Это была улица совершенно одинаковых, расположенных уступами домов, проходившая недалеко от железнодорожного вокзала. Стоя у парадной двери, я слышала трель звонка, раздававшегося внутри дома Гиртсов. На звонок из дома никто не вышел. Обойдя дом, я подошла к его задней двери. В безукоризненно выметенном дворе стояли глиняные горшки с росшими в них мятой, зеленым луком, петрушкой и тимьяном. Я постучала в заднюю дверь.

На подоконнике росла герань с высоким стеблем, несколько ее лепестков упали на чисто вымытый подоконник. Оконные ставни были прикрыты. Сквозь небольшую щель между ставнями я смогла разглядеть уютную кухню с квадратным столом и стульями с плетеными спинками. На столе стояли чашка с блюдцем и кофейник.

Я опять постучала в дверь.

Снова не получив никакого ответа, я отступила во двор и, повернувшись, бросила взгляд на окно спальни. Показалось, или там и вправду шевельнулась занавеска?

Постучав в дверь еще раз, я принялась копаться в своей сумочке, разыскивая там кое-что себе в помощь. Такая штука нашлась. В начале этого лета, когда я занималась делом Брейтуэйт, Гектор, жених Табиты Брейтуэйт, подарил мне на память свой старый скаутский нож. Открыв одно из его лезвий, я просунула его под удерживающий подъемную раму окна крючок и откинула его. После этого рама легко поднялась. Я осторожно сдвинула на подоконнике горшки с геранью и забралась внутрь дома.

В кухне пахло свежезаваренным кофе, кремом для обуви и дрожжами, как будто совсем недавно поставили бродить тесто. Из-за двери, ведущей из кухни, внезапно раздался глухой удар и вскрик. Задев длинную связку чесночных головок, свисавшую рядом с сушилкой для белья, я быстро пересекла небольшую кухоньку, пнув по дороге жестяную ванночку, вода в которой была еще достаточно горяча, поскольку над ней поднимался пар.

У подножия лестницы лежала молодая женщина, согнувшись от боли, обхватив себя руками и издавая стоны.

Я склонилась над ней.

Она взглянула на меня полными слез глазами, ее круглое лицо было обильно покрыто потом и искажено болью. Женщина была босой. Единственное ее одеяние – ночная сорочка – промокла насквозь. Длинные черные волосы падали прядями на ее лоб и щеки.

Несколько секунд я смотрела на нее, не узнавая, возможно потому, что ожидала увидеть здесь Люси или мадам Гиртс. Из глаз лежавшей хлынули слезы, а стоны превратились в рыдания.

– Элисон! Что случилось? Дай я тебе помогу. Ты сможешь встать?

– Думаю, сможет.

Услышав этот голос, я взглянула наверх.

На верхней площадке лестницы спокойно стояла, напоминая статую, мадам Гиртс, одетая в косо обрезанную голубую юбку из льна и белую блузку, с безукоризненно уложенной прической на голове.

– Бедное дитя, – произнесла она, своим выработанным долгой привычкой шагом медленно скользя по ступеням лестницы вниз. – Она упала.

Когда я помогла Элисон подняться на ноги, ее рыдания превратились во всхлипывания.

– Ты упала? – спросила я.

Ответ прозвучал неразборчиво: то ли «ох», то ли «нет».

Мадам Гиртс выпрямилась во весь свой рост, составлявший четыре фута и одиннадцать дюймов. Она стояла на три ступени лестницы выше нас, что давало ей возможность смотреть на нас сверху вниз.

– Конечно, она упала. Или вы хотите сказать, что я столкнула ее?

Мадам Гиртс подошла поближе к Элисон. Теперь мы все трое стояли тесной группой у подножия лестницы, почти не имея возможности пошевелиться.

Мадам Гиртс попыталась было увести Элисон вверх по лестнице.

– Не говори. Тебе надо прилечь.

– Но мне больно, больно.

– Что у тебя болит? – спросила мадам Гиртс.

– Ради всего святого, мадам! – сказала я. – Да у нее болит все тело. Она только что пересчитала им двенадцать ступеней лестницы.

– Пятнадцать ступенек, – всхлипнула Элисон.

– Тогда поднимайся вверх на эти пятнадцать ступенек, – распорядилась мадам Гиртс.

