— Известно ли вам, — спросил за завтраком Брошек, — что произошло сегодня около пяти утра?

— Около пяти утра? — удивилась Икина мама. — А ты откуда знаешь? Возвращался в эту пору с бала или из межпланетного путешествия?

За столом воцарилось смущенное молчание. Но ненадолго. Брошек, не растерявшись, улыбнулся, спокойно доел кусок хлеба с медом и сказал:

— Откуда я возвращался, еще надо обдумать. Вообще-то, мучаясь бессонницей…

— Ах, вот оно что… — протянула мама.

— …я выглянул в окно и обнаружил необычное для нынешнего лета атмосферное явление, — невозмутимо закончил Брошек.

— Ну-ну? — заинтересовался отец.

— В четыре часа пятьдесят две минуты, — торжественно объявил Брошек, — на семь секунд… показалось солнце.

— Хе-хе-хе, — засмеялся отец. — И этот человек утверждает, что у него бессонница! Дорогой мой, — обратился он к Брошеку, — тебе просто приснился странный и необычайно прекрасный сон.

— Нет, — сказала Икина мама. — Я знаю… я видела… Это не был сон.

Отец не обратил внимания на ее многозначительный (весьма многозначительный) тон и бодро вышел из-за стола.

— Дамы и господа! — воскликнул он. — С завтрашнего дня в этом доме можно будет веселиться напропалую. Потому что сегодня вечером нижеподписавшийся завершает свой труд, в связи с чем предлагаю прокричать в мою честь троекратное «гип-гип ура!».

Этот призыв был подхвачен с неподдельным энтузиазмом. И не только потому, что возвещал о начале новой эпохи развлечений и проказ, в организации которых отец подчас проявлял недюжинные способности. В тот момент гораздо важнее было сгладить впечатление, которое произвело неожиданное мамино замечание.

Ика тем не менее обрадовалась совершенно искренне.

— Ах, папусик! — воскликнула она. — Значит, ты завтра возвращаешься к жизни?

— Так точно! — произнес отец, ударив кулаком в выпяченную колесом грудь. — А если будете хорошо себя вести, я в самые ближайшие дни прочитаю вам свою диссертацию. Уверен, что она вас заинтересует, — добавил он с жестокой улыбкой.

— Мы в этом не сомневаемся, дорогой, — сказала мама. — Напомни только название, чтобы мы могли заранее подготовиться к твоему авторскому вечеру.

Тогда отец торжественно провозгласил:

— Название звучит так: «Фармакодинамика метилксантинов, в частности теобромина и теофиллина».

Воцарилась напряженная тишина.

— Теобромина и теофиллина? — слабым голосом переспросила мама.

— Да! — воскликнул отец.

И тут великий Альберт предала друзей. Ее единственную заинтересовало предстоящее чтение. Она даже захлопала в ладоши.

— Здорово! Правда, здорово! Только почему вы не включили в этот ряд кофеин?

Хотя отец был отлично осведомлен о разносторонних интересах великого Альберта, даже он опешил и, поморгав, вздохнул:

— Я тебе объясню в другой раз. — А уходя, сказал сам себе: — Нет, в мое время молодежь была не такая.

— Спасибо, — сказала Икина мать, поднимаясь из-за стола. — А теперь мне бы хотелось обменяться парой слов с Икой и Брошеком.

Вся пятерка встревоженно переглянулась. Расколоться или пока еще не раскалываться? Все взоры, естественно, обратились на Пацулку. Тот, немного подумав, решил вопрос однозначно: приложил палец к губам.

— Сколько можно молчать! — вздохнула Ика.

На этот раз Пацулка без колебаний показал три пальца.

— Три дня? Ну что ж, попробуем… — прошептал Брошек.

И они с Икой нехотя поплелись на веранду, где их уже ждала Икина мама, созерцая окружающий мир и покуривая первую в тот день сигарету.

А мир был по-прежнему сер и уныл. Погоду, пожалуй, можно было назвать ничем не примечательным субботним ненастьем. Дождик не то моросил, как в понедельник, не то висел в воздухе, как во вторник. В долине еще плавали клочья тумана среды, которые река, словно тени плотов, уносила вниз по течению. И вообще в атмосфере чувствовалась какая-то вялость и нерешительность. Это могло вселять некоторую надежду, пока смутную, но все же…

Тут следует сказать, что Ике с Брошеком было не до погоды. Физиономии у них были довольно кислые. Бояться они не боялись, в этом доме в отношениях между родителями и детьми понятия страха не существовало: они были друзьями. Ребят волновало нечто совсем другое.

В доме появилась тайна. Секреты. Взрослые не были допущены в ребячьи дела. Они не обижались, понимая: у каждого могут и даже должны быть свои секреты. Но хорошо ли так долго скрывать что бы то ни было от друзей? Вот в этом и заключалась главная сложность.

— Поверьте, мне ничуть не хочется совать нос в ваши дела, — мягко сказала мама. — Просто я… как бы это сказать… ну, просто я начала беспокоиться. Всякий имеет право на собственные секреты. И я не собираюсь заставлять вам ими со мной делиться. Однако, если не ошибаюсь, игра, которой вы увлеклись в последние дни, перестала быть игрой и… перестала быть безопасной. Я ведь вижу: тут что-то связанное с часовней, с магистром Потомком и капралом Стасюреком. Словом, сдается мне, вы впутались в уголовную историю. Да или нет?

— Да, — шепнула Ика.

— А нельзя ли узнать поподробнее, — спросила мама, — что это за история?

После нескольких минут тягостного молчания первым заговорил Брошек.

— Потерпите еще немножко, — попросил он. — Самое позднее через три дня мы вам все расскажем.

Икина мама покачала головой.

— Ладно, что поделаешь, — вздохнула она. — Вижу, члены Клуба имени Шерлока Холмса намерены молчать даже под пытками. Так уж и быть, молчите. Но у меня есть одна просьба, очень серьезная.

— Какая? — немного веселее спросила Ика.

— Вы должны дать мне честное слово, что в случае опасности мы с отцом будем немедленно вызваны в качестве резервного батальона.

— Слово-то зачем давать? — удивилась Ика.

На мамином лице появилась очаровательная хитрая улыбка.

— Если мне не изменяет память, — сказала она, — за последние три года никто из вас слова не нарушал. Надеюсь, так будет и впредь. Поэтому я его от вас и требую. А в противном случае, под предлогом опасности наводнения, немедленно увожу отсюда всех пятерых. И тут уж я вам даю честное слово!

— Это шантаж! — возмутилась Ика.

Однако при этом они с мамой весело переглянулись. Условие было не таким уж и неприемлемым.

— Считаю до трех, — сказала мама. — Раз… два… три!

— Честное слово! — одновременно выкрикнули Ика и Брошек.

Мама смешно наморщила нос.

— Двенадцать букв. Цветок на букву «к». Задумайте желание. Быстро! Раз, два, три…

— Колокольчик! — крикнула Ика.

— Колокольчик, — сказал Брошек.

— Опыт подсказывает мне, — произнесла мама, вставая со скамейки (а это означало конец разговора), — что вы задумали в течение ближайших двадцати четырех часов завершить некую операцию и разоблачить преступника или даже шайку преступников. Верно?

— Ох! — с негодованием фыркнула Ика. — Ужасно сложно было догадаться! Тебе и трудиться не пришлось.

— Да уж, дело нехитрое, — пробормотал Брошек.

— Ладно, ладно, — рассмеялась мама. — Вы правы. Однако напоминаю: ловить преступников — это вам не цветочки собирать. Жизнь не всегда усеяна розами. И даже колокольчиками.

— Это еще надо обдумать, — вежливо сказал Брошек.

И тут Икина мама доказала, что она вполне достойна своей дочурки. Высунув язык, она показала Брошеку нос и произнесла его голосом:

— А мне надо обдумать, есть ли хоть немного мозгов в ваших пустых головенках.

В заключение она ущипнула Ику, больно щелкнула Брошека по носу и, прежде чем они успели опомниться, исчезла.

— Моя мать иногда ведет себя крайне несерьезно, — неодобрительно заметила Ика.

— Она просто очаровательна, — убежденно заявил Брошек и якобы задумчиво произнес: — Интересно, такое передается по наследству?

— А вы, сударь, еще в этом не убедились? — якобы грозно спросила Ика.

— Как сказать, — якобы неуверенно ответил Брошек. — Возможно…

Тогда Ика продемонстрировала, что она прежде всего дочь своей мамы. А именно: высунула язык, показала Брошеку нос и произнесла его голосом:

— Предлагаю вам в течение ближайших пятидесяти лет это обдумать. — Потом щелкнула его по носу и исчезла.

Так начался шестой день долгой дождливой недели.

Вначале ничто не предвещало, что день этот будет иметь решающее значение в истории, впоследствии получившей известность как «Дело Черного Камня».

Ика с Брошеком коротко отчитались о разговоре с матерью. Все согласились, что создание резерва из родителей (на случай опасности) не лишено смысла. Сам Пацулка, мывший посуду и одновременно варивший бобы в двухлитровой кастрюле (естественно, на всякий случай), одобрил предложение Икиной мамы энергичным покашливанием.

— Пацулка, — спросила Альберт, — неужели ты думаешь, и вправду может произойти что-то непредвиденное и опасное?

Пацулка уклончиво почесал нос; остальные на минуту озабоченно задумались.

— Don’t be silly, — первым пришел в себя Влодек. — Мы тоже представляем собой некоторую опасность для опасных преступников.

И одной рукой высоко поднял тяжелую дубовую табуретку, а когда Брошек и Пацулка без особых усилий проделали то же самое, удовлетворенно кивнул.

В тот день дежурным по прессе была Катажина. Влодек заявил, что у него есть кое-какие дела на почте (тут Ика подмигнула Брошеку, Брошек — Пацулке, а Катажина расплылась в блаженной, то есть телячьей, улыбке). В результате они отправились за газетами вдвоем.

Пацулка дал понять, что должен следить за бобами, и остался на кухне. Ика с Брошеком пошли навестить магистра Потомка, который уже с семи утра торчал в часовне, изучая старинную картину и готовясь к визиту представителей местных властей и работников печати.

Магистр был счастлив. Наблюдая за ним, Ика и Брошек невольно с уважением подумали о Катажине, без колебаний уступившей Потомку честь открытия. Магистр забыл не только о своей личной потере, но и вообще обо всем на свете. Казалось, для него весь мир (если не вся Вселенная) сузился до размеров небольшой доски, переливающейся яркими красками, как луг в начале июня.

— Я почти уверен, что это пятнадцатый век, — заявил он в ответ на приветствие ребят, выказав полное пренебрежение не только к таким мелочам, как «доброе утро» или «что слышно?», но и ко всему, связанному с Толстым и капралом Стасюреком, а также с прочими потенциальными неизвестными преступниками. — Да, почти уверен, и это замечательно: ведь о художниках того времени совсем немного известно. Кем был, как жил это доморощенный живописец? Никто не знает. И никогда не узнает. Быть может, он был необразованным и беспомощным отшельником, как Никифор Криницкий. Или веселым забулдыгой, водившим дружбу с разбойниками… Неизвестно. Зато нет сомнений в том, какой это выдающийся талант! Какой блестящий, своеобразный колорист! Какой самобытный мастер! После него осталась, возможно, одна-единственная картина на дубовой доске, чудом сохранившаяся до той минуты, когда… какое счастье!.. я взял ее в руки! Казалось бы, пустяк (толстая доска размером сто тридцать два на восемьдесят один), но творец этой картины сохранится в нашей памяти навечно. Навечно, — едва слышно повторял магистр Потомок, — навечно.

Его темные глаза время от времени заволакивались туманом, губы дрожали. Ика с Брошеком промолчали: они решили пока не напоминать магистру ни об одном из забытых им важных дел, понимая, что даже недоступные им чувства заслуживают уважения. К тому же в это чуть прояснившееся субботнее утро картина действительно казалась необыкновенно прекрасной, и на нее можно было неотрывно смотреть, не замечая, как бежит время.

Однако время бежало.

Катажина с Влодеком уже дошли до киоска, купили газеты, и Влодек отыскал в двух из них заметку о Черном Камне, которая у него вызвала раздражение, а Катажину рассмешила. Потом они не спеша отправились в обратный путь.

Примерно в это время Пацулка, сочтя, что бобы готовы, снял кастрюлю с плиты, осторожно слил воду и приступил к недолгой, но основательной дегустации. Тогда же Толстый, что-то жуя, появился на пороге сарая, панна Эвита отправилась с Чарусем погулять и заодно купить газеты, а супруги Краличек решили еще немного вздремнуть. Пан Адольф же, громко и не слишком сдержанно сетуя на судьбу, готовился к решительной схватке с тросом сцепления.

Спустя еще некоторое время Катажина и Влодек, повстречавшиеся возле моста с панной Эвитой, начали взбираться в гору.

