Последние посетители «Музея восковых фигур Марримера» покидали его, выходя на улицу через стеклянную дверь. Сторожа поторапливали замешкавшихся, собираясь запирать заведение.
В это время директор музея мирно беседовал у себя в кабинете с Рэймондом Хьюсоном. В сравнении со своим собеседником директор выгодно отличался своей внешностью. Он был еще довольно молод, его густые светлые волосы были аккуратно подстрижены, одет он был в дорогой элегантный костюм. Хьюсон, невысокий, лысеющий, хилого сложения мужчина тоже был одет в костюм модного покроя, с той однако разницей, что моден он был несколько лет назад, а теперь проявлял признаки обветшания, свидетельствующие о том, что дела у его хозяина не процветали. Правда, Хьюсон говорил уверенным тоном, но в этой уверенности можно было почувствовать какую-то принужденность, настороженность человека, постоянно ожидающего нападения, грубого отказа.
— Ваша просьба, сэр Хьюсон, — сказал, приятно улыбаясь, директор, — или, скажем лучше, ваше предложение содержит некоторую заманчивость. Я бы не сказал, что ваше предложение неожиданно, нет, мы каждую неделю получаем два-три подобных предложения. Мы всегда отказываем, зачем нам связываться с этими молодыми идиотами, которые заключают между собой пари, проверяя свою отвагу. А вдруг что-нибудь? Зачем нам это нужно? Никакой выгоды, одни неприятности. Мы им постоянно отказываем… Ночь в «Логове убийц». Это их притягивает. Нет, мы не идем на такой риск. Вот с вами, сэр Хьюсон, дело другое. Профессиональный журналист. Простите, где вы сейчас работаете?
— В настоящее время я, так сказать, свободный художник. Я не связан ни с одной газетой, но я предлагаю свои репортажи. У меня покупают.
— Ну что ж, — усмехнулся директор, — я полагаю, что журналисты — народ находчивый и отважный. Риск, конечно, и в этом случае сохраняется, но есть и выгода. Статья опытного журналиста — это реклама, это хорошая реклама для моего музея.
— Совершенно верно! И я уверен, что мы с вами столкуемся.
— О! — засмеялся директор, — я чувствую, что у вас уже разыгрывается аппетит. Вы рассчитываете на повышенный гонорар, не так ли? Говорят, что в музее мадам Тюссо было предложение желающим провести ночь в «Комнате ужасов». Приз — сто фунтов стерлингов. Вы не ожидаете такого от нас? — директор хитро взглянул на Хьюсона. — Кстати, где вы рассчитываете пристроить свою статью?
— В любой газете! Например, в «Утренних новостях» у меня ее с руками оторвут. Еще бы, такой сенсационный материал: «Ночь с убийцами Мортимера».
Директор задумчиво потрогал подбородок.
— В каком стиле вы намерены подать все это?
— Это будет написано жестко, сурово, как и подобает такому жуткому материалу. Однако будет и доля изящного юмора. Такая, понимаете, тонкая приправа.
— Очень хорошо, сэр Хьюсон, я согласен, — директор протянул руку журналисту. — Надеюсь, вашу статью возьмут в «Утренних новостях», а с нашей стороны вас ожидает билет в пять фунтов стерлингов.
Директор пожал руку Хьюсону, помолчал немного и уже другим, серьезным и деловым тоном сказал:
— Должен сказать, что вы идете на опасный эксперимент. Надеюсь, вы уверены в себе? Мне бы тоже хотелось верить в ваше мужество. Я сам никогда бы не решился на такое… Что интересно, я ведь отлично знаю, как мастерят эти восковые манекены, я знаю их конструкцию, видел их раздетыми и одетыми, могу спокойно разгуливать среди них днем в компании с кем-либо, но я никогда не осмелюсь провести ночь в обществе этих кукол.
— Почему? — спокойно спросил Хьюсон.