Не обращая внимания на ее слова, я помогла Элисон войти в комнату первого этажа, которая было одновременно кухней и гостиной. Своими босыми ногами Элисон ступила в расплесканную мной воду из жестяной ванны.

Мадам Гиртс следовала за нами.

– Кто впустил вас в дом, миссис Шеклтон?

– Я сама.

– Но…

– Вы должны были слышать, как я стучала во все двери.

Я подвела Элисон к виндзоровскому креслу у печки.

– Значит, теперь дом англичанина не его крепость. А что, есть закон открывать дверь после стука в нее?

– Есть закон, не позволяющий сталкивать девушку с лестницы.

– Сталкивать ее? Сталкивать ее?

– Она… она… – сдавленно пробормотала Элисон сквозь всхлипы, – она не… я упала. Я поскользнулась на лестнице и упала… она не толкала…

Мадам Гиртс прошествовала мимо меня и повернулась к Элисон.

– Тебе лучше прилечь, Элисон.

Я встала между мадам Гиртс и девушкой.

– По всем признакам, я не думаю, что вы можете указывать, что лучше для Элисон.

Мадам Гиртс вздернула подбородок.

– Ах, вот как? И на что же вы намекаете?

– Горячая ванна. «Падение» Элисон с лестницы. Сильный запах пивных дрожжей, но нигде не видно теста. Что вы покупали в Лидсе вчера вечером? Воронец? Скользкий вяз? Болотную мяту? Или что другое «для восстановления женского цикла»? Вы держали вашу поездку в тайне от вашего мужа…

– Вы не правы.

– … потому что он спросил бы вас, что вам там надо. Он связал бы поездку с пребыванием Элисон в вашем доме и с вашим отсутствием сегодня в танцевальной школе.

Мадам Гиртс побледнела.

– Вы ничего не знаете.

– Наоборот. Я знаю вполне достаточно. Во время войны я служила в Добровольческом медицинском корпусе. Среди солдат были не только раненые.

– Элисон в трудном положении. Я только пыталась помочь.

– Замолчите, да замолчите же вы все! – Элисон рывком поднялась из кресла. – Я пойду лягу. Я хочу лечь.

Мой опыт советовал мне схватить ее в охапку и притащить домой, но она была не в состоянии для подобного.

Мадам Гиртс и я посмотрели друг на друга поверх склоненной головы Элисон. На некоторое время мы заключили нечто вроде перемирия, но я не хотела позволять ей сейчас распоряжаться.

– Заварите чаю покрепче, а я отведу Элисон наверх.

– Она сейчас нуждается вовсе не в чае, – бросила в ответ мадам, но было понятно, что это только для острастки, и она сделает все так, как я сказала.

– Крепкий чай, с сахаром для Элисон, для меня без сахара.

Я стала медленно подниматься по узкой лестнице, поддерживая Элисон. Она еле-еле переставляла ноги, словно надеялась никогда не добраться до верха лестницы. На верхней площадке левая дверь вела в супружескую спальню.

– Мне сюда, – слабо произнесла Элисон, поворачивая в небольшую выбеленную комнату с одной кроватью, умывальником, маленькой тумбочкой и креслом с прямой спинкой.

В комнате витали запахи фиалок, мяты и рвоты. Занавеска кремового шелка на окне была опущена, но лучи яркого солнца все равно пробивались сквозь нее и создавали в комнате какую-то нереальную атмосферу, напоминающую театральные декорации.

Я помогла Элисон улечься в постель.

– Давай я причешу тебя.

Она выглядела такой чистой и веселой, играя свою роль в спектакле накануне вечером. Теперь ее длинные волосы спадали в беспорядке прядями на лицо. Я подложила подушки ей под спину так, чтобы она могла полусидеть в кровати. Сначала я расчесала щеткой одну половину ее волос, потом другую и заплела их в косы. С косами, лежавшими на плечах, она выглядела совсем девочкой.

Положив щетку для волос обратно на умывальник, я спросила:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один год.

– Столько же и Люси.

– Я на два месяца старше Люси.

– Элисон, я знаю, что сейчас все представляется тебе ужасным, но, поверь, все утрясется. Постарайся не волноваться.

