Я ответил, что мы знали, что едут именно они, и мы им давали «зеленую улицу».

— Это не годится, — повторил т. Молотов. — Мало ли какие машины ездят, и мало ли кто в них сидит. Обязательно надо спрашивать пропуска.

4). Видел там архитектора Алабяна. По его проекту будет восстанавливаться Сталинград. 22 августа СНК СССР утвердил в основном его проект. Договорился с ним о подвале.

— И там можно некоторые общие вопросы поставить? — спросил он.

— Конечно.

— Поедем на юбилей Армении?

— Обязательно, — ответил я.

Он был чудным мне спутником в 1940 году в дни празднования 20-тилетия Армении. Он, Суре Кочарян, Рачик Григорян, Иосиф Орбели и другие.

5). Видел арх. Бориса Михайловича Иофана. Когда-то я давал беседу с ним о проекте Дворца Советов (на месте Храма Христа Спасителя. — С.Р.) Сейчас я его еле узнал: маленький, сухой и очень постарел. Сказал он мне, что сейчас в проект внесены некоторые изменения. Когда Молотов вернется из Лондона с конференции министров иностранных дел, он посмотрит и утвердит (он по-прежнему председатель Совета Строительства). Договорился о беседе.

6). Сидели, курили. Композитор Вано Мурадели сообщил, что написал новую песню о Берия, хотя тот и очень не любит, когда о нем пишут. Потом рассказал чудную грузинскую сказку о молодоженах и трусиках.

ЦК принял решение — выпускать 6 полос с 1 октября. По этому поводу Поспелов вызывает завов с докладами о подготовке. Гершберг и Объедков уже были. Моя очередь, видимо, завтра.

Сегодня он вызвал меня, спросил — подойдет ли мне замом Володя Верховский? Еще бы! (Три дня назад мне утвердили замом Шабанова — быв. корр. Информбюро по 1-му Украинскому фронту). Рекомендовал не гнаться за количеством, а брать орлов. «И чтобы вы побольше писали». И тут же заказал мне передовую — о разгроме Японии и заселении Дальнего Востока.

ЦК принял решение — всем центральным газетам выходить в 4 часа. О каждом опоздании давать письменные объяснения.

Вчера получил выписку из постановления редакции о назначении меня завом Информации с 1 июня (все недосуг было Сиротину оформить).

Сегодня на приеме Папанин сказал мне, что они переделывали список и решили представить меня не к «Знаку Почета», а к «Красной Звезде». Олл-райт!

Пора спать — 5 ч. утра.

Уж какой день холодище. Весь конец лета и осень — дырявые, дождь по несколько раз в день. С 19 августа и по сей день не могут выбрать дня для авационного праздника — видимо, отменят. Хлеб гниет. Худо.

18 сентября.

Несколько дней назад нам сообщили, что в воскресенье открывается мавзолей Ленина — впервые после четырехлетнего перерыва. А я уже месяца два собирался побеседовать со Збарским о том, как готовятся к открытию, и как раз накануне узнавал его телефоны.

Позвонил, его нет дома, скоро будет. Дело было в пятницу, 14 сентября. Звали на прием в ВОКС, в честь английского писателя Пристли. Решил поехать и оттуда звонить. Шикарный прием, много представителей литературы, искусства. Встретил там академика, секретаря Академии Медицинских наук Василия Васильевича Парина. Спрашиваю, кто главный по всей работе, связанной с мавзолеем.

— Збарский.

Ага, правильно!

Познакомили с Пристли. В сером костюме, невысокий, полный, лицо невыразительное, лавочника средней руки. Но сказал несколько хороших слов:

— Я имел приглашение во многие страны, но очень хотел приехать в Россию потому, что чувствовал глубокую дружбу английского народа к русским. Я говорю о чувстве широких масс, рабочих, интеллигенции. Многие из вас могут спросить — почему же, при этом, так мало издается в Англии советских книг и фильмов. Дело в том, что у нас издатели — собственники, и они заинтересованы в доходности.

Потом он говорил в Шолохове:

— Я завидую Шолохову. И не только толщине его романов, хотя это большое дело уметь написать толстый роман, но и его темам и образам.

Наконец, я дозвонился Збарскому и поехал к нему. Живет он в Доме Правительства, на 7-м этаже, окна на реку. Большая, комфортабельная квартира, прекрасный просторный кабинет. По стенам — картины, фотографии, на полу — ковры, диван, огромный письменный стол, маленькие столы, мягкие кресла, безделушки. Столы завалены книгами. Вдоль всех стен — книжные полки и шкафы.

Борис Ильич Збарский — основной автор метода бальзамирования тела Ленина. Он и покойный академик В.П. Воробьев и провели эту гигантскую работу. Суть ее изложена в книжке Збарского «Мавзолей Ленина», которую он и подарил мне с авторской надписью. За эту работу его наградили двумя орденами Ленина, двумя Трудового Знамени, знаком Почета. 26 или 27 июля этого года ему присвоили звание Героя Соц. Труда и дали третий орден Ленина. Он лауреат Сталинской премии, действительный член Академии Медицинских наук, профессор.

Встретил он меня очень приветливо, усадил, предложил на выбор трубку, папиросы, сигары, сигареты.

— Честерфилд? — спросил я.

— Нет, мексиканские. Но не хуже!

Закурили. Я сказал, что хотели бы к открытию дать беседу или статью. Он задумался. Я глядел на него и удивлялся. Ему 60 лет, но можно дать 45–50. Среднего роста, плотный, широкий, очень подвижный, энергичный, правда седой, но волос много, волевое широкое лицо, живые глаза. Серый, отлично сидящий костюм. Чем-то неуловимо напоминает Капицу, м.б. внутренним излучением силы (физической и интеллекта).

— Я готов всегда дать беседу или статью, это несложно. Материал у меня весь в голове, и я его за час продиктую стенографистке. Но тут есть один момент: можно ли касаться эвакуации тела? Вопрос этот может разрешить только т. Берия — он председатель правительственной комиссии по эвакуации. Сможете ли вы с ним договориться? Правда, сейчас — это история, но раньше шло лишь строгое запрещение.

— Когда было эвакуировано тело?

— 3 июля 1941 года. Еще в конце июня меня вызвали т.т. Коганович и Микоян и сказали, что так как есть опасность воздушных налетов, то правительство считает необходимым эвакуировать тело Ленина. Мне предложили подготовить проект постановления. Мы написали такой проект и дали т. Берия. Место эвакуации мы обозначили точками. Меня вызвал С.С. Мамулов — помощник Берия и сказал, что Лаврентий Павлович спрашивает: какой я предлагаю город? Я ответил, что я считаю наиболее подходящими университетские города на Волге: Куйбышев, Саратов или даже Свердловск, там есть лаборатории, ученые, заводы — все это может понадобиться. В 2 ч. утра 3 июля мне позвонил комендант Кремля и попросил приехать. Я приехал. Он показал мне постановление, подписанное т. Сталиным и датированное 3 июля. Предлагалось эвакуировать тело Ленина 3 июля в 7 ч. вечера и стоял город — Тюмень. Ни таких сжатых сроков, ни этого города мы не предполагали. Очевидно, т. Сталин советовался с военными о том, до куда могут летать самолеты и, кроме того, хотел выбрать наиболее тихий, медвежий угол. В постановлении предлагалось выехать и мне. И вот в 7 ч. вечера 3 июля мы уехали.

— Очевидно, перевозка была связана с большими техническими и научными трудностями?

— О, с громадными. В мавзолее тело 17 лет лежало неподвижно, а тут его надо было везти и на машине, и несколько суток поездом. В мавзолее оно сохранялось при неизменной температуре в 16 градусов (правда, она нами была выбрана довольно случайно, но сохранялась строжайше, ее регулировали зимой и летом особые приборы и целый штат постоянно следил за термометрами). А 3-го июля на улице была адская жара, 37 град. в тени, такая же жара в вагонах и в самой Тюмени. О, мы натерпелись страхов и намучились. Но наш метод выдержал все испытания.

— Ждали ли вас в Тюмени?

— Там об этом не знала ни одна душа. Мы прибыли туда своим большим поездом с войсками охраны, вызвали на вокзал представителей власти и объявили им решение правительства.

— Представляю, как они растерялись!

Збарский смеется.

— Заняли мы там небольшой домик и вели там всю работу. Конечно, через полгода о прибытии тела Ленина знали все жители города, они собирались толпами. Перед домиком всегда стояли люди.

— Вы допускали их к телу?

— Нет. В декабре 1943 года в Тюмень приезжала правительственная комиссия, назначенная по моей просьбе. Возглавлял ее нарком здравоохранения СССР Г.А. Мителев, члены — академики А.И. Абрикосов, Н.Н. Бурденко и Л.Н. Орбели. Они признали, что «тело Ленина за 20 лет не изменилось. Оно хранит облик Ильича, каким он сохранился в памяти советского народа». Комиссия признала, что можно твердо говорить, что наш метод позволит сохранить тело Ленина века, даст возможность видеть его многим поколениям.

— Когда вы привезли тело обратно?

— В апреле 1945 года. К 1 мая мы предложили открыть доступ в мавзолей, но нам сказали, что еще рано. И вот позавчера, 12 сентября, т. Сталин подписал постановление об открытии мавзолея. В нем два пункта: 1. Открыть доступ в мавзолей с воскресения 16 сентября. 2. Поручить комендатуре Кремля и нам установить дни и часы посещений. Вообще же все постановления, связанные с работой над телом Ленина, подписывал лично т. Сталин.

— Были ли члены правительства в мавзолее?

— т. Молотов был три раза. Очень часто бывал т. Берия. Были и другие. т. Сталин еще не был. Перед самым отъездом из Москвы был румынский премьер Гроза — он очень просил об этом, и ему разрешили. Сопровождал его т. Вышинский.

Мы договорились, что я поговорю с Поспеловым о характере беседы, и на том закончили нашу встречу. Перед уходом я попросил разрешения осмотреть кабинет.

— Пожалуйста, — ответил Збарский. — Вот портрет Дзержинского, с которым мы вместе начинали эту работу.

На портрете надпись: «Борису Ильичу Збарскому. На память суровых времен (кажется, там стояли еще слова „1924 года“ — Л.Б.) Ф. Дзержинский.». Над этим портретом — портрет Ленина: открытый, прямой, в пиджаке и галстуке, с откинутой назад головой (этот портрет воспроизведен на титульном листе книжки Збарского).

— Я считаю этот портрет наиболее удачным, — ответил Збарский на мой вопрос. — У меня есть очень много снимков Ленина, в том числе малоизвестных. Вы знаете, например, его снимок с кошечкой под рукой? («нет»). Нам ведь пришлось очень тщательно изучать все снимки, чтобы добиться наибольшего сходства. Так вот, этот портрет я считаю наиболее удачным и похожим. Между прочим, почти на всех снимках Ленин снят в пиджаке, с галстуком, а в мавзолее он во френче. Это многим бросается в глаза. Я помню, Бернард Шоу как только вошел, остановился и спросил меня по-французски: «почему он в военном?». Сейчас, по возвращении, мы ставили вопрос о том, чтобы переодеть тело, нам сказали — не надо, все уже привыкли.

Я уехал в редакцию, рассказал Поспелову. Он долго думал, но на следующий день сказал, что, по его мнению, эвакуационного периода в беседе касаться не надо.

