Южная Африка, 1900 год

Капитан Уолфендейл проклинал свое невезение. Он отдал приказ взорвать повозку с боеприпасами провинции Фри-Стейт, которые они уже не имели возможности везти с собой. Какой-то дурак из рядовых солдат поспешил заложить заряд и в результате погиб сам. Взрывная волна швырнула Уолфендейла на зловещего вида красные скалы. При ударе он вывихнул плечо. Когда он очнулся, сильнейшая боль не позволила ему сделать и шага. Просто чудо, что ему удалось выбраться из госпиталя, куда он попал после, не заразившись там тифом. Его новое назначение заставило его сделать выбор между полем боя и тифом.

Сопровождаемый сержантом Лэмптоном и двумя рядовыми, капитан смотрел на ряды белых куполообразных палаток полуприкрытыми глазами. Если бы он взглянул наискось, то еще мог бы внушить себе, что это всего лишь временный бивак, непродолжительная остановка в пыльной степи. Но мерзостный запах солдатских отхожих мест не давал поверить этому предположению. Ни один солдатский лагерь еще не возносил столь отвратительного духа к небесам, как этот. Капитан махнул рукой, подавая знак своему денщику. Сержант Лэмптон протянул ему носовой платок. Капитан прижал его ко рту и к носу.

– Черт возьми, мы должны пронумеровать эти ряды. И почему они не поднимают в этой жаре створки палаток?

Он остановился у палатки с открытыми створками, думая, что это должно быть правильное место. Женщина могла быть предательницей своей страны, но у английской дамы должно иметься желание дышать свежим воздухом.

Трое взрослых женщин сидели с отсутствующим видом, тупо глядя перед собой. Одна из них нянчилась с ребенком. Другой ребенок неподвижно лежал на матрасике, мухи с жужжанием вились над его лицом.

Это оказалась не самая подходящая палатка и они продолжили свое движение вперед.

Пройдя несколько шагов, капитан остановился у одной из палаток. Используя свой стэк, он приоткрыл полотняную створку. Внутри жужжал рой мух. На сержанта уставились три женщины. В глубине палатки на одеяле лежали двое малышей. Одна из мух села на закрытое веко ребенка. Самая молодая из женщин омахивала лоскутом материи лицо малыша, навевая ему прохладу.

Когда его глаза привыкли в полутьме палатки, капитан смог рассмотреть, что крошечные тела детей были покрыты красными пятнами. У одного из них сквозь струпья на теле сочился желтый гной.

Капитан, нагнувшись, просунул голову в палатку и обратился к младшей из женщин:

– Ты Элизабет Биндеман?

Она не сдвинулась с места, но ответила ему вызывающим взглядом:

– Да.

– Твой муж ушел в ополчение.

– Да. И когда закончится эта война, вам придется держать за это ответ.

Капитан повернулся к своему денщику.

– Пошлите за носилками.

Сержант передал этот приказ одному из рядовых, велев второму рядовому оставаться около палатки.

– И проследите, чтобы двое остальных детей не скрылись бы в какой-нибудь другой палатке.

– Я сама позабочусь о своих собственных детях! – произнесла женщина, касаясь кончиками пальцев лба младшего из сыновей. – Дайте только мне немного свежей воды и присыпки для волдырей.

Капитан возразил ей:

– Вы не будете заботиться ни о ком. Во всяком случае, некоторое время.

– Не отправляйте их в этот проклятый госпиталь на смерть!

Один из детей застонал, и этот стон был больше похож на крик раненого животного, чем на человеческий.

– Там им будет лучше. Вы пойдете со мной.

– Не забирайте их! – Теперь женщина просто умоляла капитана: – Дети там умирают. Попадают туда с корью, а выносят их оттуда мертвыми от тифа.

Она подошла к выходу из палатки, закрыв собою детей.

Ну как можно иметь дело с этими людьми? Этот вопрос капитан задавал сам себе. Если бы она была солдатом, все совершалось бы по уставу. И он мог бы следовать ему, а не отправлять ее в городской магистрат к судье. Ему не следовало проявлять мягкость, иначе он не сумеет бы поддерживать порядок в лагере. Лучше уж иметь дело с ними самому.

