«Отсутствие этого движения, вероятно, и есть запредельное, но ты никак не можешь испытать запредельное; „тебя“ тогда нет. Почему ты пытаешься испытать то, чего испытать невозможно?»

После нашего парижского турне Йогиня ещё долго не могла прийти в себя. Я даже не подозревал, какие мучения она испытывала по поводу того, что находится не в одной машине с Юджи. Эгоизм заставляет быть довольным и слепым одновременно. У меня было моё место, а она, несмотря на разрешение Юджи находиться рядом с ним в течение довольно длительного времени, казалось, такого места не имеет — эта тема постоянно проигрывалась в их отношениях. Он обладал способностью чувствовать, чего на самом деле хотят от него люди, и делал всё возможное, чтобы не дать им этого, зато с лёгкостью делился с теми, кто в этом не слишком нуждался. Иногда болезненный, этот метод работал отлично.

«Сначала вы должны помучить себя…»

Ах, эти мучения.

Мы продолжали совершать долгие прогулки, борясь с депрессией и оцепенением, возникающим после многочасового сидения. Временами я доходил до того, что в течение нескольких дней не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.

Мы поднимались по дорожке за отелем и шли вдоль фермерских полей. Альпы, окружавшие долину Саанена и Гштаад, с этой высоты были похожи на красные накатывающие каменные волны. Она часто говорила о своём страхе быть изгнанной: она была уверена, что он больше не хочет видеть её рядом. Я понимал её страхи, поскольку сам временно остался без жилья. При этом я не разделял её беспокойства по поводу изгнания: он всегда спрашивал, где она. Неопределённость была тем крючком в его обучении, на который он насаживал жертву, чтобы загнать её в угол.

Если ты хотел уйти, он велел остаться.

Если ты оставался, он превращал твою жизнь в ад.

Фермеры, некоторые из которых были довольно пожилыми женщинами и мужчинами, постоянно работали в поле. Мы наблюдали за одинокими фигурами, часами напролёт перемещавшимися по лугу и порой довольно крутым склонам. Йогиня лазила в кустах ежевики и рассматривала долину сверху, пока я валялся на траве или делал зарисовки. Иногда, сидя на лугу в горестных размышлениях, я сравнивал себя с фермерами: я не знаю, кто из нас был богаче — я или они. Столько свободного времени, сколько было у меня сейчас, я не имел ещё никогда в жизни. И чем дольше это продолжалось, тем больше меня ужасала мысль о возвращении домой. В наших отношениях с Йогиней появлялось всё больше злобного молчания: миры тела и духа находились в глубоком конфликте. «Если ты хочешь только одну вещь, ты её обязательно получишь! Но если тебе нужны хотя бы две, ты никогда не будешь удовлетворён!» Каждый раз Юджи в разговоре обращал на это наше внимание.

Сидя в своём кресле, Юджи постоянно был чем-то занят: вертел в руках газету, возмущался грязными религиозными ублюдками, вытягивал деньги из одного, дразнил напоминавшего ему террориста другого, кричал на Нью-йоркершу. Он был постоянным движением, безразличным, но втягивающим в свою орбиту каждого. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, я же его едва знал. Никакое мнение о нём не могло сохраниться дольше нескольких секунд. Он был водопадом, орошавшим леса своей живительной водой. Солнцем, дававшим растениям жизнь, — без него они бы жили в тени. Светом, утверждавшим: «Я не свет!», отрекавшимся от себя для того, чтобы не дать мёртвому уму вместить его в рамки каких-либо идей. Рядом с ним процесс мышления продолжался, как обычно, но он постоянно показывал его несостоятельность.