Элисон прижала руки к груди. Ее круглое лунообразное лицо побледнело и осунулось. Она казалась совершенно измотанной. Дышала она неровно, с трудом, но хотя бы перестала плакать. На тумбочке рядом с ее кроватью стояло блюдце с шоколадными конфетами и стакан с водой.

– Я должна быть в понедельник на работе, – с подвыванием запричитала она. – Что мне делать, если я буду так выглядеть?

Я осторожно протянула ей стакан воды.

– Выпей воды и успокойся. Через минуту принесут чай, и ты сразу почувствуешь себя лучше. Пока не думай о работе.

– Если я потеряю работу…

– Помолчи.

Элисон выпила воду из стакана и протянула его мне. Я осторожно взяла его двумя пальцами и положила в свою сумку. Если повезет, с него можно будет снять отпечатки пальцев, и тогда я узнаю, помогала ли она Люси составлять записку с требованием выкупа.

Я подтянула к ее кровати плетеное из ротанга кресло и опустилась в него. Наступило молчание.

Через пару минут в комнате появилась мадам Гиртс с двумя чашками чая на подносе. Она поставила поднос на умывальник и подала нам по чашке. Элисон не пошевелилась, чтобы взять свою. Тогда мадам Гиртс поставила чашку на прикроватную тумбочку. Делая еще одну попытку навешать мне лапшу на уши, она сообщила:

– Элисон выпила вчера слишком много вишневого ликера вечером и осталась у нас ночевать.

Стало быть, она избрала такую линию защиты. Я сделала глоток чая, который оказался щедро сдобрен сахаром.

– Это твой чай, Элисон. Выпей его. Это будет гораздо лучше, чем вишневый ликер.

Ради Элисон я держалась спокойно, хотя на самом деле мне хотелось столкнуть мадам Гиртс с ее собственной лестницы.

Элисон принялась за свой чай. Я ждала, когда мадам Гиртс выйдет из комнаты, чтобы спокойно поговорить с Элисон. Но, перехватив пристальный взгляд мадам Гиртс, я вышла вместе с ней на площадку лестницы, закрыв дверь за нами обеими.

– Так что? – спросила хозяйка. – Она перебрала вишневого ликера. И упала с лестницы.

Когда я ничего не ответила на это, она завела меня в другую комнату, чтобы Элисон ничего не услышала из нашего разговора.

Не давая ей возможности выдумать новую ложь или попытаться оправдать свои действия, я сказала:

– Вы просили меня не говорить вашему мужу, что вы ездили на поезде в Лидс. Теперь я знаю причину этого. Вы были в какой-то аптеке и купили то, что вам было надо. Месье Гиртс может поверить вашей истории с вишневым ликером. Но не надоедайте с этим мне.

На этот раз мадам Гиртс, похоже, лишилась дара речи. Она заломила руки весьма драматическим жестом.

Но почему я так зла на нее? Успокойся, сказала я себе. Это просто не мое дело. Эта глупая женщина искренне верит в то, что поступает наилучшим образом.

– Вы знаете, что то, что вы сделали, считается в Англии преступлением? Это подходит под определение преступления против личности и подпадает под действие акта от 1861 года.

Мадам Гиртс перевела взгляд в окно, будто была способна улететь отсюда.

– Как лучше. Я только хотела сделать как лучше.

– Вам страшно повезло, что все это не сработало, – произнесла я с куда большей уверенностью, чем это чувствовала.

В конце концов, у Элисон все еще может случиться выкидыш. А я не была посвящена во все обстоятельства. В этот момент я подумала о матери Элисон, занятой подготовкой к благотворительной церковной ярмарке и недовольной тем обстоятельством, что часть выручки пойдет в пользу падших женщин. Не так-то просто было бы для Элисон признаться в своей беременности такой матери. И, конечно, в этом случае она потеряла бы работу в адвокатской конторе.

Мадам Гиртс сжала губы в тонкую ниточку.

– Молодой человек никогда на ней не женится. Я знаю это от его отца, который категорически против подобного союза, – он дал мне понять это вполне определенно.

Я сразу же поняла, что этим молодым человеком является Родни Милнер. Очевидно, Лоуренс Милнер вряд ли бы пришел в восторг от перспективы брака своего сына с дочерью вдовы, которой приходится зарабатывать себе на жизнь. Такой брак шел бы вразрез с его планами возвыситься в обществе Харрогейта.

