Декабрь 2002

«Притяжение есть действие».

Шёл только первый год моего знакомства с Юджи, а я уже успел побывать в Швейцарии и Индии. И вот теперь, в тот же год, я направлялся в Калифорнию в третий раз в моей жизни.

Люди съезжались к Юджи на рождественские каникулы отовсюду: приехали Гуха с Нью-йоркершей, Йогиня, пара из Германии. Разговором, как всегда, заправлял Юджи. Каждое утро происходило примерно одно и то же. Мы встречались в его маленьком домике, примыкавшем к главному дому, в котором на тот момент жили какие-то его местные друзья.

Слегка потёртая мебель из «ИКЕА», абсолютный порядок, календарь на одной стене, часы на другой. Послание Юджи заключалось скорее в эффективном каждодневном функционировании, чем в высоких идеях о духовности, истине или логике. К последним он относился просто как к куче мусора. Он был сосредоточен на том, что его окружало, и терпеть не мог умных дискуссий о чём-либо ещё. Его образ жизни, его жильё, его манера выражаться были одним непрерывным движением, это была трёхмерная живая книга жизни. И если вы были достаточно наблюдательны, вы могли учиться у него непосредственно, безо всяких объяснений.

Для каждого посетителя у него находились свои варианты одного и того же приветствия с подковыркой: «Доброе утро! Насколько доброе это утро? Я не вижу никакой причины называть это утро добрым! Вы всё говорите, говорите, говорите, а каков план вашей игры? Я не собираюсь сидеть здесь весь день с выпученными глазами!»

Независимо от времени суток его функционирование всегда было направлено на вмешательство мысли, возникавшей в окружавших его людях. Это было его постоянным, никогда не прекращающимся действием.

Одним из стандартных вопросов, которые он часто задавал кому-нибудь лично или всем сразу, был: «В вашей жизни это работает?» И действительно, жизнь Джидду Кришнамурти и подобных ему людей вовсе не являлась подтверждением его слов, его учения. Юджи любил шутить по поводу подарков, которые люди дарили Кришнаджи. Особенно часто он вспоминал «Мерседес Бенц» последней модели. Джидду Кришнамурти безумно любил машины, и когда ему был предложен шикарный блестящий автомобиль, он сказал: «Не дарите его мне, сэр! Подарите его нашей организации!»

И не важно, что он был единственным, кому позволялось трогать это сокровище, не говоря уж о том, чтобы на нём ездить. Не слишком ли много для человека, говорящего об «отсутствии учителя, отсутствии учения, отсутствии ученика» — так, словно он был авадхутой, блуждающим по улицам в набедренной повязке.

Первым делом, входя в комнату утром, Юджи начинал ругать или хвалить любого, кто попадался ему на пути, затем читал заголовки сообщений в Интернете, так называемые «Ссылки», или доставал кого-либо по поводу подходящего маршрута для путешествия.

— «Кабазон»! — мог предложить Рэй, которого я впервые увидел в Гштааде.

Это был торговый центр примерно в часе езды.

— Ты бесполезен!

Таков был стандартный ответ на большинство предложений. Он постоянно угрожал нам тем или иным способом. Его угрозы были смешными и абсурдными, как угрозы ребёнка или императора — никогда точно не знаешь. Затем, конечно же, он начинал рассказывать истории. Как-то Нарен сделал предсказание, касающееся отношений Марио и Лизы: итальянца, живущего в Германии, и американки, живущей в Палм-Спрингс. Юджи называл Марио «чистильщиком грибка», но он так много курил, что мы его звали «Кумарио».

— Ха-ха-ха-ха! Созданы друг для друга! Он им сказал! Вы можете в это поверить?

Юджи говорил об астрологическом прогнозе, который немецкий астролог Нарен, знавший Юджи в течение многих лет, сделал им накануне их разрыва, и теперь Юджи его безжалостно подначивал. Он повторял эту историю много раз, и из подробностей всплывали другие истории об этой паре, так что ему было о чём поговорить. Как только он узнавал новые детали, он тут же выстраивал следующую версию — чем скабрезнее, тем лучше. Ещё одним средством, с лёгкостью вызывавшим у него взрыв бурных эмоций, были «Ссылки» — коллекция постов в Интернете, так или иначе касающихся Юджи. Лиза стала собирать эту коллекцию, когда её отношения с Марио наконец зашатались под натиском Юджи. С явной гордостью зачитывая сообщение о семнадцатилетней девушке, которая любит панк-музыку, мороженое и Юджи Кришнамурти, он равно акцентировал внимание и на содержании поста, и на дате его размещения. Это было странно и весело.