В воскресенье я вместе с Марусей Калашниковой поехал в мавзолей. Шел мелкий дождь, нас впустили внутрь. Там был Збарский, Лидия Алексеевна Фотиева (личный секретарь Ленина), журналисты — в том числе, Петя Белявский — из «Известий», Анна Караваева, которая должна была писать очерк для нас, писатель Юрий Либединский и другие. Познакомили меня с профессором скульптуры Борисом Ивановичем Яковлевым — высоким, седым и желчным человеком, автором проекта нового саркофага. Он хорошо сказал мне об ответственности этого дела: «художник ложится под свой памятник».

И вот мы вошли. Светлый зал «могильного зала», недвижные часовые в изголовье и ногах Ленина, часовые вокруг. Мягкий свет, невидимый. Стеклянные стены саркофага не видны. Кажется, что Ленин лежит прямо на ложе. Живой, вот только заснул. Закрыты глаза, огромный лоб, чуть розовато-желтая кожа лица и рук, левая рука свободна, правая — сжата в кулак (как после объяснил Збарский, это — конвульсия удара, парализовавшего правую половину тела). Темно-зеленый френч со значком члена ВЦИК, ноги прикрыты черным знаменем на котором видны буквы «РКП (б)». Это знамя ЦК РКП(б), которое было возложено на гроб Ленина. По бокам — бронзовые знамена саркофага, в изголовье — герб СССР.

Мы простояли минут десять. Фотиева сказала:

— Он такой, каким его помню в постели в первые минуты после смерти. Сходство поразительное. Даже улыбка сохранилась.

Мы вышли. На площади уже стоял хвост очереди. Это были работники завода «Красный Пролетарий», которые делали саркофаг. Им разрешили придти первыми. Мы прошли с ними еще раз. И снова тоже ощущение: вечности и величия. Впереди меня шло двое ребятишек: 10-тилетний вел за руку малыша лет 5–6, одетого в легкую, донельзя истрепанную кофту, без шапки, голые ноги в галошах, стоптанных до верху. Шли молча, как-то свято.

Вечером я приехал со стенографисткой к Збарскому. Он дал беседу (стенограмма ее и обработки литературная — см. в архиве). Из не записанного в стенограмму стоит отметить:

— Сложной ли была научная работа в эвакуационный период? — спросил я.

— Еще бы! Очень. Особенно — в момент перевозок.

— Где ваша лаборатория?

— Постановлением правительства созданы две лаборатории. Одна при мавзолее, сбоку от могильного зала. Мы имеем возможность перевозить туда тело. Вторая — большая, отдельно. Там мы проводим всю исследовательскую работу, готовим себе смену, ведь за телом нужно будет следить века.

— Вероятно, в процессе этих опытов и обучения новых кадров — сохранится на века и ряд трупов совершенно безвестных людей?

— Да, много.

— Были ли на западе попытки подобного рода?

— Да. Очень напряженную работу ведут ученые в Америке. Я удивляюсь, как они до сих пор не раскрыли секрета — ведь он очень прост. Там хотели сохранить тело Рокфеллера — вы сами понимаете, что средств на научную работу не жалели. Были попытки сохранить тело Пилсудского, тело Сун-Ят-Сена… Ничего не вышло. Между прочим, несколько лет назад американцы официально вели переговоры о покупке секрета, они давали 1 млн. долларов, дали бы и больше. Но стало известно, что они собирались коммерчески эксплуатировать этот метод, и переговоры сразу прекратились. Представляете, они бы рекламировали «по методу бальзамирования тела Ленина»!

— Ленин выглядит живым, спящим, — сказал я.

— Да, это общее впечатление: спящий человек. Вы знаете, есть одно явление, понятное биологам. (он назвал его, но я забыл — Л.Б.) Оно заключается в следующем: если у живого человека надавить на кожу, сделать углубление, даже сделать складку и держать так несколько дней, то потом ткань выполняется, выправляется, и ни углубления, ни складочки не остается. У мертвого человека, даже недавно умершего, ткань не выправляется. У Ленина — выправляется. Когда Бурденко увидел это, он воскликнул: «Это уже не медицина, это — чудо!». Больше того, у Ленина на скулах были морщины после смерти, в эвакуации мы их выправили.

— На нем тот френч, в котором он умер?

— Нет, — улыбается Збарский, — другой. Беда в том, что материя не выдерживает и разрушается временем, и притом — очень быстро. Из прежнего на нем осталось только знамя, и то мы специально его укрепляем и бережем, как зеницу ока. Это то самое знамя, которое было возложено на его гроб, только кисти я отрезал себе на память.

— Сейчас у вас полная уверенность в успехе?

— Да. Сейчас странно вспомнить, что на первом совещании в январе 1924 года, когда перед крупнейшими учеными страны правительством был поставлен вопрос о сохранении тела Ленина, все ученые отказались от решения этой задачи.

— Над чем вы сейчас работаете?

— Над проблемой рака. Это страшная болезнь, единственная, против которой наука пока бессильна.

— А туберкулез?

— Ну, туберкулез сейчас лечат успешно, особенно, если захватят вовремя. Вот рак… Его обязательно надо одолеть, — и в его тоне чувствовалась уверенность, что он одолеет и эту болезнь.

— Вы знаете Неговского, Брюхоненко? — спросил я.

— Да.

— Что вы скажете об их работах?

— Ну, они пока дали методы, применимые лишь в условиях пунктов скорой помощи. Но там в некоторых случаях они бесспорно дают эффект. Не подлежит сомнению, что мы хороним много людей преждевременно, при надлежащем лечении клинического периода смерти, они могли бы еще жить.

Я уехал, написал беседу, прочел ее Збарскому по телефону, согласовал. Пока лежит у редактора.

(Беседу со Збарским (в т. ч. и об эвакуации тела) разрешили опубликовать, кажись, в 1946 году в «Огоньке» — на первой странице. — ЛБ комментарий вписан в 1946 г.)

Сегодня генерал Галактионов вручил мне медаль «За победу над Германией». Кроме меня получили еще: Митницкий, Потапов, Лукин, Дунаевский, Юриков, завхоз Бычков.

Сегодня — хороший день, солнце, но холодно очень.

19 сентября

Сегодня ЦК вынес решение увеличить тираж «Правды» до 2 млн. Последнее время был 1.5 млн, до этого — 1200 тыс. Выходить предложено в 2:30 (подписать последнюю полосу). В последние дни выходили в 4–5, а сегодня закончили номер в 2:24. Сейчас сижу дома, пью чай и записываю перед сном.

Сегодня у меня какой-то день авиационных разговоров. Днем позвонил генералу Затевахину. Он сказал, что Аминтаев собирается в новый прыжок. К полету все готово. Хочет прыгать с высоты в 14 000 м. Самолет нашел. Остались контрольные полеты. Дело — на днях.

Позвонил Кокки. Вчера его наградили четвертым орденом Ленина, а вообще в этом году награждают его, кажется, в третий раз.

— Когда пойдешь в Ленинград?

— А что?

— Обгонят.

— Кто? — забеспокоился.

— Не в этом деле, а во внимании. Ты же хотел начать компанию, а начнут другие.

— Кто?

Я рассказал о полете Аминтаева.

— Погоди. Сейчас минуту подумаю 14000. Это значит, надо подняться на 14500. Я там был и должен сказать, что для этого надо иметь мое бычье здоровье. И быть абсолютно в форме. Сейчас бы и я не мог. Треп!

— Погоди, — ответил я. — Ну будет тринадцать — и то шум на весь мир. А если 14000- даже без прыжка — и то дай Бог!

— Я на высоту сейчас не пойду. Надо идти на 16–17 тысяч. Без скафандра нельзя. А скафандра нет.

— Да я не о том. Нужна скорость.

— Это погоди. Мне сейчас нужна погода, чтобы сходить на высоту, так для пробы машины. Потом переткнем моторы и буду ждать погоды на трассе. Дело недели. К тебе просьба: узнай подробнее об Аминтаеве, что за машина, завтра встретимся.

Заело его.

Вечером позвонил Валя Аккуратов. Когда-то мы вместе летали на полюс (он был штурманом у Мазурука), потом он зимовал с Мазуруком на Рудольфе, в поисках Леваневского ходил до полюса, много летал потом с Черевичным, в войну — с Орловым (в частности, сделал 47 рейсов в осажденный Ленинград, и вывез в числе прочих ЕФБ), потом ушел в АДД, летал там флаг-штурманом дивизии Лебедева на ТБ-7, бомбил Кенисберг и прочее, сделал 190 боевых вылетов, был ранен, и посейчас трещина через весь череп, запретили пить. После войны вернулся в полярную авиацию, слетал два или три раза с Черевичным на Чукотку.

— Ты знаешь, что 25-го уходим?

— Нет. Куда?

— До девяностого. А мне Мазурук сказал, что в экипаже будет корреспондент «Правды». Я решил, Что кроме тебя некому.

— Ты дома? Сейчас приеду.

Тут же вызвал машину и поехал. Полночь. Просторный старый дом в Шведском тупике. Второй этаж. Уютная квартира. Много книг, безделушек. Жена — известная балерина Наташа Конюс — уехала с бригадой артистов на Дальний Восток. На рояли — секстаны, на столе — астрономические таблицы «положение светил в октябре», графики, расчеты. Валентин за время войны почти не изменился. Такой же ладный, широкоплечий (бывший боксер-любитель), в коричневом костюме, два ряда ленточек на восемь клеток. Поздравили друг друга с наградами. Закурили, сели за кофе.

— Рассказывай.

— Ну вот. Вызвал меня Мазурук. Сказал. Составил я докладную записку. Маршрут: Москва — Архангельск — мыс Челюскина — полюс — о. Котельный. Оттуда либо в Тикси, либо в Кресты Колымские, либо еще куда-нибудь, в зависимости от погоды.

— Почему с Челюскина?

— Ближе всего к полюсу.

— Когда солнце уходит с полюса?

— 22 сентября. Значит, будем там в полярную ночь, вернее — сумерки, а это очень затруднит ориентировку: звезд-то не будет. Очень трудно будет выходить на меридиан Котельного. Компаса-то почти бесполезны: склонение неизвестно. Расчет держу на две звезды, может, их увижу, и на ГПК.

— А радиомаяк?

— На Рудольфе нет, там зимовка законсервирована, а маяк Котельного будет слышен только за 400 км.

— Расчетное время?

— На Челюскине сидим неделю: выбираем погоду. Полет от Челюскина до полюса и обратно на Котельный — 14 часов (кажется, я не напутал — ЛБ). Взлет с большой перегрузкой — вся машина в баках. Всё — месяц.

— Резерв горючего?

— На три часа — 700 км.

— Машины?

— «Си-47». Моторы американские, надежные. Сейчас заканчиваем оборудование. Институт Истернберга дает завтра расчетные таблицы на светила. Берем аварийку, палатки, 200 кг. непзапаса, хватит на 3 месяца.

— А если на одном моторе?

— Аварийный слив опорожняет в три минуты баки. Тогда пойдет на одном.

— Экипаж?

— Летчик — Титлов. Сейчас он в Южной Германии, завтра прилетает. Говорят, отличный пилот. В прошлом году он за один месяц в Арктике налетал 300 часов. Ходил до 87°. Ни разу не интересовался погодой. Штурман — я. Бортмеханик — Дима Шекуров, помнишь — летал с нами, он же и второй пилот. Да и я вожу… Радист, гидролог — Сомов, будет следить за льдом. И ты.

— Почему я?

— Ясно. Кто же еще?! Я сказал Диме — он сразу говорит: «вот бы хорошо!». Тебя знаем, дело интересное, Арктику ты знаешь. Пойдем, а?

— Цель?