Пан Краличек, вняв категорическому требованию супруги, встал, чтобы приготовить обоим завтрак.

А пан Адольф залез под машину, не без отвращения посмотрел на трос и решил, что имеет право еще полчасика поспать. Причем… под машиной.

Пацулка, убедившись, что бобы удались на славу, пересыпал их из кастрюли в целлофановый мешочек и вышел на веранду поглядеть, что происходит на свете. Увидев приближающуюся к дому парочку, то есть Катажину и Влодека, он одобрительно хмыкнул. Следует заметить, что Пацулка любил красивых людей, а Кася и Влодек смотрелись просто замечательно. Кстати, ценя чужую красоту, Пацулка считал ниже своего достоинства заниматься собственной внешностью (к которой, надо сказать, относился весьма критически).

Поэтому, когда Катажина с Влодеком поднялись на веранду, он в порыве великодушия отсыпал им почти четверть содержимого своего мешочка. Тогда Катажина вытащила из кармана бумажный кулек и с нежной улыбкой вручила его Пацулке. Пацулка даже застонал от волнения. В пакетике были «раковые шейки». Целых двести пятьдесят грамм!

«Да, Альберт тоже великий человек с благородным сердцем», — подумал он.

— Где магистр, Пацулка? — спросил Влодек. — В часовне?

— Только не цепляйся к нему, Влодечек, — попросила Катажина.

Пацулка вопросительно поднял бровь. Тогда Влодек, ни слова не говоря, протянул ему газету и указал на заметку, озаглавленную «НОВОЕ ОТКРЫТИЕ В ЧЕРНОМ КАМНЕ». Пацулка прочел ее, усмехнулся, покачал головой и напоследок небрежно махнул рукой.

— Видишь? — сказала Катажина Влодеку. — Пацулка со мной согласен: пожилым людям следует прощать их странности.

Влодек сердито пожал плечами.

— May be, — пробормотал он. — Хотя… порядочные люди так не поступают. В любом случае я хочу услышать, что он на это скажет. Пошли.

— И все-таки обещай мне… — начала Катажина.

— Я это уже слышал, — не дал ей договорить Влодек. — Ты идешь? — спросил он Пацулку.

Пацулка отрицательно покачал головой.

Влодек и Катажина отправились в часовню вдвоем. Катажина все-таки заставила Влодека пообещать, что — ради нее! — он ни в коем случае не станет досаждать магистру.

Пацулка наблюдал за ними с добродушной улыбкой: двухлетнему малышу было ясно, что скажет на это Влодек.

— Ну… если ты… — торжественно произнес Влодек. — Если ради тебя…

Остальное он выразил взглядом, отчего щеки Катажины стали цвета губной помады номер три фирмы Елены Рубинштейн.

Пацулка проследил, как они вошли в часовню, и перевел взгляд на Толстого. Толстый, покончив с завтраком, сидел на завалинке и бессмысленно таращился в небо. В глазах у Пацулки вспыхнули яркие огоньки. Прихватив мешочек с бобами, он не спеша потопал к сараю.

Остановившись перед Толстым, Пацулка вежливо поклонился и вместо «здравствуйте» сказал «ку-ку». Толстый смерил его сердитым взглядом, но указал место рядом с собой. И принялся раскуривать трубку. Тогда Пацулка протянул ему мешочек. Толстый отложил трубку, запустил в мешочек лапу и набрал целую горсть объемом в поллитра.

Потом он угрожающе произнес:

— Вообще-то ты поосторожнее. И похитрей тебя садились в калошу.

— Э-э-э, — ухмыльнулся Пацулка.

В часовне Влодек и Катажина молча наблюдали за магистром, который, покончив с первым беглым осмотром картины, бережно устанавливал ее на прежнее место.

Ика и Брошек тем временем погрузились в чтение газет. На их лицах изредка появлялись улыбки — вполне добродушные. Понятно было, что они разделяют точку зрения Катажины и Пацулки.

Один Влодек все еще дулся на магистра. В конце концов он отобрал у друзей газеты, в которых была напечатана заметка о Черном Камне, и вручил их магистру.

— Пан магистр, — сказал он, — вот вам первые любопытные сообщения о вашем великом открытии.

Магистр Потомок немедленно оторвал восхищенный взгляд от картины. Щеки его залились темным румянцем.

— Где?! — воскликнул он и схватил газеты.

Подойдя к двери, где было немного светлее, он прочел каждую заметку по два раза. Потом, провияв, гордо поглядел на ребят. В эту минуту он был как две капли воды похож на Дон Кихота, одержавшего победу над великанами.

— Вы читали? — спросил он. — Читали? Послушайте!

И прочел следующее:

НОВОЕ ОТКРЫТИЕ В ЧЕРНОМ КАМНЕ

(От нашего специального корреспондента)

Вчера в Черном Камне близ Соколицы было сделано новое поразительное открытие, в очередной раз подтверждающее высказанное нами предположение о культурном богатстве южных районов Польши — богатстве, зачастую еще недоступном общественности. Так, известный исследователь и собиратель произведений народного творчества магистр Алджернон Потомок, проводя изыскания в окрестностях Соколицы, обнаружил в заброшенной старой часовне в Черном Камне уникальное произведение искусства, а именно: необычайно ценную картину художника-примитивиста, относящуюся, по-видимому, к концу пятнадцатого — началу шестнадцатого века. Эта написанная на доске, прекрасно сохранившаяся картина, великолепная по колориту, отличается исключительным своеобразием. Открытие магистра Потомка — событие, по своей значимости выходящее за пределы нашей страны. Полностью оценить художественное и научное значение открытия пока не представляется возможным. Но уже сейчас следует от лица всего нашего общества принести сердечные поздравления и выразить благодарность заслуженному исследователю магистру Алджернону Потомку.

Голос магистра, зачитывающего хвалебный гимн во славу заслуженного исследователя, дважды обрывался от волнения, но под конец зазвучал торжественно и чисто — точь-в-точь как победные фанфары на олимпийском стадионе.

— Ну и что вы на это скажете? — с гордостью вопросил магистр. — Мастерски написанная заметка, настоящее литературное произведение. Все тут есть: и оценка по заслугам, и богатая информация, и сжатая, ясная манера изложения. Вы согласны?

— Конечно, — подтвердил Брошек, — но…

— Но, — резко перебил его Влодек, — хотелось бы знать, кто автор этого замечательного литературного произведения? Кто он, этот «специальный корреспондент»?

— Как кто? — изумился магистр. — Разумеется, я!

Воцарилась тишина. Иного ответа, собственно, никто и не ждал. Но в устах магистра Потомка эти слова прозвучали наивно и так комично, что всем, не исключая Влодека, безумно захотелось расхохотаться. Чего делать ни в коем случае не следовало. Магистр тем временем принялся читать вслух эту же заметку, напечатанную в другой газете. Он читал, держа газету в вытянутой руке, а вторую руку прижав к сердцу. В часовне раздались покашливание и сдавленный смех. К счастью, магистр слышал только себя, и эти звуки ему нисколько не мешали.

— …открытие магистра Потомка, — читал он проникновенным басом, — событие…

В этот момент в часовне вспыхнул ослепительно яркий свет, подобный синей вспышке молнии. Магистр умолк, а ребята зажмурились в ожидании удара грома.

Однако вместо грома за дверью послышался жалобный и усталый, но довольно приятный голос:

— Хороший… ой… получится снимок. Магистр Алджернон Потомок… ой… если не ошибаюсь? Попрошу… ой… не шевелиться. Повторим!

Опять полумрак часовни озарила вспышка, осветившая лицо магистра, успевшего повернуться к двери.

— Фоторепортер, — шепнула Ика, давясь от смеха. — Почему только он так ойкает?

Она не ошиблась. Минуту спустя порог часовни переступил очередной кандидат в альбом достопримечательностей нынешнего лета: крохотный человечек со старческим лицом, молодыми глазами и венчиком седых волос на макушке. Его шею опутывало множество ремешков, на которых болтались разной величины фотоаппараты и мощная батарея, подключенная к вспышке. Поэтому не было ничего удивительного в том, что фоторепортер казался смертельно усталым и издавал жалобные стоны.

— Ой… — сказал человечек, — моя фамилия Мицкевич. Конечно… ой… не тот, а другой, из Центрального… ой… фотоагентства. Ага, — продолжал он, страдальчески морщась, — значит, вот она, эта картинка… Сейчас мы ее… Чик! Раз… ой… два! Чик… три, четыре, пять… А это кто? — спросил он у магистра, указывая на скромно отошедших в сторонку молодых людей. — Это… ой!

— Никакие не «ой»! — грозно сказала Ика.

— Ой, извините, — сказал человечек. — Вы меня неправильно поняли… ой… я хотел спросить, ваше ли это потомство, пан магистр?

— Мое потомство? — недоуменно переспросил магистр.

— Немедленно перестаньте ойкать! — решительно потребовала Ика.

Фоторепортер Мицкевич покорно кивнул.

— Сейчас, сейчас! — смиренно пообещал он.

А затем повел себя как-то странно. А именно: сел на пол и молниеносно стянул с ног новенькие кроссовки.

— Уф-ф! — вздохнул он, с наслаждением шевеля пальцами в чистехоньких белых носках. — Уф-ф… понимаете ли, при моем росте… у меня должен был бы быть самое большее тридцать восьмой размер. Но, к сожалению, это не так… уфф… ноги у меня нормальные.

— Извините, — сказала Альберт, — но меня это интересует исключительно с научной точки зрения. Вы что, без ойканья и уффканья говорить не можете?

Фоторепортер рассмеялся и тут же снова погрустнел.

— Честно говоря, не могу.

— Почему? — удивилась Альберт.

— А потому, — объяснил Мицкевич, — что размер у меня, как я уже сказал, немаленький, самый ходовой. И поэтому о хорошей, удобной обуви даже мечтать не приходится. Какой-то я невезучий. Не успеваю войти в магазин, мой размер кончается. А достать приличные кроссовки… сами знаете. Вдобавок, хоть ноги у меня и нормальные, чувствительность у них ненормальная. Теперь понимаете?

И обвел печальным взглядом ноги стоявших перед ним ребят.

— Боже правый! — крикнул он. — Откуда у вас такие чудесные кроссовки?

— Хе-хе, — сказал Влодек. — Вы разве не знаете, что кроссовки покупают зимой?

— А где же я сейчас возьму зиму? — простонал фоторепортер.

Ике стало жаль забавного человечка.

— У вас хорошая фамилия, — сказала она, — а продавец в соколицком обувном магазине большой любитель поэзии. Загляните туда, пусть пошарит у себя под прилавком.

В душе фоторепортера, видно, вспыхнула надежда. Быстро надев кроссовки и даже не потрудившись их зашнуровать, он вскочил и торопливо проговорил:

— Ну, я свое дело сделал. Отличный получится фоторепортажик. Подписи придумаем в редакции. Мое почтение, спасибо, до свидания! В случае чего я к вашим услугам!

И неуклюже затрусил к стоявшей внизу, возле моста, редакционной «варшаве». Видимо, посчитал, что выполнил свой долг и может со спокойной совестью заняться личными делами.

Отойдя на некоторое расстояние, он энергично помахал маленькой ладошкой, отчего фотоаппараты у него на груди и боках забавно подпрыгнули.

Зрелище было очень смешное, и столпившиеся на пороге часовни за спиной магистра «молодые люди» громко расхохотались. И тут магистр заговорил.

За все время пребывания фоторепортера в часовне он не проронил ни слова. Это было понятно: вначале магистр позировал, а потом, вероятно, внутренне готовился к пространным объяснениям и подробным ответам на вопросы «что, когда и как», — короче, рассчитывал дать обстоятельное интервью. Поэтому внезапное бегство пана Мицкевича его страшно удивило. От изумления он на некоторое время лишился дара речи. Но потом изумление сменилось яростью, и магистр взорвался.

— Послушайте! — закричал он. — Что же это такое? А пояснения? А подписи к снимкам? А интервью?! Эй, послушайте! Вы ведете себя просто возмутительно!

— Что-о-о? — едва слышно донеслось снизу.

— Воз-му-ти-тель-но! — скандировал побагровевший от гнева магистр. — Воз-му-ти-тель-но!

Однако фоторепортер только еще раз дружески помахал рукой и прыгнул в машину, которая немедленно тронулась и через две минуты скрылась за поворотом дороги, ведущей в Соколицу. А магистр еще долго продолжал выкрикивать разные оскорбления в адрес крохотного человечка со знаменитой фамилией.

— Какой цинизм! — неистовствовал он. — Какое возмутительное равнодушие! Какое невежество! Какое скудоумие!

Неудивительно, что даже Толстый с Пацулкой заинтересовались происходящим. Толстый, кажется, задал Пацулке какой-то вопрос, и Пацулка — о, чудо! — кажется, внятно ему ответил.