— Не знаю. В самом деле непонятно, в чем причина этого страха? В привидения я никогда не верил. Да если бы и верил, то не считал бы, что они надумают появиться в случайном месте, где собраны их восковые копии. Скорее уж они явятся на то место, где совершили свое злодейство. Я это хорошо понимаю, а в то же время провести ночь среди них, а они уставятся на тебя стеклянными глазами… Брр! Жутко!..
Хьюсон и сам хорошо знал серьезность своей затеи. При одной только мысли о том, что ожидает его в мрачной ночной тишине музея, ему становилось неприятно. Тем не менее, он постарался хладнокровно, с уверенной улыбкой посмотреть в лицо директору. На руках у Хьюсона была семья: жена и двое детей. Последний месяц ему приходилось туго: статьи шли плохо, и приходилось тратить деньги из сбережений от более удачных времен, но сбережения таяли очень быстро. Задуманное предприятие было хорошим шансом выкарабкаться из нужды. Этот шанс нельзя упустить, хоть зубами вцепись. Пять фунтов стерлингов, обещанные директором музея, плюс повышенный гонорар в «Утренних новостях», ради этого стоит потерпеть. Поэтому нужно хладнокровно со спокойной улыбкой сказать директору:
— Жизнь журналиста всегда связана с риском. Ночь среди восковых убийц — это, конечно, не дружеская пирушка в вечернем кабаке. Естественно, «Логово убийц» несколько отличается от гостиничного номера с мягкой постелью, — Хьюсон нашел в себе силы придать развязность своей улыбке. — Все же я думаю, что столкуюсь с вашими восковыми куклами.
— Скажите, вы не очень суеверны?
Тут уж Хьюсон рассмеялся от души.
— Ни капли!
— Допустим. Но ведь у любого журналиста развито воображение.
— Мой последний начальник как раз упрекал меня в недостаточности воображения, — усмехнулся Хьюсон.
Директор тоже улыбнулся.
— Ну что ж, подождите немного. Я думаю, что посетители уже разошлись. Я сейчас распоряжусь, чтобы манекены в том отделе не закрывали на эту ночь чехлами. Кроме того, я скажу ночным сторожам, что вы там останетесь до утра. После этого я сам провожу вас в «Логово убийц».
Он снял трубку, отдал свои распоряжения, после чего обратился к Хьюсону:
— К сожалению, я вам должен поставить одно условие: вы не должны курить в течение ночи. Причины для этого есть, я в них не буду вдаваться. Теперь я могу вас провести на место.
Директор повел Хьюсона по опустевшим залам музея. Они прошли несколько отделов, где рабочие надевали чехлы на восковые фигуры. Получили свои белые саваны короли и королевы Англии, генералы и государственные деятели, знаменитости прошлых времен и современности, благодетели и злодеи, словом, все, кто был достоин таким образом сохраниться в памяти потомков.
В одном из залов директор остановил сторожа и велел поставить кресло в «Логово убийц».
— Это все, что мы можем вам предложить, — повернулся он к Хьюсону. — Может быть, вам удастся заснуть на часок. — Он открыл небольшую дверь, и они стали опускаться по узенькой каменной лестнице. Было неприятное ощущение, что они спускаются в подземелье мрачной башни средневекового замка. Вдоль подвального коридора стояли кое-где экспонаты, создающие предварительное настроение. Это были приспособления для пыток инквизиции: станки, щипцы, клещи, тиски — все атрибуты этой жестокой эпохи. Коридор вел к заветному «Логову убийц».
Помещение это имело неправильную геометрическую фигуру. Потолок был сводчатый. Освещение было скупое: свет исходил от электрических лампочек в колпаках из матового стекла. Все было хорошо продумано: эта комната должна сразу настраивать посетителя на мистический, таинственный и тревожный лад. В этой комнате трудно было разговаривать громко, голоса сами собой понижались и становились испуганными. Даже воздух в этом помещении был какой-то застойный, мрачный.
