«Видите ли, я нахожусь в очень трудном положении: я не могу помочь вам, и все мои слова вводят вас в заблуждение».

Это была душная ночь на Хеллоуин 2005 года. Очертания Нью-Йоркского аэропорта были размыты дождливой моросью. Город вонял какой-то помойкой. Потерпев неудачу найти другое жилище, я поехал в студию скульптуры моего друга на Кристи-стрит, где можно было переночевать на полу: в прошлый приезд он дал мне ключи от этого помещения. Прямо в одежде я лёг спать на старое, пахнущее плесенью покрывало от одной из его скульптур. Всю ночь по мне шастали мыши, а новый день приветствовал меня рёвом шлифовальных машин и вонью от разгружавшихся на тротуаре грузовиков. В одной из витрин сувенирного магазина в Ист-Виллидж есть чёрная футболка с изображением направленного на вас пистолета, а на спине написано: «Нью-Йорк… Это не Канзас, Дороти!»

Явно, к чертям собачьим, не Канзас.

Я проснулся с противным ощущением себя бомжом.

Умывшись, насколько это было возможно в грязной раковине в ванной в коридоре, я отправился на улицу. Здание студии представляло собой бетонный улей художников-хипстеров. Мой друг снова делил свою студию пополам, чтобы иметь возможность сдать её кому-то ещё и покрыть увеличившиеся расходы по собственной арендной плате. Если дела так пойдут и дальше, скоро ему придётся жить и работать в коробке с инструментами. Улица Кристи была похожа на тело, вскрытое для пересадки сердца. Вовсю шло строительство новой роскошной высотки на углу, десятилетиями служившем местом парковки автомобилей. Рабочие ползали по открытой ране улицы. Человеческие тараканы сновали через стальные балки, сварку и вездесущий грохот. Постоянных клиентов, таких, как мы, вымывало потоком новых денег. Каждые несколько месяцев на местах бывшей пиццерии или ателье возникало новое здание. Излюбленные места пуэрториканцев, наркоманов и еврейских швейных мастерских перепахивались под жилища для представителей нового мирового порядка.

Я сел на поезд F и поехал посмотреть, что творится в отеле. А чем ещё было заняться? Юджи приветствовал меня и вернулся к разговору с народом, который после короткой ночи, проведённой в «Мотеле 6» в Нью-Джерси, и утреннего подъёма в пять часов с целью поездки в город был похож на россыпь разбитых кофейных чашек.

Он оставался в Нью-Йорке в течение двух недель, пока не возник план отправиться в Калифорнию. Йогиня навестила своего отца, я навестил мать, и мы заказали билеты на самолёт в Калифорнию. Она снова хотела жить со мной в одной комнате, но мне, прежде чем отправиться туда, нужно было доделать работу в Нью-Йорке: на несколько месяцев я был плотно привязан к двум арт-ярмаркам. В начале декабря я был готов присоединиться к ним в Палм-Спрингс. Всё это время Йогиня жила в городе со своим бывшим. В гостинице, которую оплачивал он. В ушах у меня постоянно колотились Максимы денег Юджи: «Нет денег — нет сладкой любви». Как она вообще умудрилась связаться с таким придурком, как я? Мой бак всегда был почти пустым, у меня не было ни постоянной работы, ни денег.

Конечно, беря пример с Юджи, я продолжал говорить себе: «Карманных денег мне хватает, а смысла копить на чёрный день я не вижу». Подражать подобным людям опасно.

Я собирался ехать. Я знал, что поеду, но это не мешало мне фантазировать и ежедневно придумывать возможности побега. Он слышал меня за две тысячи миль.

Когда я позвонил ему, он поздоровался и тут же эхом транслировал мне мои мысли: «Я рад слышать, что ты не приедешь. Чем более счастлив ты, тем более буду рад я, что тебя здесь не будет».

Я сидел в квартире моей матери и, убивая время, смотрел по телику криминальные шоу, чтобы не сойти с ума в этой волшебной стране на окраине. Йогиня ездила навестить отца, и он подбросил её до квартиры моей матери в одном из его маленьких спортивных красных кабриолетов. Её визит был желанным подтверждением нормальности мира. Мы поехали попить кофе в город. У меня возникло ощущение, что мы зависли в каком-то пространстве между мирами, предназначенном только для нас двоих. Когда она улетела в Калифорнию, я позвонил ей. Ей казалось сумасшествием снова оказаться там. Она задавала себе вопрос, что она опять делала в той гостиной? Затем она вошла внутрь и передала ему трубку… Произошёл забавный разговор:

— Я рад, что ты не приедешь в Калифорнию.