Ика толкнула Брошека локтем.

— Ты не считаешь, — шепотом спросила она, — что Пацулка чересчур рьяно «втирается в доверие» к этому мерзкому толстяку?

Брошек озабоченно покачал головой.

— Я должен это обдумать, — пробормотал он, чем страшно разозлил Ику.

Влодек и Катажина тоже с нескрываемым неодобрением глядели на Пацулку и Толстого, в дружном молчании поднявшихся с завалинки и направившихся к часовне.

Однако ребята не успели никак выразить свое негодование. Толстый, приблизившись к часовне, остановился и с ленивым любопытством уставился на магистра.

— Что за шум, а драки нет? — помолчав, спросил он противным голосом.

Магистр был настолько возмущен поведением фоторепортера Мицкевича, что даже на некоторое время забыл про свою инстинктивную неприязнь к Толстому. Мало того: он обрадовался ему, как закадычному другу! Как человеку, от которого можно ждать понимания и сочувствия!

— Дорогой мой! — закричал он, размахивая руками. — Ну скажите: разве это не возмутительно? Ко мне является репортер, притом не откуда-нибудь, а из Центрального фотоагентства… притом носящий фамилию нашего великого поэта! Является, чтобы подготовить фоторепортаж о необычайном открытии, которое я сделал в этой часовне. А вам следует знать, что мое открытие, как справедливо отмечено в печати, имеет значение, выходящее за пределы нашей страны. Это картина! Потрясающее произведение искусства конца пятнадцатого — начала шестнадцатого века! Позднеготический примитив громадной художественной ценности. Да что я вам объясняю — прочтите сами! — И, вдруг потеряв терпение, сунул в руки Толстому газету.

Толстый начал читать. Магистр умолк — и тут только понял, кому излил возмущенную душу. Он растерянно оглядел своих юных друзей: те скрывали напряжение под маской холодного равнодушия.

Беззаботно поглядывавший на небо Пацулка внезапно вытянул руку и удивленно покачал головой. Дождь почти прекратился!

Толстый читал медленно, внимательно, беззвучно шевеля губами. Магистр нервно сглотнул слюну и попятился, видно, коря себя за необдуманный поступок.

Между тем Толстый кончил читать и пожал плечами.

— Ну и что? — сказал он. — Чего вы взъелись на этого коротышку с фотоаппаратами?

Магистр, не сумев сдержаться, выложил Толстому все свои претензии к фоторепортеру.

— Как это чего?! — воскликнул он. — Неужели не понятно? Приезжает какой-то невежда и вместо того, чтобы обстоятельно, с умом и уважением, сфотографировать картину, часовню и… согласитесь… открывателя, через пять минут, даже не извинившись, смывается! И почему? Да потому, что ему, видите ли, башмаки жмут! Потому что якобы в Соколице под прилавком есть какие-то кроссовки!

— А где им еще быть? — буркнул Толстый. И, тщательно сложив газету, вернул ее магистру.

Затем, бесцеремонно его отстранив, вошел в часовню.

— Ага, — протянул он. — Вроде бы оно…

Пацулка остался за порогом, а все остальные немедленно нырнули в часовню. Влодек и магистр замерли в боевой позиции, Брошек и девочки загородили выход.

Все молчали. Магистр громко и хрипло дышал.

А Толстый, казалось, не замечал, что в часовне кроме него кто-то есть. Склонив набок голову, он оглядел картину с разных точек, а потом, заложив руки за спину, замер и смотрел, смотрел, смотрел…

Ика схватила Брошека за руку.

— Чего это он так смотрит? — почти беззвучно сказала она.

— И что при этом думает? — тоже едва слышно прошептал Брошек.

Между тем Толстый приблизился к картине и протянул к ней свою огромную лапу. Магистр одним прыжком подскочил к нему и решительно преградил путь.

— Не трогать! — угрожающе крикнул он глухим от волнения голосом.

— Послушайте! — рассвирепел Толстый. — Вы больны, вам нужно лечиться! Съем я ее, что ли? Уж и посмотреть нельзя!

Магистр рассмеялся с поистине уничтожающей иронией.

— Посмотреть? — переспросил он. — Смотреть можно, но что вы можете увидеть?

Толстый задумчиво потер подбородок.

— Гм, — сказал он. — Темпера на дереве, поздняя готика, ощутимое влияние новосондецкой школы…

— Что?! — воскликнул магистр. И осекся.

— Я говорю, — буркнул Толстый, — что автор находился под влиянием новосондецкой школы. Стало быть, это пятнадцатый век… верно?

У Ики, Катажины, Влодека и Брошека от изумления глаза полезли на лоб. Они растерянно переглянулись. Выходит, Толстый кое-что понимает в искусстве?..

— Так вы… — выдавил магистр, — вы разбираетесь в старинной живописи?

Толстый пожал плечами.

— Какое там! — махнул он рукой. — Где уж мне разбираться! Я, ваша честь, человек штатский.

И, не произнеся больше ни слова, будто и картина, и все, кто стоял с ним рядом, перестали существовать, вышел из часовни.

Пацулка перегородил ему дорогу.

Толстый недовольно поморщился.

— Чего тебе? — спросил он.

Пацулка потер подбородок, нахально повторив излюбленный жест Толстого. Потом указал на лес и вопросительно поднял брови.

Толстый оживился.

— Пора отправляться за рыжиками, говоришь? — спросил он.

Пацулка убежденно кивнул и указал на часы. Толстый признал его правоту.

— Попытка не пытка! — весело сказал он. — И впрямь самое время позаботиться о втором завтраке. Пошли за корзинками.

И, к величайшему негодованию магистра и остальных, Пацулка с Толстым (точно два закадычных дружка!) отправились вначале за корзинками, а затем за грибами. Магистр проводил их презрительным взглядом. И горько рассмеялся.

— Поздравляю! — обратился он к ребятам. — Ваш маленький приятель продался этому… этому…

— …мерзкому типу! — со злостью докончила Катажина.

— И за что? — опечалился магистр. — За сковородку жареных грибов!

— Проклятый обжора! — пробормотал Влодек.

— Увы! — вздохнула Ика. — По его глубокому убеждению, центр мироздания находится у него в желудке.

Один Брошек воздержался от комментариев. Глубоко задумавшись, он смотрел вслед Толстому и Пацулке. Когда же Ика решительно потребовала, чтобы и он высказался по поводу возмутительного поведения Пацулки, с сомнением покачал головой.

— Мне необходимо это обдумать, — сказал он.

— Are you crazy? — язвительно воскликнул Влодек. — Что тут обдумывать? Все ясно как Божий день.

Однако тут же был наказан за нанесенное Брошеку оскорбление, причем удар последовал с неожиданной стороны: в Катажине к тому времени проснулся дух великого Альберта, и она тоже о чем-то задумалась, когда же Влодек задал свой язвительный вопрос, пронзила его ледяным взглядом.

— Ясно как Божий день? — повторила она. И сама ответила: — Не сказала бы. Во-первых, Пацулка приставлен к Толстому. Во-вторых, пока они будут собирать грибы, в сарае можно повторить обыск, крайне халтурно проведенный капралом Стасюреком.

Влодеку стало неловко, а в душе Ики, заметившей, с каким уважением посмотрел на Альберта Брошек, вспыхнуло затаенное мучительное чувство, смахивающее на ревность.

— Именно это, — сказал Брошек, — именно это я и имел в виду. И я бы никому не советовал, — строго добавил он, — смеяться над тем, что делает Пацулка. Это к добру не приведет.

— Как? — удивился магистр. — Разве к этому малышу… кто-нибудь относится всерьез?

— Еще как! — сухо сказал Брошек, обидевшись за Пацулку.

А Ика наставительно добавила:

— Вам следует знать, пан магистр, что у этого малыша задатки гения.

— Что, что? — рассмеялся магистр, но на этот раз даже Влодек кинул на него суровый взгляд.

Улыбка сползла с лица магистра.

— Тогда, может быть, вы мне объясните… — смиренно попросил он.

Брошек расправил плечи.

— Я все обдумал, — сказал он. — Толстому ни в коем случае нельзя доверять. Необходимо отправить кого-нибудь следом за ними: пусть позаботится, чтобы с Пацулкой ничего не случилось. Почему бы, например, Альберту с Влодеком тоже не пойти за грибами — это ни у кого не вызовет подозрений. Пан магистр пускай остается и караулит картину. А Ика…

Ика не любила, чтобы ею командовали.

— Сама знаю, — сказала она. — Я пойду к Краличеку и компании и доложу им про потрясающее открытие.

— Правильно, — сказал Брошек.

— А ты? — спросил Влодек. — Ты что собираешься делать?

— Я, — твердо сказал Брошек, — хотя это и не слишком красиво, быстренько обыщу сарай.

— Нельзя обыскивать сарай без охраны, — возразила Ика. — Представляешь, что будет, если Толстый тебя там застукает?

Брошек посмотрел на нее с благодарностью. И снова задумался.

— Что будет? — спросил он у самого себя. — В том-то и штука…

— Какая еще штука?

— В том-то и штука, что этого нельзя предсказать.

Влодек постучал себя по лбу.

— У тебя что, крыша поехала?

— Кончайте, вы! — рассердилась Альберт. — Предложение Брошека с Икиной поправкой принимается как вполне разумное. Пан магистр остается, а мы уходим.

Магистр, ничего не понимая, недоуменно уставился на своих юных друзей. Ему вдруг показалось, что «любопытные ребятишки» преобразились: с детских физиономий на него смотрели четыре пары взрослых глаз. Однако он решил, что ошибается. «Забавляется детвора», — подумал рассеянно магистр Потомок и, забыв обо всем на свете, погрузился в созерцание картины.

— Гм, — буркнул он себе под нос. — Влияние новосондецкой школы? Возможно… очень возможно…

Тем временем Влодек и Катажина, захватив корзинки, отправились в лес. А Брошек с Икой подошли к сараю и внимательно, хотя и незаметно для постороннего глаза, огляделись по сторонам.

— Ты уж поосторожней, пожалуйста, — попросила Ика.

— Не по душе мне это занятие, — вздохнул Брошек. — Но ведь без этого не обойтись, правда? Как ты считаешь?

— Да, пожалуй, — прошептала Ика.

— Ничего не поделаешь, — пробормотал Брошек.

Однако заходить в сарай не торопился. Тянул время, будто чего-то ждал.

— А как ты думаешь, — спросил он еще, — Толстый и в самом деле разбирается в искусстве?

— Это только еще больше его компрометирует, — без колебаний ответила Ика. — Вор должен знать, на что поднимает руку. Мне кажется, с Толстым все ясно. Как он ни прикидывается тупым хамом, бесценный шедевр настолько его поразил, что заставил забыть об осторожности. И он себя выдал.

— По-твоему, он не откажется от своей затеи?

— Уверена, что не откажется.

Брошек потер лоб.

— Одного только я никак не могу понять, — задумчиво проговорил он.

— Я тоже.

— Ну, скажи.

— Нет, ты скажи.

В конце концов оба воскликнули хором:

— Стасюрек!

Несмотря на то, что фамилию капрала они произнесли одновременно, им даже в голову не пришло загадать желание и назвать цветок на восьмую букву алфавита. Подозрение было слишком серьезным и со вчерашнего для не давало им покоя. Особенно Ике. Она-то знала капрала дольше, чем остальные, и тем не менее, возмутившись, первая бросила обвинение в его адрес. Хотя все, что они успели за три года узнать о Стасюреке, никоим образом не вязалось с его странными поступками, с закулисными переговорами с Толстым и так называемым «обыском».

— Нет, не могу поверить, чтобы капрал… — начал Брошек.

— Я тоже не могу.

— А ведь… — вздохнул Брошек.

— А ведь… — с горечью повторила Ика. И добавила: — Это надо еще хорошенько обдумать.

Последняя фраза немного развеселила обоих, и Брошек решил, что настало время проверить, действительно ли капрал Стасюрек не обнаружил накануне в сарае ничего подозрительного.

— Ну, я пошел, — вздохнул он. — А ты гляди в оба.

Ика кивнула с веселой улыбкой, но сердце у нее тревожно забилось. Брошеку угрожала двойная опасность. Во-первых, огромные тяжелые кулаки Толстого. Вторая опасность была не столь реальной, но не менее грозной. Что будет, если Толстый, застукав их в сарае, обвинит в попытке совершить кражу со взломом?

Брошек бесшумно, как тень, скрылся за сараем. А Ика, обратившись в слух, приготовилась к долгому томительному ожиданию. Однако она ошиблась.

— Черт! — уже через секунду услышала она восклицание Брошека.

— Что случилось? — крикнула Ика и бросилась за сарай. — Что случилось?

— Гляди! — сказал Брошек, указывая на окно сарая, в которое — неизвестно, кем и когда, — была по всем правилам вставлена решетка из тонких, но прочных стальных прутьев. Не могло быть и речи о том, чтобы между ними протиснуться.