Многие люди, среди которых были и старые и новые его знакомые, думали, что Юджи просто выпендривается, ведёт себя как эгоист. На самом же деле, читая вслух эту «чепуху», он показывал несоответствие — реальное несоответствие языка и того, что он описывает. Таким образом он мог как-то общаться с людьми, не идя на компромисс и не превращаясь в «учителя». Он делал это очень умело. В то же время для тех, кто не осознавал этого, кто не понимал, что его слова мало что значат, что имеет смысл лишь то, как он живёт, — что ж, им просто не повезло.

С другой стороны, если у кого-то был искренний вопрос, он, отвечая, становился таким же терпеливым или нетерпеливым, властным или мягким, как и задавший вопрос человек.

Здоровая пища была ещё одной темой для порицания. Он считал, что здоровая пища — это миф, и то и дело употреблял вредную пищу вместе с нами. Он ел картофельные чипсы, солёные крендельки и пил кофе. Я даже не раз видел, как на остановке для отдыха на шоссе он ел кетчуп из пакетиков без картошки. Однако его ежедневный рацион был довольно аскетичным: он не ел мяса, яиц, печенья, тортов, не пил прохладительных напитков.

Проверка фактов не имела смысла в его присутствии. Наша ежедневная реальность основывается на нашем банке памяти, и каждый раз, когда вставал вопрос идентичности, он приводил пример: «Красная сумка, стул, твёрдый, мягкий! Вот что вы собой представляете, и ничего больше! Вы — коллекция воспоминаний, определений. Вы ни разу не смотрели на что-либо без того, чтобы не назвать это для себя!»

В этом смысле он рубил самую сердцевину глупых затасканных духовных историй и вместо них приводил практичные и применимые к жизни примеры того, как мы действуем, исходя из опосредованной информации. Истории из жизни его друзей, которые он нам рассказывал, были скроены таким образом, что делали явной ограниченность наших великих концепций.

— Но, Юджи, я прожила с ним треть моей жизни! Как же я могу уйти? — умоляла одна женщина, когда её отношения шли к разрыву.

— Если ты действительно любишь его, иди туда и зарабатывай деньги на чистке унитазов! Но ты же не пойдёшь зарабатывать деньги таким способом! — отвечал он, проигнорировав привычные слова утешения, которые мы обычно говорим своим друзьям в сложных жизненных ситуациях.

Жёсткая реальность отношений между людьми находила в нём предельно ясное и простое выражение.

— Единственный вид отношений, который существует между тобой и мной, это «Что я от этого получу?», — обычно говорил он, хотя слова его противоречили его делам.

На самом деле он имел в виду движущую силу наших поступков, заставляющую вести разговоры о любви для того, чтобы оправдать собственное удовольствие, полученное за счёт другого человека.

Истории Юджи были волшебным средством коммуникации, обнаруживавшим при ближайшем рассмотрении зыбкую и туманную природу фактов. Кто что кому сказал и зачем? Стоило чуть поскрести поверхность и факты рассыпались. Истина — это твоё слово против моего, и в конечном итоге весь суд сводится к оружию, которым мы готовы защищать своё добро. Например, когда он говорил о Джидду Кришнамурти: «Всё лишь пустые слова и пустые фразы, сэр!», в каком-то смысле он говорил обо всех нас, а с другой стороны, его самая суть была — ничто. Каждый раз, когда он выходил из комнаты, его отсутствие создавало вакуум, который быстро заполнялся словами, возникавшими в нас, между нами, независимо от нас.

Рассказы о его друзьях высмеивали наши представления о себе, и, приспосабливая нужную историю к текущему моменту, он держал на мушке каждого. Он практически не использовал обычные для духовных учителей истории; вместо этого главными героями его метафорических баек становились его друзья. Если вы выбрали быть в его присутствии, то история вашей жизни использовалась для атак на концепции, на опосредованный опыт, наполняющий собой большую часть человеческой жизни, на то, что отделяет вас от жизни. Его рассказ мог быть мощным, точным и болезненным или унизительным, выкорчёвывающим всё второстепенное из большинства учений и достигающим нервных окончаний самой вашей жизни. Он копался в грязном белье, но его мишенью была мысль — во всех её возможных видах и вариантах. Если он хотел использовать какой-то из традиционных текстов, то умудрялся выразить в одном предложении всю суть учения:

— Бездействие есть действие. Вот ваша Гита.