— Не приеду. Я не люблю Калифорнию. Вместо неё я приеду в Палм-Спрингс.

— Что тебе так нравится в нём?

— Там есть вращающийся вортекс.

— Что?

— Я сказал: «Там есть вращающийся вортекс…»

— Я не понимаю твой американский английский.

— Я тоже.

В первую же ночь из моего номера в отеле Майами, где я находился по работе, у меня украли все мои вещи. А в последний день моего пребывания там мне позвонило руководство отеля и сообщило, что все вещи были найдены в одном из других номеров. Жизнь становилась всё более странной.

Глядя вниз из окна самолёта, направлявшегося в Калифорнию, я подумал о том, что положение человечества на земле было очень шатким. Все занятия людей были детскими игрушками на ковре. Когда я находился в небе, меня не покидало чувство, что Вселенной ничего не стоило проглотить этот ковёр в мгновение ока. В аэропорту я ловил сладкие минуты одиночества, отодвигая момент, когда меня снова закрутят подъёмы и спады бушующего водопада. Тёмно-коричневые тени гор Сан-Хасинто напоминали огромные кучи кофе, когда появились встречающие меня Йогиня с Мэгги. Мы обнялись, в их хитрых взглядах читался вопрос: «Ну что, снова здорово? Ты готов к этому?»

Названия улиц здесь звучат как имена школьных чирлидерш: Сэнди, Николь, Дебора. Когда я вошёл в дом, знакомые лица приветствовали меня официально, как будто присутствовали на саммите в сумасшедшем доме. Глава организации, капитан, босс сидел у входной двери, тощий как палка, но энергичный и бодрый.

— Посмотрите, кто пришёл. Рад вас видеть.

— Рад видеть вас также, сэр. Вы хорошо выглядите.

— Она очень хорошо обо мне заботится, — сказал он, показывая на хозяйку.

Толпа варилась с ним в одном котле вот уже несколько недель. Мы быстро поздоровались с другими. «Хватит, хватит, хватит!» — кричал он, когда люди обнимались. Он вспомнил историю о том, как его внук хотел обнять его. «Дедушка, ты хочешь сказать, что ты никогда никого не обнимаешь?» — «Я за всю жизнь ни разу никого не обнял!» (Эта история из серии того, что он никогда в жизни не плакал или не говорил своей жене, что любит её.) «Ты хочешь сказать, что ты никогда не обнимал свою жену?» — спросил мальчик.

— Он поставил меня в очень деликатное положение. «Если бы я не обнимал её, тебя бы здесь сейчас не было! — сказал я ему. — А теперь давай отсюда!»

Объятия и поцелуи просто не приняты в Индии, по крайней мере на людях. Достаточно сложить руки в жесте намасте. По всей видимости, вскоре после «катастрофы» он совсем перестал дотрагиваться до людей, объясняя это тем, что его энергии были слишком разрушительными.

Мы с Йогиней любили пошутить над раджнишевскими объятиями. Там, когда обнимаешься, нужно обязательно смотреть человеку в глаза, держать его крепче, чем обычно, и издавать что-то вроде стона.

Я сел на ковровое покрытие в глубине комнаты. Стена позади него была освещена напольным светильником. Всё было то же самое, тот же мыльный пузырь — за исключением этой небольшой новой детали.

— Если хочешь узнать, что станет с тобой после смерти, иди и убей себя!

— Не используйте это грязное слово «сострадание»! Это дерьмо собачье!

— А если сделать это, упадёшь замертво? — спросил кто-то, продолжая в его духе.

— Что произойдёт, ты не можешь знать, это будет конец тебя. Он снова читал свою биографию — это был тот же текст, который он читал в Ментоне. Один разговор был описан очень подробно, с мельчайшими деталями.

— Он знает о моей жизни больше, чем я! Он шутил.

Описание его жизни до «катастрофы» представляло собой набор разрозненных историй.

— Что случилось с Юджи после «катастрофы»?

— Он никогда не существовал.

На второй день я спросил:

— Юджи, как так получилось, что ты больше не знаменит?