— Ну и ну, — сказала Ика. — Положение осложняется. Или нет: скорее, проясняется.

— Как прикажешь это понимать?

— А ты сам не догадываешься? В каких случаях в окна вставляют решетки?

— Когда внутри есть что-то ценное, — сказал Брошек.

— То-то и оно, — подтвердила Ика.

Поскольку данное Брошеку задание оказалось невыполнимым, они с Икой решили отправиться к Краличекам вместе. Хотя с каждым часов Толстый падал в их глазах все ниже и ниже и уже почти не осталось сомнений, что он-то и есть циничный преступник, ни у пана Краличека, ни у пана Адольфа не было алиби на вчерашний вечер, да и пани Краличек чересчур уж напугало появление в Черном Камне капрала Стасюрека.

— Даю слово, — раздраженно сказала Ика, когда они уже перешли мост, — что я первый и последний раз впутываюсь в уголовную историю. Подозревать всех вокруг — сомнительное удовольствие! Еще неделя таких забав, и я начну искать краденые картины у себя под подушкой!

— А я, честно говоря, — признался Брошек, — склонен доверять людям и, боюсь, не гожусь в работники следственных органов. Тем более что капрал Стасюрек…

И тут вдруг Брошек, оборвав фразу на полуслове, замер с раскрытым ртом.

— Погоди, — сказал он наконец вздрогнувшей от неожиданности Ике. — А что, если… Мне кое-что пришло в голову. Послушай…

И он коротко сообщил, что именно пришло ему в голову, а затем столь же коротко и вразумительно доказал обоснованность своей догадки.

Ика слушала его, разинув рот.

— Не может быть! — прошептала она. — Хотя… — это она добавила, подумав минуту, — все может быть! — И спросила: — Что же мы будем делать?

— Тщательнейшим образом обсудим все с Пацулкой, — изрек Брошек; казалось, он сам боится себе поверить.

— Но в таком случае… — начала Ика.

— Здесь мы ничего не придумаем, — решительно заявил Брошек и направился к домику, крытому красной черепицей.

А поскольку перед обитателями домика им надлежало предстать в облике легкомысленных щенков и любопытных детишек, уже через минуту два серьезных озабоченных человека принялись несерьезно что-то выкрикивать, глупо хихикать и с разбегу перепрыгивать лужи.

В домике под красной крышей, казалось, со вчерашнего дня ничего не изменилось. Пан Краличек, утомленный приготовлением завтрака, прилег, чтобы чуток вздремнуть, панна Эвита сидела на терраске, беседуя с Чарусем, которому, как и вчера, ее сюсюканье явно досаждало, а пани Краличек, дважды прочитавшая модный журнал от корки до корки, томясь от безделья, принялась покрывать ногти лаком. Естественно, появление гостей ее очень обрадовало. Пан Адольф, разумеется, лежал под машиной.

Ике и Брошеку стало ясно, что сногсшибательную новость надо в первую очередь сообщить пани Краличек. И она не обманула их ожиданий.

— Невероятно! — воскликнула она. — Поразительно! Ты слышишь, Ендрусь? Что скажешь, Эвита?

— Даже в газетах написано, — похвастался Брошек, — что это просто сенсационное открытие.

При этом он старательно избегал взглядов панны Эвиты, которая столь радостно его приветствовала, что Ика (так ему, во всяком случае, показалось) заскрипела зубами.

— Неслыханно, поразительно! — изумлялась пани Краличек.

— Да, да! — энергично поддакивала Ика.

Они так расшумелись, что пан Краличек, распрощавшись со сладкой надеждой немного вздремнуть, вышел на террасу и, проявив неожиданный интерес к открытию, прочел заметку в газете вслух.

— Хо-хо, — сказал он и, погрузившись в задумчивость, закрыл глаза (левый из которых был обведен красивой желтой каемкой). — Очередной шедевр? Слышишь, Адольф?

Из-под машины появилось уже основательно перепачканное лицо пана Адольфа.

— Не слышу, дорогие мои, — вежливо, но с нескрываемым отвращением сказал он. — Не слышу и не желаю слышать, пока не исправлю вашу колымагу. В настоящий момент меня ничто, кроме троса, не интересует. Ясно?

Панна Эвита состроила мину обиженной маленькой девочки.

— Гадкий Долецек! — надулась она. — Неузели Эвитоцка тебя тозе не интересует?

— Очень интересует! — с яростью воскликнул «Долецек» и скрылся под машиной, что почему-то развеселило пана Краличека.

— Хе-хе, — засмеялся он. — Ну и ну! Долечек не интересуется шедеврами искусства! Дожили!

В конце концов было решено, что панна Эвита и супруги Краличек после обеда посетят часовню.

Пан Краличек противно захихикал.

— Обожаю смотреть на большие деньги, — заявил он. — Даже если это всего-навсего раскрашенная доска.

— Ендрусь! — строго одернула его пани Краличек и любезно попрощалась с милыми гостями, пожелав им приятного аппетита.

Обед был очень вкусный. В субботу дежурили родители, но на этот раз мама освободила отца от кухонных обязанностей, взяв с него расписку, что в следующую субботу он освободит ее.

Впрочем, отец в тот день был в таком настроении, что готов был много чего наобещать. Он уже точно знал, что самое позднее к рассвету закончит свою работу, и тогда наконец и у него начнется отпуск.

Хорошее, а быть может, даже прекрасное настроение отца проявилось в том, что он запел — к шумному неудовольствию домочадцев, — однако немедленно принес официальные извинения.

Обед, как обычно, начался ровно в два. Поскольку мама предпочитала французскую кухню, были поданы бульон с пирожками, ризотто с курицей и целых три разных салата, в том числе фруктовый. Все буквально таяло во рту: хотя мама терпеть не могла готовить, если ничего другого не оставалось, делала это превосходно. Так что все (не говоря уж о Пацулке, мысленно назвавшем обед поэмой в стиле Превера) на время обеда забыли о делах, требовавших обдумывания, обдумывания и еще раз обдумывания. А отец по собственному желанию рассказал целых три анекдота — два довольно новых и один довольно смешной.

За десертом (груши в шоколадном соусе и фруктовый салат!) отец мечтательно спросил:

— А завтра? Что будет на обед завтра?

— Как что? — удивилась Ика. — Неужели не знаешь?

— Ты же сам давным-давно решил, — напомнила мама, а за столом раздалось хмыканье, покашливанье и сдавленные смешки.

— Я? — удивился отец. — Я что-то решил?

Пацулке доставил такое удовольствие субботний обед и так радовали достигнутые им за последние сутки успехи в поисках циничного преступника, что он даже глазом не моргнул. Отлично понимая, о чем идет речь, он не только не помрачнел, а, наоборот, еще больше повеселел. Потом вытащил из кармана недоваренного пеликана, поставил его на стол, и… все так и подпрыгнули.

— Ох, мне нехорошо! — воскликнула мама, хватаясь за сердце.

— Не бойся, это всего лишь пеликан! — засмеялась Ика.

— Знаю! — закричал отец. — Вспомнил!

Ибо в тот самый момент, когда Пацулка громко заскрипел противным голосом старого пеликана, в памяти отца возникли определенные ассоциации.

— Вспомнил! — повторил отец, перекрикивая всех. — Пацулка! Завтра у нас к обеду Пацулка!

И с серьезным видом постучал ножом по тарелке.

— Попрошу тишины, — сказал он. — Этот вопрос надо еще хорошенько обдумать и обсудить. Мало знать, кого мы съедим.

— Я сейчас вернусь, — сказала мама, вышла и действительно мгновенно вернулась с толстой книгой под мышкой.

— Повторяю: мало знать, кого мы съедим, — сурово произнес отец. — Необходимо решить, как и в каком виде он будет съеден.

— Ну, — выразил свое одобрение Пацулка.

— Чего хихикаете? — якобы рассердился отец. — Не вижу ничего смешного. Положение чрезвычайно серьезное. Я не желаю слышать никаких смешков и видеть, как из носов вылетают брызги компота. Не забывайте — завтра нас ждет колоссальная утрата: из жизни во цвете лет уйдет наш дорогой друг, человек выдающегося таланта. И нечего хихикать — вам бы следовало, подумав о его печальной участи, прослезиться!

И смахнул с ресниц невидимую слезу. Правда, довольно быстро утешился.

— Кроме того, — уже веселее продолжал он, — серьезность положения усугубляется тем, что столь изысканное блюдо ни в коем случае нельзя загубить. Сам Пацулка нам бы этого ни за что не простил. Я прав?

— Ну, — живо подтвердил Пацулка, и в глазах у него блеснуло непритворное любопытство.

Все поняли, что пора кончать с глупыми шуточками. Разговор и впрямь принял серьезный оборот. Предстояла увлекательнейшая дискуссия.

Каждому, даже ничем не примечательному человеку интересно услышать мнение о себе других. А что уж говорить о человеке незаурядном и талантливом! Поэтому Пацулку чрезвычайно заинтересовало, какие гарниры и приправы, а также способы приготовления предложат его друзья.

— Прошу слова, — сказала мама. — У меня есть поваренная книга, в которой можно найти много полезного. Но прежде необходимо решить, к какому виду дичи, домашней птицы или рыбы принадлежит наш дорогой Пацулка.

— Верно! — воскликнул отец. — Совершенно правильно! Это нужно решить голосованием. Итак, первый пункт: можно ли причислить Пацулку к рыбам? Кто «за»?

Поднялась только одна рука — Влодека.

— Обоснование? — спросил отец.

— Нем как рыба — прерывающимся голосом произнес Влодек и полез под стол, чтобы там насмеяться вволю.

Остальные, включая Пацулку, решительно проголосовали «против».

Столь же решительно было отклонено предложение причислить Пацулку к разряду домашней птицы, хотя он и ходил враскорячку, как утка, и раскармливал себя, как рождественского гуся.

Затем Брошек, мотивировав свою позицию отсутствием у Пацулки рогов, предложил считать его поросенком. Тут уж никто за исключением отца и самого Пацулки, не сумел сохранить серьезность, и добрых десять минут на участников обсуждения не производили впечатления ни стук ножа по тарелке, ни грозные Пацулкины взгляды. Первой взяла себя в руки мама.

— Поглядите! — воскликнула она. — Вы только поглядите, какой у Пацулки взгляд. Дикий! Я считаю, его надо отнести к одному из благородных и вкусных видов дичи!

На этот раз у отца подозрительно задрожали уголки губ.

— Ставлю предложение на голосование! — не своим голосом произнес он.

Мама могла торжествовать.

Пацулка первым поднял руку, давая понять, что он «за», а остальные разразились бурными продолжительными аплодисментами, сопровождаемыми выкриками: «Дичь! Дичь! Дичь!»

Когда наконец воцарилась тишина, отец смачно облизнулся и обратился к маме.

— От имени всех присутствующих — сказал он, — прошу вас выступить с заключительным словом, в котором необходимо указать, какие части дичи, до настоящего момента именовавшейся Пацулкой, пойдут на то или иное блюдо завтрашнего обеда.

Сказав так, отец тоненько захихикал, вытер слезы и пересел в угол, чтобы без помех наблюдать за реакцией общества.

А понаблюдать было за чем: большинство собравшихся извивалось, корчилось и подпрыгивало на месте под аккомпанемент разнообразнейших звуков, напоминающих рев пьяного осла (Влодек), взрыв сифона с газированной водой (Брошек), кудахтанье курицы-заики (Катажина) и некую помесь курлыканья журавля и тявканья фокстерьера (Ика). Маме стоило немалого труда успокоить разбушевавшуюся стихию.

— Дамы и господа! — сказала она, когда наступила тишина. — После глубокого и всестороннего изучения как дикого нрава Пацулки, так и способов приготовления воскресных обедов из дичи, предлагаю следующее меню. На закуску маринованные веснушки и ушки под майонезом.

— Ну?! — с интересом воскликнул Пацулка, а отец, глядя на него, сполз со стула на пол.

— Затем, — продолжала мама, — окорок в сметане по-польски. Рецепт необычайно прост: полтора килограмма окорока, вымоченного в уксусе, сто пятьдесят граммов зелени, восемьдесят граммов свиного сала для шпиговки, пятьдесят граммов топленого масла для жарки, две столовые ложки муки, четверть кило сметаны и три ягоды можжевельника.

— Ну, — деловито одобрил Пацулка. — Рецепт ему явно понравился, и он с таким наслаждением похлопал себя по пузу, что никто даже не стал пытаться сдержать смех.

— Ой! — стонала мама.

— Ой, не могу! — задыхался отец.

— Ох, спасите! — рыдали Брошек и Влодек, а девочки, судорожно хватая губами воздух, свисали со стульев, точно обеспамятевшие угри в сачках.