— О цели ты должен больше нашего знать. Помнишь, ты мне говорил по телефону об одной авантюре? (Я и впрямь после разговора с Папаниным, когда я его подначивал насчет новых экспедиций в Арктику, позвонил Аккуратову и сказал, что есть интересное дело).

Я рассказал ему о своем разговоре с Папаниным, Новиковым.

— Ну вот. Оно и есть. В развитие. Ты знаешь о полете на полюс англичан на «Ланкастере». Утереть им нос — пусть полетают не днем — это проще простого, а полярной ночью. Во-вторых — наблюдать лед. В-третьих — найти землю, то что ты хотел.

— Где?

— Вообще-то она вернее всего между ЗФИ и Северной землей, к норду от о. Ушакова, там, где ты говорил. Но в 1941 году мы с Черевичным летали километров за 200 к норду от мыса Молотова, видели там без конца громадные айсберги и характерную шапку тумана, которые бывают только над землей. Посмотрим сейчас. А обратно идем совершенно необследованным путем.

— А где еще есть земли?

— Я думаю, что к северу от наших посадок у полюса недоступности: глубины к северу падали, было много птиц, дрейф был забавным — не по ветру, а как будто его отклоняло препятствие. Может быть, есть и земля Андреева — к северу от Врангеля. А вот земли Санникова — бесспорно нет: мы там ходили десятки раз, все облазили. Или ее не было, или остров исчез, как исчезают и некоторые другие острова в этом регионе. А ты где еще ждешь?

Я ответил, что, видимо, есть земля Джиллиса. Рассказал, как искали мы ее в 1935 году. Кстати, Н.Н. Зубов и сейчас, нынче летом, клялся, что она есть.

— Может быть, — ответил Валя. — Я этот район не знаю. Да, кстати, ты знаешь, что мы тогда нашли второй северный магнитный полюс в районе недоступности? Сейчас ученые согласились.

— А может — он перемещается?

— Может быть. Англичане на «Ланкастере» установили его на севере Канады. Геофизически возможно и перемещение. Тогда грош цена нашим всем расчетам склонения.

Рассказал он мне об одном чрезвычайно любопытном явлении, которое они наблюдали во время зимовки на Рудольфе. Ехали они с купола. И вдруг увидели мираж: в бухте стоит трехмачтовый обледенелый корабль, старой конструкции, вмерзший в лед. Видели все: Мазурук, Аккуратов, весь экипаж. Обалдели. Потом немедленно повернул вездеход, поехали на купол, хотели сразу лететь туда туман. И так неделю. Через неделю вылетели на «У-2», облазили все — пусто.

— Это очень интересно, — сказал Валентин задумчиво. — Ты знаешь, что от Брусиловской «Св. Анны» с 1912 года и до сих пор ничего не выбросило на берег? Может быть, она вмерзла в паковый лед и носится?

— Вернее, могла застрять где-нибудь в архипелаге ЗФИ, в бухте какой-нибудь, особенно в фиорде, невидном с боков. — возразил я. — Если бы в паковом льду — вынесло бы в Гренландское море — дрейф идет туда. А тот стоит себе на здоровье, а рефракцией — подняло мираж.

— Очень возможно. В этом архипелаге еще целые острова валяются неизвестные, — сказал Валентин, — не то, что корабль.

Вспомнили Леваневского.

— А что ты думаешь, может и жив? — сказал он. — Жили же матросы на Шпицбергене 15 лет. И без продуктов.

Вспомнили полярников. Сережа Фрутецкий — в морской авиации, очень доволен. Шмандин — опустился, но летает. Ивашина — у Сырокваши, завел молодую жену.

— А полынья есть? — спросил я.

— Есть. К северу от Новосибирских островов я зимой почти всегда видел чистую воду или лед 5–6 баллов. Я предлагал там и пускать корабли — легче. Южнее почти всегда лед тяжелый и забито.

— А севернее Врангеля?

— Тоже неплохо. Тоже 5–6 баллов. Но там я летал меньше.

Поговорили еще.

— Слушай, — сказал он. — А нельзя ли поставить вопрос об Антарктике? Еще в 1822 году там плавали русские, есть остров Беллинсгаузена, Петра I, Александра I. Сейчас все страны открывают там земли и берут себе. Что же мы будем отставать?

— Туда надо идти на корабле.

— Да. конечно. Но года на два — на три. На палубу — самолеты, вездеходы. Все, как полагается.

Я рассказал ему о нашем «разговоре в палатке» на полюсе, о последующих беседах со Шмидтом.

— А о другом моем полете знаешь? — спросил он. — Вокруг шарика? Экипаж — летчик-испытатель Галлай, второй пилот летчик-испытатель Афонин, штурманом пригласили меня, радистом, видимо, будет наш полярный — они лучшие, наверное, Макаров.

— Машина?

— Месищева. Сейчас сделана модель, с моторами, проверяем расположение оборудования. Двухмоторная, моторы Климова. Уже делаются три штуки: тренировочная, основная и запасная. Запасные моторы — в пунктах посадки.

— Маршрут?

— По утвержденной трассе: Москва — Новосибирск — Якутск Фербенкс-…-Нью-Фаунленд — Париж — Москва. Шесть посадок. (И он показал разграфленную кругом схему). Срок — 70 часов, рекорд Говарда Юза — 93 часа.

— Резерв горючего?

— 600–800 км при ураганном встречном ветре. Старт — не позднее июня 1946 года.

— Вот сюда бы я пошел.

Он засмеялся.

— Давай и туда и сюда!

Договорились, что я говорю с Поспеловым и Папаниным. В любом случае лечу или нет — полностью обрабатываем экипаж.

20 сентября.

Довольно многоразговорный день: звонил Жене Федорову — он ныне генерал-лейтенант, нач. главного управления гидрометеослужбы РККА. Рассказал ему о разговоре с Аккуратовым по поводу магнитного полюса в районе недоступности.

— Верно, — сказал Женя, — они нащупали там полюс.

— Но англичане тоже нашли, в другом месте.

— Верно.

— Может быть — два магнитных северных полюса?

— Вполне.

— А, м.б., он просто шляется, и это — один и тот же?

— Возможно.

— И наука не против?

— Наука всегда «за». Вот и интересно поэтому сейчас там побывать и выяснить дотошно.

Спросил я его о полете стратостата.

— Готовимся, но не раньше зимы пойдут.

Я напомнил о своей рекомендации в экипаж — профессора Семенова.

— Пришли его. Поговорим.

Позвонил Папанину. Я послал ему статью на просмотр — в связи с готовящимся награждением полярников.

— Рано еще, Микоян уехал.

Рассказал он мне о полете Титлова. Я сделал вид, что не знаю.

— Ты думаешь полететь? — спросил он.

— Не знаю, не говорил еще.

— А то есть хороший паренек из «Московского большевика» — Фельдман. Очень просится. Я ему сказал, чтобы договорился с тобой — если может полететь от «Правды» — возьмем. Ты как?

— У нас и своих хватает.

Сказал о полете Сережу Бессуднову. Он загорелся. Буду говорить с Поспеловым.

Позвонил Ушакову.

— Что нового?

— Готовлюсь в океан. Уйдем, видимо, в середине будущего года. Срок год и два месяца. Но, наверное, придется разбить на две очереди.

— Меня учитываешь в команде?

— Если пойдешь — место найдем на камбузе. Заходи!

— Зайду.

— Только до отхода корабля заходи!

В ближайшие дни ожидается несколько парашютных прыжков. Я, кажется, уже записывал, что подполковник Аминтаев собирается прыгнуть с 13000. Романюк с 12000- тоже с самолета, и Полосухин — высотный с аэростата.

Сегодня у меня был Аминтаев. Рассказывал о себе. Он невысокий, крепкий, черный, с густыми широкими бровями, черными глазами, смуглым и резким кавказским лицом. Родился в 1908 году в Кумухе, в Дагестане, по национальности — лакец. Очень обрадовался, узнав, что я был в Дагестане, спрашивал — где. В авиации он с 1931 года, в парашютизме — с 1932 года, все время экспериментировал. Сделал 1748 прыжков.

— Были ли положения, из которых вы не прыгали?

— Разве только из горящего самолета.

— Сейчас как будете прыгать?

— С затяжкой, конечно.

— Скучно?

— Что вы, очень интересно. Попробуйте!

— Спасибо.

Просил его рассказать о трудных случаях. По его рассказу получалось неинтересно — решение специфических проблем. Видимо, у него все настолько отработано, что случайности и неуспех исключены. Да плюс опыт.

— На чем пойдете?

— «Спитфайер-9»

— Вот это плохо!

— Нет другой.

Записал подробно его рассказ в настольную тетрадь «начатки». Договорились, что Реут будет следить за ним. Я, наверное, напишу о нем очерк. Сняли несколько кадров.

Позвонил Кокки.

— Узнал про машину Аминтаева? — спросил сразу он.

— «Спитфайер-9». И другой — Романюк — тоже на нем.

— Турки! Это же никуда не годится. Надо на своих. Да я сам возьмусь на своем старом ероплане затащить на 12500. Это — с гарантией. Пойти что ли?

— Тренироваться надо?

— Ну. на эту высоту я безо всякой тренировки могу ходить.

Рассказал ему про Титлова. Он просто разволновался.

— Это безобразие! Идти на «Си-47». Да весь этот полет скомпрометирует так. Они откуда пойдут — с краю?

— С краю.

— Сколько оттуда до точки?

— Градусов десять. Плюс обратно.

— Чепуха. Нынче полетом на две тысячи никого не удивишь. Я знаю, ты распишешь: «антициклон подорвался максимумом с Куликова поля, обошли, легли на заданный меридиан…» Но народ-то пошел понимающий. Мы хотим показать возможности нашей авиации, а летим на чужой машине. А ведь тут — всего ничего лететь. На моей машине безо всяких можно дойти, да еще бензина до Москвы останется.

— А про Галая слышал?

— Знаю. Это, между нами, моя идея. Это будет хорошо, чисто.

— Вот туда бы я пошел.

— Правильно. А сюда — и не думай, не позорься.

Звонил Збарскому.

— Хозяин не был в мавзолее?

— Нет. Наверное, ждет Молотова. т. Молотов и Берия три раза осматривали новый саркофаг.

Сегодня вышли в 2:40. Пошла моя передовая в ВУЗах. После смотрели кино «Без вины виноватые» (по Островскому). Хорошо.

Сегодня вышел номер «Правды» № 9998. В редакции ждут, что могут отметить 10000-ый. Посмотрим!

21 сентября.

Сегодня был у секретаря ВЦСПС Нины Васильевны Поповой. Она позавчера вернулась из Парижа с заседания инициативного комитета по созыву Международного Конгресса женщин. Веселая, умная, живая, и даже похорошела.

Рассказывает об усилении реакции во Франции. Де Голль очень откровенно готов прибегнуть к силе оружия, чтобы удержаться. Население голодает. Заводы работают еле-еле. Танковые заводы и моторные выпускают продукцию довоенного образца — кобыле под хвост.

Заседание прошло отлично и с большим триумфом для нас. Наши предложения приняты. Конгресс будет созван в Париже, 26 ноября 45 года. А 10 ноября заседание комитета.

— Я превратилась в авиатора, — смеется Попова.

Даем беседу с ней.

С Титловым решили послать Бессуднова.

Все больше и больше разговоров о 10000-ом номере. Он выйдет с воскресенья на понедельник. Еще несколько дней назад составили списки. Поглядим.

23 сентября.

Сегодня выпускаем 10000-ый номер «Правды». Еще вчера вечером стало известно, что ЦК разрешил отметить это и выпустить шесть полос. Вечером в редакции были получены копии указов — о награждении «Правды» орденом Ленина и награждении орденами и медалями 177-ми работников редакции, издательства, типографии. Ух!