— Чтобы быть знаменитым, нужно что-то продавать. Я отказался.

Мы пошли перекусить в огороженный кондоминиум неподалёку, арендованный двумя нашими парами. Всё было новеньким, белым, с ковровыми покрытиями от стены до стены. Типичная вычурная мебель подпирала наклонный потолок, заканчивавшийся панорамными окнами, выходившими на ярко-зелёную психоделическую лужайку. Юджи сел спиной к окну. Чучи Баба, шотландская овчарка Сидда и Кары, принесла ему деньги в ошейнике. Сидд был ветераном вьетнамской войны. Его жена Кара стала такой же преданной Юджи, как и он сам, хотя прежде, в результате контактов с Ошо, её дом гостеприимно раскрывал двери любому духовному учителю, проезжавшему через Южную Калифорнию. Свою первую встречу с Юджи Сидд сравнил с миссией в джунглях, вызывавшей ощущение смерти, дышащей тебе в затылок. Он говорил, что во время первой встречи волоски на его шее буквально встали дыбом — и это было реальное физическое ощущение. Подняв глаза, он увидел, что Юджи смотрит на него.

Мы пили кофе, ели торт, печенье и картофельные чипсы. Юджи напоминал нам о том, что во всех продуктах присутствуют пищевые добавки.

— В вашем сыре есть морфин!

Лиза недавно нашла в Интернете ссылку по этому поводу.

— Даже овсянка вызывает привыкание, поэтому я перестал её есть, — сказал он с ноткой отвращения.

В одной из ссылок ему понравилось название «окулярная проекция». Он сказал, что людям, оперирующим этим понятием, он бы хотел задать один-единственный вопрос: «Где внутри меня происходит процесс создания образов?» После «катастрофы» эта способность у него исчезла. Было ли это место областью сознания, где не только создаются образы, но и поддерживается идея непрерывности личности? Он был не способен формировать образы людей, как только они исчезали у него из вида. Он говорил, что у него остались только слова, с помощью которых он мог описывать вещи, но образов не было. Понять это было нелегко.

— Я могу сидеть в этом кресле бесконечно. Мне не бывает скучно. Вам, людям, бывает скучно, потому что вы думаете, что где-то происходит что-то более интересное.

После «катастрофы» он, казалось, жил на краю безразличной чёрной дыры полного растворения.

— Я умираю постоянно. Кажется, вы не понимаете, что жизнь и смерть — это единое движение. Каждый раз, когда мысль возникает, она здесь выжигается. Похоже, вы не понимаете. Те ублюдки заложили в вас все мысли и идеи. Ничто из того, что вы видите, ничто из того, что вы переживаете, не является вашим собственным. У меня всё то же самое. У меня нет ни одной мысли, ни одной идеи, которую я мог бы назвать своей.

Центральная структура создания образов разбилась в нём, как фарфоровая кукла, на мелкие кусочки, полностью перестроив биохимию его тела, после чего склеить его было невозможно. «Я как тот Шалтай-Болтай. Того Юджи восстановить невозможно. Он много раз пытался, но нет никакого способа заставить его продолжаться хоть сколько-нибудь».

По молодости он брал уроки йоги, чтобы справиться с болью переходного процесса, но в итоге понял, что они не помогают, — по его словам, энергия поменяла направление: она стала идти не снизу вверх, а сверху вниз.

— Вы не готовы совершить самоубийство, — сказал он своим друзьям в 1970 году. У Юджи не было суицидальных наклонностей, но в момент поиска страсть, с которой он искал ответ на вопрос, его готовность рискнуть всем в конце концов столкнула его с обрыва, и когда он обнаружил, что остался жив, оказался в новом, совершенно незнакомом месте.

— Старик намекал, что там ничего нет, — вспоминал он свой разговор с Джидду Кришнамурти. — Я представлял, что есть вершина, на которую я должен забраться. А он мне сказал: «Мальчик, тебе придётся прыгать на равнине». Но я не мог.

Он описал опыт смерти, ставший предметом обсуждения в группе Джидду Кришнамурти в 1953 году, сделавший очевидной их тесную связь с учителем на тот момент. Он рассказал Джидду Кришнамурти о своём переживании смерти, на что тот несколько грубовато ответил: «Зачем ты мне об этом говоришь? Если что-то в этом есть, оно будет работать!» Тогда Юджи спросил, означает ли это, что ему стоит перестать ходить на беседы, и старик категорично ответил: «Ни в коем случае!» Это был Юджи, которого я не знал, — страстный ищущий, повинующийся каждому слову своего учителя.

