«Это движется, это — постоянный поток, но вы не можете посмотреть на него и сказать: „Вот это — поток“».

На третье января у меня был взят обратный билет до Франкфурта. По какой-то причине Юджи попросил своего турагента забронировать ему билет первым классом на этот же рейс. У Йогини не получилось поменять свой билет или купить новый на этот же самолёт, и она пребывала по этому поводу едва ли не в панике. Напряжение между нами достигло критической точки. Сидя перед турагентом, я чувствовал её зависть, злость, ревность и паранойю, которые буквально сочились у неё из всех пор. С одной стороны, она боялась оказаться брошенной, а с другой, ей хотелось сделать перерыв. Поскольку билет купить не удалось, она думала о том, чтобы остаться отдохнуть с друзьями в Бангалоре. Эта идея то приносила ей облегчение, то ввергала в пучину привычного страха.

— Он злится, что я остаюсь здесь. Не думаю, что ему это нравится.

И так по кругу. Ей очень хотелось отдохнуть, но решение остаться приносило страдания. Похоже, она родилась со способностью испытывать постоянные муки выбора.

Юджи всегда хвалил её за существование «в тихом фоновом режиме», но никогда не забывал убедиться, что она с ним в одной машине. Он отражал её тишину своей тишиной.

Мы с ней продолжали воевать каждый день по любому поводу, а Юджи наблюдал за происходящим.

Однажды кто-то при Юджи пригласил меня в Coffee Day — кафешку типа Starbucks. Я безумно хотел пойти туда и немного отдохнуть, когда неожиданно Юджи захотел присоединиться к нам. Это всё равно как если бы старшему брату хотелось куда-нибудь свалить, а за ним увязался младший брат. Я знал, что его присутствие означает шоу. Поэтому, естественно, все, кто только мог вместиться в машину, поехали с нами.

Когда мы сидели за столиком на улице, он — напротив меня, я пытался прикрыть мою сине-чёрную руку со ссадинами, полученными в результате удара о стену во время одной из наших драк. Он спокойно посмотрел на неё, затем в мои глаза и мягким тихим голосом, слышным только мне, сказал: «Плачет».

У меня на глаза навернулись слёзы, и мне пришлось их проглотить. К счастью, тут появились другие люди и отвлекли его внимание.

Пока мы сидели, к нему подошёл какой-то индийский друг с денежным конвертом. Затем подошёл кто-то ещё и тоже дал Юджи деньги. Неожиданно перед ним образовалась куча банкнот, на которую с недоумением уставились люди с других столиков. Он, как обычно в присутствии публики, начал кричать и размахивать ими. Я вспомнил чувство беспокойства, испытанное мной, когда он вальсировал по аэропорту в Италии, размахивая зажатыми в руке евро, в то время как нормальные люди обычно деньги прячут, опасаясь за свою жизнь. А он был бы только счастлив, если бы вор смог подкрасться к нему сзади и лишить его денег. Он как-то хвастался тем, что однажды в Нью-Йорке был ограблен карманником. Он рассказывал, что неожиданно почувствовал в своём кармане чужую руку. Когда парень убежал, он хотел найти его и пригласить на обед. Ну или он так только говорил. В любом случае его восхитили способности карманника.

В день нашего отлёта он, как обычно, просидел на диване весь день. Прилетая куда-либо, он всегда сразу включал обратный отсчёт времени. Где бы он ни оказался, с первого же дня он начинал спрашивать: «Что я здесь делаю? Зачем я проделал весь этот путь? Три недели здесь? Это слишком много. Что я делаю в этом месте?»

Казалось, он каждый день удивлялся тому, почему он вообще где-то находится. К этому привыкаешь, а потом наступает день отлёта. И да, кстати, интересно, что в подарок своим друзьям он всегда привозил часы и календари.

В тот день он буйствовал, нападая на всё, что имело отношение к духовности. Его любимое грубое слово из четырёх букв, как всегда, летало по комнате, но в тот день — с особенной силой. Что ни слово — то удар ножа, вонзающийся в воздух, или выстрел пистолета, пробивающий любую идею насквозь. Иногда эти вибрации ощущались мной внутри как физический толчок. Подходя к дому тем утром, я услышал его голос за полквартала. Шёл час за часом, но он нисколько не снижал темп. Пришло время обеда. Затем, как обычно, в три часа принесли кофе. Дом был забит до отказа, заполнены были даже боковые и передняя комнаты — многие люди пришли в последнюю минуту, чтобы дождаться его ухода и удостовериться, что он безопасно и благополучно покинет город.

