«Тебе остаётся, как это говорится в боксе, „выбросить полотенце“, признать себя побеждённым, быть совершенно беспомощным. Никто не может помочь тебе, и сам ты не можешь».

Он стал использовать меня, чтобы самому изображать «старика»: для этого он начал меня бить и бросаться вещами. Однажды я сделал вид, будто кто-то позвонил ему по телефону, и позвал его к трубке. Взяв трубку и обнаружив, что я его разыграл, он улыбнулся и тут же швырнул в меня бутылкой с апельсиновой содовой. Сладкая вода облила всего меня, телефон и ковёр. Не обращая на это внимания, он смеялся: «Я не милый парень! Я не святой!»

Я очень хорошо знал, кто он.

После того как всё было убрано, я кинул в него салфеткой. Новый джинн был выпущен из бутылки, и сумасшествие закрутилось с новой силой.

Он взял в привычку сажать меня рядом с собой и щипаться.

— Ущипнуть? — спрашивал он кого-нибудь из тех, кто сидел впереди.

Ещё он мог полить мою руку горячей водой из чашки, объясняя, что я нахожусь в очень высоком духовном состоянии. Я подыгрывал ему, изображая «духовную продвинутость»: перебивал его, поправлял то, что он говорил, пока он не начинал щипать мою руку, а потом и лицо. В том моём состоянии меня это нисколько не заботило. По сути, ничего более весёлого, чем эти дружеские развлечения, в моей жизни не было. Он был невероятно забавным и никогда не уставал дурачиться. Мне казалось, он может превратить в золото любой нонсенс, и я до сих пор так думаю. Мне нравилось нарушать священную тишину, образовывавшуюся вокруг него. Я чувствовал, что именно его энергия была даром, и не важно, в какой форме она проявлялась. Если бесполезность логических аргументов и идиотских догм осознана, что ещё остаётся? Можно и повеселиться. Жаль, что я не мог в этом убедить Йогиню, не говоря уж о себе самом…

Однажды он вылил на меня кувшин воды. Я вылил ещё один в свои карманы. Вскоре он начал «швырять» меня по всей комнате подобно тому, как это делают борцы на международном ринге. Разыгрывая этот маленький спектакль, он тянул меня за руку и я эффектно «пролетал» через всю комнату. Иногда люди начинали хватать воздух ртом, когда он начинал капать горячей водой мне на руку. Это был безобидный театр, и некоторые, понимая, что происходит, ещё и подбадривали его. Если спектакль слишком затягивался, я, для смены декораций, бежал по лестнице наверх, перепрыгивал через балкон и, свесившись со стропил, плюхался прямо перед ним на пол, получая пинок, щипок или просто заваливаясь на бок.

Теперь он не отпускал меня от себя. Он был как тот двухлетний малыш, которому нравится, когда его кружат, и твоя усталость не имеет для него никакого значения.

Любой человек, не понаслышке знакомый с сильной эмоциональной болью, знает, что лучше зашибить палец, обжечь руку или попасть в автокатастрофу, чем постоянно испытывать душевные страдания. То время было идеальным для таких представлений.

По мере того как он становился всё слабее физически, меня легко можно было использовать и для развлечения, и для поддержки. Да и кроме того, это было просто весело.

— Хочешь сказать, я слабею?

— Ну-у-у-у, ты — крошечный старичок…

Ба-бах! Он использовал мои слова в качестве предлога, чтобы «швырнуть» меня на пол и поставить свою ногу на мою руку или ногу и стоять на ней, демонстрируя свою силу! Он был таким лёгким, что я едва его чувствовал. Затем он обязательно должен был убедиться в том, что Йогиня наблюдает за нами.

— Глянь, глянь! Она смотрит! Мне надо быть поосторожней. Затем он поворачивался к ней за разрешением:

— Можно?

— Зачем ты это делаешь, Юджи? — спрашивала она, с тревогой в глазах глядя на него.

— Он это заслужил! Поделом ему!

Затем он поворачивался ко мне:

— Значит, говоришь, я слабею?

— Ну-у-у-у…

И он пинал меня, пока я не откатывался прочь.

— Смотри, он просто играет!

Это занятие могло длиться часами, и прекратить его можно было, только покинув комнату. Я был у него на коротком поводке. Ему нравилось мучить меня, и вскоре он начал привлекать к игре детей.

— Давайте, девочки, бейте его!

Сначала они вообще никак не желали участвовать.

— Юджи, я не хочу! — пожаловалась Шилпа. Конечно, Лакшми тоже начала нервничать. Однако он продолжал настаивать, и мне пришлось показать девочке язык. Тогда у неё в глазах загорелся огонёк, и она ввязалась в драку, ударив меня по голове подушкой. Плотина была прорвана.

— Шилпа! Осторожнее! — закричала Лакшми, и Шилпа разозлилась уже на неё:

— Мам! Он сам сказал мне!

Это был финал. Делая вид, что я её не интересую, и глядя в сторону, она нанесла мне лёгкий удар, извинилась, а потом ещё раз хорошенько меня стукнула. Когда я попытался прикрыться рукой, Юджи схватился за неё и ещё подстегнул её:

— Давай! Сильнее! Сильнее! Ну что так слабо?

Затем он взялся за Сумедху. Вскоре они уже обе регулярно били меня подушками.

— Сильнее! — кричал он, если чувствовал, что они бьют не в полную силу. — Сильнее! Сильнее! Слабо бьёшь!

На самом деле Сумедха никогда не уступала. Она наносила удар и убегала. Об упрямстве Сумедхи я узнал ещё прошлым летом, когда Юджи приказал мне «притащить её сюда вниз!». Он хотел, чтобы она сыграла ему на скрипке, а она ненавидела её настолько, что забросила занятия вообще. Я пошёл к ней, сказал, что мне приказано «притащить» её, и, когда она отказалась, просто cхватил в охапку и отнёс вниз. Больше я никогда так не делал. Она тогда одарила меня таким взглядом поверх своих очков, что даже для одиннадцатилетней девочки это было более чем серьёзное предупреждение.

История с песнями набирала обороты. Больше всего он любил балладу о Джидду Кришнамурти на мотив «Джингл Беллз». Я сочинил эту песню во время предыдущего визита в Индию, и каждый раз, когда появлялся кто-нибудь из «людей Джидду Кришнамурти», он требовал эту песню:

— Эй, придурок, или мне лучше звать тебя «ублюдок»? Пой ту песню!

— Он сочинил её спонтанно! — с гордостью напоминал он присутствующим.

Конечно, я не сочинил её спонтанно, она родилась у меня на Рождество: просто я так много знал о Джидду Кришнамурти и отношении Юджи к нему, что она получилась сама собой, почти как автоматическое письмо. Затем шло требование показать Русского и Грека — ему нравилось, а меня выматывало. Иногда, когда он этого требовал, я просто уходил в горы.