Таким образом на поле боя — в здравом уме и полной памяти — остался один Пацулка.

Чувствуя себя победителем, он — в порыве великодушия к побежденным соперникам — решил в заключение продемонстрировать, что им и вправду предстоит отведать пищу богов. Поставив ногу на стул и выпятив колесом грудь, он издал великолепный рык, какого не постыдился бы самый старый зубр из Беловежской Пущи.

На мгновение все умолкли, а Пацулка, скромно потупившись, стал ждать завершающего приступа смеха, который доконал бы всех присутствующих.

Но… не дождался.

В эту самую минуту раздался громкий стук в дверь, и незнакомый голос закричал:

— Откройте! Милиция!

В столовой воцарилась мертвая тишина.

Воскресный обед, окорок в сметане и маринованные ушки были молниеносно забыты.

— Это еще что? — удивился отец.

— Похоже, игра наших деток зашла слишком далеко, — пробормотала мама.

— Какая еще игра? — не сулящим ничего хорошего голосом спросил отец.

Мама только махнула рукой.

— Неважно.

— Гм! В таком случае, может быть, кто-нибудь из молодых людей потрудится открыть дверь? — тоном, испугавшим даже маму, сказал отец.

К счастью, Брошек успел сообразить, что незнакомый голос не столь уж и незнаком. Он также вспомнил, что в Черном Камне есть один человек, обладающий весьма своеобразным чувством юмора.

— Вряд ли это милиция, — сказал он. — Полагаю, что это шуточка одного остряка.

Брошек не ошибся. Перед домом стояли панна Эвита и пани Краличек, а на крыльце веранды покатывался со смеху пан Краличек. Даже смех у него был дурацкий, что вполне соответствовало уровню его остроумия.

— Мое почтение! — воскликнул пан Краличек, не переставая хохотать и подмигивать глазом в желтой, как одуванчик, оправе.

— Вечно ты со своими идиотскими шуточками! — укорила мужа пани Краличек. — Вы уж простите моего Ендруся.

— Чем мы можем быть вам полезны? — спросила Ика у пана Краличека, который, обидевшись, напустился на жену.

— Почему это идиотскими? — сварливо сказал он.

Альберт улыбнулась с убийственной любезностью.

— Шутка просто отменная, — сказала она. — От-мен-на-я!

Пан Краличек поглядел на жену, потом на Катажину-Альберта и наконец грустно уставился на затянутое тучами небо.

— Да чего уж там! — вздохнул он. — Не получаются у меня отменные шутки, хоть ты тресни!

Этим заявлением он обезоружил ребят, а пани Краличек посмотрела на мужа с нескрываемой нежностью.

— Вечно ты влипаешь в дурацкие истории, дорогой мой толстячок, — печально сказала она. — А потом сам сгораешь от стыда.

— Ладно уж тебе. — Ендрусь сделал вид, что обиделся, но глаза у него стали как у побитой собаки. Неудивительно, что Ике сделалось его жаль.

— Так чем мы можем быть вам полезны? — повторила она и закусила губу, потому что в этот момент панна Эвита нежно улыбнулась Брошеку. Хорошо еще, что тот был увлечен разглядыванием своих кроссовок.

— Мы присли, — сказала панна Эвита, — полюбоваться пейзазиком, о котором напецатано в газете.

Пани Краличек вздохнула с тайным облегчением. Она знала, что стоит очаровательной панне Эвите открыть рот, как впечатление от неудачных острот ее супруга будет сглажено раз и навсегда.

— Да, да, — оживленно подхватила она. — Нам ужасно захотелось поглядеть на картину… но, поскольку в часовне, кажется, сидит этот… моторизованный Дон Кихот, мы решили попросить вас пойти с нами — одним как-то страшновато.

Влодек иронически поднял брови.

— А разве неотразимый пан Адольф, — он сознательно подчеркнул слово «неотразимый», — не интересуется искусством?

Панна Эвита слегка обиделась за жениха.

— Долецеком самим все интересуются, — заявила она. — А вообсце он все есце возится с машиной.

Пани Краличек со смехом объснила, что именно пан Адольф выгнал их из дома: он заканчивает починку автомобиля и нуждается в полном покое.

Весело посочувствовав бедному «Долецеку», ребята охотно согласились отправиться с незваными гостями в часовню. Пацулка, проявив несвойственную ему прыткость, пристроился к панне Эвите, несшей на руках Чаруся, а Ика с Альбертом побежали вперед, чтобы на всякий случай подготовить почву.

Когда компания проходила мимо сарая, оттуда вышел Толстый. На нем были явно узковатые ему брюки, тесная куртка и шерстяная шапочка на макушке, отчего выглядел он прост уморительно. Угрюмо посмотрев на веселые лица направлявшейся в часовню компании, он закрыл сарай на два засова, к каждому приладил по висячему замку и каждый замок запер на два оборота.

— Эй! — закричал он. — Постойте!

— Э? — спросил Пацулка.

Толстый подозрительно всех оглядел и, остановив свой взор на Влодеке, подошел прямо к нему.

— Я на один день уезжаю в город, — сказал он. — И… это… хотел спросить… можно вам оставить ключи?

— Что, что? — спросил Брошек.

А Влодек, разинув рот, уставился на Толстого.

— Чего это вы? — проворчал тот. — Оглохли?

Влодек мучительно старался сообразить, принимает ли их Толстый за идиотов или хочет втянуть в какую-то грязную историю. И вдруг почувствовал, что успевшая присоединиться к ним Ика сжала ему руку повыше локтя.

— Бери ключи, — прошептала она, многозначительно глядя на Брошека, который в свою очередь напряженно пытался что-нибудь прочесть на лице Пацулки.

— Конечно, — наконец сказал Влодек.

И, взяв у Толстого ключи, засунул их глубоко в карман.

— Ну и лады, — обрадовался Толстый, которому, вероятно, не было известно слово «спасибо». — Я ничего с собой не беру. А вы уж глядите в оба, чтобы в моих манатках никто не рылся. Там кое-что есть, — выразительно сказал он, пробормотал что-то вроде «мое почтение» и затопал вниз по тропинке.

Эвита не обратила на этот эпизод никакого внимания, зато супруги Краличек явно были удивлены.

— Странная личность, — задумчиво произнесла пани Краличек. — Кажется, я его знаю…

— Откуда ты можешь знать такого типа?! — возмутился пан Ендрусь.

Между тем на пороге часовни гостей уже ждал магистр Потомок. Вопреки ожиданиям, он был очень любезен, более того, обрадован и своей радости не скрывал. Каждый новый свидетель его открытия действовал на душу искусствоведа как бальзам, вызывая прилив бодрости и потоки красноречия.

Магистра просто терзала жажда славы, которую ему не часто доводилось утолять. И он без промедления приступил к пространной лекции. Вначале кратко и с должной скромностью рассказал историю выдающегося открытия, затем принялся перечислять достоинства картины. Трое мальчиков и пани Краличек слушали его с искренним, а пан Краличек с напускным интересом, панна Эвита же по своему обыкновению была всецело поглощена собой и своим Чарусем.

А девочки тем временем покинули часовню. Альберт подмигнула Ике, дав понять, что хочет ей кое-что сообщить. Улучив момент, когда магистр Потомок начал объяснять слушателям, что создатель картины находился под влиянием так называемой новосондецкой, они незаметно выскользнули наружу.

— В чем дело? — спросила Ика, когда они вышли из часовни.

Альберт заговорила очень серьезно, хотя вопрос, который она задала, серьезным назвать было трудно.

— Что ты можешь сказать относительно этой красотки Эвиты? — спросила она.

— Фи! — поморщилась Ика. — Более интересной темы ты не могла найти?

— Отвечай на вопрос.

Ика поняла, что Альберт хочет узнать ее мнение не из праздного любопытства и не из-за желания посплетничать.

— Ну что ж, — пробормотала она. — Лицо торжествующего ангела, фигура Мисс Вселенной, голос утенка Дональда, умственное развитие на уровне головастика, а внутренний мир не сложней, чем у амебы.

Альберт не сумела сдержать довольной улыбки, подобной той, какие в сходных обстоятельствах частенько появляются на лицах представительниц прекрасного пола.

— Совершенно с тобой согласна! — с энтузиазмом воскликнула она.

— Можно еще добавить, что тряпки она покупает исключительно в комиссионках, и это тоже определенным образом ее характеризует.

— Верно, — согласилась Альберт. — А теперь второй вопрос: что можно сказать о мужчине, который собирается жениться на такой особе?

— Гм, — задумалась Ика. — Знаешь, — сказала она, поразмыслив, — недаром говорят: любовь слепа и так далее. Достойнейшие люди… я где-то читала… иногда без памяти влюбляются в круглых идиоток.

— Думаешь? — протянула Альберт.

— Погоди, не перебивай, — фыркнула Ика. — Я еще не кончила. Так вот, по-моему, любовь неотразимого пана Адольфа к особе по имени Эвита вовсе не слепа. Она глуха. Понимаешь? Ему приятно смотреть на свою невесту… что, кстати, не так уж и удивительно. Эвита и вправду классная чувиха.

— Что верно, то верно, — прошептала Альберт.

— А к звукам «Долецек» равнодушен, — убежденно продолжала Ика. — Он просто не слышит, что она говорит. И как. Вот такая это любовь.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Только… что будет дальше? — задумалась Ика. — Что будет, когда пролетят годы, Эвиточке стукнет пятьдесят, и от красоты останутся только альбомы с фотографиями? О Бозе! — воскликнула она, неумело подражая Эвите. — Долецек поцувствует себя глубоко несчастным!

— Тихо! — вдруг перебила ее Альберт. И не только перебила, но и довольно сильно ущипнула. — Ика даже онемела от возмущения.

И в самое время.

Потому что к ним приближался сам пан Адольф. Да, да, пан Адольф, притом совершенно преобразившийся: умытый, элегантный, улыбающийся, излучающий неотразимое очарование.

— Привет! — произнес он бархатным баритоном. — Приветствую вас, прелестные дамы! Наконец-то я победил этот поганый драндулет! Одолел злобную силу неодушевленного предмета! Справился с этим мерзким… как утверждает панна Кася… пустяком!

При виде пана Адольфа невозможно было удержаться от ответной улыбки. Поэтому девочки улыбнулись и позравили его с победой, а он, как истинный триумфатор, стремительно ворвался в часовню.

— Эвита, Зося, Ендрусь! Я починил машину! Завтра можем отправляться в путь. А сегодня, Ендрусь, приглашаю тебя выпить пивка в честь победы!

— Послушайте, — прервал его магистр Потомок с таким возмущением и угрозой в голосе, что пан Адольф сразу понял, какую совершил бестактность.

— Прошу прощения, — с достоинством произнес он.

— Как вам не стыдно? — печально сказал магистр. — Я рассказываю о поразительном открытии, демонстрирую произведение искусства необычайной ценности… а выо чем? О какой-то машине! О каком-то пиве!

— Прошу прощения, — повторил пан Адольф.

И, чтобы окончательно умилостивить магистра, подошел к картине и бегло ее осмотрел. Лицо его при этом осталось совершенно равнодушным. Он даже легонько пожал плечами.

— Извините великодушно, пан магистр, — заговорил он своим звучным голосом. — К сожалению, я не интересуюсь искусством и в этой материи полный профан.

Затем, взяв пана Краличека под руку и что-то ему нашептывая, увел из часовни.

Проделал он это очень деликатно, стараясь никому не помешать. Тем не менее магистр потерял нить рассказа и растерянно умолк. Пани Краличек выскочила вслед за мужем, а панна Эвита, недоуменно вопросив, почему «Долецек ее бросил», последовала за ней.

И, хотя пан Адольф ничего дурного не сделал и вел себя вежливо и воспитанно, от царившего в часовне идиллического настроения не осталось и следа. Пан Краличек при упоминании о пиве весь просиял, как красное солнышко, а его жена явно помрачнела, и результаты «влияния новосондецкой школы» перестали кого бы то ни было интересовать, так что даже «юные друзья» магистра вышли следом за гостями из часовни, оставив его в одиночестве.

Быть может, с этой минуты магистр возненавидел бы пана Адольфа и его приятелей, если бы благосклонная судьба не вознаградила его за моральную утрату. Не успели ребята выйти за порог, как на площадке в начале дорожки, ведущей в часовню, остановился огромный автобус с надписью «экскурсионный». Из автобуса выскочил бойкий молодой человек и, сложив рупором ладони, закричал:

— Эй! Где тут часовня, в которой сделано культурное открытие?

Выбежавший из часовни магистр, мгновенно воспрянув духом, крикнул в ответ, что автобус остановился прямо у ее порога.

— А можно туристам ознакомиться с вышупомянутым произведением искусства? — спросил молодой человек.

— Разумеется! — дрогнувшим от радости голосом воскликнул магистр.

— Спасайся кто может! — прошептал пан Адольф, и вся компания стала быстро спускаться в долину.