Мои чувства по отношению к мадам Гиртс смягчились, но не более чем на мгновение. Я хотела сказать ей, что Милнер мертв, однако вспомнила запрет инспектора Чарльза. Вряд ли в этом был смысл сейчас, когда уже половина Харрогейта знает и судачит об этом убийстве. Но не мадам Гиртс.

– Думаю, вам лучше опорожнить ванну и вылить весь этот ваш «вишневый ликер»…

– Благодарю вас, – облегченно вздохнула она.

– … потому что вряд ли я буду вашим единственным сегодняшним посетителем.

Мадам Гиртс нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– Просто сделайте, как я вам советую.

– Но вы никому не расскажете?

– Ради Элисон, но не ради вас. А сейчас, пожалуйста, расскажите мне, где находится Люси Уолфендейл? Она приходила сюда прошлым вечером вместе с Элисон.

– Да, она заходила, но побыла у нас совсем недолго.

– Кто еще был с ней?

– Родни и его друг, тот самый, что был с ними в баре. Я забыла его имя. Его отец содержит пивную, и порой молодые люди собираются там поиграть в карты, когда заведение закрыто.

– Они заходили к вам в дом?

– Нет. Они только проводили нас.

– А Люси оставалась с ними?

– Она зашла в дом буквально на пару минут. Быстро выпила рюмочку вишневого ликера, даже слишком быстро. Потом сказала, что хочет еще застать Родни и его друга и попросить их проводить ее домой.

Значит, мне придется обратиться к Родни Милнеру. И я отнюдь не приходила в восторг от подобной задачи.

Единственным человеком, которого не упомянула мадам Гиртс, был ее собственный муж. Мне это показалось несколько подозрительным.

– А месье Гиртс? – спросила я. – Разве он не провожал вас до дома?

– Он пришел попозже.

– Один?

– К чему все эти вопросы?

Разумеется, она была права. Отслеживать все передвижения месье Гиртса было задачей для инспектора Чарльза.

– Я не слишком люблю, когда меня просят передать ложь. Прошлым вечером Люси попросила меня сообщить кое-что ее дедушке. Капитан Уолфендейл был уверен, что Люси осталась у Элисон, точно так же, как мать Элисон полагала, что ее дочь у Люси.

Брови мадам Гиртс от удивления поползли на лоб.

– Она так сказала… Я не помню ее слова совершенно точно. Клянусь вам, я думала, что Люси отправилась домой.

– Если она не обнаружится в ближайшее время, полиция организует ее поиск.

Мадам Гиртс выглядела искренне ошеломленной. Она покачала головой:

– Да, я солгала вам насчет Элисон. Но сейчас я говорю правду. Если полиция придет ко мне… Лучше я вылью воду.

Не говоря больше ни слова, мадам Гиртс стала поспешно спускаться по лестнице вниз, чтобы навести в ванне порядок.

Когда я вернулась в небольшую побеленную комнату, кот уже перебрался на покрывало. Элисон поглаживала его по голове. Я внезапно почувствовала, что сказала ей правду: все действительно будет хорошо. Элисон не отводила взгляда от своих рук, гладящих кота. Ее глаза начали медленно наливаться слезами. Я протянула ей носовой платок. Она промокнула им глаза и вытерла нос.

– Может, ты хочешь, чтобы я отвезла тебя домой? Я могу вызвать кэб.

– Нет! Пожалуйста, не надо. Мама не должна увидеть меня в таком виде. Я побуду здесь еще некоторое время. Мама считает, что мы вместе с Люси у нее.

– Люси знает, почему ты здесь?

Элисон отрицательно покачала головой:

– Не совсем. Она думает, что у меня просто задержка. Сначала она сказала, что я просто пропустила свой срок, поскольку нервничала из-за спектакля. Обычно у нас с ней это происходит одновременно. Поэтому я знаю теперь, что пропустила уже два срока.

– Но она же твоя подруга. Неужели ты не могла ей довериться?

– Люси сказала, что я не могу быть беременной. Понимаете, это произошло только один раз. И она считала себя виноватой в том, что оставила нас двоих в одиночестве. А когда мы сообщили об этом Оливии, то есть мадам Гиртс, она знала, что надо сделать, чтобы у меня все наладилось. Мы думали, это просто какой-то сбой, – жалобно добавила Элисон и принялась поглаживать живот.