В наступившей тишине она угрюмо смотрела на него. Это была симпатичная женщина, исхудавшая, но с хорошей фигурой.

– Вы были замечены, когда покидали лагерь. Исчезла часть продуктов. Вы оказывали помощь неприятелю.

Она отступила от входа в палатку.

– В таком случае расстреляйте меня. Вы только что приговорили к смерти моих детей.

Лежавшая в темном углу палатки женщина подняла голову и на ломаном английском произнесла:

– Вы сошли с ума. Что могла передать Элизабет? Да ничего! Нет еды. Нет хвороста для костра, ужасно, ужасно…

Элизабет Биндеман сказала:

– Она права. Кто из нас может чем-нибудь помочь? Мы шесть часов простояли в очереди за тухлой кониной, которую все равно не на чем приготовить. Нет топлива, чтобы испечь хлеб из муки хоть с жучками, даже если бы у нас была вода.

– Я здесь не для того, чтобы выслушивать ваши жалобы, – с ледяным спокойствием отвечал капитан. – Я прибыл, чтобы провести расследование.

Если бы она стала решительно отрицать свою помощь неприятелю, то он мог, возвратясь к себе, со спокойной совестью написать в отчете, что провел расследование и не обнаружил никаких доказательств подобной помощи. Если бы ее соседка, эта глупая старая карга, засвидетельствовала ее алиби, он мог бы написать, что его осведомитель просто ошибся.

– Вы были замечены покидающей лагерь, мадам.

– И куда же я отправилась после этого таинственного исчезновения? Неужели вы думаете, что я оставалась бы здесь, если бы знала, как отсюда выбраться?

– Я упоминул только об одном случае. Вы совсем недавно сами проделали это.

– И кто же обвиняет меня?

Еще одна причина не отправлять ее к судьям. Это только устроило бы ее – она потребовала в магистрате очной ставки со свидетелем.

– Проводите эту леди в мой офис, – приказал он сержанту.

Всыпать бы ей часок палками по пяткам, а потом посадить в клетку под охрану и ждать, как ее муж или его друзья-буры попробуют вызволить ее.

В комендатуре лагеря капитан Уолфендейл устроил целый спектакль с кучей бумаг.

– Вы были замечены у лагерной ограды две ночи тому назад, когда передавали продукты через проволоку. Прошлой ночью вас видели пробирающейся сквозь брешь в ограде.

На склоне холма были зажжены огни. Туда отправили разведчиков, которые, как обычно, ничего не обнаружили. Буры, как всегда, растворились в сердце гор, следуя по каким-то условным знакам. Незадолго до рассвета небеса озарил взрыв, разнесший на куски железнодорожный вагон. И это было позором для капитана, ведь он полагал, что диверсантами были не буры-партизаны, а Элизабет Биндеман.

Она и не отрицала этого.

– Ваши поезда больше не заберут отсюда несчастные души и не увезут их к смерти, – вот и все, что она сказала.

– За нарушение правил внутреннего распорядка лагеря приговариваю вас к заключению в течение двух недель. Сержант, сопроводите миссис Биндеман в место заключения.

Капитан так и не смог произнести «в клетку».

– Скажите же это, – усмехнулась Элизабет. – Скажите, что английский офицер приговаривает английскую женщину к заключению в клетке.

Она застыла на месте и закрыла глаза. Когда сержант коснулся ее руки, она не пошевелилась. Сержант вздохнул и повернулся к рядовым.

– Если она не пойдет сама, понесите ее.

Когда Элизабет шла мимо группы женщин, те запели один из их бурских гимнов.

Угрюмая тишина нависла над концентрационным лагерем, когда капитан совершал свой обход его палаток. Это не было тем, на что он подписывался – быть заключенным в этой вонючей дыре, в этом палаточном городке. Палатки были точно такие же, как и у солдат, которые разбили этот лагерь и ушли дальше. Сколько же времени это будет продолжаться? Неужели каждая бурская женщина и ребенок обречены сидеть здесь навеки?

На свободном пространстве у ограды на одеяле лежали два мертвых ребенка. Рядом с ними сидела группа плачущих женщин.

Как же он ненавидел подобные сцены. Но его денщик, на удачу, нашел его и здесь.