— Оглядываясь назад, я вижу, что это… (переживание смерти) обладает собственной движущей силой.

Движимый этой силой, Юджи вылетел в забвение, как от удара молнии или неожиданного удара в лобовую. Беспричинно.

— Я мог сойти с ума. Мне повезло, что я не съехал с катушек. Крепость физического тела и ригидность ума, возможно, спасли его от смерти или безумия. Иначе зачем он снова и снова повторял, что это унесло жизни тех святых и мудрецов, кто занимался медитацией всерьёз?

После нескольких дней, проведённых в гостиной, меня снова начало охватывать чувство потерянности в каком-то нелепом мире. Я тратил время своей жизни, сидя здесь и слушая его бесконечные разговоры. Сбежав во двор, я садился под деревом и с удовольствием вдыхал воздух пустыни. Я не мог отделаться от мысли, что я буду делать, если вдруг всё это продлится гораздо дольше. Я чувствовал, что хватаюсь за пустоту. Он не гнал меня прочь, он не просил меня остаться. Я был с ним по своей собственной воле, если таковая вообще имеет место быть.

«Настоящий учитель блокирует все выходы».

— Что такое личность и почему мы так защищаем её? — спросил я его.

— Нет такой вещи, как личность, сэр. Весь этот вздор вам вбили в голову те негодяи!

Он постоянно предупреждал нас:

— Хватит болтаться тут. Вы потеряете вкус к жизни.

Это было более чем правдой. А затем добавлял:

— Есть тонкая грань, отделяющая меня от сумасшедших.

— Что это за грань, Юджи?

— Нет такой вещи, как безумие!

Если он не был религиозным человеком, как так получалось, что все те немногие люди, которые приходили к нему, были вовлечены в духовный поиск? В чём ещё заключалась его функция, как не служить духовному сообществу?

«Всякий, кто серьёзно практиковал садхану, не может отодвинуть меня в сторону!»

На тему религии и духовных людей он был категоричен:

— Все преступники. Это работает в их жизни? Нет!

— Если вы выйдете отсюда и никогда больше не вернётесь, я буду самым счастливым человеком на земле!

Но его друзья как раз были теми, кого он относил к «преступникам, святым и мудрецам», и именно поэтому они были способны уловить намёк на то, о чём он говорил.

— Им следовало бы держаться подальше от меня. Они не получат от меня ничего. Пусть они уходят и найдут того, кто предложил бы им какой-нибудь товар!

Немногие остались с ним рядом, а те, кто остался, приходили снова и снова с маниакальным упорством.

— Вы боитесь, что если воспримете мои слова всерьёз и послушаетесь, то потеряете меня.

Его общество было садханой само по себе. Он представлял собой концентрированную суть того, к чему стремились все практики. Он говорил, что духовные практики не дают результата. Практически во всех случаях без исключения он советовал бросить их. И он сам был тем, против чего предостерегал.

По утрам мы с Йогиней отправлялись на прогулку на велосипеде. Мы оба получали удовольствие от нагрузок и были счастливы в это время. Она пела песенку индейцев-чероки, мы шутили. Воздух и велосипеды делали из нас цивилизованных людей. Однако довольно скоро меня снова начинало тянуть в квартиру. Обычно я появлялся там позже всех — остальные уже успевали уйти на завтрак. Она, модно одетая, приходила всегда точно вовремя. К тому моменту она уже смягчила «провокационные» тенденции в гардеробе, учитывая контингент Юджи.

В тот раз у нас с ней зашёл спор на тему того, зачем я занимался теми «грязными картинами», как их называл Юджи. Она была уверена, что вся затея с выставками была лишь бунтом против отца. А для меня сама мысль о том, чтобы бросить работу, была неприемлемой. В конце концов, рано или поздно мне опять понадобятся деньги. Они же не свалятся мне с неба. Я и так жил на минимуме. И меня возмущало отношение, которое могли себе позволить те, кому не нужно идти, потеть и ругаться, зарабатывая себе на пропитание. Экономическое неравенство в паре — это реальная штука. Говорят, пары ссорятся из-за двух вещей: секса и денег. И по первому и по второму поводу мы ругались очень мощно и всё равно продолжали проводить время вместе. Мы во многом были одинаковыми, так почему бы и нет? Конечно, по множеству вопросов у нас были разные мнения. Я не верил в духовных наставников и вихревые потоки. Она считала меня интеллектуалом. Никто из нас не был способен слышать друг друга. Я восхищался ей до тех пор, пока она не открывала рот. Она была более терпеливой, чем я, но моя привычка опаздывать действовала ей на нервы. Юджи утром встречал её вопросом: «Где он?», который ещё больше бесил её.