Я с трудом подавила желание погладить ее руку.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

– Но вы же никому не скажете, правда? Обещайте мне, что не скажете.

– Я никому ничего не скажу.

– Благодарю вас. – Элисон высморкалась в платок. – Мадам Гиртс хотела помочь. Она объяснила, что я могу быть беременной, а Родни не может жениться на мне в таком состоянии, чтобы не навлечь на себя позора.

– Родни говорил такое?

– Нет. Он ничего и не знает. Но дело обстоит именно так. Его отец… понимаете… у них ведь положение в обществе, которое они должны поддерживать, и мадам Гиртс объяснила мне это. Точно так же, как и я должна сознавать свое положение, равно как и моей мамы.

– Некоторые вещи более важны, чем кажутся. Не отказывайтесь от надежды. Если Родни любит тебя, вы поженитесь, и может, раньше, чем вы думаете. Верь мне.

Эти слова даже для меня собой прозвучали как предсказание цыганки, которой хорошо позолотили ручку.

Элисон с удивлением взглянули на меня.

– Разве я произносила имя Родни? Даже не собиралась делать это.

– Дети могут рождаться и недоношенными. А люди, если и могут судачить об этом, то скоро забывают и думать.

В ее взгляде промелькнул проблеск надежды. Лучше было бы не упоминать о том, что люди, безусловно, стали бы судачить, если бы Родни Милнер женился через пять минут после убийства своего отца.

– Не позволяй Оливии давать тебе никаких других снадобий. – Пошарив в комоде, я нашла там в аптечке немного гамамелиса и ваты. – Смажь этим свои царапины и ушибы. А если ты еще раз бросишься вниз с этой лестницы, я лично дам об этом объявление в рекламном приложении к местной газете.

– Но…

Ее пальцы судорожно комкали край покрывала.

– Никаких «но». Начинай смачивать им раны. И расскажи мне о Люси.

– Зачем? – Элисон казалась искренне удивленной этим требованием.

– Я до сих пор думала, что она оставалась здесь с тобой всю ночь. Где же она?

– Она зашла сюда вместе с нами, побыла несколько минут, а затем отправилась домой. – Глаза ее расширились от тревоги. – С ней что-то случилось?

– Нет, я уверена, что с ней ничего не случилось. Просто мне пришла в голову нелепая мысль.

Итак, Дилан ничего не знает. Месье Гиртс ничего не знает, а теперь оказывается, что и Элисон не в курсе. Моя уверенность в способности добыть любую информацию сильно пошатнулась. Что же я узнала? Я фотографировала Элисон и смотрела ее игру в роли Беатрис Саттон, даже не думая о том, что ее упитанность может быть не только проявлением пристрастия к шоколаду. Мне следовало бы выбраться отсюда еще до того, как я начала уверять бедную девочку, что кто-то должен непременно позаботиться о ее ребенке, даже если этот мерзавец – да, знаю, что нельзя плохо говорить о мертвых – и в самом деле хотел воспрепятствовать женитьбе сына. Я сомневалась, что Родни Милнер ничего не знал о положении Элисон. Но теперь не было времени для выяснения всего этого. Да и не мое это дело, если уж на то пошло.

«Ты здесь не для того, чтобы жалеть или судить людей, – напомнила я себе. – Думай о том, что тебе предстоит сделать, Кейт Шеклтон».

– Вы с Люси и мадам Гиртс пришли сюда вчера вечером одни, Элисон?

– Родни и его друг Джордж проводили нас до дверей. Люси зашла в дом, только чтобы составить мне компанию. Она сказала, что тут же оставит нас и догонит ребят.

– Тогда, вероятно, она именно это и сделала. Но если ее нет дома, ты можешь предположить, где еще она могла бы быть?

Элисон покачала головой:

– Даже не могу себе представить. Уж не у старых школьных подруг – тогда бы выяснилось, что я не была с ней этой ночью.

– Ладно, я тогда пойду. А ты не беспокойся. Все будет хорошо. И не волнуйся о Люси.

Нет лучшего способа заставить кого-то волноваться, чем сказать ему, что этого делать не надо. Поэтому мне пришлось солгать:

– Я, видимо, зашла не с того конца. Люси, скорее всего, уже у себя дома.