Иногда идущий от этого источника света жар сводил с ума. И сделать с этим что-либо было невозможно. Если человек отпускал себя, его увлекал за собой поток. Часто людям, пришедшим к Юджи за мудрым словом, становилось скучно, и они уходили, даже не уловив его аромата. Он был течением, уносившим вас в океан блаженства, если вы позволяли этому быть. Пена на поверхности заставляла фокусироваться на его словах, в то время как мощное глубинное течение с корнем вырывало вашу жизнь и изменяло её форму. Поток вымывал всё из шкафов, затем из коридора, а потом вы понимали, что и сам ваш дом уже несётся по волнам. Когда воды потопа спадали, возникало ощущение лёгкости. На протяжении всего этого процесса «местоимение первого лица единственного числа» внутри отчаянно пыталось поддерживать порядок. Оно сопротивлялось, чтобы сохранить себя. Он грозил разрушить нашу юдоль печали, а мы безуспешно старались выстроить её заново.

«Желание постоянства есть причина человеческого несчастья!»

Никто не знал, что находится по другую сторону. Все идеи, полученные от матери, отца, бабушек, дедушек и психиатров, в таком случае должны были бы уйти, а кто действительно хочет этого? Они научили нас быть несчастными, чтобы мы могли адаптироваться в обществе. «Держи оружие наготове, иначе тебя раздавят!», «Защищай себя, иначе у тебя всё отберут».

Но смерть уносит с собой всё — хотим мы этого или нет. Мы ничего не можем взять туда, а при жизни отпустить ничего не можем — так и застреваем в пространстве лимбо. Где-то между этими двумя состояниями зажата структура личности, и падение в смерть гарантировано каждому. Хотя Юджи говорил, что мы об этом не узнаем.

Во время стычек, постоянно случавшихся в его присутствии, он никогда не принимал чью-либо сторону. Казалось, он даже специально подливал масла в огонь, чтобы конфликт разгорелся сильнее и жарче. Ему ничего не стоило обронить замечание, которое настраивало людей друг против друга. Потом ты замечал его хитрую улыбку, в какой-то момент ненавидел его за его козни, а потом не мог удержаться от смеха.

«Христианство показывает нам силу страдания». «Он всех заставил страдать, этот ублюдок!»

«Христос приходил для того, чтобы сделать тебя Христом, а не христианином».

«Твой вопрос не является твоим собственным, он был вложен в тебя теми ублюдками! Какой вопрос у тебя? Чего ты действительно хочешь?»

Удивительно, но на этот вопрос было очень трудно ответить. «Ты — самолюбивый ублюдок!» — напоминал он мне. Да, конечно, мне нужно было то, что было у него, но мне по-прежнему нужна была, по крайней мере, ещё одна вещь. Она сидела прямо напротив меня в другом конце комнаты. Выражение «Я не хотел хотеть того, что они хотели, чтобы я хотел» приобрело для меня новое значение. Иногда он смотрел на меня и произносил: «Не принимай так близко к сердцу» именно в тот момент, когда я был готов взорваться.

— Эй, не будь такой серьёзной! — говорил он Уеше, сидящей с нахмуренными бровями и плотно прикрытыми глазами. Она открывала глаза и спрашивала:

— Разве я серьёзная, Юджи?

Затем он поворачивался к Эрику, чей неотрывный внимательный взгляд был направлен на Юджи, и кричал Фионе через всю комнату:

— Что это с ним?

— Чтооо? Я ничего не говорил! — подыгрывал он.

— Выражение твоего лица более чем красноречиво!

Эрик смущённо продолжал:

— Ну чтоооо, Юджи?

— Где банк-о-мат?

— А, к сожалению, они не работают сегодня!

— Ох-ох-ох! Не пытайся умничать. Ты думаешь, что ты очень умный. Если бы я заметил в тебе хоть какие-нибудь признаки ума, я бы первый указал на них, но ты не умный, разве что умеешь делать деньги. И делиться ими с беееееедным индийцем! Ну давай же! Где банкомат?

Спустя некоторое время его взгляд падал на Йогиню и он просил её произнести заветное слово «деньги»:

— Ну давай, мамзель, скажи!

— Деееньги! — протяжно произносила она.

Затем он поворачивался к следующему:

— Ты называешь себя религиозным человеком? — В его устах это слово звучало как что-то дешёвое.

