Лондон, 1903 год
Демобилизовавшись из армии, капитан Уолфендейл снял в Блумсбери комнаты для себя и своего верного денщика, сержанта Лэмптона. План был таков: капитан отложил достаточную сумму, чтобы перекупить табачную лавку на углу у уходящего на покой прежнего хозяина. По мнению капитана, это станет куда лучшим приобретением, чем золотая шахта в Южной Африке. Мужчины могут прожить без золота, но не курить они не могут.
Каждый день Лэмптон навещал хозяина лавки и беседовал с ним, узнавая все больше о достоинствах различных смесей легкого вирджинского табака, восхитительной латакии и щепотках кое-чего с верхней полки. Аляповатая устаревшая витрина лавки наполняла Лэмптона новыми идеями.
Возвращаясь обратно на квартиру, он дивился длине своей тени на тротуаре, свободе принадлежать самому себе. Вот сейчас он здесь, идет по настоящей улице города в сердце Европы, слушает шум уличного движения и выкрики мальчишек-газетчиков. Больше никогда ему не придется брести в строю по продуваемой пыльными ветрами проклятой стране, под ритмичный грохот солдатских ботинок и крики бабуинов.
Вернувшись домой, он сказал капитану:
– Мы выложим на витрине наши медали, кинжалы, сувениры и тому подобные вещи. Это будет притягивать людей, сэр. Люди станут приходить в нашу лавку не только за куревом, но еще и чтобы потолковать о былых сражениях.
– Отличная мысль. Но заканчивай ты с этим «сэром». Зови меня просто «капитаном». Мы же теперь штатские.
В одно из таких ежедневных посещений табачной лавки Лэмптон наткнулся на капрала Милнера, тоже демобилизованного из армии. Бывший капрал стоял на углу одной из улиц недалеко от лавки, у ног его лежала кепка. Лэмптон поначалу отвел взгляд в сторону, чтобы не смущать бывшего сослуживца и дать ему время надеть кепку. Лицо Милнера было серым, небритым, с ввалившимися от недоедания щеками. Лэмптон повел Милнера вдоль улицы, высматривая кафе. После порции колбасы с картофельным пюре Милнер обрел свои прежние наглые замашки.
– Пошли, посмотришь на нашу новую лавку, – предложил Лэмптон и повел Милнера к лавке табачника. – Здесь и тебе найдется место за прилавком через пару недель.
Когда они расставались, пожав друг другу руки, Лэмптон незаметно сунул полкроны в карман Милнера.
Лэмптон чувствовал себя бодрым и довольным жизнью. На следующий день он снова отправился в лавку табачника, намереваясь попробовать новый сорт табака, возможно, «перик».
Старый табачник с пергаментным лицом и желтыми прокуренными усами отсыпал ему понюшку табаку, проворчав:
– Некоторые люди называют это вредной привычкой. По мне же, есть привычки и куда худшие, вроде затягивания дел.
– Да? – спросил Лэмптон, не понимая, что имеет в виду старик.
Табачник постучал по прилавку своими пожелтевшими от никотина пальцами с заострившимися ногтями.
– Когда капитан подпишет окончательное соглашение?
Лэмптон нахмурился. Дело уже должно быть сделано и забыто. Он раскурил свою трубку. И по давней привычке лояльно произнес:
– Капитан не будет медлить, если все договорено.
Сидеть на высоком стуле за прилавком табачной лавки было бы верхом блаженства. Разумеется, он выполнял бы всю необходимую работу, как, ничуть не возражая, делал ее и раньше. Пусть капитан бродит, где ему вздумается, засиживается в пивных, навещает своих сердечных подружек.
Лэмптон твердо намеревался прекратить жизнь перекати-поля. Он больше не хотел покидать Англии. Довольно с него стран, где мозги вскипают от жары или каменеют от мороза.
Старый табачник опустился на свой стул и сморкнулся в плевательницу.
– Я рад слышать ваши слова, мистер Лэмптон. Но ко мне после обеда забегал за плиткой своего «кэвендиша» доверенный клерк одного поверенного в делах. Думаю, вы знаете таких ехидных клерков, которые не могут напрямую сказать, как обстоят дела, но им надо непременно намекнуть обиняком. По его словам, что-то не ладится со сделкой.
Ответ Лэмптона прозвучал с куда большей уверенностью, чем он на самом деле чувствовал:
– Да и вы, думаю, знаете этих ребят, выскочек, у которых нет никаких удовольствий в жизни. Они развлекаются тем, что якобы знают нечто, что только вгоняет других в тоску. Это помогает им коротать их скучные дни.