Первым меня поздравил Сенька Гершберг: с Красной Звездой. При этом он объяснил словами Поспелова: у меня, мол, есть Красное Знамя и Трудовое, поэтому — Звезда, у Сеньки — две Звезды, поэтому — Трудовое.

Поспелов рассказывает, что докладывал лично Маленкову о каждом, характеризовал работу всех остальных. т. Сталин прочел весь указ от первой до последней фамилии.

Сегодня печатаем Указы, приветствие ЦК и другие материалы. Завтра митинг. По поручению Сиволобова я написал приветствие Сталину.

Сенька, в связи с награждением, выпускает 12-ти полосный «Правдист». Я написал для него «Из дневника журналиста» (о встречах со Сталиным).

Вчера были у меня Титлов и Аккуратов. Беседовали под стенограмму о предстоящем полете. От нас полетит Бессуднов.

28 сентября.

Во вторник, 25-го сентября погиб Аминтаев. Он поднимался утром с Подольского аэродрома, а днем со Щелковского аэродрома с той же целью ушел в воздух Романюк. Оба — на «Спитфайерах-9», оба шли на 12.5 км., чтобы оттуда прыгать с затяжкой. Я поручил Капырину следить за Аминтаевым, а Реуту — за Романюком.

Часа в 2 дня я позвонил по вертушке генерал-лейтенанту Затевахину командующему воздушно-десантными силами.

— Ну как с Аминтаевым?

— Плохо.

— Разбился?!

— Нет, но плохо. Сейчас выясняем.

Больше я от него ничего не мог добиться. Позвонил тогда в Щелково генерал-лейтенанту Данилину.

— Ты не знаешь, что с Аминтаевым?

— Нет. А что?

Рассказал ему. И спросил у него про Романюка.

— Набрал 12800. Прыгнул. Сейчас ищем его. Летчик сел.

Через час приехал из Подольска Пафнутий Капырин и рассказал: самолет набрал 12500, Аминтаев приподнялся, чтобы прыгать и свалился на дно кабины. Летчик вниз. Врачи констатировали смерть. Полагают, что удушье, видимо, что-то с шлангом. Так считают Байдуков и Кокки, с которыми я говорил. А Романюк прыгнул благополучно, падал 12 км, на 800 метрах раскрылся.

Жаль Аминтаева — всего несколько дней назад был у меня, живой, энергичный, уверенный.

В среду 26 сентября вечером поехал с Аккуратовым к Галаю. Небольшая, скромная квартирка из двух маленьких комнат на пятом этаже на тихой улице Стопани. Молодой, высокий, с очень живым, еврейским лицом. Очень миловидная жена. Сынишка уже спит. Нас, видимо, ждали, накрыт стол, виноградное вино. «В этом доме водки не пьют» — извинилась хозяйка Зоя, не помню отчества, Галая зовут Марк Лазаревич.

За столом речь зашла о перелете. Галлай говорил образно и довольно остроумно о своем проекте и треволнениях.

— Заявление Шахурину я дал еще три месяца назад. Сказал, что поддерживает, но до сих пор никуда не доложил. А время уходит: надо машину строить, испытывать, тренироваться. Прошу вас помочь.

Я выразил некоторое сомнение в выборе конструктора Месищева.

— Другого нет, — ответил Галлай, — все-таки его Пе-8 наиболее близко подходит к нашим требованиям. Ее следует модифицировать, забить баками, приспособить.

— Какую скорость вы будете держать?

— Конструктор обещает среднюю около 500. Мы делаем скидку на встречный ветер и считаем, что чистый летный путь вокруг Земли займет 55 часов, время на земле — 15 часов. Тогда мы побьем рекорд Юза на двадцать часов и долбьемся такого результата, что наш рекорд долго никто не сможет побить. Ныне, при современном состоянии авиации, его можно улучшить лишь часа на 2–3, но отнюдь не на двадцать, а из-за этого никто лезть не станет.

— Земля может задержать.

— Да. Поэтому я считаю, что во все пункты посадки надо послать опытных инженеров, знающих именно эту машину. Чтобы он знал, что пробка на левом баке закручивается туже, чем на правом, и это так и должно быть, и чинить это не надо. Тогда — уложимся.

— Контрольные полеты?

— Это когда будет готова машина. Тогда обязательно сходим по всему советскому маршруту, до границы.

— Как будет оборудована машина?

— Я передал конструктору технические условия, он их принял. В машине должно быть тепло, удобно — это очень важно в длительном перелете. Будет два штатных места над баками, звукоизоляция, можно курить. Вообще, на мой взгляд, довольно демонстрировать сверхчеловеческую выносливость. Я. например, предполагаю на последнем этапе выбрать время и всем побриться, одеть чистые воротнички, надушиться — выйти из машины пижонами.

Он очень интересовался моим мнением — утвердят ли его проект, особенно — учитывая, что он малоизвестный летчик, еврей и не Герой Советского Союза. Я расхохотался, и он понял мой ответ.

— А вот первое соображение имеет резон, — сказал я. — Вы знаете рассказ Микулина о том, чем отличается опытный конструктор от неопытного? Обоим дают задание — определенные параметры. Неопытный делает в точку, тщится и срывается. Опытный делает по заданию и чуть ниже. И когда у него срывается основное, он говорит: да, не получилось, но вот готово в первом приближении. Так и вы должны иметь запасной вариант.

— Какой? Я уже думал об этом. Вот, например, можно пролететь по границам всего СССР. Впрочем, это будет, пожалуй, не легче кругосветки, но зато все время — на своей территории.

— Да, это не легче, — подтвердил Аккуратов.

— Такой проект был, — сказал я. — Виктора Евсеева. Это — стоящее дело.

— Ну вот видите, я и не знал, — сказал хозяин. — А какие вы еще знаете неосуществленные проекты?

— Супрун предлагал пролететь от западных до восточных границ Советского Союза без посадки.

— Это очень интересно и показательно, — воскликнул Галлай (видимо, дошло!).

Мы стали говорить вообще о возможных перелетах. Их осталось чуть на земном шаре. Кругосветка. Из Москвы в Австралию без посадки, или в Бразилию. Через два полюса. Из Москвы в Москву без посадки вокруг света, это проект как-то развивал мне Громов, говорил о возможностях авиации.

— Так у вас экипаж сколько? — спросил я.

— Пять. Два пилота, штурман, радист, инженер.

— А вам Валентин говорил о шестом?

— Говорил, — засмеялся Валентин.

— Да, он мне говорил о вас, — подтвердил Галлай. — Честно говорю: с большим удовольствием. Вы человек известный в авиации, и мы знаем, что вы не подведете. Вы пользуетесь крупным именем и авторитетом. Мы, конечно, заинтересованы в том, чтобы перелет был освещен, как следует в печати — это тогда будет обеспечено. Наконец, Ваше участие разгрузит нас от многой организационной работы на земле, в частности, от бесед с корреспондентами. Так что — принципиально я целиком «за». Трудность только в том, что мною уже даны технические условия конструктору, но я думаю, что он сможет их переучесть. Да кроме того, в современном аэроплане возможности резерва очень большие. Ну-ка прикинем: 80 кг. вашего веса — это 10 минут полета. Никакой роли на таком маршруте не играет и не спасает.

— Да, — засмеялся Валентин. — Я берусь сэкономить эти десять минут на трех сутках полета.

Расстались. Договорились, что мы позвоним Шахурину и узнаем о судьбе проекта.

Галлай произвел на меня впечатления толкового и настойчивого человека. Во время войны, желая узнать, как ведут себя машины в длительном полете, он пришел в полк Пусэпа, 6 или 7 раз летал в тыл на бомбежку, над Брянском его сбили, зажгли, они выскочили с парашютами, пробирались к фронту, прорвались и вернулись. Как испытатель, видимо, бывал во всяких переделках. На его счету — 73 испытанных машины. Дня за два до нашего разговора — взлетал на новой машине, и лопнула покрышка, сел. Рассказывает, смеясь. Вот только опыта маршрутных полетов у него маловато, почти нет — только по испытаниям на километраж. Тут полная противоположность Титлову. И когда на обратном пути Аккуратов спросил моего мнения о Галае, я сказал ему, что командиром, пожалуй, он годится, но на правое сидение обязательно надо извозчика, вроде Титлова, который и будет вывозить перелет, а взлеты и посадки — за Галаем.

— Верно, — согласился Валентин.

Вчера позвонил Володе.

— Так тебе и надо! — сказал Кокки. Это означало поздравление с орденом.

Рассказал ему о своем впечатлении от Галая. Он вполне согласился, поведал, что и он такого мнения: голова хорошая, а руки должны быть маршрутника. Обязательно нужна прикидка — тренаж по маршруту. Пройти, скажем, до Иркутска. Потом до Владика. Потом туда и обратно без посадки. Тут выяснится и машина, и люди, и земное обслуживание, и многое другое.

— Ну, а у тебя как?

— Позавчера хотел сделать прикидку на полчаса — мотор не годится. Буду завтра просить другой.

По моей просьбе Сенька звонил Шахурину. Тот сказал, что знает о проекте Галая. Дело интересное. Но решения еще нет. Будет сразу приниматься по трем группам: Галая, Громова, Кокки. А это еще что? Надо узнать!

29 сентября.

Сегодня Титлов на машине «Н-331» улетел в Арктику. Провожал их в Химках. Разъяснил Титлову и Аккуратову, как себя надо вести на полюсе, кому давать радиограммы.

НА аэродроме видел занятную машину: геликоптер конструкции инж. Братухина. Сигает с места, висит, поворачивается в ладони от земли. Совершенно чудн'ая машина.

2 октября.

Сегодня утром, вернее — днем, мне позвонил Устинов. Титлов вылетел с Челюскина на полюс и в 6 ч. 57 мин. был на ним, сейчас идет обратно. Я немедля позвонил Папанину.

— Да, верно. Прислали оттуда телеграмму т. Сталину. Не знаю, как с ней быть, ведь он ничего не знает о перелете. Приезжай, пожалуйста.

Умылся, побрился, поехал. Папанин возбужден, нервный, ходит по кабинету, китель расстегнут.

— Я тебя прошу, посмотри — там Мазурук редактирует это приветствие, а то оно очень сухое. Помоги ему.

— Что ты! Господь с тобой. Какое право ты имеешь вмешиваться в личную переписку! И притрагиваться нельзя. Позвони Поскребышеву, доложи.

Он позвонил, сообщил о полете, о телеграмме. Поскребышев сказал прислать телеграмму с объяснительной запиской. По моему совету Папанин позвонил т. Маленкову. Тот выслушал, спросил — на какой машине, сказал, что дело хорошее. Папанин попросил меня написать объяснительную записку на имя т. Сталина. Я вместе с Мазуруком написал две странички, указав цели ледовой разведки, упомянув о полете англичан весной этого года, задачах нашего полета, его особенностях и составе экипажа.

В 6 ч. вечера все ушло в Кремль, в 7 ч. вечера Поскребышев сообщил, что материалы переданы т. Сталину.

К этому времени было получено сообщение, что экипаж сел в порту Чокурдал на Индигирке. Я немедленно дал им поздравительную телеграмму за подписью Поспелова и моей. Потом установили (из радиоцентра ГУСМП) с ними прямую связь, и я задал несколько вопросов о полете, ответы на которые принял Реут.

Еще через час Бессуднов начал передачу корреспонденции «На вершине мира». Очень интересные подробности о том, как летели, как сбросили на полюсе портрет т. Сталина, №№ «Правды» за 24 (юбилейный) и 29 сентября.