Он доносил это так, что шанса не понять не оставалось. Это было более чем великолепно. Он был источником, не ссылкой. Случалось, кто-нибудь пытался его поправить, тогда он отвечал: «Не будь немцем, который всегда кричит: «Я прав! Я прав!» Тебе всегда хочется чувствовать себя на коне». Тот факт, что ничему иному не было позволено случаться в его присутствии, иногда сводил меня с ума. Это случалось часто. Он каким-то образом обрубал всё внешнее и заставлял тебя оставаться сфокусированным на нём, хотя ты об этом даже не подозревал, поскольку было ощущение, что ничего не происходит. Люди говорят, что это звучит жестоко, но я никогда не встречал более сострадательного человека в моей жизни. Он не боялся встретиться с фактами лицом к лицу, в то время как большинство людей бегут от них, как от чумы, чтобы не нарушить баланс социальных взаимодействий. Если ты ничего не инвестировал в создание собственного имиджа в глазах других людей, то ты имеешь огромное количество энергии для самовыражения. Именно по этой причине нам так нравится наблюдать за детьми. Они просто утверждают то, что видят, пока мы, взрослые, не научим их нашим правилам игры: ложь, ложь, ложь и ещё раз ложь.

— Я подрываю саму основу человеческой мысли! — заявлял он наигранным высокомерным тоном.

Его нападки в результате облегчали бремя концепций, стоящих преградами на пути жизни — той самой жизни, от которой мы постоянно хотим отгородиться. Если мы сопротивляемся, то испытываем боль, а не сопротивляться не можем, поскольку рутина знаний и есть то, что составляет саму структуру личности. Рядом с ним идеи постоянно горели в огне. Он поливал бензином и бросал зажжённую спичку в то, что ты холил и лелеял, равно как и в то, что ненавидел.

— Вас не может интересовать то, что я говорю! Это будет окончанием вас — таких, какими вы себя знаете и какими ощущаете!

Тогда что же нас интересовало? Полагаю, что развлечения самого разного рода. Честно сказать, если честность возможна в принципе, других объяснений я не вижу.

— Вы все ищете счастья, в котором бы не было ни одного несчастливого мгновения. В этом весь ваш поиск, и нет разницы, ищете вы его в баре или в храме.

Если ему указывали на то, что он сам когда-то сидел и слушал Джидду Кришнамурти или медитировал, он не отрицал этого:

— Когда я был молодым и глупым, я так поступал, но ничто из этого не помогло мне ни на йоту.

— Боль — это целитель! — говорил он в других случаях. — Но вы постоянно стараетесь устранить проблему и сбежать, что только ухудшает дело.

Одного взгляда на манипуляции нашей фармацевтической промышленности достаточно, чтобы оценить точность его слов. Наши идеи о способах лечения внушаются нам компаниями, занимающимися продажей лекарств, которые используют тактику запугивания, чтобы поддерживать нас «здоровыми».

Когда я слушал, как он рассуждает о фашизме мыслей, мне пришло в голову, что механизм, генерирующий идеи, является лжецом. Единственная реальная польза логики в том, чтобы применить её по отношению к тому, что видится как угроза самой логике, — идее об алогичности. Если нет логики и нет алогичного мышления, тогда что? Пустота непереносимая.

Идентичность — это фикция, которая по кусочкам собрана из информации, призванной заставить нас точно следовать по заданной траектории обусловленности. Заданная траектория — это форма конфликта, фашизм идей — в противовес неизвестному. Его катастрофа уничтожила эффективность личности, взращённой шаманами культуры с Пятой авеню. Всякое «понимание» с моей стороны, способность собрать воедино данные выводы и выразить их здесь словами не в состоянии остановить бесконечный процесс. На самом деле это всё, что я могу сделать. Это одна из болезненных реалий, с которыми я столкнулся, находясь рядом с Юджи. Это ловушка, в которую попадают люди, ошибочно полагающие, что раз они «поняли» то, что он говорит, значит, они «постигли». Осознать тот факт, что постигать нечего, не так легко, как кажется. Популярные книги о дзэн и дешёвая фундаментальность, которую они предлагают, тому подтверждение.