В обед я пошёл домой собираться и вернулся через некоторое время уже с вещами, готовый к отъезду. В доме всё было по-прежнему. После обеда он снова вернулся на диван. Мне становилось не по себе от мысли, что после всего этого я полечу с ним один на один в самолёте. Время приближалось к девяти часам вечера, а он всё продолжал кричать на людей, словно готов был сражаться до последнего вздоха и умереть прямо на месте, если бы это потребовалось для того, чтобы люди его услышали. В какой-то момент я даже подумал: «Выживет ли он после такого накала?» После месяцев хаоса и беспорядка его тело выглядело тощим и сухим, но качество его энергии не менялось: пылающее пламя. Пока он наводил священный ужас на всех подряд, я вышагивал взад-вперёд перед домом и от волнения что-то бормотал себе под нос. Он не проявлял абсолютно никакого беспокойства по поводу времени. Я не слышал, чтобы он когда-либо опаздывал на самолёт, поэтому моя тревога была пустой тратой энергии. Не знаю, были ли собраны его чемоданы, но сидел он всё в той же заляпанной белой хлопковой пижаме, что и вчера и позавчера.

Наконец примерно в 9.30, когда до отлёта оставалась буквально пара часов, он пошёл вверх переодеться, пока я ждал его внизу и прощался с друзьями.

Спустившись вниз в западной одежде, он выглядел так, словно только что прибыл — свежий, как цветок, и готовый отправиться в путь. Прощаясь с народом и складывая руки в жесте намасте, он быстро пробирался через толпу и естественным образом увлёк её за собой на улицу. Сделав прощальный взмах рукой в темноте, он сел в машину, и мы помчались в аэропорт. Вместе с нами в аэропорт отправился целый караван машин. В зале для вип-класса ему пришлось немного подождать до объявления посадки. Во время ожидания молодой индиец задал ему пару вопросов, явно выказывающих имеющийся у него интерес к Джидду Кришнамурти.

— Юджи, можно задать серьёзный вопрос?

— Я никогда не отвечаю на вопросы.

— Он атакует саму основу спрашивающего, — сказал Маджор, вышагивая за его спиной взад-вперёд, как пантера.

— Правильно. — Он очень редко так отвечал. Помолчал немного и добавил:

— Учёный послушает меня и очень скоро почувствует в моих словах угрозу себе. Святой человек может провести со мной больше времени, потому что у него слишком много сетей, с помощью которых он надеется меня поймать.

В самый последний момент, когда Юджи уже направлялся к контрольному пункту досмотра, те двое последовали за ним. И словно боясь упустить последний шанс, со всей возможной настойчивостью, почти преследуя Юджи, молодой индиец выпалил:

— Юджи, столько людей пришли, чтобы увидеться с тобой, ничего о тебе не зная. Этот постоянный разговор о деньгах, из-за которого многие ушли, так и не получив того, что они хотели. Самое главное, что они унесли с собой, — неверное, ошибочное представление. Почему ты это делал, Юджи?

Юджи остановился и повернулся. Глядя прямо ему в глаза, он сказал низким голосом, от которого побежали мурашки по спине:

— Они безмозглые дураки, раз ушли. — После этого он снова повернулся и ушёл.

Мы прошли контроль, ещё раз помахали на прощание. Уже тогда, при взгляде на него, плывущего словно призрак, создавалось впечатление, что он наполовину покинул этот мир. Я шёл за ним, не спуская глаз. Публики не было, поэтому и выступлений тоже. Он тщательно изучил всю рекламу и всё, что его окружало, — лицо его было каменным. Каким облегчением было находиться рядом с ним в тишине его пространства, без людей. Ближе к концу полёта я понял, что заснул. Беспокоясь, что за это время с ним что-то могло случиться, я пошёл вперёд к его месту в салоне. Он был единственным пассажиром в первом классе. Мне показалось, что его место пустует, но затем я заметил торчащие из-за спинки кресла седые волосы. Прикрытый пледом, он спал сном младенца в огромном шикарном кресле. Он напоминал мне маленькую хрупкую птичку. Сначала я не мог определить, дышит ли он, но затем заметил признаки жизни. Я немного пошуршал, и он проснулся в мягком солнечном свете, проникающем через окно.

— А, ты здесь! — тепло сказал он.

— Как дела, Юджи?

— Отлично! Лучше и быть не может! Она так заботливо ко мне отнеслась, — ответил он, показывая на стюардессу.

— Хорошо!

Он молча смотрел в окно. Казалось, панорама облаков в нежном утреннем свете удивляла его. Но, возможно, это лишь моя интерпретация, я не могу утверждать точно. Могу лишь снова и снова повторять, что это был чистый детский взгляд. В тот момент у окна он представлял собой картину абсолютной невинности.