Я уехал в редакцию, продиктовал предотъездную беседу с экипажем (по стенограмме — когда у меня были Аккуратов и Титлов), добавил туда ответы на вопросы, полученные Реутом.

Ждали сигнала от Поскребышева, но его все не было.

Все газеты узнали о полете только днем, все начали просить у нас материалы, снимки.

Занятно, что сегодня днем, когда я уезжал к Папанину, меня в вестибюле встретил Леша Коробов — зав. информотдела «Комсомолки».

— Вот это по-газетному, — сказал он. — Берете рядовой полет, сажаете спецкора и делаете из него конфетку. Это — по мирному времени.

— Да, по мирному, — ответил я.

Вечером он в панике просил у меня материалы по «рядовому полету».

3 октября.

Ответа от Поскребышева все нет. Папанин вчера перенервничал, и с ним случился сердечный припадок. Он звонил мне несколько раз — нет ли у меня новостей.

Прислал интересную статью Аккуратов — как нашли полюс. Я заказал статью Титлову, сделал сводку радиограмм о полете, написал передовую.

4 октября.

Утром в 6 ч. меня разбудил Папанин. Я встал на 30-м или 40-м звонке.

— Извини, Лазурка. Я сначала позвонил твоей секретарше, узнал, когда ты ушел. Она сказала, что в 5. Ну я знаю, что если тебя вначале разбудить, то ты снова сразу заснешь. Что слышно? Не могу заснуть, сердце болит за ребят.

Я ему сказал, что ничего не слышно. Видимо, там не до этого, и объяснил почему, по моему мнению.

Видимо, наверху сейчас заняты Советом министров иностранных дел в Лондоне. Заседания прекратились 2 октября, не дав никаких решений. Английская и американская печать обвиняет в неудаче советскую делегацию. Формальные расхождения в том — допускать ли Францию и Китай к обсуждению мирных договоров с Балканскими странами. По духу Потсдамской конференции они не имеют права участвовать, и Молотов настаивал на этой точке зрения. Барне и Бевин требовали их участия. По существу же, видимо, дело идет о блоке Англии, США и Франции против СССР. Сегодня мы опубликовали ответ о пресс-конференции у Молотова в Лондоне — резкий и ясный…

5 октября.

Сейчас в «Известиях» опубликована очень резкая и прямая передовая «В совете министров в Лондоне», разбирающая существо разногласий и причин срыва работы Совета. В конце — предупреждение, что все это может «поколебать основу сотрудничества между тремя державами». Давно я не помню такой энергичной, прямой и откровенной передовой. По строю и фразам мне кажется, что ее писал Хозяин.

10 октября.

Опять сразу за несколько дней. И пес его знает, как не хватает времени!

Что делается на земном шаре — не пойму. 6 октября у нас была напечатана передовая о Совете министров — уже более мягкая, чем в «Известиях».

Позавчера в газетах был обмен телеграммами между Молотовым и Бевиным по случаю отлета Молотова из Лондона — весьма любезный.

Сегодня напечатано выступление Трумэна, в котором от говорит, что разногласия были следствием «неточностей перевода», да и их, собственно, не было.

Яша считает, что в Лондоне пытались сколотить блок против нас, мы его взорвали, они увидели, что лопнуло, пошумели немного, но примирились до поры, до времени.

Позавчера нам вручали ордена в Кремле. Вручал Наталевич — председатель Верховного Совета Белоруссии, Калинин, говорят, болен. Было весьма торжественно.

В редакции — новость. Зав. партотделом Андрей Миронович Малютин назначен редактором «Бакинского рабочего». Все гадают, кто будет на его месте.

Вспоминаю, как в 1940 году, когда я был в командировке в Баку, секретарь ЦК Азербайджана Гиндин торговал меня на это место. Он попросил меня приехать вечером в ЦК, сначала вел разговор о нефти, а затем осторожненько подошел к этому:

— т. Багиров просил меня узнать, как вы отнеслись бы, если бы мы поставили в ЦК вопрос о назначении вас на работу в Баку.

— В Баку?! Зачем? Мне и в Москве нравится!

— Но и Баку нравится? А «Бакинский рабочий»?

— Нравится. Но Москва — больше!

— И вы в Баку нравитесь. Вот уже несколько лет нам не везет с редактором «Бакинского рабочего».

— А… Но я же и по формальным признакам не подхожу. Я — кандидат партии.

— Это ничего, мы вас переведем.

— Нет. Мне очень лестно. Но для журналиста нет ничего дороже «Правды». Вот если меня выгонят — первое место будет Баку!

Он настаивал и просил подумать. Так разговор ничем и не кончился.

Как будто уже решен вопрос с Магидом. В понедельник, 8 октября, было заседание КПК — опять о нем, после окончания работы следователя. Говорят, что и Александров и Шкирятов согласились с точкой зрения Поспелова, что он не может дольше работать в «Правде» и вообще в печати. Но решили это оформить постановлением ЦК.

У меня — поучительный кацепихес, как любит говорить Штейнгарц. В октябре мы опубликовали заметку о геликоптере «Омега», со снимком. 29 сентября, провожая на север экипаж «Н-331», мы случайно увидели этот занятный ероплан. Он поднимался на метр, зависал, опускался. Я поручил Устинову снять. Подошел и сам, познакомились с конструктором Братухиным. Он сказал, что это — второй экземпляр геликоптера «Омега», первый был построен еще в 1940 году. Я предложил ему: созвониться с Шахуриным, а потом напишем. Добро.

Позвонили Шахурину. Не возражает. Вызвали конструктора, поговорили, написали, послали Шахурину на визу. Он болен, посмотрел Яковлев, все в порядке. Дали. Поспелов снял. Наш цензор подполковник Аркадий Баратов тоже посомневался, взял материал, поехал к нач. отдела военной цензуры генштаба генерал-майору Березину. Тот разрешил. Я настоял у редактора, и 8 октября опубликовали.

После вручения орденов я приехал домой и лег. Уснул. Звонит Перепутов: позвони редактору по вертушке. Приехал в редакцию, звоню.

— Лазарь Константинович, не надо все-таки было давать геликоптер. Мы что-то разболтали или напутали.

— П.Н., да ведь мы только повторили других. Об этом было подробно, со снимком, в «Московском большевике» 4 августа, а 10 марта — в «Известиях» в статье академика Юрьева. Наш материал визировал Яковлев, Шахурин дал согласие, Березин.

Он попросил меня повторить все, видимо, записал, сказал, чтобы я подготовил вместе с Баратовым докладную записку.

— Мне нужно объяснение представить Александру Николаевичу. Понимаете? Видимо, все-таки напутали.

Еще бы не понять! Раз звонил Поскребышев, значит заметкой заинтересовался Хозяин. Вскоре мы получили полное подтверждение этому. Из Генштаба позвонили Баратову и сказали, что в отдел военной цензуры позвонили из (вычеркнуто — СР), приказали выяснить — как появилась эта заметка, кто ее пропускал, и доложить лично Поскребышеву. Затем мне позвонил испуганный конструктор и сказал, что его вызвали в Наркомат авиационной промышленности и тоже спрашивали, как появилась заметка в «Правде». Я тогда позвонил Яковлеву:

— В чем там дело, ты не знаешь? — спросил он. — Меня выспрашивал Дементьев (первый зам. Шахурина, он болен) об этой заметке. Я ничего не вижу в ней секретного и сейчас. Старая машина.

Я и Баратов написали докладную на имя редактора, приложили вырезки из «Моск. большевика» и «Известий». Поспелов просил нас дождаться его. Мы ждали до 11:30 вечера. Выяснилось, что он не приедет, поедет прямо на дачу, а этим делом займется завтра. Оказывается, сказано было «Нашли, чем хвастать старьем!»

У нас отлегло: раз дело откладывается на завтра, значит либо удовлетворились его устными разъяснениями, либо вообще все рассеялось. На завтра, 9 октября, он приехал, посмотрел нашу записку и никуда ее не послал. Может быть, он сам написал?

Поздно ночью пришло сообщение, что 9 октября т. Сталин уехал в отпуск. Значит, даже в предотъездной горячке он нашел время заниматься «Правдой» и нашей заметкой. И еще: в «Известиях» и «Московском большевике» эти данные прошли без внимания, а у нас — сразу заметил. Как продумаешь это — еще раз поймешь, что значит работать в «Правде», и сколько с нас спрашивается. Не плестись в хвосте — вот урок.

В связи с отъездом Сталина, видимо, окончательно безгласным будет и полет ребят на «точку». Обидно.

Ширшов считает, что дело в иностранной марке самолета.

Опять говорил о разгрузке судов. До сих пор считалось рекордом разгрузка «Либерти», наши перекрыли ее в 10 раз. Это буквально революция. Договорились.

Вчера звонил секретарю МК и МГК, он же председатель Моссовета, Георгию Михайловичу Попову.

Решил посоветоваться с ним о московских темах.

— Стоит ли писать о газопроводе?

— Подождите с месяц. Надо писать так, чтобы читатели через месяц не плевались.

— А о четвертой очереди метро?

— Тоже надо подождать. Нет тюбингов. Вот если бы вы дали статью о тюбингах и станках, и залезли под ребро некоторым наркоматам — мы бы сказали вам спасибо.

Я обещал передать об этом Поспелову.

— О чем же писать по Москве?

— Очень много. Но надо, чтобы вы составили себе ясное представление, чем сейчас дышит Москва. О Москве вы даете очень мало. А орган МК! Я понимаю, в чем дело — смеется он, — в других городах у вас спецкоры, а в Москве — их нет. Приезжайте вместе с Гершбергом, хотя его и интересует только промышленность, и поговорим.

Звонил мне Романов, председатель Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта. Сказал, что есть постановление СНК СССР о развитии физкультуры и спорта за подписью Сталина. Очень резкое. И очень деловое: деньги на строительство, рекорд — 20000 и т. д. Просил дать несколько критических материалов. Готовится и постановление ЦК.

5 октября мы опубликовали беседу Иосифа Верховцева с нач. ГлавВино Картавченко. Она излагает решение комиссии ЦК, созданной по инициативе Сталина специально для рассмотрения: что надо сделать для всемерного увеличения выпуска вина.

В заметке, между прочим, указывается два любимых вина т. Сталина: старые, полузабытые грузинские вина: Атенури и Хидистаури.

Никогда не приходилось пробовать.

13 октября.

С геликоптером все прошло бесследно. Также бесследно закончилось и дело с полетом Титлова на полюс. Насколько можно судить — дело в машине. Нельзя ни писать о «Си-47», ни умолчать об этом. А шуму бы было заграницей!!

Уже три дня заседаем с собкорами. Выступали все завотделами с докладами. Завтра — будем слушать контрпретензии.

В понедельник — 15 октября — банкет по поводу награждения «Правды». В гостинице «Москва». Сиротин уже два дня сидит и мозгует — кого приглашать (и одного или с женой), кого нет, нумеровать ли места и пр.

Сегодня вечером выпал толстый снег. Холодина! Утром было минус 10, сейчас (5 ч. утра) — столько же. Сегодня я дежурил, была горячка, не успел пообедать. Сейчас грею суп, второе. И, конечно, «Синий платочек» — чарку.

ЦК и Сталин изо всех сил жмут на улучшение бытового положения. По прямому предложению Сталина это — основная деятельность профсоюзов. Он предложил созвать пленум ВЦСПС и сам описал третий вопрос: культурная работа.

26 октября.

Мне сорок лет.