Тем временем из автобуса высыпала толпа людей разного возраста и внешнего вида. Бойкий юнец немедленно принялся выстраивать их в пары, будто привез экскурсию дошкольников, а сам был заботливой воспитательницей.

— Внимание! — сказал Брошек. — Объявляю сбор на веранде. В такой толпе может оказаться кто угодно. Понятно?

Бойкий юнец, видимо, пользовался у своих подопечных непререкаемым авторитетом: большая часть из них покорно построилась на тропинке, и лишь несколько мужчин с подозрительно красными физиономиями заявили, что боятся простудиться и предпочитают остаться в автобусе. Однако юнец и слышать об этом не пожелал и отобрал у краснолицых туристов бутылки с «чаем против простуды», вызвав поток громких жалоб и нареканий. Наконец вся группа, включая шофера, под предводительством бойкого юнца бодро зашагала в гору. Только четыре последние пары (состоящие из мужчин с раскрасневшимися от странного чая лицами) брели по каменистой тропке неуверенно и пошатываясь.

Когда экскурсия прошла уже полдороги, снизу донесся голос пана Адольфа. Видимо, войдя во вкус поглощавших его в последние дни занятий, он остановился возле автобуса и стал внимательно к чему-то присматриваться. Вскоре стало ясно: ему не понравилось состояние колес. Нагнувшись, он осмотрел их, постучал по шинам, а затем крикнул:

— Эй, шеф! У вас вентили пропускают! Того и гляди колесо сядет!

Водитель автобуса, симпатичный парень, шагавший в паре с юной голубоглазой особой, был, видимо, в себе уверен.

— В моей машине вентили пропускать не имеют права! — закричал он.

Пан Адольф пожал плечами и присоединился к своим друзьям. Между тем магистр Потомок уже приветствовал первые приблизившиеся к часовне пары. Церемония встречи проходила так торжественно, словно магистр был хранителем большого музея, принимающим зарубежную правительственную делегацию.

— Милости прошу! — проникновенно восклицал он. — Милости прошу! Меня зовут Алджернон Потомок.

Экскурсанты явно почувствовали волнение. Вероятно, они читали известные нам заметки в утренних газетах. Один из краснолицых даже выкрикнул нечто вроде здравицы в честь магистра, а его товарищи затянули было «Многая лета», однако бойкий экскурсовод, не стесняясь в выражениях, бесцеремонно их утихомирил.

Затем он повернулся к магистру и произнес краткую речь, из которой следовало, что туристам льстит знакомство с такой выдающейся личностью, как магистр Потомок, и что граждане Народной Польши всегда любили и будут любить народное искусство, а также почитать его неутомимых исследователей. В заключение оратор призвал всех охранять сокровища национальной культуры в городе и деревне и, вполне довольный собой и всем миром, передал слово магистру.

На веранде тем временем закончилось созванное Брошеком экстренное совещание. Было решено установить наблюдение за туристами. Надо сказать, что всем, кроме более чем когда-либо молчаливого Пацулки, уже порядком надоело подозревать каждого появляющегося в окрестностях часовни человека, однако ребята считали это своим долгом, особенно ответственным, поскольку взяли его на себя добровольно.

Влодек с Альбертом получили задание сфотографировать каждого из участников экскурсии, Пацулке было поручено вести общее наблюдение, а Ике и Брошеку — затесаться в толпу туристов и собрать как можно больше сведений о составе группы. Ика прихватила альбом для автографов, а Брошек решил вплотную заняться бойким экскурсоводом, который, похоже, многое знал и мог многое сообщить о своих подопечных, тем более что был весьма словоохотлив.

Так — весьма напряженно, но, по существу, очень тоскливо — началась вторая половина субботы. Экскурсия (сорок девять человек плюс водитель автобуса) появилась в Черном Камне в пятнадцать двадцать, и сразу стало ясно, что осмотр часовни займет по меньшей мере час. К тому же внутри могло поместиться одновременно не больше десяти человек, а магистр решил дать каждой десятке настолько полную информацию, что первая группа освободилась только через двадцать с лишним минут. Бойкий юнец быстро разобрался в ситуации и, чтобы перед часовней не толпился народ, за две минуты изготовил и раздал всем, кто не попал в первую группу, порядковые номерки.

Ика и Брошек не без восхищения наблюдали за его действиями.

— Шустрый малый, такому палец в рот не клади! — пробормотал Брошек.

— Ты только погляди, — шепнула Ика. — Он их всех держит в ежовых рукавицах. Они даже пискнуть не смеют.

Действительно! Экскурсанты вели себя как кроткие овечки. Видно было, что они не впервые выполняют команды своего энергичного предводителя и давно расстались даже с мыслями о бунте.

Не попавшие в часовню туристы сразу разделились на три группы. Похоже было, такое деление не случайно, и каждая группа успела выработать свой способ поведения.

В первой группе сохранилось деление на пары. По странной случайности, все пары были смешанные и преимущественно молодые, выказывавшие склонность тихо перешептываться и держаться за руки.

Вторая группа разделилась на четверки. Каждая четверка немедленно расставила маленькие складные столики и стульчики и, укрывшись под зонтами, начала играть в бридж.

Третью группу, самую малочисленную, составляли уже упоминавшиеся мужчины с раскрасневшимися физиономиями. Они проявляли признаки некоторого (скрываемого от бойкого юнца) беспокойства, явно не зная, чем заполнить томительное время ожидания. Попытались было запеть хором, но против этого решительно выступили игроки в бридж. Тогда они заявили, что отправляются на поиски закуски к «чаю», то есть за грибами, чему категорически воспротивился бойкий юнец. Бедолагам ничего не осталось, кроме как, сбившись в кучку, начать невразумительно рассказывать длинные анекдоты, вызывавшие уже в середине взрывы гомерического смеха, который они безуспешно пытались приглушить.

Итак, время после обеда, как уже было сказано, несмотря на нервное напряжение, тянулось страшно медленно и нудно.

Один только Пацулка, оставшийся на веранде, не ощущал движения времени: он был занят приготовлением к полднику паштета из анчоусов (по собственному рецепту). У Ики с Брошеком — так же, как и у Альберта с Влодеком, — дел было по горло, но удовлетворения от своей деятельности они не испытывали, поскольку не ждали от нее особой пользы. И никто из них не предчувствовал, что на смену тоскливому и бесплодному дню придет полный драматических событий вечер.

Лишь Пацулка подозревал, что, возможно, это будет именно тот вечер. Но своими подозрениями ни с кем не делился.

Необходимо признать, что все экскурсанты (за исключением краснолицых мужчин) вели себя безупречно. Альберту с Влодеком не составило труда их сфотографировать. Вначале, правда, кое-кто обеспокоенно поинтересовался, не придется ли им платить за фотографии, а некоторые, наоборот, поспешили вытащить деьги, но, когда выяснилось, что снимают их бескорыстно, атмосфера сразу же потеплела. Более того: в результате упростилась задача Ики и Брошека. Туристы, рассчитывая получить фотографии, сами стали наперебой называть свои фамилии и адреса. Бойкий юнец, естественно, не остался в стороне. Вытащив из бездонного кармана куртки блокнот со списком участников экскурсии, он принялся диктовать Брошеку не только имена и фамилии, но и профессии каждого. И только с трудом позволил себя уговорить, что имена родителей и даты рождения для получения фотографий не понадобятся.

Пацулка наблюдал за происходящим, и в его черных глазенках то и дело вспыхивали насмешливые огоньки. Он сомневался — и весьма обоснованно — в целесообразности этой затеи. Однако полной уверенности на этот счет у него не было: возможно, пополнение картотеки Брошека имело некоторый смысл. Правда, Пацулку поставило в тупик одно обстоятельство, связанное с появлением экскурсии, и он не знал, как к нему отнестись. И потому все время был начеку, хотя и казалось, что он всецело поглощен содержимым миски.

Впрочем, каждый, кто его знал, легко мог понять, что Пацулка все видит и все учитывает.

Так оно в действительности и было.

Пацулка видел парочки, скрашивавшие себе ожидание непродолжительными прогулками в лес. Видел пана Адольфа и Ендруся, отправившихся в Соколицу, чтобы «по случаю победы» выпить пивка. Разобрался в различиях темпераментов игроков в бридж. И даже установил, что у юной особы, к которой проявлял интерес водитель автобуса, аккуратный вздернутый носик, милые ямочки на щеках и застенчивая улыбка.

К пяти часам силы и энтузиазм магистра иссякли, а в часовню вошла лишь предпоследняя группа экскурсантов. К этому времени как паштет из анчоусов, так и список участников экскурсии были готовы. Альберт с Влодеком управились еще раньше. И ровно в семнадцать ноль-ноль вся пятерка снова собралась на веранде. А две минуты спустя над противоположным холмом начало происходить нечто, взволновавшее даже Пацулку.

Первым это заметил Брошек, и неведомая сила буквально сорвала его со скамейки.

— Внимание, — торжественно произнес он. — Сегодня, в субботу, в семнадцать ноль-ноль над Черным Камнем появилась дикая баба!

— Где? Где? Точно! Ура! Ура!

На веранде поднялся такой шум, что окно маминой комнаты немедленно распахнулось.

— Пожар? — невозмутимо спросила она.

— Дикая баба, мамочка! — так громко завопила Ика, что наверху хлопнуло окошко, и раздался грозный окрик:

— Сама ты дикая баба!

Мама напустила на себя строгий вид и посмотрела наверх.

— Эй, муженек, как ты разговариваешь с бедным ребенком? — сказала она.

Отец ничего не ответил, но окно закрыл очень осторожно.

А мама решила поглядеть на дикую бабу и вышла на веранду.

— В самом деле, — восхищенно сказала она, — дикая баба!

Восхищение ее было совершенно понятным. Как известно, «дикими бабами» называют большие косматые клочья густого тумана, которые поднимаются из долин к вершинам гор. Но в данном случае дикая баба всеобщий восторг не только потому, что выглядела очень красиво и таинственно. Появление диких баб, как правило, предшествует быстрой и устойчивой перемене погоды. Правда, большинство знатоков этого явления утверждает, что дикие бабы предвещают дождь, но обитатели дома на холме отдавали предпочтение противоположной точке зрения.

— Замечательно красивая штука эти дикие бабы, — убежденно сказала мама.

Потом она перевела взгляд на часовню и с недоумением воскликнула:

— А это еще что?! Откуда столько народу?

— Ты не читаешь газет, — невинным голоском произнесла Ика. — А между тем…

— Между тем, дорогая, — перебила ее мама, — принеси мне сегодняшние газеты.

Ика принесла газеты. Мама отыскала обе заметки об открытии в Черном Камне, прочла их и прикусила губу. Потом, внимательно оглядев всю компанию и не скрывая раздражения, сказала:

— Я понимаю, можно не посвящать меня в какие-то дурацкие детективные истории. Но…

— Почему это дурацкие?! — возмутилась Ика.

Мама пропустила возмущенное восклицание дочери мимо ушей.

— Но я категорически отказываюсьь понимать, — еще резче продолжала она, — почему вы скрыли такое интересное событие, как обнаружение в часовне старой картины. Я, правда, ботаник, но люди и их творчество интересуют меня ничуть не меньше растений. А вы… вы… — тон ее стал просто оскорбительным, — ногохвостки, вот кто вы! Уховертки! Пустоцветные трипсы! Ложные опята!

И, высказавшись так, прямиком направилась к часовне. А оставшаяся на веранде пятерка переглянулась с восхищенным одобрением.

— Это надо запомнить, — сказал Влодек. — Пригодится в беседах с приятелями. Уховертки, ложные опята! — засмеялся он. — It’s wonderful!

— А ногохвостки чем хуже? — хохотал Брошек. — Это даже почище!

— В энтомологическом атласе еще не то можно отыскать, — сказала Ика. — Например, толстоусая верблюдка! Скажете, плохо звучит?

Все согласились, что звучит превосходно, и на веранде воцарилсось беззаботное веселье. Однако ненадолго. Минуту спустя со стороны автобуса донесся полный ужаса и неподдельного отчаяния возглас.

— Господи Иисусе! — кричал шофер. — Господи! Что это?!

Тут необходимо пояснить, что шофер и юная особа с вздернутым носиком решили вернуться в автобус, не дожидаясь остальных экскурсантов. Бойкий юнец в порядке исключения дал свое согласие, поскольку водитель заявил, что, перед тем как отправиться в обратный путь, должен проверить уровень масла. Это, конечно, была маленькая хитрость. Однако стоило шоферу приблизиться к автобусу, как он забыл о своей очаровательной спутнице и застыл как вкопанный, уставившись на колеса. А немного придя в себя, завопил:

— Господи Иисусе! Что это? На помощь!

Экскурсантов охватила паника.

Десятка два человек (с бойким юнцом во главе), забыв про бридж, анекдоты и «чай», бросились к автобусу.