Лэмптон смотрел сквозь витрину лавки. В своем воображении он создавал новую витрину. Страстное желание осесть на одном месте охватило его. Кто знает, может, ему удастся найти себе жену, какое-нибудь тихое создание, и она бы каждый вечер ставила перед ним на стол ужин, стирала и гладила белье, как он сам варил, стирал и гладил для капитана все эти годы.
Когда он подходил к комнатам, которые они делили с капитаном, Лэмптон услышал, как кто-то окликает его по имени. Это оказался Милнер. Лэмптон подумал, что тот намеревается снова выпросить у него шиллинг-другой, но Милнер сказал, что нашел себе работу на пару дней.
Тем вечером Лэмптон накрыл ужин для себя и капитана: по куску пирога со свининой, маринованный лук, хлеб и масло, по кружке пива. Во времена армейской службы он и капитан никогда не ели за одним столом.
– Ты должен привыкать к этому, уж если мы занимаемся одним делом, – настоял в свое время капитан. – Времена меняются и влекут за собой перемену в обычаях.
После ужина капитан ушел, чтобы навестить свою подругу, некую вдову. Лэмптон принял как должное, что в конце концов капитан будет жить здесь постоянно с этой вдовой.
Лэмптон мыл посуду. Он ополаскивал тарелки над жестяным тазиком, сливая туда воду из кувшина. Лавка табачника была отлично расположена – внутренний запор и в глубине жилые помещения, которыми пользовались еще только три другие лавки. Если капитан расположится там со своей вдовой, у Лэмптона останется еще и место для себя, когда лавка будет закрыта на ночь.
В снимаемых ими комнатах в Блумсбери было только одно-единственное удобное мягкое кресло, которое Лэмптон занимал, когда капитана не было дома. И лишь случайностью можно объяснить то, что он нашел эти письма – даже не одно, а целых два. Поначалу он принял их за что-то, связанное с покупкой лавки табачника, и решил, что капитан просто забыл про них, по рассеянности затолкнув за валик кресла. Но если в них и в самом деле шла речь о покупке лавки, то Лэмптон имел право знать об этом.
Содержание первого письма его не взволновало. Он вполне принимал манеру капитана играть в карты, держа их близко к груди и не афишируя, откуда у него взялись средства для покупки лавки табачника. Письмо было переслано из штаба армии. Оно гласило:
«Бересфорд и БлэкС. Бересфорд, Бересфорд и Блэк».
Адвокаты
27 Альберт-стрит
Харрогейт
19 июня 1903 года
Уважаемый капитан Уолфендейл,
Нашей печальной обязанностью является сообщить Вам о кончине мисс Хильды Уолфендейл, последовавшей в доме № 29 по Сент-Клемент-роуд в Харрогейте.
Вы являетесь единственным бенефициаром [70] согласно последней воле и завещанию Вашей тетушки, за исключением небольшого наследства с определенным условием, оставленным ею для жившей с нею компаньонки.
В то время, как мы будем организовывать исполнение завещания через лондонских адвокатов, не угодно ли вам будет посетить Харрогейт, чтобы осмотреть завещанную Вам собственность и дать нам Ваши ценные указания.
Выражаем Вам наши глубочайшие соболезнования и заверяем вас в нашем неусыпном внимании,
Мы остаемся
Искренне Ваши,
Второе послание, датированное двумя днями спустя, было более кратким. Мистер С. Бересфорд благодарил капитана Уолфендейла за полученное от него письмо. Он надеялся встретиться с капитаном лично в 16.00 часов 17 числа этого месяца. Мистер Бересфорд был рад узнать, что капитан готов принять в качестве наследства жилой дом в Харрогейте – красивом и здоровом месте. Доверенный сотрудник адвокатской конторы будет на вокзале в Харрогейте встречать в 15.20 поезд, вышедший из Лондона в 11.20 с вокзала Кингс-Кросс.
Поначалу сержант не мог усидеть на месте. Ему казалось, что все происходит как бы во сне и не имеет ничего общего с реальностью. В течение двадцати пяти лет он служил денщиком капитана Уолфендейла. Когда Лэмптон был еще рядовым солдатом, Уолфендейл был лейтенантом. Он стирал исподнее капитана, перевязывал его раны, кормил его, спасал ему жизнь, видел его ходатайство о награждении «Крестом Виктории». И не обижался ни на что. Он думал, что знает своего Уолфи. Лэмптон знал все его предпочтения и все то, что капитану не нравилось, знал все истории из его детства и манеру обращения с дамами, а также и его слабость – всегда предавать женщин, которые поддавались его обаянию. Та школьная учительница из Кейптауна. Как же ее звали? Ах да, мисс Маршалл. С ней обошлись неладно.
