«Вероятно, это неограниченное сознание толкает вас, я не знаю».

На этот раз я остановился в квартире друга на Верхнем Ист-Сайде. Меня одолели депрессия и сомнения. Весь день я в поту пролёживал на кожаном диване, чувствуя себя бродягой, а через три дня перешёл жить на первый этаж квартиры моей бывшей подруги в Бруклине. Затем я провёл несколько дней в новом доме у матери, убивая время за просмотром кабельного телевидения и стараясь ни о чём не думать. К счастью, по приезде у меня, как у фрилансера, по-прежнему было много работы, но, находясь вдали от него, я испытывал ещё большее отчаяние и любая работа была сродни зубной боли. Сумм денег, которые люди тратили на картины, которые я вешал, могло хватить мне на годы. Конечно, я не завидовал коллекционерам — их жизнь имела свою цену, и я не хотел бы быть в их шкуре ни за какие коврижки.

В метро все глаза и уши были заняты айподами, книгами, газетами, мобильниками. Мы были автоматами-зомби, воткнутыми в розетку и включёнными на полную мощность потребителями поп-культуры. В Нью-Йорке было так много красивых людей, но все они казались одинаковыми. Общий объём молодёжной культуры и следования трендам, который я видел, всё больше и больше заставлял меня чувствовать себя не слишком молодым. Это ещё хуже, чем быть аутсайдером. Жёсткие взгляды юной уильямсбургской богемы пронзали тебя как ледышки. Хипстер-гибриды, скользящие по улицам, смотрели не на тебя, а сквозь тебя. Журналы об искусстве пестрели фотографиями прекрасных юных художниц, позировавших, как фотомодели. Всё, о чём я мог думать: «Где здесь моё место?»

Жизнь с Юджи была так далека от всего этого, что даже представить трудно.

Я начал читать книгу Радхи Шлосс о личной жизни Джидду Кришнамурти. Мне и без того было плохо, а стало ещё хуже. Насколько я ошибался, считая его святым существом. Тот факт, что я идеализировал Джидду Кришнамурти, в то время как он был обычным человеком, заставлял меня чувствовать себя полным дураком. До тех пор, пока я не прочёл в книге подробности его ежедневного существования, во мне каким-то образом по-прежнему сохранялся образ его «непорочности», даже после встречи с Юджи.

К тому времени, когда Юджи оказался в нашем городе на обратном пути в Европу, я уже ждал встречи с ним. У меня нигде не было ничего своего. У меня оставался только он. Я перешагнул порог отеля, и все мои страхи и беспокойства исчезли. Он был искривлением пространства, жизненной энергией, втягивавшей меня внутрь или выталкивавшей наружу независимо от меня. Я был в месте, где все заботы отваливались сами собой, он был единственным, что было важно. Всё держалось на нём.