Убийцы, вылепленные из воска, были расставлены на невысоких цоколях, снабженных номерами. В этой компании убийц недавние деятели злодейского промысла соседствовали со знаменитостями давних времен. На одном цоколе застыла мрачная фигура Тюртеля, — убившего некогда Вейера, он как бы вспоминал подробности своего подвига. Поодаль от него стоял презренный убийца-сноб Лефруа, убивавший знатных людей из зависти к их благородству. Хорошее впечатление производила сидящая фигура леди Томсон, сладострастно убивавшей своих любовников и окончившей жизнь на виселице. Чарльз Пис отличался тем от остальных, что был откровенным злодеем, во всем его облике зверство, злоба, жестокость являлись без малейшего намека на сокрытие этих качеств. В промежутке между фигурами мадам Диер и Патрика Магона размещались совсем недавно изготовленные экспонаты: Браун и какой-то красивый злодей, незнакомый Хьюсону. Иногда сам директор обращал внимание журналиста на какую-либо из восковых фигур.
— Вот Криппен, думаю, что вы его узнали. Ничтожество, плюгавый человечишко, не способный, как может показаться, обидеть муху. А вот вам Армстронг, он похож на честного деревенского мужика; смотрите, какое добродушное лицо, вы согласны со мной? А это старик Вакьер, его ни с кем не спутаешь, только у него одного такая густая борода, и, естественно, что…
— Простите, а кто это вот там? — спросил Хьюсон, указывая пальцем.
— Ах, этот? Я как раз о нем хотел вам рассказать. Идите сюда, рассмотрите его повнимательнее. Это наша гордость! Это единственный герой из всей компании, которому удалось избежать виселицы.
Манекен, которым заинтересовался Хьюсон, изображал небольшого, изящного человечка, не выше полутора метров ростом. У него были аккуратные усики из воска, очки в тяжелой оправе. На нем было пальто-балахон. Он напоминал француза, каким представителя этой нации любят изображать английские карикатуристы. Хьюсон не мог бы объяснить, чем привлекло его внимание это ласковое лицо, почему оно в нем вызвало сильнейшее отвращение. Осмотрев фигуру, Хьюсон отступил на шаг от нее и даже в присутствии директора ему было бы трудно заставить себя взглянуть на нее еще раз.
— Так, кто же это все-таки? — спросил он тихо.
— Это доктор Бурдэт, — ответил директор.
Хьюсон вопросительно посмотрел в глаза директору.
— Я, кажется, слышал это имя, но не припомню, при каких обстоятельствах.
Директор улыбнулся:
— Вы бы сразу вспомнили, если бы были французом. Долгое время он наводил ужас на весь Париж. Днем это был порядочный господин, заботливо лечивший своих пациентов. Ночью на него находило, и он перерезал им горло. Он убивал, повинуясь страстному желанию убивать. Ему даже не требовалось разнообразия в этом наслаждении, он всегда убивал одинаково — при помощи бритвы. Он работал к тому же очень чисто и лишь недавно допустил оплошность, позволившую полиции взять его след. Когда происходит одна оплошность, за ней неминуемо следует и другая, и теперь полиция убедилась, что имеет дело с французским вариантом Джека-Потрошителя.
Не меньше дюжины совершенных им злодейств были достаточны, чтобы отправить этого преступника на эшафот или в дом для умалишенных. Впрочем, наш приятель оказался умнее полицейских, когда он почувствовал, что сети преследователей опасно приближаются к нему, он вдруг исчез, таинственно исчез, и теперь полицейские во всем мире ищут его, и пока не могут найти. Есть предположение, что он покончил с собой, но тогда где же его труп? После его исчезновения было совершено одно-два преступления того же характера, но это не поколебало версию о его самоубийстве. Новые преступления, как полагают криминальные эксперты, — дело его подражателя. Заметьте этот интересный факт — знаменитые убийцы постоянно порождают подражателей.
У Хьюсона мурашки побежали по спине, он нервно переступил с ноги на ногу.
— Какой неприятный тип, — сказал он. — Посмотрите на его глаза!