«Мысль контролирует это тело до такой степени, что, когда контроль ослабевает, нарушается весь метаболизм».

После «катастрофы» идентичность Юджи представляла собой набор идей, продолжающих своё существование в организме, известном внешнему окружению как «Юджи Кришнамурти». Для него же эта история закончилась. Болезнь под названием «личность» была удалена хирургическим путём по случайному стечению обстоятельств. В какой-то момент я осознал, что эта болезнь настолько полно владеет мной, что избавиться от неё почти невозможно. Я видел это явно, когда пытался медитировать, а шум в голове только усиливался. Опять же мантры, обманчивый механизм, производящий белый шум…

При этом Юджи никогда в качестве альтернативы не предлагал избавиться от мыслей. На самом деле, когда ум занимает должное место, он выполняет нормальную здоровую функцию, помогая нам выживать. Память и инстинкт самосохранения настолько глубоко впаяны в тело, что, как рассказывал Юджи, происходящие на уровне клеток изменения во время «катастрофы» едва не убили его. Мы обычно пытаемся изменить образ мыслей, заменяя одну мысль или концепцию на другую. Идея того, чтобы не заменять мысль ничем, невыносима.

По его словам, для нас было бы лучше оставить его, уехать и заработать «много-много денег», чтобы, как он мягко выражался, мы могли «жить в страданиях и умереть в страданиях». Однако, если кто-то действительно собирался покинуть комнату, он останавливал его.

Седовласый гном, облачённый в наряд кремового цвета, с босыми ногами, удобно устроившимися на хрупком журнальном столике из стекла и пластика, он приветствовал нас каждое утро. Сквозь шторы в восточной части комнаты просвечивало неяркое утреннее солнце.

— Насколько хорошо это утро?

Я сидел рядом с ним на стуле, и пока он продолжал говорить, игрался с ремешком своих часов. В какой-то момент я порвал ремешок, и у меня появилась причина сходить в торговый центр. Время от времени он, словно пробудившись ото сна, спрашивал нас: «Что с вами, люди? Почему вы здесь сидите? Я просто повторяю одно и то же снова и снова».

Периодически я был полностью с ним согласен. Даже после поездок в Швейцарию и Индию — двух достаточно длительных путешествий, целью которых было увидеть этого человека, — я задавал себе вопрос: если всё, что он говорит, правда, то не придурок ли я тогда?

«Что, чёрт возьми, со мной не так? Что я здесь делаю?» Я спрашивал сам себя, снова и снова вертя в руках часы, рассматривая ковёр или считая людей в комнате, пока остальные впадали в транс.

Меня то и дело подрывало, и я выходил курить — я снова приобрёл эту привычку в Индии в Бенаресе, где воздух был таким грязным, что не было разницы: дышать им или курить. Я незаметно уходил и шёл бродить по широким пустым улицам Палм-Спрингс, где одинаковые дома бесконечно тиражировали себя в бесконечности, подобно разговорам Юджи. Курение выручало: я уходил, немножко прогуливался, выкуривал сигарету, затем неожиданно начинал беспокоиться о том, как бы не пропустить что-то важное, и при полном отсутствии каких-либо ещё занятий возвращался, чтобы обнаружить по-прежнему болтающего Юджи. «Я здесь как магнитофон: вы нажимаете кнопку и заставляете меня говорить».

Неудивительно, что в комнате рядом с самым удивительным человеком на этой чёртовой планете было не более десяти человек! Он держался в тени ещё задолго до «катастрофы» — казалось, он знал, за что стоит бороться: за ничто. Вместо того чтобы обрастать армией поклонников, он направил всю свою энергию на горстку счастливчиков, способных разглядеть то, что находилось за яростными отрицаниями и взрывными эмоциями. В нём было что-то такое беззащитное, какая-то глубинная обнажённость. Как он говорил, его раздели и не сказали, где осталась его одежда. А позже он понял, что одежда ему не нужна, и теперь пытался убедить в этом нас. В нём чувствовалось естественное смирение, проистекающее из осознания того очевидного факта, что ты не можешь раздеться самостоятельно. Тебя раздевают.

