«В конце концов, „смерть“ — это страх, страх того, что что-то подходит к концу».

Мы снова поехали в «пещеру» в Валлекрозии. Юджи отказывался оставаться в ней без Люсии. Она, со своим вечным портфелем под мышкой, разрывалась между живущими неподалёку больными родителями, магазином в Тренто, расположенном в пяти часах езды от места, и квартирой в Милане — в трёх часах езды. Она не видела необходимости находиться в доме, но Юджи никак не соглашался жить в «пещере» без неё. В конце концов его уговорили, пообещав, что либо она, либо Джованни, либо Анита будут находиться там столько времени, сколько потребуется.

Как только солнце нагревало стеклянную крышу, комната превращалась в токсичную сауну, что очень его устраивало. Все остальные жарились заживо. Я находился в комнате сколько мог, а потом сбегал в сад. Джованни же сидел на диване полностью одетый, обязательно в рубашке и свитере или пиджаке. Я удивлялся, глядя на него.

Юджи настаивал, чтобы мы платили за своё проживание. Хозяйка сначала сопротивлялась, но затем согласилась, взяла с нас деньги и немедленно передала их ему. Две маленькие комнаты в здании, соединённом с «пещерой», были предоставлены гостям, так же как и квартира на другой стороне виллы, принадлежавшая её сестре. В квартире Аниты комнаты были большими и прохладными, с плиткой на полу и фресками на стенах. Йогине они очень понравились. Там мы могли наслаждаться утренним ритуалом совместного приготовления кофе и овсянки.

В первую же ночь возникли проблемы с электроснабжением в «пещере». Он разжёг огонь, использовав салфетки Нью-йоркерши. Утром дверца новой печи оказалась в трещинах. Юджи тут же переложил ответственность за случившееся на нескольких человек. Нью-йоркерша пришла в восторг от того, что её салфетки пригодились для разведения огня, и пошутила: «О, Юджи, это так романтично!» Проигнорировав эти слова, он обвинил её в том, что она разбила стекло. Затем вошла женщина из Венгрии, и вина была перенесена на неё. Думаю, я был виноват тоже. А мы были только рады, что не хватало электрических мощностей: на какое-то время в комнате стало не так жарко.

Однажды я находился в «пещере» один, пока он избавлялся от пищи в ванной комнате. Не помню, чтобы он когда-либо жаловался на своё физическое состояние. Вернувшись из ванной, он бросил на меня хитрый взгляд и сделал несколько ритмичных шаркающих движений ногами в стиле «Чаттануги чу-чу». Я засмеялся. Он со вздохом снова сел в кресло и ничего не сказал. Ноги его всегда стояли на пуфике. Выписывая цифры большим пальцем ноги, он словно плавал в пространстве нагретого печкой тёплого воздуха. Несмотря на жару, на нём всегда был кашемировый свитер, а из-под брюк в районе лодыжек выглядывали тёплые кальсоны. В комнате было жарко, как в аду. Наверное, ещё жарче можно было сделать, только поместив её прямо на огонь.

— Сожгите её дотла, посмотрим, что появится из золы!

Я часто задавал себе вопрос, не понимают ли женщины Юджи лучше, чем мужчины, поскольку особая физическая чувствительность, которой он обладал, была больше свойственна женщинам? Матери узнают о происходящем напрямую, минуя вербальный уровень, так как в них заложена способность воспроизводства жизни в собственном теле, в то время как мужчины склонны к абстрагированию. Юджи говорил, что от своего новорождённого сына он за первые два года его жизни узнал больше, чем от любого духовного или светского учителя. Его способность гасить любые высокоинтеллектуальные абстракции простыми практичными наблюдениями, наверное, приходилась очень по душе женщинам, являвшимся постоянными свидетелями того, как самодовольные мужчины важно рассуждают о жизни и истине, пока они тихо вынашивают, а затем воспитывают своих детей. Комната накалилась до предела.

Сцена в саду напоминала воссоединение семьи, поскольку все присутствующие постепенно выползали из пекла в сад. Не понимая, что происходит, он тоже вышел в сад. Мы вытащили для него самое красивое плетёное кресло из кухни, и он сидел в нём, поддразнивая нас, сплетничая и просто наслаждаясь погодой. Мина — старая кошка, подошла потереться о его ногу. Он всегда устраивал шоу, крича на домашних животных.

— Эй, киса! Ты мне не нравишься! — Он махал на неё рукой. — Не подходи сюда!

Но двадцатилетнее чёрно-белое существо бесстрашно подошло к нему с высунутым языком. Плевать ей было на его крики.

— Эй! Что ты делаешь?

Он был в прекрасной форме и болтал в тот вечер до девяти часов. Мы даже думали, уж не полнолуние ли на него так влияло. В те дни я почти не думал о будущем. Я был слишком занят тем, что предоставлял мне текущий день.