Ссылки становились всё более и более дикими.

— Эй ты, ублюдок! Послушай вот это. Это самое интересное: «Думайте об Иисусе, когда мастурбируете». Что происходит?

Где Лиза находила эти ссылки?

— Действительно ли нужны мозги? Что эти ублюдки соображали так долго? — Его всегда это раздражало. — Я говорил об этом ещё сорок лет назад, будучи студентом-психологом!

Затем добавлял:

— У папы римского — СПИД! Вероятно, когда в него стреляли, ему пришлось переливать кровь и его заразили вирусом! Кого они дурят? А вы знаете, что новый папа был его бойфрендом?

Его любимыми источниками информации были журналы о знаменитостях из супермаркета, серьёзные медицинские издания или ссылки. Ссылки на какую-нибудь девочку-подростка из киберпространства, по уши увлечённую музыкой хеви-метал, картами Таро и философией Юджи Кришнамурти, были столь же популярны, как и, к примеру, группа панк-рока, иногда называемая «Пибодиз», которой мировоззрение Юджи было глубоко симпатично. Ситуация становилась всё абсурдней.

В перерывах между чтениями и разговорами он рассеянно поглаживал свои ногти, веки его тяжелели, и невидящий взгляд уходил куда-то вдаль. В такие моменты возникала глубокая тишина: мы слышали гул мира, но не было ни малейшего движения.

По просьбе Юджи хозяева защищали его от общения с новыми людьми. Номер телефона в коттедже был государственной тайной, и всем ясно дали понять, что если человек не знал Юджи прежде, вход ему был закрыт. Но парочка людей всё-таки просочилась. Первым был молодой человек из Сан-Франциско. Утром юноша задал несколько вопросов Юджи, тот, как всегда, был очарователен, и больше парня никто не видел — ни на следующий день, ни когда-либо ещё. Второй была женщина, которая специально приехала из Седоны, чтобы спросить Юджи о просветлении.

— Мадам, что вы собираетесь с ним делать?

То, как он задал этот вопрос, и меня заставило задуматься: «Что, к чертям собачьим, я ожидаю получить? И что я буду с этим делать?»

Женщина ушла и не вернулась.

Он демонстрировал пугающую возможность навсегда потерять всё, что было известно тебе прежде. Мой мозг, когда я слушал его, всегда мошенничал, искажая факты и приводя их к тому, что я хотел бы слышать.

— Если бы я мог дать вам возможность прикоснуться к этому, вы бы бежали отсюда, как чёрт от ладана!

У него не было личной жизни, и, похоже, ничто в его существовании от него не зависело, несмотря на то что он отвечал за всех нас. Или не отвечал? Какого фига? Это что, только мои проекции? Всё дело в страданиях: я действительно просто искал выход и сам возложил на него все надежды. Болван. Как моё постоянное нахождение рядом с ним могло мне помочь, чем бы он ни был?

— Если бы у меня была свободная воля, думаете, я бы тут сидел со всеми вами? — шутил он. — Я бы имел тысячу лимузинов «роллс-ройс», если бы захотел.

Каждый раз, когда звонил телефон, он говорил громко:

— Заткнись! Кто ты такой, что тебе нужно?

Он сформулировал своё учение в нескольких словах:

— Ваша задача в жизни — заткнуться!

Если бы я мог.

Йогиня ложилась спать около девяти вечера, а я любил вечерами смотреть телевизор. Разделения между спальной и жилой зонами не было, поэтому, естественно, возникали трения. Не обошлось без них и на этот раз. Однако в этот раз пространство было более гармоничным. Она была гораздо более сдержанна в эмоциях. Интересно, почему? Не знаю. Если бы ещё и мою мантру «заткнись!» привести в действие. Увы…