Утром встал, отхлебнул глоток коньяку. Пошел на работу. Ушел из редакции в 11:55. Пришел вечера, выпил коньячку.

Денег нет, никого не звали. Решили устроить в понедельник, 29-го, прием для родственников.

28 октября.

В редакции некоторые перемены. Сиротин, наконец-то, утвержден секретарем редакции. Лешка Сиволобов назначен членом редколлегии и зав. партотделом. Вчера в ВОКСе встретил Ал. Суркова. Он сказал, что назначен редактором «Огонька» (про «Огонек» говорят, что Сталин предложил сделать его отличным журналом, «лучше Лайфа», многокрасочным и 46-тистраничным).

— А кто будет редактором Литературной газеты вместо тебя?

— Вернее всего — Кожевников.

— А у нас — литотделом?

— Вернее всего — Полевой.

16 ноября.

Опять руки не доходили. Вот провели октябрьские дни. Все ждали и гадали — будет ли Сталин к празднику, будет ли делать доклад.

Иностранная печать просто из себя выходила в догадках. Дня за два мы узнали, что доклад будет делать Молотов.

Торжественное заседание было в Большой Кремлевском Дворце. Я не был, но ребята рассказывают два интересных момента. Ложа иностранных журналистов полна. Выходит правительство. И сразу ложа пустеет: все ринулись сообщать, что Сталина нет. Второй раз ложа опустела, когда Молотов сказал, что у нас «будет и атомная энергия и многое другое».

Потом несколько дней иностранная пресса плясала вокруг отсутствия Сталина. Писали, что он инкогнито в Вашингтоне, что в Лондоне, что отсутствие в кремле показывает изменение нашей политики и т. д. Вот турки!

В начале ноября был у нас доклад Майского о международном положении. Очень откровенный. Говорил, что сейчас такой же период во взаимоотношениях великих держав, как в начале войны: сильные разногласия, взаимное ознакомление, притирка частей, но потом необходимость берет верх. Это может произойти через несколько месяцев, через год, но будет. Мы подождем. Трумэн, Этли — по его словам — мелкие люди, не идущие ни в какое сравнение с Рузвельтом и Черчиллем. Бевин же — просто антисоветская фигура.

Месяца два назад наш завхоз прислал ко мне врача центральной поликлиники НКПС доктора Ивана Федоровича Спарыкина. Средних лет, седой, очень плотный и очень живой, облик — районного врача. Он в течение семи лет работает над проблемой рака, изобрел жидкость, которая действует на пораженную ткань, но безвредна для здоровой. Вылечил (без ножа!) несколько поверхностных язв. Если дело получится — гигантская проблема решится. Скромен: просит дать ему отделение на 10 коек и виварий на 100 мышей.

— Почему вы не идете в Онкологический институт?

— Там сразу найдутся сотни опекунов. Тебе, мол, одному трудно, распределят тему на 100 участков, и от Спарыкина ничего не останется. Дело-то, ведь, большое, всякому хочется рядом встать. А там люди с именами и со званиями. Вот консультанты — пожалуйста, сколько угодно.

— Хотите, я вас свяжу с Збарским?

— Боже упаси! Ну поработаем. Выйдет брошюра, авторы — заслуженный деятель науки, Герой Соц. Труда Збарский и никому не известный доктор Спарыкин. И кто — автор?

Видимо, и в научном мире проблема принудительного соавторства стоит также остро, как в кино.

О его работах знает Л.М. Каганович — он дважды давал указания двигать. Я звонил нач. мед-сан управления Красной Армии генерал-полковнику Смирнову:

— Как, Ефим Иванович?

— Дело интересное. Я его знаю, был у меня. Надо помочь.

Вчера я свел Спарыкина с Поспеловым Он заинтересовался, тут же позвонил наркому транспорта Ковалеву, попросил вызвать Спарыкина и устроить ему отделение, а мне получил шефство.

К слову, встретил недавно Неговского. Он сейчас организует лабораторию и станцию при институте Склифасовского. Будет работать из-под крана. Обещал позвать на первую же операцию.

Позвонил мне на днях Водопьянов.

— Есть дело. Помнишь, несколько лет назад мы с тобой писали новогоднюю мечту — полет на южный полюс. Так вот, я уж давно думаю об этом. Так все обдумал. И сейчас зову тебя: я обещал, ведь, иметь ввиду при интересном деле. Пусть там одни были на северном, другие на южном, а мы с тобой — и там и здесь. Приедешь говорить?

В воскресенье 11 ноября я заехал к нему. был еще Орест Минеев — бывший нач. острова Врангель, в последнее время — нач. проводки то в западном секторе Арктики, то на участках.

Михаил — такой же, как всегда, только располнел, помрачнел, в генеральской форме.

Дело рисуется так. Выйти отсюда кораблем, дойти до бухты Китовой, где базировался Берд («Маленькая Америка»). Это — самая близкая доходимая точка до Южного полюса. Находится она приблизительно на 78о — в 1400 км. от полюса. Там устроить базу. Оттуда самолетами дойти до полюса перед началом полярной ночи, оставить там зимовку Минеева, а по окончании вернуться за ним. Тем временем корабль либо уйдет на базу, предположительно в Новой Зеландии, либо обойдет с океанографической экспедицией берега Антарктики, а, м.б., и всю ее.

— Корабль?

— Ледокольный пароход «Дежнев», у него запас угля на два месяца.

— Сколько сил?

— 2500, - ответил Минеев.

— Мало, — сказал я.

— Да. Но зато мореходен, а по дороге — шторма и ураганы. И хорош во льду.

— Сколько самолетов?

— Пять двухмоторных. Плюс парочку «У-2», — ответил Водопьянов.

— Какие двухмоторные?

— Сам еще не знаю. Хорошо бы «Дугласа», но они — иностранные. Ты не знаешь своих?

Я сказал ему о новой ильюшинской машине. Он заинтересовался.

— Поговори с Коккинаки, — попросил он. — Узнай, можно ли поставить на них 82-ые. И вообще.

— Лодку берешь? — спросил я.

— Зачем?

— Для ледовой разведки.

— Нет. Я всегда найду льдину, чтобы взлететь на «У-2».

— Неверно. Может быть битый, но плотный лед. И не взлетишь. А полынью для лодки всегда разыщешь. Ты на ледоколах плавал?

— Никогда, — ответил он. — Я летал.

— А я плавал, — сказал я. — И всегда видели полыньи. Да вспомни, и на полюсе были. Надо лодку!

— А какую? — спросил он, сдаваясь.

— «Ш-2».

— Да их, поди, ни одной не осталось.

— Я найду. Или поговорю с Яковлевым, он специально построит. И геликоптер надо.

— Не нужно этого жука, — запротестовал Михаил.

— Надо, — настаивал я.

Так и не договорились об этом. Успеем, доломаю.

— Сколько человек зимовка? — спросил я у Минеева.

— Пять.

— Это я — пятый?

Он засмеялся.

— Ишь ты, уже торгуешься за участие.

— Сколько тебе надо груза доставить на полюс?

— Семь тонн. Это — жилье, харч, приборы, снаряжение. И запас горючего для самолетов. Думаю иметь там и легкий самолет.

— Мало. Папанину мы дали 11 с лишним тонн, — припомнил я. — А задачи у него были меньше. И без авиагорючего. Ты подсчитай лучше и с запасом.

Разговор перешел на требования к самолетам. Михаил считал, что дальность должна быть 14–15 часов.

— Смотри сам. 1400 км. в один конец. Пусть встречный ветер 100 км, итого — скорость 200. Семь часов, да обратно столько же.

— Значит, — сказа я, — бензина надо на 20 часов. Поплутал, да подогрев, да может сел где-нибудь.

— Плутать не будем — радиомаяк, — сказал он упрямо.

— Ты не будешь, а другой будет. Тут надо весь расчет вести «на дурака», как американцы в ширпотребе. Вот давай прикинем, скажем, головную машину. Экипаж: ты, второй пилот, штурман, два механика обязательно, я, Минеев, да еще кто-нибудь из них, снаряжение, бензин на 20 часов. Ух, большая нагрузка!

— А ты хочешь на первой? — спросил он Минеева. — Лазарь-то пойдет со мной, это я знаю. Но первый полет разведочный, тебе, Орест, не обязательно.

Минеев даже обиделся:

— Кто капитан, кто летчики, ученые, штурманы, механики? — спросил я.

Оказывается, об этом еще не думали — «Люди найдутся». Я сказал, что правительство, решая, будет учитывать две вещи: международную обстановку и людей. Тем паче, что проект придется писать мне.

Договорились, что еще не раз обсудим все, прежде, чем сядем за докладную записку.

Между прочим, Михаил рассказал мне забавную вещь. Когда он летел на Берлин в 1941 году, на обратном пути его самолет сел у линии фронта. Михаил сказал летевшему с ним Пусэпу и Штепенко, чтобы они имели в виду: его фамилия не Водопьянов, а Бронтман.

— От этого тебе легче не будет, — засмеялся Пусэп. — Водопьянова, может, еще пощадят немцы, а Бронтмана наверняка кокнут.

На следующий день я был у Коккинаки. Рассказал ему весь проект, высказал свое мнение, сказал, что нужен очень авторитетный, властный и знающий начальник («Шевелев?» — спросил он). Дело Володю очень заинтересовало. Про машину он сказал, что 82-ые уже поставил, но еще не пробовал. Настаивал на необходимости взять с собой лодку и геликоптер.

— Незаменимая вещь, с борта может взлетать.

Дальше разговор зашел вообще об авантюрах. Он держится очень насторожено: и хочется и колется. Опять вспомнили Галая.

— Я не понимаю, — сказал он. — Почему он дал согласие взять тебя. Ты мой друг, но я всегда предпочту иметь 100 км. запаса.

— Ты чудак, — сказал я. — Что осталось от твоих полетов? Газетные вырезки, а кто их знает и найдет?

— Это верно.

— Кроме того, при современной авиационной технике и равнении на классного летчика — 100 кг. не вещь, пустяк. Полетишь ведь не на РД.

— Это верно, — сказал он примирительно.

— Кроме того, мне 40 лет. (тебе 42). Я могу участвовать в авантюрах еще не больше 5 лет (ты — меньше). И я не хочу даром работать на вас.

— Это верно, — расхохотался он. — Значит, я должен отныне иметь тебя на борту?

— Обязательно! Кроме одноместных машин. С дураком я не пойду, а с тобой я пойду. Особенно, если второй будет перегонщик, типа Титлова.

— Правильно, второй должен быть Титловым, — убежденно сказал он.

— Вот тебе экипаж: ты, Титлов, штурман Аккуратов или Погосов, механик и я.

— Зачем механик? — спросил он. — Механики, знающие ероплан до точки, должны быть на земле. А маршрут?

— Кругосветка. За 65часов. 5 посадок.

— Погоди. 25000 км, по пять тысяч за присест. Скорость около 500… Гм… Так, так… Может и выйти. Трудно. А сколько на земле?

— На всю землю 15 часов.

— Трудно… Но, может, можно.

Видно, что я его разворошил. Уехал в 3 ч. ночи.

Во время парада на Красной Площади 7 ноября встретил Марка Шевелева. Он очень обрадовался, и обратно пошли вместе. Сейчас он — начальник перегоночной трассы, сидит в Якутске, генерал-лейтенант. Спросил я его о причинах разлада с Головановым.

— Разные точки зрения на будущее.

— Кем он начал войну?

— Подполковником, командиром бомбового полка. Потом сменил Водопьянова на дивизии. Очень умный, волевой, твердый человек.