Огромная машина стояла, сильно накренившись влево и назад. Потом что обе задние шины и передняя левая сели. Полностью сели, расплющились и стали похожи на три огромные грязные смятые галоши!

Разумеется, всю пятерку так и сдуло с веранды.

— Хорошенькое дело! — пробормотал Влодек, подбегая к автобусу.

— Бедняга, — сказал Брошек, глядя на водителя, буквально рвавшего на себе волосы.

Пацулка подтолкнул Брошека локтем и указательным пальцем постучал по стеклышку часов. Брошек сразу все понял.

— Послушайте, — сказал он. — Вы понимаете, что это значит? Это значит, что автобус дотемна отсюда не уедет. А то и до полуночи!

Между тем бойкий юнец доказал, что бедные экскурсанты не зря его боятся. В голосе у него появились металлические нотки, а слова с тонких губ слетали со скоростью автоматной очереди.

— И это называется образцовый, классный водитель! — кричал он, наскакивая на побледневшего шофера. — Специалист, мастер своего дела! Знать не желаю, что у гражданина Щепиняка безупречная репутация! Знать не желаю, что он постоянно получает грамоты и благодарности от туристов! Я другое знаю, — гремел он, — я знаю, что гражданин Щепиняк наконец сбросил маску! Показал свое истинное лицо, которое сейчас должно пылать от заслуженного стыда!

— Эх, жаль, нет магнитофона, — шепнула Ика Брошеку. — Записать бы такие речи…

— Говорил я, что этому малому палец в рот не клади! — пробормотал Брошек.

В толпе туристов раздались робкие голоса в защиту растерявшегося, покорно молчавшего водителя, но бойкий юнец никого не пожелал слушать.

— Молчать! — рявкнул он. — Попрошу тишины! Как у вас только язык поворачивается защищать такого недотепу! Ведь его предупреждали. Доброжелательный прохожий сказал, что с колесами что-то неладно. Так или не так?

Водитель только понурил голову, а маленький носик его приятельницы покраснел от слез, которые она не сумела сдержать.

— Гражданина Щепиняка предупреждали! — продолжал кричать безжалостный экскурсовод. — Однако он заявил… что же он заявил? Ага, он заявил, что в его машине вентили пропускать не имеют права. Ха-ха-ха! — зловеще рассмеялся он. — А что оказалось?

Воцарилось молчание. Все взоры были устремлены на обмякшие шины. Альберт наклонилась к ближайшему колесу.

— Минуточку, — сказала она. — Кажется, вентили тут ни при чем… Да. Дело обстоит гораздо хуже. Шина проколота.

Все молча разинули рты, а Пацулка покачал головой. Каждый, кому приходилось хоть раз в жизни латать велосипедное колесо, знает, какое приятное это занятие! А что такое велосипедная камера по сравнению с автобусной? Примерно то же, что козленок по сравнению с носорогом.

— Тут работы самое меньшее на шесть часов, — подавленно пробормотал водитель.

Потом он поднял взгляд на бойкого юнца, и глаза его грозно сверкнули.

— Ну что? — спросил он. — Вентили, да? Доброжелательный прохожий меня предупредил, да? Ни черта он в этих делах не смыслит, ваш доброжелательный прохожий!

— Что правда, то правда, — с удовлетворением подтвердил Влодек.

— Ну? — еще более грозно продолжал водитель. — А второй умник поспешил всех собак на меня повесить. Оскорбил, «разоблачил», вывел на чистую воду! «Гражданин Щепиняк то, гражданин Щепиняк се…»

— Но, но… — неуверенно пробормотал бойкий юнец.

Водитель с презрением сплюнул на землю. То есть сделал вид, что сплюнул.

— А я, гражданин экскурсовод, — презрительно сказал он, — вам даже слова дурного не скажу, хотя, по мне, вы… домкрат бракованный, сверло поломанное, дырявая шина! И хватит языком чесать. Будете мне помогать, ясно?

Пацулка одобрительно кивнул.

— Здорово он его! — шепнул Влодек Брошеку. — Как по писаному.

— Молоток парень! — весело подтвердил Брошек.

Таким образом водитель одержал полную победу над бойким юнцом, который сразу присмирел, съежился и безропотно подчинился приказу. Видимо, в душе признал, что заслуживает наказания за свои несправедливые нападки. С его стороны это даже было благородно, однако ни к чему хорошему не привело. Увидев, как сник предводитель, вся его до сих пор покорная команда взбунтовалась. Краснолицые потребовали обратно свой «чай», а потом заявили, что подождут, пока будут залатаны шины, в Соколице. И ушли. Парочки немедленно разбрелись и стали поочередно исчезать под сенью деревьев. Любители бриджа снова вытащили карты и уселись кто на опушке, а кто на обочине дороги.

Словом, началась полная анархия. Возле автобуса осталось всего трое: шофер, девушка с ямочками и сильно приунывший экскурсовод.

— Видите, что вы натворили? — жалобно сказал он.

— Спокуха! — буркнул шофер. — Как только я управлюсь с резиной, ты опять наведешь порядок. А так твоя орава по крайней мере не будет путаться под ногами.

— Помочь вам? — любезно предложила Альберт.

— Лучше не заслоняй свет, — огрызнулся водитель.

Его нетрудно было понять, но ребята обиделись.

— Нет так нет, — сказала Ика. — Желаем успеха!

И вся пятерка дружно направились к дому. Правда, великодушный Брошек еще на минуточку задержался.

— Если вам что-нибудь понадобится, — холодно, но вежливо сказал он, — не стесняйтесь. У нас есть все необходимое для заклейки камер.

Водитель, которому девушка с хорошеньким носиком что-то шепнула на ухо, изобразил на лице подобие улыбки.

— Пока не надо, — проворчал он. — То есть я хотел сказать: спасибо.

Когда ребята вернулись на веранду, из часовни вышли два человека, о существовании которых они на время забыли. А именно Икина мама и магистр Потомок.

— Ого! — пробормотала Ика. — Мама принялась за дело. Уж она вытянет из бедняги все, что захочет.

Остальные только согласно кивнули. Икина мама, похож, установили с магистром полный контакт и покорила его сердце исследователя и душу коллекционера. Трудно было найти более очаровательного, внимательного, чуткого и пытливого слушателя. Недаром многие охотно доверяли ей свои тайны. Икина мама так умела выслушивать чужие секреты, что мало кому удавалось в ее присутствии удержаться от желания немедленно раскрыть свою душу. В особенности когда ей это для чего-нибудь было нужно…

— Она приглашает его на чашечку кофе! — с негодованием воскликнула Ика.

Действительно, Икина мама, ослепительно улыбаясь, приглашала магистра выпить чашечку кофе. А когда он объяснил, что ни при каких условиях ни на секунду не может отлучиться от картины, заявила, что в таком случае сварит кофе дома и принесет в часовню.

Долговязая фигура магистра Потомка чуть не переломилась пополам в изысканном поклоне. А мама, проходя через веранду, довольно-таки ехидно усмехнулась.

— Эх вы! — бросила она. — Детективы доморощенные!

— Протрепался! — возмутилась Ика.

Пацулку в отличие от нее это нисколько не огорчило.

— Э-э-э, — сказал он.

— Значит, тебе наплевать, что на магистра нельзя положиться? — набросилась на него Ика. — Ты способен хоть к чему-нибудь относиться серьезно?

На лице Пацулки появилось необыкновенно торжественное выражение. Похоже было, он даже хочет что-то сказать. Все затаили дыхание. И Пацулка в самом деле заговорил — впервые за целый день. Он решил доказать, что кое к чему способен отнестись серьезно.

— Полдник, — сказал он. — Паштет из анчоусов.

И даже если Пацулкины слова не всем показались убедительными, желудки всех присутствующих решительно одобрили его высказывание.

В результате через две минуты на столе веранды появились буханка хлеба, масленка, пять тарелок, пять стаканов холодного молока и салатница с паштетом из анчоусов. В течение последующих восьми минут за столом царило молчание. На девятой минуте первым заговорил Влодек:

— Классный был паштет, да?

— Пацулка — великий человек! — заявила Альберт, проглотив последний кусок хлеба с паштетом.

Пацулка скромно улыбнулся и принялся убирать со стола. Брошек не сводил с него глаз. Когда же Пацулка вышел с уставленным тарелками подносом, сказал, понизив голос:

— Вы заметили, как оно улыбается? Ставлю велосипед против старых калош: это чудовище что-то знает!

— Похоже на то, — буркнула Ика.

— Мне еще утром так показалось, — поддержала их Альберт. — Вот только сказать оно ничего не скажет.

Влодек помрачнел.

— Не скажет? — задумчиво проговорил он. — А если кое-что предпринять? Например, замариновать его. В уксусе у него может развязаться язык.

— Пустое дело, — вздохнула Ика. — Пацулка обожает уксус. Нет, надо его взять на пушку!

— Внимание! — пробормотал Брошек.

Вернувшийся на веранду Пацулка окинул всех невозмутимым взглядом. На губах его блуждала едва заметкая улыбка, которая много чего говорила тем, кто его хорошо знал. Теперь уже никто не сомневался: Пацулка действительно что-то знает. Но что? Ведь пока он сам не захочет, из него под пыткой слова не вытянешь.

Ика была права: не оставалось ничего, кроме как взять Пацулку на пушку.

Осуществил эту нелегкую задачу Брошек.

— Ну что, Пацулка Великолепный? — небрежно спросил он. — Ты тоже считаешь, что это произойдет сегодня?

Пацулка попался на крючок. Хитроумное «тоже» сбило его с толку.

— Ну, — самоуверенно сказал он.

Влодек и Ика с одинаково глупым видом разинули рты. К счастью, Брошек успел под столом наградить обоих предостерегающими пинками, поэтому ни один не спросил «что?» или «почему?». И тут пришел черед Альберта, которая в данном случае всецело оправдала свое почетное прозвище.

— Мы считаем, Пацулка, — сказала она, — что циничные преступники не преминут воспользоваться суматохой возле автобуса.

— Угум, — важно подтвердил Пацулка и поочередно пожал всем руки.

При этом он был похож на крупного ученого, поздравляющего своих молодых с важным открытием.

— Ясное дело! — в один голос воскликнули Ика и Брошек.

Действительно, приближающийся вечер открывал перед циничными преступниками блестящие возможности — это было ясно и ежу. Дождь неизвестно когда прекратился, но небо было по-прежнему затянуто низкими свинцовыми тучами. Проносящиеся над долиной дикие бабы ускоряли наступление сумерек. А водитель Щепиняк с экскурсоводом еще не кончили возиться с первым колесом — поскольку проколоты были целых три шины, шофер предусмотрительно решил запаску не трогать. Между тем — и это было очень важно! — к прогуливающимся по опушке парам постепенно присоединились игроки в бридж, а примерно через полчаса и краснолицые. Двое из них распевали «Шла девица за водой», трое — «Красный кушак», один — «Гураль, и тебе не жаль?». Еще двое громогласно прохаживались по адресу местных властей, запретивших продавать спиртное лицам в нетрезвом состоянии. В результате долина и лес вокруг Черного Камня стали непривычно многолюдными.

Работа возле автобуса шла в ожесточенном молчании.

А между тем на веранде с Икиных губ сорвался очень важный вопрос.

— Каким чудом у автобуса с таким, судя по всему, опытным водителем спустили сразу три колеса? — спросила она.

— Пф-ф-ф, — презрительно зашипел Пацулка.

— Чудес не бывает! — изрекла Альберт. — Либо ему чертовски не повезло, либо… кто-то приложил к этому руку. Скорее всего, не пожалев трудов, проколол резину.

Пацулка кивнул. А Влодек решил, что пора и ему вставить словечко, дабы продемонстрировать свою проницательность.

— Тут могут быть разные варианты, — важно заявил он. — Во-первых (в чем я сомневаюсь), циничный преступник — один из туристов. Вот вам и «чертовское невезение».

— Фи, — сказал Пацулка.

Влодек страшно разволновался.

— Сам не говорит и другим не дает! Я ведь только высказваю предположение, — с достоинством произнес он. — Прикидываю разные варианты.

— Давай, давай, — шепнула Катажина. — Пацулку все равно не переговоришь.

Влодек поблагодарил ее взглядом.

— Во-вторых, — продолжал он, — это мог сделать человек, который увидел автобус раньше и узнал, что он направляется в Черный Камень. Если это случилось неподалеку, например в Соколице, камеры имели полное право спустить только здесь, на стоянке. Так или не так?

— А кто бы мог это сделать в Соколице? — спросил Брошек.

Влодек высокомерно усмехнулся.

— Скажем, Толстый.

Пацулка что-то злобно промычал, а Ика с Брошеком только переглянулись.

— А в-третьих… — начал Влодек.

Но в этот момент Ика увидела на шоссе нечто, приковавшее ее внимание.