Мадам Гиртс сидела у кухонного стола. В большой пепельнице лежало несколько дюжин жемчужин. Она нанизывала ожерелье. И ничего не выражающим голосом произнесла:

– Как бы я хотела не иметь ничего общего со всем этим.

– Тогда зачем вы в это ввязались?

– Думала, что так будет лучше.

– Родни Милнеру это не должно сойти с рук. Элисон прекрасная девушка из уважаемой семьи. И это будет вполне достойный брачный союз.

Жемчужина выскользнула из ее пальцев и покатилась по полу. Мадам Гиртс склонилась и принялась искать ее на ощупь. Я ждала. Наконец она выпрямилась и положила найденную жемчужину вместе с другими в пепельницу.

– Лоуренс полагает… – начала было она и тут же замолчала.

– Так что же думает мистер Милнер? – уточнила я.

– Он прекрасный человек, тихий, деликатный, к тому же, как вы знаете, вдовец. Он говорит, что Родни еще не готов быть отцом. Элисон просто старается сделать выгодную партию.

– Мне трудно поверить в то, что она даже не сказала Родни о своей беременности.

Мадам Гиртс пожала плечами:

– Возможно, я слишком много слушала мистера Милнера.

Она совершенно определенно слушала его слишком много.

– Это он просил вас проделать все это?

– Я думала, что так будет лучше. Теперь я изменила свое мнение. Я верю Элисон. А мистер Милнер, возможно, ошибается.

Мистер Милнер уже мертв, но не мое дело посвящать вас в это обстоятельство.

– Мадам Гиртс, вы можете что-нибудь сказать о том, куда могла уйти Люси?

Она поджала губы.

– Если бы я что-нибудь знала, то сказала бы вам. Но я не знаю. Люси умела хранить тайны.

– Как и вы, как и я. И мы сохраним в тайне то, что, если выйдет в ходе следствия наружу, может положить конец вашей школе танцев.

Она набрала горсть бусинок, а затем медленно позволила им проскользнуть сквозь неплотно сжатые пальцы обратно в пепельницу.

– Думаю, что Люси получила предложение на место в драматической школе.

– В самом деле? И где же?

Мадам Гиртс покачала головой:

– Я совсем не уверена. Я только слышала обрывок разговора между ней и Мэриэл, когда они стояли в закутке. Я сложила два и два. Если она уехала отсюда, то я рада за нее.

Что ж, я готова была держать пари, что она и в самом деле рада за нее, но и особенно также за себя, во всяком случае, с тех пор, как мистер Милнер положил взгляд на Люси.

Эти четверо молодых людей, игравших в спектакле – Элисон, Дилан, Люси и Родни – образовали тесную сплоченную дружескую компанию во время вчерашней вечеринки. Возможно, Люси действительно догнала Родни и его друга, и теперь только они знали, где я могу найти ее. Внезапно меня захлестнула волна холода. Люси выказывала такое явное отвращение к опекунству мистера Милнера, что, возможно, и была тем самым человеком, который нанес ему удар в сердце. Однако это мог быть и Родни, если он обнаружил, что его отец встал между ним и Элисон. Так или иначе для меня наступало время разговора с Родни.

Конечно, было бестактно допрашивать молодого человека, только что потерявшего отца. С другой стороны, вполне естественным выглядело бы выражение ему соболезнования.

– Где я могла бы найти Родни Милнера, мадам Гиртс? Возможно, он сможет помочь мне найти Люси.

Мадам Гиртс не спешила с ответом.

Я поторопила ее:

– Если Люси решила уехать из дома, то это ее дело, но, по крайней мере, ее дедушка должен быть в курсе. Или вы предпочитаете, чтобы ее разыскивала полиция?

– Милнеры живут на Кау-Гейт-роуд, – выдавила из себя мадам Гиртс. – В доме номер двенадцать. Но если вам нужен Родни, то ступайте в их автосалон. Лоуренс, я хочу сказать мистер Милнер, по субботам всегда берет выходной и играет в гольф.

– Благодарю.

Вскоре Оливии Гиртс предстоит узнать, что времяпрепровождение Лоуренса Милнера в гольф-клубе закончилось навсегда. Все его выходные дни по субботам, как и остальные дни его жизни, канули в вечность.