— Да, — согласился директор, — этот манекен изготовлен отлично, его можно назвать шедевром. Кстати, доктор Бурдэт лечил своих больных посредством гипноза. Взгляните, мастерам удалось придать гипнотическое выражение его глазам. Предполагают, что он предварял сеансами гипноза и свои преступные акты. Так сказать, гипнотизировал свои жертвы. Никогда не обнаруживались следы борьбы, сопротивления, а ведь он в сущности тщедушен.
— Мне даже кажется, что он шевелится, — испуганно сказал Хьюсон.
Директор улыбнулся:
— Эти оптические иллюзии объяснимы психологически. В течение ночи вы несомненно их будете испытывать многократно. Впрочем, дверь будет оставлена незапертой. Если ваши нервы дойдут до предела, вы сможете подняться выше этажом, а там дежурят сторожа и у вас будет компания. Да, вы не обращайте внимания на их шаги, которые будут доноситься сверху. К сожалению, невозможно прибавить освещения в этом зале, все лампы сейчас включены. Мы специально предусмотрели здесь такое слабое освещение для создания мрачной обстановки. А теперь, мой дорогой друг, я думаю, лучше всего будет нам вернуться в мой кабинет после этой прогулки. Я дам вам стаканчик виски, чтобы подбодрить вас перед началом вашего ночного дежурства.
Ночной сторож, принесший кресло для Хьюсона, видимо, был шутником. Он весело спросил:
— Куда вам лучше поставить его? Рядом с Криппеном, чтобы было с кем поболтать, когда вам надоест сидеть безмолвно? А может, около старушки Диер? Вон она вам строит глазки, ах, старая плутовка!..
Хьюсон улыбнулся, на него болтовня этого парня действовала благотворно. Мрачное музейное помещение словно бы приобретало черты жилого дома.
— Я сам найду подходящее место для кресла. Я посмотрю, где меньше будет сквозняк.
— Да здесь их вообще не бывает. Ну, ладно, желаю приятной ночи. Если я вам понадоблюсь, то я там, наверху. Я вам не советую подпускать к себе близко эту восковую публику, — не удержался сторож от зловещей шутки, — у них руки холодные и липкие. В крайнем случае, больше внимания уделите старушке Диер, мне кажется, она к вам неравнодушна.
Хьюсон откликнулся на шутку смешком и тоже, пожелал сторожу доброй ночи.
Общение с веселым парнем несколько уравновесило состояние Хьюсона. Он подкатил тяжелое плюшевое кресло, подумывая про себя, что, кажется, это не так уж серьезно и страшно. Он поставил кресло в центральном проходе, решительно повернув его спинкой в сторону доктора Бурдэта. Неизвестно, по какой причине, но фигура этого убийцы была для него гораздо неприятнее всех остальных. Возня с креслом отвлекла Хьюсона, но когда она закончилась, а шаги сторожа в верхнем этаже затихли, к нему вернулось настороженное, тревожное состояние. Испытание его мужества только началось, и, скорее всего, оно будет трудным.
Ровный слабый свет падал на ряды восковых фигур. Хотя это были искусственные манекены, но воображение Хьюсона наделяло их такой же таинственностью и загадочностью, как если бы в этой полутьме его окружали молчаливые, неподвижные люди. Так странно и страшно было полное отсутствие звуков, хотя бы шорох, хотя бы чей-то вздох, звук дыхания, какой-либо из тысячи мельчайших звуков, исходящих от живой толпы, даже если что-то заставит ее замереть в неподвижности. В этом сумрачном помещении даже воздух был неподвижен, как черная стоячая вода в глухом лесном омуте. Движение в этом мире неподвижности мог вызвать только сам Хьюсон, шевельнув рукой или ногой и глядя, как его собственная тень копирует такое движение.
«Вот так, наверно, на дне моря», — подумал журналист и деловито сообразил, что неплохо будет поместить это сравнение в завтрашнюю статью.