— Над чем работаешь?

— Хочу заняться старыми делами., о которых говорили еще на норд-поле. Помнишь? Межконтинентальные связи. По мелочам не хочу разбрасываться. Заходи, поговорим подробно. У меня — португальский коньяк. А авантюру, столь любимую тобой, и тут найдем.

В последние дни меня все больше и больше втягивают в избирательную компанию. Ох, тяжело, дело много!

Вчера написал передовую об изучении боевого опыта Красной Армии.

25 ноября.

14 ноября из Москвы на Чукотку вылетел двухмоторный самолет «СССР Н-362» полярной авиации (типа «Си-47»). Летчик Михаил Томилин, штурман Сашка Погосов. Экипаж — 6 человек, на борту -16 пассажиров, в т. ч. 5 женщин и 7-милетний ребенок. Накануне отлета вечером Сашка Погосов был у меня, пошли обедать ко мне, выпили, съели пельмени, договорились, что он будет нам писать.

Мы дали заметку об отлете.

15 ноября я получил телеграмму от Сашки из Архангельска (вернее — с борта самолета). «Посадка в Архангельске во столько-то, взлет во столько-то, взлет и посадка ночью».

Вечером я позвонил зачем-то Новикову (Папанин в отпуске, он его замещает).

— Вот ты там написал о Томилине, — говорит он, — а мы его сейчас ищем.

— Как так?!!

Оказалось, самолет вылетел вечером из Архангельска. В полночь с 14 на 15 должен был придти в Дудинку. Не пришел. В 2 часа с чем-то 15 ноября сообщил, что горючее кончается, идет на вынужденную. Через час сообщил, что сел благополучно. В 7 ч. утра сказал, что бензина нет, харча у пассажиров нет, теплой одежды нет, пассажиры замерзают, координат не знает. Его немедленно начали искать находившиеся на севере Титлов и Андреев. Через день он сообщил свои координаты: получалась южная часть п/о Ямал. Новиков послал туда Крузе, Мазурука, отменив его полет в Берлин. Обшарили все — нету, видимо — координаты липа.

А Томилин слал все более тревожные телеграммы. Новиков сообщил в правительство. Делом занялся лично Маленков. Предложили ВВС послать 2 машины, ГУГВФ — две, ВМФ — одну, НКВД — две. Послали.

Пользуясь редкими работами рации Томилина, запеленговали его из Москвы и других мест. Оказалось, что сидит совсем не там, а гораздо южнее, в среднем течении реки Пур. Перенесли поиски туда.

К тому же в одной из последний радиограмм Томилин сообщил, что кругом лес. Турки, раз лес — так не может быть Ямала! Вышли наземные партии. Самолеты за ночь доскакивали из Москвы в Дудинку и утром начинали шарить.

Днем 22-го мне позвонил Новиков домой.

— Приезжай! Нашли! Крузе снял сегодня утром и доставил в Дудинку.

— Как, все живы?

— Все живы!

Приехал. Верно: 22-го в 8:27 утра Крузе их нашел, сел, забрал, привез в Дудинку. Нашли их в км. от устья реки Паселька (приток Таза), в 600 км. от Дудинки на юго-юго-юго запад. Эк, куда занесло! С пеленгацией все совпало.

Я записал основные данные. Поспелов решил послать на визу Маленкову, поскольку он занимался этим делом. ДО сих пор не вернулось. Сегодня утром мне позвонил Мазурук.

— Вчера вечером прилетел из Дудинки, руководил всей операцией. Целая эпопея. Обошлось в 2 млн. рублей. Налетали 400 часов. 10 машин искало.

— Сколько из них налетал Титлов? 100 часов?

— Правильно, ровно 100. Не человек, а машина!

— Кстати, а что с машиной?

— Посадил Томилину штурмана Падалко и отправил дальше на восток. А Погосова привез с собой, разбираться.

Вчера у нас в клубе было выступление Мессинга — отгадывание мыслей на расстоянии. Мы приехали поздно, в конце первого отделения. На сцене сидело жюри. Аркадий Баратов, Левка Хват, какой-то профессор психологии, и еще несколько человек.

Мессинг — невысокий, щуплый, с огромной шевелюрой черных завитых волос, очень нервное лицо, узкое, семитского типа, воспаленные глаза, бледная кожа, черный костюм, белая сорочка, бабочка. Говорит по-русски очень плохо, непонятно, обрывисто.

Техника была такой. Люди писали задание. Их получало жюри, вызывали автора («индуктора» — как его называл Мессинг). Мессинг брал его левую руку, закрывал своей рукой глаза, напрягался (почти трясся), вдруг нервно захватывал левой рукой индуктора свою правую руку у запястья, говорил «внушите!» (внушайте) и, не отпуская руки индуктора, ведя его за собой, шел выполнять мыленный приказ. По окончании жюри оглашало задание.

Задания были такие:

Пойти в 15 ряд амфитеатра, на 16 место и привести оттуда девушку.

Пойти в 18 ряд амфитеатра, найти под ковром у 17 места записку, принести ее, подчеркнуть там слово «СССР».

Пойти в такой-то ряд, найти девушку на таком-то месте, взять у нее сумку, достать оттуда блокнот.

Пойти опять в партер, найти такого-то человека, вынуть у него из кармана очки и одеть их на такого-то. А этот в свою очередь должен был одеть из на третьего. Тут Мессинг запротестовал: «я не могу внушать товарищу, чтобы он одел очки на третьего!» Но задание он, следовательно, мысленно прочел.

Подойти к человеку у дверей, которого зовут Н.И. (Ник. Иванович директор клуба), снять с него шапку и одеть на такого-то.

С завязанными глазами проделать такой же номер: пойти, найти там-то человека, найти у него в кармане книжечку, расписаться на такой-то странице.

В заключение он предложил «сложный» номер. Он попросил у публики футляр от очков. Несколько раз обнюхал его, передал жюри. Потом ушел за кулисы вместе с секретаршей и добровольцами — караульными. Жюри должно было спрятать футляр, а он (на этот раз без руки, без непосредственного соприкосновения с индуктором) брался найти.

Ушел. Левка взял футляр, прошел в первый ряд, где сидел я, Зина и Аня Мержанова, и спрятал у нас под ковер. Мессинг вернулся. Левка стал рядом, смотря в сторону, чтобы не передать глазами, руки по швам. Тот повел его в партер, прошел мимо нас раз, два. Левка мысленно говорил — «не туда, обратно», «налево». Тот поворачивался. Лицо его было бледно, глаза полузакрыты, он шел пригнувшись, как будто принюхиваясь, дышал прерывисто и часто, как собака, идущая по следу. Время от времени он отрывисто и почти страдальчески кричал Левке: «Внушайте! Внушайте!», «Что же вы не приказываете!»

Вот он третий раз остановился около нас, резко поднял с места Аню, Зину, секунду поколебался, нагнулся и достал из-под ковра футляр.

Хват рассказывал мне о нем еще несколько дней назад. Он говорит, что ученые объясняют это какой-то сверхчеловеческой восприимчивостью, необъяснимой при наших современных познаниях. Сам Мессинг — психиатр, много работает над собой, называет эти концерты «научными экспериментами».

В «Труде» Сысоев предложил ему пойти в кабинет редактора, открыть левый ящик и достать строчкомер. Мессинг пошел, открыл ящик и остановился в нерешительности: он не знал, что такое строчкомер. Сысоев мысленно представил его себе, тогда он взял.

Горелик рассказал о разговоре с его секретаршей. Как-то она под дороге к нему зашла зачем-то к директору гостиницы. Он спросил: почему он опоздала? Она ответила, что задержалась в трамвае.

— Разве мне можно лгать? — усмехнулся Мессинг. — Вы были у директора гостиницы и разговаривали о том-то и о том-то.

Ее спросили: женат ли Мессинг?

— Какая же женщина сможет ужиться с таким мужем?! — резонно ответила секретарша.

— Вот бы Магиду такую способность! — с ужасом предположил Вавилов.

5 декабря.

В воскресенье, 2 декабря, мне домой позвонил нач. Политуправления Новиков (он остался за Папанина) и сообщил, что указ о награждении полярников подписан.

— С чем тебя поздравить? — спросил я.

— С орденом Ленина, — отвечал он. — А тебя — с Красной Звездой.

Итак — четвертый орден.

Вечером они прислали мне статью Папанина. Я ее выправил и сдал в набор. Дали на 5 колонок. Затем, около часу ночи, получили указы — включительно по орден Трудового Красного Знамени. Следовательно, сам себя не видел. Но вчера я подъехал в ГлавСевМорПуть, посмотрел списки. Иду по разделу Красной Звезды под № 29.

В редакции без особых изменений. Вчера ночью Сиротин сказал мне, что с 15 декабря будет шесть полос и тираж — 1.5 млн. экз. Значит: отпуск — ау!

Написал для «Огонька» беседу со Збарским — включил, как было эвакуировано тело Ленина. Они пошлют на визу Берии.

Вчера позвонил мне Рохлин — из шахматной секции Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта. Сообщил, что на международный турнир в Лондон едут от нас 5–7 шахматистов (декабрь — январь), в том числе Смыслов, Болеславский и еще кто-то.

— Не смогли бы и вы поехать с нами? — спросил он.

— Я бы смог и с удовольствием, но вряд ли мне удастся вырваться.

— А если мы поставим этот вопрос перед Романовым и перед редакцией — вы возражать не будете?

— Ради Бога.

Выборная компания до сих пор идет без группы. Все информацию о выдвижении в комиссии, о работе и проч. даем мы. Вот шалопаи!

По делу Магида есть решение КПК, утвержденное ЦК. Его заявление о барохольстве военкоров признаны неправильными и недобросовестными, предложено снять его с работы. Это и сделано неделю назад.

Начинаем брать на работу группу окончивших литфак МГУ.

10 декабря.

В прошлый понедельник в ЦК было совещание редакторов. Предложили две вещи: 1). поменьше пользоваться штампами и трафаретами, уменьшить количество превосходных степеней и высокопарных прилагательных (по сему поводу у нас сегодня напечатан обзор печати), 2). писать скромнее о наших достижениях, поменьше кричать о восторгах, памятуя, что народ перенес очень большие невзгоды и сейчас живет трудно. Давно пора!

Выходить на шести будем, видимо, с 15-го.

В Москве очень туго с энергией. Каждый вечер выключаются десять заводов. Но ни одного дома!

15-го в Москве состоится конференция трех министров. Это — бомба, сенсация в международном мире. Яша Гольденберг считает, что это — последняя попытка договориться. Начинаем уделять больше внимания иностранным делам. Раньше давали им полосу, уже с неделю нам предложено давать не меньше двух полос. Есть еще одно указание: не давать фото. Фотографы ходят, повесив носы.

В Москве бездна разговоров о кражах и грабителях. Ходят всякие истории, а люди боятся ходить.

18 декабря.

Вчера был на приеме в «Метрополе» в честь футболистов «Динамо», вернувшихся из Англии. Там они произвели сенсацию, выиграв два матча (у «Арсенала» и «Кардиер-сити»), и две вничью («Челси» и «Глазго»). Общий счет голов 19:9 в нашу пользу.

На приеме было скучновато.

