«Здесь же совокупный процесс прекратился: единственное действие — физическое; только на этом уровне».

Проведя почти два месяца в Индии, я вымотался полностью. Приближалось время отъезда, один за другим люди задавали ему вопросы, а он отказывался на них отвечать, и я чувствовал всю тщетность своих попыток «получить это». Цирком я был сыт по горло, но за его пределами было ещё хуже. Если он не мог решить мои проблемы с головой, то ей уже ничто не могло помочь.

Юджи велел Чандрасекару читать предсказание Нади, которое его дед взял для него в 1926 году: в нём упоминались основные события его будущего.

В какой-то момент в столовой Юджи обыденным тоном передал мне обращённые к нему слова Джидду Кришнамурти: «Тебе придётся продолжать мою работу». Это сообщение было настолько неожиданным, что я его почти упустил. Я даже подумал, что мне показалось, что я всё придумал. Юджи удавалось некоторые вещи внедрять в вас настолько незаметно, что они гладко соскальзывали куда-то глубоко внутрь и вы даже не сразу понимали, что произошло, — требовалось время, чтобы осознать случившееся. Однажды услышав их, вы потом уже не могли от них избавиться.

Читая предсказание, Чандрасекар перечислил главные перемены, произошедшие в жизни Юджи в 1986 году, следовавшем сразу после смерти Джидду Кришнамурти. В тот год Юджи поехал в местечко в Бангалоре в Индии сразу же после получения денег от своих друзей-англичан. В тот год впервые после «катастрофы» он выступал на публике, давал теле- и радиоинтервью. В тот же год вышла его первая книга «Ошибка просветления» и Валентина перестала путешествовать с ним. Год смерти Джидду Кришнамурти явно стал для Юджи годом огромных перемен. Был ещё один момент признания заслуг Джидду Кришнамурти в то утро: Юджи сказал, что он подтолкнул его к тому, чтобы продолжать идти самостоятельно. После этого и случился его «уход» — он сделал то, что не удавалось никому до него.

По крайней мере, он таких не знал.

На следующее утро после завтрака Нагеш стал подтрунивать над Моханом по поводу обнаруженной в его блокноте записи о том, что «Мохан — единственный просветлённый на планете». Когда Юджи услышал об этом, он сначала начал дразнить Мохана со своего места на диване, поздравляя его с преувеличенным энтузиазмом:

— Ты единственный просветлённый, которого я встретил за всю свою жизнь!

Затем он вскочил с дивана и сел на пол перед Моханом, и прежде чем мы успели опомниться, уже стирал пыль с его ног. Мохан в ужасе пытался отодвинуться от него. Юджи опустился на пол достаточно жёстко, и мы с Маджором обменялись взволнованными взглядами. Приземляясь, он слегка поморщился, а когда шоу закончилось, позволил мне помочь ему подняться.

26-го вечером Юджи прочёл вслух несколько отрывков о Джидду Кришнамурти из книги Мукунда Рао. Он ругал его, настаивал на том, что у него нечего было взять, и при этом повторял его имя снова и снова. Я слушал всё это, а в голове у меня крутились его слова из записи 1968 года: «Интересно, выбросили ли абстракции Кришнамурти кого-либо ещё в это состояние?» Можно было только догадываться о том, что стояло за действиями Юджи.

В записях 1967 года он давал детальное описание последних разговоров, которые он слушал в шатре. Джидду Кришнамурти говорил о сравнивающем уме и тишине. Юджи описывал «странное самадхи», в котором он пребывал, сидя у него. Всё это проносилось у меня в голове, когда он отрицал влияние человека, имя которого не сходило у него с уст последующие сорок лет. Меня снова прибил тот факт, что вся моя взрослая жизнь прошла под влиянием обоих Кришнамурти: сначала вдали от них, затем совсем рядом.

Вечером выглядевший усталым Юджи сидел на диване, подперев голову руками, когда Нагеш негромко запел. В бледно-зелёном флуоресцентном свете гостиной его песни полились одна за одной. В моём состоянии опустошения флуоресцентный свет комнаты, полной тёмных силуэтов, превратился в пустой театр конечного и бесконечности. Я чувствовал жало смерти, хрупкие оболочки тел и бездонную темноту, полную энергии. Мы были сфокусированы на присутствии одного — того, кто никогда не был ни на чём сфокусирован. Он был сверкающим нектаром смерти, рассеянно потирающим подбородок, пока Нагеш пел следующую песню, всё сильнее погружая нас в тусклый сон. На физическом уровне было очевидно, что тело Юджи полностью износилось, но то, что им двигало, было похоже на язык пламени на поверхности солнца, недоступный нашему ограниченному человеческому восприятию. Тончайший лист бумаги, зависший над невыносимой красотой небытия.

Ума спела песню о Юджи, положенную на мотив песни о Рамакришне. Они с Баладжи придумали слова о муках бедного Мохана, задающего вопросы, о преданности Маджора и опьяняющем блаженстве, испытываемом Чандрасекаром в присутствии Юджи.

На следующий день мы смотрели фильм о знаменитом мудреце Вемане, том самом святом поэте, которого цитировал Кришнамурти. У Чандрасекара в офисе на полке стояла книга о нём, и я её пролистал. История была впечатляющей. Для старого индийского кино фильм тоже был неплох. Юджи подшучивал над ним, а мы с Моханом усмотрели схожесть в сюжетах между отношениями Веманы и его гуру и отношениями Юджи и Джидду Кришнамурти. У Мохана хорошо получалось находить сходства в ситуациях, а Юджи со своим чёрным юмором отпускал комментарии во время самых сентиментальных сцен: там, где Вемана молился, он сказал: «Заткнись, ублюдок!», а где малышка умирала на руках у Веманы: «Умри, сука!» Смеялась даже преданная Джидду Кришнамурти, когда мы подшучивали над персонажем, который бы подошёл на его роль. Жизнь Юджи как Веманы была подходящей космической шуткой, и с этой точки зрения Вемана был настоящим Маккоем.