Усевшись удобнее в плюшевом кресле, Хьюсон прислушался к своему состоянию, внушая себе трезвую мысль, что все эти манекены, застывшие перед ним, не что иное, как поделки искусных ремесленников, что они не страшнее, чем чучела зверей в зоологическом музее. Такими размышлениями ему удалось привести себя в относительно бодрое состояние, он стал более внимательно разглядывать лица восковых фигур, приучая себя к их обществу. Жаль, что запрещено курить. «Пока я буду поддерживать в себе спокойное отношение к этим истуканам, этакое любопытство исследователя, все будет хорошо». Мысли эти были успокоительны, но в глубине души Хьюсона уже поднималось сомнение в надежности и прочности этого спасательного круга. Причиной беспокойства Хьюсона был взгляд доктора Бурдэта, направленный ему в спину, гипнотизирующий взгляд, о котором невозможно было забыть при всем старании отвлечься. Хьюсон все время испытывал леденящее желание повернуться лицом к восковой копии маленького француза-потрошителя.
«Спокойно! Я начинаю нервничать, — убеждал себя Хьюсон. — Я не должен поворачиваться, это будет означать, что я начну поддаваться страху».
«Нет, мой дорогой, ты именно потому и не можешь повернуться, что тебе страшно», — тут же возникала в его голове противоположная мысль. Этот мысленный диспут продолжался две или три очень долгие минуты. Окончился диспут тем, что Хьюсон круто повернулся вместе с креслом в сторону доктора Бурдэта.
Что ж, теперь у журналиста, будь он любознательный исследователь, имелась прекрасная возможность полюбоваться экспонатом. Среди множества застывших в различных, хорошо продуманных, позах манекенов изображение доктора Бурдэта резко выделялось, его восковое лицо было заботливо освещено хорошо расположенной лампочкой.
Хьюсон не сразу сосредоточил свой взгляд на фигуре доктора, он лишь мельком увидел это хорошо освещенное пятно и рассеянно оглядел менее освещенные статуи. Чем бы это ни грозило, прямой взгляд в глаза маленькому французскому убийце был неизбежен. Хьюсон сделал над собой усилие и посмотрел. Он содрогнулся и даже вздрогнул. Фигура, конечно, была мертва, но изготовлена она была очень искусным ремесленником, которому удалось придать восковому лицу очень страшное выражение зловещей ласковости, слащавости, почему-то очень неприятно действующей на нервы.
Примерно секунду Хьюсон пристально смотрел в блестящие глаза доктора, потом ему удалось отвести взгляд.
«Такая же мертвая восковая фигура, как и все остальные, — убедительно сказал себе журналист, — все это куски воска и ничего больше». Это было убедительно, но не убеждало. Нервы Хьюсона были натянуты до предела в ожидании чего-то опасного, неизвестного.
Это были куски воска, которым придали очертания людей и нарядили в человеческие одежды. Как бы ни были они похожи на живых людей, им не скопировать малейшего человеческого движения, да нигде в помещении и не происходило ни малейшего движения. И однако, вот он повернул кресло к этой половине зала и хорошо увидел, что произошли кое-какие изменения в расположении фигур: Криппен смотрит не совсем в ту сторону, куда смотрел раньше, Фильд ближе подвинулся к Грею, и рука его поднята выше, чем раньше. Черт возьми! Конечно, может быть, при повертывании кресло разместилось несколько иначе, и это влияет. Хьюсону необходимо было вернуть хоть частицу спокойствия. Он глубоко вдохнул воздух в легкие, как штангист перед рывком. С горькой усмешкой он подумал: «А еще они говорят всегда, что у меня слабое воображение». Слабое воображение сейчас было бы очень кстати.