Сиденье старого мягкого кресла просело под не слишком значительным весом Лэмптона.
Один огромный вопрос угрожал разорвать его голову. Но нет. Ответ, конечно же, – «нет». Капитан не смог бы предать его – человека, который знал его лучше всего, знал его дольше всего.
Железнодорожное расписание лежало на серванте с тех пор, как они обосновались в этих комнатах. Оно было открыто на странице, на которой обозначались поезда, идущие в Харрогейт с вокзала Кингс-Кросс. У строчки расписания поезда, отправлявшегося в 9.50, стоял вопросительный знак, а поезд в 11.20 был отмечен галочкой.
Когда три часа спустя капитан вернулся домой, Лэмптон по-прежнему сидел в старом большом кресле. Найденные им письма он положил обратно, в промежуток между подлокотником кресла и подушкой.
– Мы дремали? – спросил капитан.
Этот вид добродушной подначки они поддерживали со времени демобилизации из армии. Это «мы» всегда вызывало у сержанта ложное чувство безопасности. Но теперь незначительные признаки предательства снова возбудили его подозрения. Увидев, что Лэмптон заметил, как он разглядывает железнодорожное расписание, капитан сказал:
– Вдова Филомена вбила себе в голову провести денек на море.
Лэмптон сделал было движение, чтобы подняться из кресла, но его сердце и надежда удержали его на месте. Как можно более небрежно он поинтересовался:
– Вы с вдовой решили устроить маленький пикник?
– Нет, мы этого не решили, – ответил капитан. – Она меня совершенно извела, все пилит и пилит. Я раньше разве не говорил? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – И вообще между нами все кончено. Она повисла у меня на шее, как мельничный жернов.
– Тогда что же теперь? – спросил сержант.
– Я хочу провести день наедине с самим собой, завтра, подышу морским воздухом. Уеду завтра в Брайтон поездом в десять часов с минутами. Останусь там на ночь, если взбредет в голову.
– В Брайтон? – уточнил Лэмптон ничего не выражающим, отстраненным голосом, все еще надеясь, что ошибается насчет предательства капитана. – Глоток морского воздуха не помешает и мне. Могу я составить вам компанию?
– О нет, старина. Мы слишком долго жили вместе. Позволь мне побыть в одиночестве, погулять по берегу моря и подумать о том, как нам вести дела после покупки этой табачной лавки.
– Вы подпишите аренду этой лавки в ближайшее время? – спросил Лэмптон.
Капитан небрежно взмахнул рукой:
– Все идет отличнейшим образом.
– Если вы останетесь там на ночь, я соберу ваши вещи, – предложил Лэмптон. – Вам же нужен будет бритвенный прибор.
Капитан никогда не собирал свои вещи сам.
– Нет, не нужно. Не можешь же ты всю жизнь оставаться денщиком. Теперь все это уже в прошлом. Давай лучше выпьем за то, что я снова свободен, как ветер! Эта вдовушка Филомена оказалась чересчур властной.
Капитан уже, похоже, принял солидную дозу. Но он был в веселом настроении и не замечал, что сержант неразговорчив и не выражает никакого энтузиазма по поводу новой выпивки.
Уолфендейл разлил виски и протянул один стакан Лэмптону.
– Мы с тобой повидали вместе очень многое, и я никогда этого не забуду. Лучшего денщика я и желать себе не мог.
Лэмптон молча проглотил виски. Теперь, похоже, капитан собирается рассказать новость про полученное наследство, подумал он.
– И, клянусь Богом, в последнюю войну нам довелось видеть совсем другой спектакль.
– Да уж, – согласился Лэмптон.
– Тебе не следовало оставлять армию только потому, что это сделал я, – сказал капитан. – Ты никогда не жалел о том, что ушел в отставку?
Сержант отрицательно покачал головой.
– Да нет, парень, ты просто не понимаешь. Ты же создан для армии. И ты можешь вступить в нее снова. Любой полк оторвет тебя с руками, с твоим-то послужным списком!
«Вот оно что, – подумал Лэмптон. – Ты просто хочешь молча смыться, не говоря мне ни слова, и это после стольких-то лет. Но почему? Да потому, – с горечью в душе ответил он сам себе, – что он уже устал от меня, как от той отвратительной вдовы. Он смотрит на меня и видит всех этих воронов войны, терзающих трупы, остекленевшие глаза мертвых, оторванные руки и ноги, небольшое обожженное отверстие во лбу молодого человека».