Занятный разговор произошел у меня с Николаем Королевым, абсолютным чемпионом СССР по боксу. Это звание он, кажется в четвертый раз, завоевал 6 или 8 декабря. Мы были на матче в Госцирке. Сначала шли разные пары. В заключение — Королев и Навасардов, финалисты розыгрыша. Королев — невысокий, плотный, лысый, а Навасардов — здоровенный высоченный грузин, на полголовы выше его и, очевидно, на несколько кг. тяжелее. Народу было битком. Притихли. Первый раунд. Примериваются. Второй, третий, четвертый, пятый полное превосходство Королева. Просто непонятно, как в семи предыдущих боях Навасардов мог три раза у него выиграть, настолько уверенно выигрывает сейчас Королев. Он гораздо техничнее, его удары — очень вески. Когда раздается полновесный удар — кажется, шатается цирк. Могуч удар и у Новосардова. Я с ужасом подумал — вот бы оказаться между ними. Шестой раунд — оба вымотались и дрались еле-еле.

На банкете Королев сидел вместе с другими боксерами — Градополовым и пр. Ко мне подсел редактор «Красного Спорта» Борис Корельников. Мы говорили с ним о его замысле — издавать журнал «Мир путешествий». Я обещал ему поддержку Папанина, Федорова, Громова и др. Потом попросил познакомить меня с Королевым.

— Коля! — позвал он его. — Познакомься!

Королев отвел свою даму на место и подошел. Невысокого роста, в ладном костюме, он не производит впечатление чемпиона, тем более Самсона, просто нормальный средний человек. Я обратил внимание на руки — небольшие мужские ладони, крепкое, но не очень, пожатие. Широкое, почти круглое лицо, маленькие, внимательные, очень веселые, пожалуй — насмешливые глаза. На правой щеке — бородавка, и из нее пучок длинных (5–7 см.) рыжеватых волос.

— У меня к вам вопрос, — сразу начал я. — Вот я говорил товарищам: что будет, если я подойду к группе Королева и пихну одного из них. Вы стукнете?

— Да, — ответил он, недоумевая от внезапности такого салонного разговора.

— И сколько я буду лежать? В минутах?

Он засмеялся и поднял палец.

— Один.

— Чего — один?

— Один час.

— И как это будет называться — крюк?

— Нокаут, — ответил он и повторил с явным профессиональным удовольствием. — Нокаут.

— А куда будете бить? — не отставал я.

Он посмотрел на меня с недоумением.

— Вот это вам совершенно все равно, — ответил он. Потом подумал и сказал: — наверное, в щечку. Легонько. У меня ведь рука тяжелая.

— Сколько весит ваш удар?

— 300 килограммов.

Я не понял.

— Ну представьте себе, — пояснил он, — что вас со скоростью поезда, скорого поезда, внезапно стукнет в челюсть железная балка, которая весит 19 пудов.

Н-да…

— Вы, наверное, не боитесь ходить по ночам? — полюбопытствовал сидевший рядом майор.

Он расхохотался.

— Нет, не боюсь.

— А не приходилось вам пускать кулак в ход на улице? — не унимался майор.

— Только один раз, — с сожалением ответил боксер. — Я возвращался с женой. А живу на Сходне. К ней пристали двое. Я их попросил отойти. Не дошло. Я им сказал: я — Королев. Опять не дошло. Лезут. Жена стукнула одного по щеке. Они оба замахнулись. Я прикинул — какой прежде ударит, и двинул его легонько в щечку. Он упал, как будто его подкосили и лежит.

— Второго не пришлось?

— Нет.

Я решил проведать у него его мнение о самом себе.

— Скажите, вот мы сейчас вылезли с футболом. Набили англичанам. Есть еще один вид спорта, который весом не меньше, в котором политики еще больше, в котором резонанс среди масс еще звучнее…

— Особенно в Америке, — перебил он, сразу став очень внимательным и настороженным, как во время боя.

— Да. Так вот, можем ли мы, в силах ли сейчас выступить на этой арене.

— Я вам одно скажу, — ответил он быстро, и было видно, что этот вопрос для него не нов, и он внутренне его уже решил в свою пользу. — Надо попробовать.

— Но вы понимаете, что тут нельзя просто пробовать. Мы — СССР, а не Эквадор.

— Надо попробовать, — повторил он и широко улыбнулся.

— Кто сейчас чемпион мира?

— Джо Луис, негр.

— Сколько он весит?

— 92 килограмма. Такие противники у меня бывали. Видите ли, нам уже пора выходить на международный ринг. Надо ликвидировать боязнь перед иностранцами, к которым мы с детства по литературе чувствуем почтение. Начитались Джека Лондона, и считаем их сильнейшими. Почему динамовцы не выиграли у «Челси» — начитались о том, что английский футбол — лучший в мире. Я тоже читал Лондона. А потом пришлось несколько раз выступить заграницей. Первого я свалил за 14 секунд. Второго — тоже в первом раунде.

— Вы помните, как приезжал Марсель Тиль. Он не дрался, а проводил показательное выступление. Он только тыкал: «се-ту», «се-ту» — вот, мол, я могу сюда ударить, тут не защищено.

— Все это чепуха. Я недавно ездил в провинцию (кажется, он сказал в Ташкент, не помню точно — ЛБ). Тоже проводил показательные выступления. Мне пришлось провести подряд 14 раундов. И я всех легонько тыкал, как Марсель Тиль. Они же мне не нанесли ни одного удара. Почему? Боялись. Так и там.

— Но нам непривычны их условия. У них бьются до победы.

— Не обязательно. И по очкам тоже.

— У них 15 раундов!

— Это не страшно. Мы дрались 3 и сдыхали на третьем. Установили 5 сдыхали на пятом, потом на шестом. Следовательно, все дело в распределении сил. Так я делал в последнем матче с Навасардовым, так будет и в другом матче — скажем, с Джо Луисом.

27 декабря.

Позавчера, 25-го, в Москве закончилось совещание трех министров Молотова, Бевина и Бирнса. После провала Лондонской конференции казалось, что общая точка почти насквозь покололась. Ан тут нашли общий язык. Сегодня опубликовано большое коммюнике.

Несколько дней назад Заславский написал в «Правде» статью (кажется, под заголовком «Вопросы, требующие ответа»), в которой резко и ехидно недоумевал — почему союзники нервничают по поводу наших войск в Иране, в то время, как неизвестно зачем их войска стоят и в Иране, и в Китае, и в Гонконге.

Спустя пару дней т. Молотов устроил прием в честь приехавших министров. Был там и Заславский. К нему подошли американцы из посольства и сказали, что с ним желает познакомиться заместитель Бирнса. Заславский подошел. Тот стал доказывать, что Давид Иосифович не прав. «А мне кажется, что я прав, иначе бы я не писал». Немного погодя подошел английский зам. посла и сказал тоже самое, добавив, что «наши заокеанские друзья очень нервничают по поводу статьи».

Потом, проходя мимо, увидел Заславского т. Молотов. Остановился, поздоровался. Спросил

— Ну, какие отклики на Вашу статью?

— Да вот, расценивают ее за рубежом, как мнение советского правительства, — сказал Заславский.

— Ну что ж, они, пожалуй, не ошибаются.

История пассажиров Томилина продолжается. Как уже записывал, они вылетели из Москвы 20 декабря на Чукотку. На борту — 5 чел. экипажа (штурман Погосов), 16 пассажиров, в том числе один ребенок. Самолет заблудил, израсходовал горючее (на этапе Архангельск — Дудинка) и сел в 600 км. к югу от Дудинки. Вот куда унесло! Искали их 8 дней, гнали из Москвы до десятка машин. Вмешался в это дело Молотов.

Жрать было нечего, мерзли. Наконец, нашли — с помощью мощного московского пеленга. Нашел Крузе. Привез их в Дудинку. Решили отправить их дальше и Титловым. Поднялся и сел сразу за аэродромом, снес шасси, помял крыло. Тем временем перегнали в Дудинку самолет Томилина, и Мазурук не нашел ничего лучшего, как (при наличие нескольких экипажей) отправить пассажиров дальше с Томилиным. Не долетая Тикси, он опять заблудил, опять израсходовал горючее и сел. Сломал машину (шасси, помял крылья), как выяснилось — в 2 км. от Тикси. Тогда отправили из Москвы летчика Каминского. Взял он их в Тикси на борт, поднялся, загорелся, сел. Люди выпрыгивали на ходу. Часть поломало руки, часть ноги, часть обгорело. Самолет и все вещи сгорели. Сейчас за ними вылетел из Москвы Крузе.

На этом дело в полярной авиации не кончилось. Дня два назад в Дудинке поднялся самолет Андреева (тоже «Си-47», как и те), на высоте 300 метров загорелся. Четыре человека экипажа и 6 пассажиров погибли. Причины неизвестны.

Вчера я говорил с Ляпидевским. Он работает сейчас в Госконтрле, инспектором по авиации. Я предложил ему поставить вопрос о создании Государственной авиационной инспекции при СНК, которая была бы независима от ведомств, не боялась за пайки, за квартиру и т. д. Это дело поддерживает и Кокки. Толе идея понравилась.

С 26-го у нас — шесть полос. «Известия» — тоже с 25-го. И нам и им до 15 февраля — на время выборов. Материал идет случайный, пока еще не нашли типа. У нас идет много материала — до трех полос. Никакой выборной группы по-прежнему нет, основной материал по-старому даем мы — полосу, примерно. И людей не добавили, если не считать трех учеников — Пономарева, Новоскольцева и Зарапина.

Несколько дней назад был снова у Водопьянова. Он мне показал напечатанное на машинке сырое — программа экспедиции, ее задачи, характеристику научных наблюдений, и попросил составить докладную в ЦК. Я посоветовал ему поговорить с Папаниным. Водопьянов несколько нервно относится к этому, т. к., видимо, боится, что тот будет претендовать на командование, хотя тут же сказал:

— Пусть командует. Я возьму на себя летный отряд. Все равно пойду на первом самолете и сяду, хоть разобью машину. А остальные машины — посадим легко. А ты пойдешь на первом или втором.

Рассказал он мне о своем разговоре со Сталиным в начале войны. Водопьянов просился на фронт.

— Будь я командиром части, — сказал Хозяин, — обязательно дал бы вам любой самолет.

После этого его назначили на дивизию.

Вчера я написал докладную записку об экспедиции на имя т. Сталина (3,5 страницы). Изложил задачи и общий план. К записке будут приложены приложения (графики, расчеты). Послал Михаилу. Сегодня он звонил мне, очень понравилось. Собирается поговорить с Папаниным и послать через несколько дней.

Вообще, идеи носятся в воздухе. Был у меня в редакции Алексеев. Хочет лететь на дизельной двухмоторной машине без посадки от Москвы до Порт-Артура. От Иркутска до Москвы уже ходил. Беседовали с ним и об экспедиции на юг. Считает реальной, выбор «Дежнева» — удачным, но, как и я, считает самолеты «Ли-2» или «Пе-82» (Ли-2 с 82-ми моторами) неудобными, надо отечественные, хотя их подходящих для этой цели и не видит.

Вчера был у меня Черевичный. У этого план другой: нынче весной отправиться 4–5 самолетами в район полюса недоступности, покрыть посадками весь район, взять глубины, проследить течения, дрейф и т. д. Один самолет посадить базой, а остальными все обследовать. В полете 1,5–2 месяца.

— Иначе, Американцы нас обгонят.

28 декабря.

Сегодня в Кремле М.И. Калинин вручал ордена полярникам. Вручил и мне Звезду. Выступил с умной речью. Потом фотографировались. Во время съемки он все расспрашивал Папанина о том, что делается сейчас на Енисее, на Оби. Выглядит хорошо, хотя и долго болел.

Орден я обмыл коньяком и водкой «Охотничьей». Вечером Папанин позвонил мне домой, сказал, что хочет отправить Новикова по зимовкам — вручать ордена — не полечу ли я с ним?

Я ответил междометием.