Хьюсон достал записную книжку и начал быстро писать:
«Могильная тишина. Полнейшая неподвижность восковых манекенов наводит ужас. Кажется, что я на дне моря. Глаза доктора Бурдэта — это глаза гипнотизера. Кажется, что манекены шевелятся, когда на них не смотришь…»
Нервным движением Хьюсон захлопнул записную книжку и быстро обернулся. Шестым чувством он уловил какое-то движение за спиной у себя, хотя остальные пять чувств не заметили абсолютно ничего. На глаза ему попалась фигура убийцы-сноба Лефруа, на лице которого была все та же идиотская улыбка, но сейчас она словно говорила: «Это не я».
Хьюсон и сам знал, что это не он, как, впрочем, и никто другой. Проделка собственных напряженных нервов. Галлюцинации? Они начались? Стоило перенести внимание на другую фигуру, и Криппен этим воспользовался, слегка переменил позу. Да и не только Криппен, все они включились в эту забаву, почему не развлечься немного в тишине ночи?
Хьюсон поднялся с кресла. Ему не нравилась начатая восковыми фигурами игра с его нервами. Надо уходить отсюда, ничего не получилось из затеи…
Хьюсон снова сел в кресло. Минутная слабость, постыдная трусость. Его долг — заработать деньги!.. Куски воска, наряженные в тряпки!.. Куски воска не могут двигаться, вот это нужно втолковать расходившимся нервам. Но эта страшная тишина, как она давит. И самое страшное, что в этой тишине кроется что-то непонятное, что в один миг может ее нарушить, и кроется непонятное неизвестно где, куда бы ни обратил взгляд Хьюсон, рядом витает это таинственное «что-то».
Хьюсон вновь резко поворачивается в сторону доктора Бурдэта, и тот его охотно встречает ласковым, зловещим взглядом блестящих стеклянных глаз. Хьюсон тут же делает обратный поворот и почти застает восковую фигуру Криппена на месте преступления — он собирался пошевелить рукой.
«Ага, паршивец! И вы все, восковые паскудники! Попробуй кто шевельнуться — я расшибу вдребезги!»
Снова возникло жгучее желание немедленно убежать отсюда. Уже есть материал для статьи, уже можно ее слепить. Да уже десяток их можно состряпать!.. Уйти скорее! Кто там в «Утренних новостях» поймет, сколько времени он просидел в этом подземелье. И кстати, любому редактору наплевать на это обстоятельство, если сама статья написана хорошо.
Очень соблазнительно было поддаться всем этим доводам, останавливало Хьюсона одно: ночной сторож донесет директору и тогда прощайте пять фунтов стерлингов премии. Нет, уйти невозможно. Интересно, что там дома? Спит спокойно Роза или думает о нем?..
Почти удалось снова отвлечься, но очень ненадолго: восковые фигуры не оставили Хьюсона в покое, мало того, что они продолжали двигаться, когда он не смотрел в их сторону, теперь они уже стали при этом и дышать… Вот, Хьюсон совершенно явственно расслышал чье-то дыхание. Может быть, Хьюсон стал таким образом слышать собственное дыхание? Новое мучение, новая игра нервов? Это надо было проверить. Хьюсон замер, старался не шелохнуться и задержал дыхание, как будто плыл под водой, и пока он не дышал, он не услышал чужого дыхания. Хьюсон вынырнул на поверхность, глубоко вздохнул. Никто не дышал, все померещилось, если только… если только этот хитрец не нырнул под воду, подражая ему. Хьюсон повторил один из своих трюков — резко обернулся и постарался увидеть сразу все, напрягая свои глаза, из которых уже не мог исчезнуть испуг. Он ничего не увидел, на него все так же неподвижно и мертвенно смотрели восковые истуканы, которым удалось на долю секунды опередить Хьюсона и остановить даже самые малейшие движения. Несмотря на то, что по спине журналиста ползали мурашки, он все же с черным юмором сделал себе профессиональную зарубку для будущей статьи, сравнив мысленно поведение восковых фигур с поведением школьников, развлекающихся за спиной учителя, пишущего на доске.