«Как только оно стало чистым от себя и само по себе , тогда ничто не может задеть его, ничто больше не может загрязнить его. Всё прошлое вплоть до этой точки присутствует, но оно больше не может влиять на твои действия».

Мы отправлялись в длительные поездки к торговым центрам или просиживали долгие дневные часы в гостиной центрального дома. Потёртая ручка дивана или фотография каких-то морских существ, висящая за ним слишком высоко под потолком, — детали этой гостиной просто впечатались в мой мозг. Он сидел там, сплетая кружево из слов с фантастическим и ужасно смешным изяществом. Его монолог был полной импровизацией, язык и смыслы создавали в воздухе некую вибрацию, которую кроме как ароматом назвать было нельзя.

Иногда у меня в животе возникало явственно противное чувство, что надежды на получение чего-либо нет. Затем мои подозрения усиливались, но каждый раз очарование его компании брало верх над моими реакциями. В целом всё это было утомительно. После целого дня слушания Юджи, реагирования на него, реагирования на других людей в комнате, попыток удержания нити разговора, провала этих попыток, попеременных состояний скуки, голода, злости, подавленности и повторения того же цикла я возвращался домой в состоянии коллапса.

В конце каждого дня мы с Йогиней отправлялись в «Арнольд Палмер Люкс», названный так в честь знаменитого гольфиста, которого обожал мой отец. С прошлого лета наш сексуальный союз уже расстроился. В попытке «прояснить» ситуацию и сконцентрироваться на главном объекте — Юджи я успел испортить всё, что собиралось начаться между нами, снова вступив в отношения с моей старой подружкой, с которой тоже вскоре расстался.

Между тем Йогиня вела себя так, будто ничего не произошло. Она пекла картошку на ужин, пока я смотрел ранние серии «Клана Сопрано» по старому кабельному телевизору. Мы делились друг с другом общим ощущением смятения и одновременно радости от его присутствия, затем она удалялась во вторую комнату, чтобы похоронить себя под кучей одеял, а я шёл курить на террасу под холодное покрывало звёзд, чтобы незаметно позвонить подруге в Нью-Йорк. Я был благодарен Йогине за компанию. В комнате Юджи её улыбка была для меня словно маленький лучик солнца в штормовом море.

Ближе к Новому году народу стало собираться всё больше, и в комнате становилось тесно. Юджи сказал, что собирается навестить друга в Северной Калифорнии и не хотел бы, чтобы наша толпа беспокоила его. В тот вечер все бросились в свои комнаты и начали лихорадочно звонить, пытаясь забронировать гостиницу на следующий день и найти в аренду автомобиль.

На следующее утро воздух в маленькой комнате искрил от эмоций. Он передумал. Накануне я пошутил, что выстроившаяся перед дверью обувь делала его комнату похожей на ашрам. Теперь он, как царь Соломон, использовал мою шутку в качестве предлога, чтобы сократить толпу наполовину. Он часто хвастался тем, что в детстве бабушка называла его «kara katulka», что означало «сердце мусульманского мясника». Когда она отказалась уезжать из дома её покойного мужа, он привёл туда семью неприкасаемых, и она уехала в течение часа. Он никогда не страдал сентиментальностью. Каждый раз я съёживался в кресле, когда он благодарил меня за моё замечание о том, что его дом превращается в ашрам. В недвусмысленных выражениях он велел Лакшми и Гухе, Нью-йоркерше, немецкой паре и ещё нескольким людям ехать осматривать достопримечательности прекрасного Сан-Франциско. Он ни за что не хотел ехать с ними.

— Если вы останетесь, я уеду, и можете забрать ту сучку с собой! — сварливо сказал он, даже не удостоив взглядом даму из Нью-Йорка.

Я ждал, что он и меня отошлёт паковать чемоданы вместе с остальными за моё «остроумное» высказывание накануне. Но кто знает, может быть, именно оно и было причиной, по которой он не заставил меня уехать. Наконец, он разогнал народ.

Практически ежедневно мы совершали длительные поездки. Я помню, однажды мы поехали в казино в соседний город. Юджи загребал выигрыши всех игроков себе.

— Что моё, то моё, а что ваше — то тоже моё! — объявил он, смеясь.

Мы тоже смеялись вместе с ним.