– Ради Бога, распорядитесь похоронить этих детей, – произнес капитан.

Сержант остановился и заговорил с женщинами. Он немного знал их язык.

Обменявшись с ними несколькими фразами, он объяснил капитану:

– Они не хотят хоронить их без гробов.

Капитан и сержант обменялись взглядами. В этот краткий момент каждый понял, о чем думает другой: об их собратьях по оружию, погребенных у подножья холма, в могилах, не отмеченных крестами.

– Скажите им, что у нас не осталось гробов. Если бы у нас была древесина, они получили бы топливо. Скажите им, что я договорился с госпиталем. Они найдут для нас саваны.

Сержант ничего не ответил.

– Что такое? В чем дело?

– Я не знаю, как на их языке «саваны».

Капитан двинулся дальше, оставив денщика разбираться с женщинами. Самому же ему предстояло написать отчет. Власти желали знать, как проходят занятия в импровизированной школе, устроенной в одной из палаток. Похоже, они представляли концентрационный лагерь неким подобием пикника воскресной школы.

Он встал во входном проеме палатки, в которой размещалась эта школа. Мисс Маршалл стояла спиной к нему. С десяток детей сидели на земле, скрестив ноги. Один или двое из них смотрели на учительницу. Остальные, сущие скелеты с глубоко ввалившимися глазами, пребывали в каком-то трансе. Были ли все они больны дизентерией? Мерзкое зловоние заполняло палатку.

Мисс Маршалл не почувствовала его появления или же сделала вид, что не чувствует. Она говорила на английском языке с несколько гнусавым кейптаунским акцентом, читая им «Алису в Стране чудес»:

«Если бы все занимались своими собственными делами, – хрипло прорычала герцогиня, – то мир вращался бы быстрее, чем он делает это сейчас».

Ощутив наконец его присутствие, учительница повернулась. У нее были светлые кудряшки цвета полированного золота. На ее светлой коже, не покрытой загаром, виднелась легкая россыпь веснушек. В полутьме палатки капитан не мог различить цвет ее глаз. Голубые? Он должен был бы запомнить это. Во время их последнего разговора он отметил для себя их красоту. Полные губы были полуоткрыты и застыли на последних словах, произнесенных герцогиней.

Она повернулась спиной к ученикам, сказав:

– Дети, извините меня, я на минуту.

Выйдя из палатки, учительница вступила в глубокую пыль дорожки. Именно в этот момент небеса разверзлись дождем. Причем ливень хлынул такой плотной стеной, что в какой-то момент полковнику показалось, что мисс Маршалл потеряла равновесие. Протянув руку, он поддержал ее.

Глядя на него сквозь струи дождя, она сказала:

– Капитан, один из детей недомогает.

Недомогает? Они воняют, они больны, усыпаны коростами и волдырями, они заражены корью, тифом, искусаны змеями. В госпитале и вне его они мрут, как мухи.

– Недомогает? – переспросил капитан Уолфендейл, гадая, не обманывают ли его собственные уши.

– Да. Один из мальчиков. Молодой Биндеман.

Капитан слегка приобнял ее за талию и увел обратно в палатку от дождя.

– Вы бы очень помогли мне, мисс Маршалл, если бы после занятий заглянули бы в комендатуру лагеря. Рассказали бы мне об этом пареньке, который недомогает, и о том, как идет учеба в вашей школе.

Она покраснела от такого интереса к ее делам.

Капитан говорил негромким голосом, едва ли не упрашивая ее, словно от ее ответа зависела вся его жизнь:

– Так вы заглянете ко мне?

– В котором часу мне прийти?

– Часов в шесть вам удобно?

– Полагаю, что да.

– Отлично.

Женщины такие наивные существа. Все, что офицер должен был сделать, – это поклясться в вечной любви и верности – маневр еще более незамысловатый, чем военные учения в Олдершоте. Но – школьная учительница. Здесь могла скрываться проблема. Капитан улыбнулся ей, пристально и с обожанием всматриваясь в глубоко посаженные глаза светло-голубого цвета. Возможно, предложение брака станет приоритетом номер один. Он был уверен, что его репутация еще не достигла слуха благонамеренной школьной учительницы из Кейптауна.