Сравнение манекенов со школьниками неожиданно помогло Хьюсону немного ослабить нервное напряжение. Он направил свои мысли по ровной дороге житейских рассуждений. Кто он, Хьюсон? Обыкновенный репортер лондонских газет, репортер-неудачник. Рэймонд Хьюсон, репортер-неудачник, однако живой человек из мяса и костей, ходит по улицам Лондона, дышит сырым воздухом, участвует в городской суете. Вот он сидит теперь в этом мрачном подземелье, ему нужно написать статью, сенсационную статью про этих восковых идолов. Кто они, эти восковые уроды, столпившиеся вокруг него. Да никто! Куклы из воска, тряпок и опилок. Они, конечно, изображают убийц, они сделаны в рост человека, но все это, просто чтобы развлекать ротозеев, которые сюда забредут, немножко щекотать их ленивые нервы… Эти восковые фигуры не могут ни двигаться, ни дышать — тут и думать нечего.
Хьюсону почти удалось выпутаться из липких пальцев страха, он даже попытался вспомнить забавную историю, которую ему рассказали вчера в одной редакции. Хьюсон почти освободился, мешал ему только гипнотизирующий взгляд доктора Бурдэта, который он почувствовал у себя за спиной. Произошел внезапный нервный срыв — Хьюсон резко повернулся вместе с креслом, сразу же увидел глаза доктора Бурдэта и громко крикнул:
— Ты! Я видел, что ты двигался! Я видел!..
После этого крика Хьюсон сразу обмяк в своем плюшевом кресле. Он долго сидел неподвижно с остекленевшим взглядом, как человек, откопанный из снежного сугроба.
Не в состоянии шевельнуть даже пальцем, расширенными от ужаса глазами Хьюсон наблюдал, как доктор Бурдэт неторопливо слезает со своего пьедестала, приподнимает над собой красный канат ограждения и выходит на свободу.
Цоколь для фигуры доктора Бурдэта помещался на небольшом деревянном помосте, и, выйдя за канат, доктор уселся на край этого помоста, посмотрел в лицо Хьюсону и спокойно сказал:
— Доброй ночи!..
Он приветливо улыбнулся и, пристально глядя в бледное лицо журналиста, начал неторопливо говорить на хорошем английском языке с небольшим иностранным акцентом:
— У меня не было никакой необходимости в вашем присутствии здесь, у меня не было к вам никакого дела. Только когда я услышал ваш вечерний разговор с достопочтенным директором этого заведения, я узнал, что на эту ночь у меня будет компаньон. Вы пытаетесь пошевелиться, это у вас не получится: говорить и двигаться вы теперь будете только с моего разрешения. Мне кажется, что вы по характеру довольно нервный человек. Вам происходящее сейчас кажется галлюцинацией. Должен вас разочаровать: я не представляю собой одну из этих идиотских восковых фигур, я живой доктор Бурдэт.