И потому, что он так хорошо понимал своего бывшего командира, Лэмптон мог бы простить его. Но он думал и о лавке табачника; о тонком аромате, витающем в ней, о нежном прикосновении табачных листьев, так приятно ласкающих пальцы, уставшие от перезаряжания винтовки. И чувство утери всего этого пронзило его, как сталь штыка, ударившего в живот.
Капитан вспоминал былое, пока не уговорил полную бутылку виски. Когда часы пробили полночь, он, покачиваясь, поплелся к своей кровати. В дверном проеме он остановился и, повернувшись, сообщил:
– Я заказал кэб, который утром отвезет меня на вокзал. К брайтонскому поезду.
Сержант еще долго сидел, словно погрузившись в транс.
Когда капитан начал храпеть, сержант открыл дверь в его комнату и заглянул в нее. Дорожная сумка Уолфендейла была уже собрана. Когда же он успел это сделать? Возможно, еще днем, когда Лэмптон уверял старого табачника, что с подписанием контракта все будет в полном порядке. Сержант вынес дорожную сумку в другую комнату и поставил ее на стол. Открыл ее и заглянул внутрь. Естественно, все было упаковано кое-как. Лэмптон выложил из нее на стол предмет за предметом: выходной костюм, лучшая пара обуви, три сорочки и шесть воротничков, нижнее белье, носки. Бывший денщик аккуратно упаковал все снова в дорожную сумку.
Как долго он просидел у стола, Лэмптон потом не мог вспомнить. Из спальни капитана донесся невнятный всхлип. Ему было плохо, он перепил и теперь хотел тазик.
Лэмптон покорно взял тазик и прошел в спальню Уолфендейла. Тот выглядел ужасно – бледное потное лицо, покрытое сеткой сбившихся темных волос. Он был на грани рвоты. Его глаза встретились во взглядом сержанта, рот приоткрылся – капитан только ждал, когда ему поднесут тазик. Внезапно лицо его потемнело, в глазах отразились ужас и мольба.
Лэмптон толкнул его обратно, совершенно спокойно, так что капитан, привыкший к такой помощи, ничуть не встревожился. И когда сержант накрыл его лицо подушкой и держал ее, пока Уолфендейл не затих, тот почти не сопротивлялся.
Всю эту долгую ночь Лэмптон не спал, думая только о том, что совершил. «Сделайте это с ними до того, как они сделают это с тобой» было неизменной мантрой капитана. Было ли это хуже, чем убийство молодого бура с нежной кожей, в котором Лэмптон не чувствовал угрозы, против которого он не питал никакого зла, который не сделал ему ничего плохого, а всего лишь защищал свою родину?
И Лэмптон сделал нечто, что ранее делал только однажды, да и то втайне. Он надел на себя мундир капитана.
Он все еще был в нем и не ложился спать, когда ранним утром открыл дверь молодой девушке с ребенком на руках.
– Вы капитан Уолфендейл? – спросила она.
– Да, – нагло ответил Лэмптон, поскольку это был единственно возможный в таких обстоятельствах ответ.
– Меня отправила к вам миссис Грейнджер. Вам придется позаботиться об этом ребенке.
– Миссис Грейнджер? Но я не знаю никакой миссис Грейнджер!
Острое предчувствие опасности заставило его замолчать. Возможно, несмотря ни на что, он не все знает о капитане.
– Раньше она была мисс Маршалл. Сейчас она вышла замуж за священника. Если он узнает про ее грех, то никогда не простит ей этого.
– Послушайте, так не пойдет…
Итак, кейптаунская учительница приехала в Англию, чтобы родить здесь ребенка. Это означало конец всему.
– Я не могу принять ваше «нет» как ответ, – заявила няня.
– Это мой единственный ответ, – проговорил Лэмптон, попытавшись воспроизвести тон капитана. Но почему-то его голос звучал неубедительно. Он должен попробовать произнести это жестче.
– Я должна сказать, – упрямо твердила нянька, – что она не хочет предстать перед своим мужем безгрешной, но ей придется сделать это, чтобы ее ребенок не копался в земле на ферме. Она сказала мне напомнить вам, что в свидетельство о рождении вписано ваше имя.
Ему следовало обязательно увести ее отсюда.
– Послушайте, вам не нужно здесь оставаться. Тут произошла трагедия.
Нянька всего лишь выполняла данное ей поручение. И она была привычна к трагедиям.
– Вы даже не хотите узнать имя вашей дочери?
– Не хочу.
– Ее зовут Люсинда Уолфендейл. Я называю ее Люси.