— Нет такой вещи, как духовность! Дух означает дыхание! Вы живы, вы дышите, и это всё!

Я считал количество деревьев за окном.

— Всё это вместе с небесами! Просто забудьте об этом! Это не то, до чего вы можете дотянуться десятифутовым шестом!

Рядом с домом проехал грузовик. На часах было десять. Ещё два часа до ланча. Всё, чем мы занимались, — это сидели в комнате или ели. Или садились в машину, а потом останавливались где-нибудь поесть.

Между тем, как позже справедливо заметила Шилпа, «Юджи легко расставался с деньгами, и некоторые люди от этого здорово выигрывали». Я не говорю, что Юджи запросто делился с нами, когда мы в чём-то нуждались, нет. Он вытягивал из нас деньги и копил их, но в момент нужды в деньгах у кого-либо, заботился о том, чтобы человек получил необходимое. И это были немалые суммы. Не моргнув глазом он однажды летом дал знакомому врачу семьдесят тысяч долларов, когда у того возникли проблемы с финансами и здоровьем. Он собрал десять тысяч долларов, чтобы купить пианино для сына своего друга, в то время как его родной дед вложил всего пятьдесят. Своим советом в критические моменты он часто помогал людям решить их сложные финансовые ситуации или спасти от банкротства. Лиза сделала карьеру благодаря его заботливой опеке в то время, когда они жили в одном доме в Палм-Спрингс.

Однажды в Бангалоре Юджи споткнулся о ногу человека, сидевшего на земле с закрытыми глазами. Позже тот человек сказал: «Я никогда не забуду, с какой заботой и сожалением о случившемся он на меня посмотрел. Это я сидел у него на проходе, а он ещё так искренне извинился за то, что коснулся моей ноги». Я часто вижу что-то, что мне не нравится, но предпочитаю молчать, поскольку от этого зависит моя репутация. Мы привыкли считать это «хорошими манерами». У Юджи было полно того, что он называл «элементарными манерами и элементарной порядочностью», — «викторианское воспитание» никуда не денешь — однако в отличие от меня никаких скрытых мотивов за ними не было. Наблюдая за его действиями, вы отчётливо видели эту разницу. Юджи проявлял хорошие манеры и порядочность в очень большой степени, при этом никогда не смущался сказать грубую правду в лицо человеку, если видел, что тот может её выдержать. Он чувствовал, кто может, а кто не может принять её. Если кто-то оскорблял его, он смеялся. Однажды он потерял всё и у него не осталось ничего, что ему нужно было бы защищать. Невозможно забрать у человека то, чего у него нет.

Он был лёгким как пёрышко.

Люди говорили мне, что в последние годы жизнь рядом с ним стала похожа на жизнь в ашрамах. Я ничего не знаю об ашрамах, но, похоже, в этом что-то есть. Невозможно скрыть свои проблемы, находясь под пристальным наблюдением двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Попробуй прикрыться одёжкой, и она тут же сгорит, как наряд куклы Барби, находящейся у доменной печи.

Одним из самых больших полей битвы была кухня. Раньше Юджи готовил для своих друзей сам. Он готовил простую еду, которая, как мне говорили, была безумно вкусной. Те дни минули, но кухня по-прежнему привлекала большое внимание. Это был целый театр — наблюдать, как люди отвоёвывали своё место на кухне: кто-то деликатно и грациозно, а кто-то просто беря бастион силой. Каждый боролся за свою территорию на кухне и столь желанную позицию. Как только появлялись новые люди, борьба за право кормить Юджи принимала особенно острый характер. У каждого были свои идеи относительно того, как это лучше делать, при этом все старались, чтобы споры и разногласия не дошли до ушей Юджи. Конечно же, он был в курсе каждого движения и ловко пользовался сложившейся ситуацией. Он знал кухню «сверху донизу, изнутри и снаружи, и если четвёртое измерение существовало, то оно было там», — говаривал он. Целое лето множество людей сновало туда-сюда по кухне, обеспечивая завтрак, обед и перекусы. Возможностей для самовыражения было полным-полно.