Он замолчал, прокашлялся, уселся поудобнее и стал продолжать:
— Иногда приятно поговорить с умным человеком. — Он потер рукой ляжки. — Извините, но члены мои несколько онемели… Так вот, позволю себе кое-что рассказать. Некоторые обстоятельства принуждают меня жить в данное время в Англии. Однажды вечером на улице, как раз вблизи этого заведения, на меня очень внимательно посмотрел один полицейский. Мне показалось, что он хочет пойти за мной, остановить, задать какие-то вопросы, что совершенно было мне не нужно. Я быстро смешался с толпой входивших в музей посетителей и проник сюда. Когда я попал в это подземелье, где мы сейчас с вами беседуем, у меня возникла мысль, как избавиться от преследования. Я громко крикнул: «Пожар!», и все ротозеи, которые находились поблизости, бросились к лестнице. Тем временем я снял с моего воскового изображения, которое, кстати сказать, меня очень позабавило, пальто-балахон, надел его на себя, спрятал манекен под этот помост и занял его место на цоколе. Когда ложная тревога отшумела и посетители стали снова курсировать по музею, то, признаюсь, мне пришлось провести очень утомительный вечер на пьедестале. Если я видел, что на меня никто не смотрит, то я позволял себе слегка пошевелиться и сделать несколько более глубоких вздохов. Был момент, когда я чуть не попался. Один бедовый мальчик заорал, что я двигаюсь. К счастью, родители ему не поверили и даже пообещали домашнюю взбучку за неумение вести себя в обществе…
Доктор Бурдэт снова потер ляжки, еще раз приятно улыбнулся Хьюсону и с легкой насмешкой сказал:
— Вы с таким вниманием слушали рассказ директора обо мне. Мне тоже доставил удовольствие его рассказ, в основных чертах довольно верный, хотя и несколько пристрастный. Нет, я не покончил с собой, вот я, живой, перед вами. А вот версия о моей смерти, пущенная по свету, мне очень полезна. Сказанное о моих маниакальных наклонностях в принципе верно, но объяснение дано довольно обывательское… Хочу обратить ваше внимание на то, что всех людей можно разделить на две большие группы: коллекционеров и не коллекционеров. Оставим в стороне группу не коллекционеров и обратимся ко второй. Эта армия и многочисленна, и пестра. Есть образованные эрудированные коллекционеры, собирающие монеты, медали, ордена, оружие или, скажем, насекомых. Есть вульгарные коллекционеры, они собирают спичечные коробки, почтовые открытки, этикетки от бутылок, конфетные обертки… Что касается меня, я коллекционирую человеческие глотки.
Доктор Бурдэт прервал рассказ, с интересом посмотрел на горло журналиста, усмехнулся и сказал:
— Ваш визит для меня неожиданный подарок случая. Грех жаловаться, хотя должен вам сказать, что ваше горло не производит впечатления. Вы меня извините, но горло у вас хиленькое. Я предпочитаю мясистые полнокровные красные шеи…
Он порылся в кармане и вытащил бритву. Точным движением он раскрыл ее, попробовал лезвие пальцем, провел им плашмя по ладони взад и вперед.
— Это французская бритва, — сказал он, посмотрев на Хьюсона, как если бы тот был очень заинтересован в происхождении этого инструмента. — В Англии ими редко пользуются, но, может быть, вам такая уже попадалась на глаза? Их лучше всего точить о дерево. Обратите внимание, лезвие очень узкое. Такой бритвой нельзя сделать глубокий разрез, но все же вполне достаточный. Да вы скоро в этом убедитесь. Мне хочется задать вам вопрос, который задают парикмахеры своим клиентам в цивилизованном мире: «Эта бритва вам подойдет, месье?»
Доктор Бурдэт поднялся с помоста, вдруг показавшегося миниатюрной копией эшафота. Он приблизился к Хьюсону легкими шагами артиста или шагами хищника в джунглях.
— Приподнимите повыше подбородок. Еще чуть-чуть. Спасибо… Еще чуточку повыше!.. Ах, спасибо, спасибо!.. Спасибо!..
В одном из концов зала часть потолка была застеклена матовым стеклом, и через этот фонарь проходил скудный свет из верхнего этажа. Лучи взошедшего солнца проникли из верхнего помещения сквозь матовые стекла и, смешавшись со светом электрических ламп, создали весьма жуткое освещение сцены, которая даже и не нуждалась в дополнительных эффектах.
Восковые фигуры спокойно стояли на своих местах, ожидая зрителей, которые им принесут свое восхищение или отвращение. В главном проходе Хьюсон сидел в плюшевом кресле, прижавшись к его спинке. Его голова была задрана кверху, он как бы подставлял подбородок бритве невидимого парикмахера. Ни малейшей царапины не было ни на горле, ни на лице журналиста, однако он был мертв, и тело его уже остыло. В газетах не доверяли силе его воображения, и, как оказалось, напрасно.
Доктор Бурдэт со своего постамента равнодушно смотрел на мертвого журналиста. У него и не могло возникнуть никаких эмоций, все-таки это был кусок воска, одетый в тряпки.