— Эй! — с тревогой сказала она. — Что это с ними?

Уже совсем смерклось, но зоркие глаза ребят смогли даже с веранды разглядеть весьма странную картину. По шоссе шли пан Ендрусь и пан Адольф. Хотя сказать «шли» можно было только с очень большой натяжкой: толстенький коротышка буквально волок на себе пана Адольфа.

— Ну и ну! — брезгливо поморщился Брошек. — Похоже, «Долецек» перебрал пивка.

— Ненавижу алкашей! Мерзость какая! — добавил Влодек, и они с Брошеком понимающе переглянулись

Один Пацулка усмотрел в этом зрелище что-то совсем другое.

— Эй! — с сомнением произнес он.

— Погодите! — прошептала Ика. — Не похоже, что он пьян.

— Наверно, заболел! — воскликнула Катажина.

— Угу! — угрюмо подтвердил Пацулка.

— Ах вот оно что! — ледяным тоном проговорил Влодек. — А не сбегать ли вам на шоссе, милые дамы, и не разузнать ли, что происходит? Может, и в самом деле с неотразимым «Долецеком» стряслась беда?

Не станем скрывать: милых дам не пришлось уговаривать. Правда, они с напускным безразличием заявили, что их долг — знать все, что происходит в Черном Камне, и они просто чувствуют себя обязанными изучить ситуацию на месте.

— Ну конечно, вы совершенно правы, — проворчали Брошек с Влодеком. И притворились, будто не замечают, с какой скоростью девочки понеслись навстречу странной паре.

— Хо-хо-хо! — заявил Пацулка таким тоном, словно хотел неведомо кого неведомо за что похвалить.

— Послушай, — помолчав, спросил у Брошека Влодек, — им что, перца на хвост насыпали?

— Э, нет, — подумав, сказал Брошек. — Похоже, они правы.

Между тем девочки, обменявшсь несколькими словами с паном Ендрусем, столь же стремительно побежали обратно. А пан Адольф, видимо, окончательно обессилев, опустился на один из километровых столбиков и скорчился, всем своим видом давая понять, что его просто скрутило от боли.

Дело оборачивалось серьезно; пришлось нарушить покой отца. Правда, отец уже много лет специализировался в области фармакологии, но как-никак у него был диплом врача. Девочки буквально на него насели, и его робкие протесты ни к чему не привели.

— Человеку плохо! — кричала Ика. — Долг врача…

Отец отложил авторучку, придавил рукопись пресс-папье и отправился к пану Адольфу. Ика несла аптечку, Альберт — грелку, Влодек и Брошек — раскладушку, которая должна была заменить носилки. На этой раскладушке пана Адольфа притащили в дом под красной черепичной крышей, и отец тщательно его осмотрел. Пани Краличек сохраняла присутствие духа, чего нельзя было сказать про панну Эвиту, которая разрыдалась, и даже голос у нее перестал быть таким скрипучим.

К счастью, отец исключил самое опасное: воспаление желчного пузыря, приступ почечнокаменной болезни, а также аппендицит. Диагноз он поставил такой: острое, но не опасное отравление.

Пан Адольф решительно отказался от уколов, поэтому его только напоили каплями Иноземцева и обложили теплыми грелками. Он извинился за доставленное беспокойство, растроганно (хотя все еще страдальческим голосом) поблагодарил своих спасителей за братскую помощь, а затем потребовал, чтобы его оставили одного: он примет снотворное и постарается побыстрее заснуть, чтобы забыть эту пренеприятнейшую историю. И заперся на ключ.

Команда «скорой помощи» отправилась домой. Водитель автобуса трудился всего лишь над второй шиной, а на долину Черного Камня уже спустились сумерки. Хуже того: вечер был очень прохладный. Правда, похолодание могло предвещать улучшение погоды, однако продрогших туристов завтрашний день не интересовал, и они с обреченным видом приплясывали возле автобуса в тщетной надежде хоть немного согреться. Пожалев их, Икина мама открыла на веранде нечто вроде бесплатного буфета с раздачей горячего чая и бутербродов. Дом был слишком мал, чтобы вместить сорок с лишним человек, и туристы толклись на пятачке между часовней, палаткой магистра и сараем; часть из них уныло молчала, а часть громко сетовала на судьбу. Ночь становилась все холодней и тревожнее. Мама призвала на помощь девочек и Влодека. Они робко попытались протестовать, но мама решительно их осадила, пообещав, правда, освободить от очередного дежурства по кухне.

На свободе, таким образом, остались только Брошек и Пацулка. Опасаясь, что мама и для них найдет какое-нибудь занятие, они поспешили убраться с ее глаз долой и приняли самое разумное в данной ситуации решение, а именно отправились навестить магистра Потомка.

Магистр отдыхал. В конце концов, он в тот день прочитал пять весьма обстоятельных лекций, а потом целый час беседовал с Икиной мамой. И, естественно, почувствовал страшную усталость, а вместе с усталостью пришла тревога. Магистру очень не нравились постоянная суета, движение, перешептывания, шорохи и шаги возле палатки.

Неудивительно поэтому, что он встретил двоих молодых людей со вздохом облегчения.

— Неспокойно мне, дорогие друзья, — сказал он. — Боюсь, сегодня ночью глаз не удастся сомкнуть.

— Верно, — сказал Брошек, — вы совершенно правильно оцениваете обстановку.

— А вы как считаете? — спросил магистр у Пацулки.

— Ба! — заявил Пацулка таким тоном, что магистра бросило в дрожь, он плотнее закутался в плащ, несколько раз нервно зевнул, а его темные глаза ярко блеснули в слабом свете фонарика.

— Пан магистр, — сказал Брошек. — По нашему мнению, сегодняшний тревожный вечер может быть использован преступником. История с автобусом выглядит весьма подозрительно. Пожалуй, вам следует занять пост в спальном мешке за часовней, мы же будем дежурить в вашей палатке, притом не по одному, а по двое. И время от времени кто-нибудь будет приносить вам термос с горячим кофе.

Магистр просиял.

— Вы замечательные ребята!

— Ну, — буркнул Пацулка.

— Я как раз сегодня говорил об этом с… — начал он и осекся.

Брошек холодно усмехнулся.

— Мы так и знали, что Икина мама все из вас вытянет, — сказал он. — Но сейчас это уже не имеет значения. Вы принимаете наш план?

Смущенный магистр, разумеется, план безоговорочно одобрил, рассыпался в благодарностях и выразил свое уважение, признательность и восхищение. Слушать его было приятно, но время не стояло на месте. Уже совсем стемнело. Условились, что первый раз Брошек принесет кофе около одиннадцати, и магистр отправился на свой пост за часовней.

Конечно, в тот вечер об ужине не могло быть и речи. Домочадцы вынуждены были ограничиться чаем с бутербродами, оставшимися после кормежки туристов. Мама очень устала и, напомнив Ике и Брошеку об их обещании, уже в девять часов легла спать. Разведка донесла, что она мгновенно уснула своим знаменитым беспробудным сном. Тогда было решено, что первыми на дежурство в палатке магистра заступят Ика и Альберт.

Брошек и Пацулка должны были сменить их в одиннадцать. А Влодеку (так определила жеребьевка) надлежало наблюдать за автобусом до самого его отъезда. Правда, вероятность того, что кто-нибудь из туристов пожелает прихватить с собой картину из часовни, была ничтожно мала, но горький опыт с пропавшей скульптурой доказывал, что нельзя доверять даже собственной тени. И Влодек, покрутившись возле автобуса, стал помогать водителю.

Брошек и Пацулка, оставшись одни, молча сидели на веранде.

Около десяти поднялся порывистый ветер и разогнал тучи. Пацулка вдруг радостно заерзал на скамейке.

— Звезда! — тихо сказал он.

Брошек поднял глаза. Действительно, ветер своего добился: в черном небесном океане одна за другой засверкали крохотные яркие точки. Улыбнувшись им, Брошек внось погрузился в размышления. Он последовательно, день за днем, факт за фактом, рассматривал все события минувшей долгой дождливой недели.

И вдруг в голову ему пришла мысль совершенно невероятная, однако, при всей своей фантастичности, не лишенная смысла. Чем дольше Брошк сопоставлял ее с целым рядом очевидных фактов, тем более разумной она ему казалась.

Наконец он не выдержал.

— Мой мудрый Пацулка, — прошептал он, — что ты скажешь насчет…

И задал Пацулке несколько вопросов, на каждый из которых тот ответил утвердительным кивком. Потом они обменялись крепким рукопожатием. Это была своего рода клятва — торжественное обещание, что теперь преступнику недолго осталось ждать торжества правосудия. В заключение Брошек поинтересовался мнением Пацулки насчет кое-каких подозрений, возникших у них с Икой относительно особы Толстого.

В ответ Пацулка только негромко хихикнул.

— Вот черт! — тихо воскликнул Брошек.

— Ну, — буркнул Пацулка.

В этот момент в долине раздались радостные возгласы, аплодисменты, а кто-то даже запел. Потому что автобус встал на все четыре колеса. В нем зажегся свет, загудел, поторапливая туристов, клаксон, и зазвучал бодрый металлический голос экскурсовода. Кутерьма продолжалась еще добрых пятнадцать минут, потому что несколько пар затерялись в ночной мгле и теперь бежали к автобусу с разных сторон: от моста, от реки и даже из леса.

Наконец — в двадцать два часа сорок две минуты — долина огласилась ревом заработавшего мотора. Снопы света от фар пробили темноту, и автобус тронулся в путь.

На веранде появился Влодек.

— Все в порядке, — сообщил он. — Уж я глядел во все глаза — как наши девочки на «пана Долецека». Ручаюсь: никто из туристов не мог протащить в автобус предмет размером метр тридцать на восемьдесят.

— Отлично! — тихо воскликнул Брошек.

— А что у вас? — спросил Влодек.

— У нас все спо… — начал Брошек, но не договорил: Пацулка схватил его за руку — а хватка у него была железная.

Брошек замолчал, и все трое обратились в слух.

Рев автобуса уже стих. В долине Черного Камня остались только безмолвные, скрытые ночной темнотой дома, река и лес. Лишь ветер негромко шумел в листве. Но к этой монотонной спокойной мелодии примешивался странный звук. Казалось, плакал ребенок. Или стонал человека. Или повизгивал угодивший в западню зверек.

— Что это?! — одновременно спросили девочки в палатке.

— Что это? — шепнул Влодек Брошеку.

Ребята прислушивались еще несколько секунд, пока Влодек первый не понял, что они на самом деле слышат.

— Это же дверь! — крикнул он. — Дверь часовни! Кто ее открыл? Ветер?!

Пацулка, не говоря ни слова, скатился с веранды. За ним бросились Брошек и Влодек. Услыхав топот, девочки выскочили из палатки, и через минуту вся пятерка уже стояла перед часовней.

Увы! Не ветер распахнул дверь. Ветер только ее дергал, заставляя жалобно поскрипывать железные петли.

Хватило одной вспышки фонарика, чтобы понять, кто побывал в часовне: картины на стене не было!

— Что с магистром? — испуганно крикнула Ика.

Магистр лежал в спальном мешке со связанными руками; голова у него была обмотана какой-то грязной тряпкой. Он извивался, как угорь на прибрежном песке. Едва его освободили, он заревел: «Я их догоню!» — и, не слушая уговоров, вскочил на мопед и помчался вслед за автобусом. Похоже было, он лишился рассудка: выкрикивал бессмысленные, бессвязные слова и, кажется, плакал от ярости.

А ребята, естественно, на некоторое время задержались возле часовни.

— Не уберегли. Конец, — сказал Влодек.

Тогда Пацулка заговорил — во второй раз за этот день.

— Нет, — сказал он. — Все еще впереди. Пошли домой. Надо поговорить.

Разговор продолжался целый час. Следует особо подчеркнуть, что когда Брошек рассказал, о чем они с Пацулкой беседовали на веранде, то, вопреки ожиданию, не услышал протестующих возгласов и не увидел на лицах друзей недоумения, изумления или возмущения. Правда, восхищения он тоже не увидел. Просто все без лишних эмоций с ним согласились.

— Мы с Икой как раз говорили об этом в палатке, — сказала Альберт.

А Влодек добавил:

— И я почти целый вечер об этом думал. Только не был уверен…

Потом приступили к составлению плана действий на следующий день — день решающей схватки с некой персоной, которой решено было отомстить за ложь, мошенничество, преступления и подлость.

Задания всем досталсь нелегкие. Даже Ика в ту ночь долго не могла заснуть. Один Пацулка, надевая пижаму, вздохнул с искренним облегчением.

— Хорошо, что не пришлось ждать до рассвета, — сонно пробормотал он. — Украли… значит, можно поспать.

— Ты что, спятил? — возмутился Брошек.

Но Пацулкино замечание вовсе не было лишено смысла.