«Так что, если вы не хотите никуда идти, откуда взяться необходимости искать путь?»
Мы с Йогиней шли по тропинке через возвышение на лугу к железнодорожному вокзалу Грубена. Ветер шевелил бархатную траву, перекатывая длинные полуденные тени, простирающиеся по долине на несколько миль. В воздухе чувствовался привкус осени, и каждый раз, выходя на прогулку, мы ощущали его всё сильнее.
К моменту возвращения Йогини ясных дней становилось всё меньше.
— Извините, сэр, я не знаю, почему я говорю так много!
Иногда его автоматическая речь прекращалась, и что-то начинало звучать из вполне определённого места, замещая собой голосовое воспроизведение потока, льющегося из резервуара под названием «Ничто». Он мог говорить без остановки целый день. Если вы находились с ним рядом, вам постоянно нужно было подкармливать его внимание чем-то типа «да» или «нет», или «ха-ха-ха». Это выматывало, но Рэй и Шарон могли заниматься этим час за часом, день за днём, месяц за месяцем. Я не обладал таким терпением. Думаю, никто больше не обладал. Его голос через какое-то время начинал меня раздражать. Уму становилось скучно, а телу тяжело. Нью-йоркерша большую часть времени сидела перед ним на диванчике со своим новеньким компьютером, блуждая по Интернету в поисках свежих ссылок и писем, или дремала. Она только что приобрела Apple, и тощий Немец учил её пользоваться им. Каждый день она входила, открывала ноутбук на журнальном столике напротив Юджи, загружала новые ссылки, полученные от Лизы, а затем шла через дорогу, чтобы распечатать их у себя дома. Так она ходила весь день. Где бы мы ни оказывались, повсюду нас сопровождала гора ссылок.
Юджи рассуждал по поводу швейцарских законов, предписывающих порядок обращения с телом человека, умершего в их стране:
— Если вы умрёте здесь, вашему правительству придётся платить за утилизацию тела.
Он говорил о проблемах, которые могли бы возникнуть, если бы он умер, пока его родственники были с ним в Швейцарии: поскольку Швейцария давала визу индийцам с очень большой неохотой, те были вынуждены брать расходы по медицинской страховке на себя, и если с ними что-то случалось, как крайний вариант — смерть, Швейцария не хотела нести за это ответственность. Он стал чаще говорить о собственной смерти.
По утрам мы плотно завтракали хлебом и круассанами, овсянкой, кофе и бананами. Это был пир. Стараясь использовать малейшую возможность продемонстрировать необоснованность медицинских предупреждений по поводу холестерина, он каждое утро брал у Йогини половину её круассана с маслом. Он мог потянуться через весь стол, положить половину палочки масла на крошечный кусочек хлеба или просто отрезать кусок масла и запихнуть его в свой беззубый рот с ужасно довольным видом. Сделав смешную рожицу, он пожимал плечами, поднимал кверху руки, словно говоря: «Видите, я же вам говорил!», улыбался во весь рот, а потом шёл в ванную, чтобы избавиться от съеденного.
Он приставал с кофе к астрологу.
— А! Вот и он!
У дверей слышался скрип сандалий астролога.
— Ах, вот он — святой человек! Ты уже пил кофе?
— Таааа. Тоброе утро, Ючи!
— А ты уже позавтракал? Кто-нибудь должен принести тебе кофе!
Кому-нибудь поручалось принести кофе — обязательно полную кружку!
— Ючи, достаточно! Я и так узэ зовсем не зплю! Ты пытаеззся разрузыть зупер хорозый день!
В итоге Юджи начинал гоняться за ним с кружкой, по пути расплёскивая кофе по всему ковру. Нам приходилось бежать за полотенцами.
После завтрака он часто ходил в банк, чтобы положить на счёт деньги, полученные из разных источников. Нередко он приглашал с собой Йогиню:
— Мадемуазель? Вам не нужно проверить вашу почту?
— Да, Юджи!
Эта задача была для неё одной из немногих, осуществляемых без особых усилий или риска. Нью-йоркерша постоянно просилась с ними в компанию, но он категорически возражал, за исключением случаев, когда она действительно была для чего-либо нужна. Несколько раз он покушался на её кошелёк. У неё была привычка оставлять его открытым на столе или на полу рядом с ним. Опасная привычка. Он хватал кошелёк, забирал бумажные деньги и с хитрой улыбкой возвращал только монеты. Позже каким-нибудь другим способом он возвращал ей эти деньги, но вот если она оставляла фотоаппарат, очки или один из своих телефонов, это была совсем другая история. Тут же начинались штрафы, пени и выкуп, которые редко затем возвращались назад. Всякий раз, когда она получала компенсацию за что-либо из магазина — будь то два франка за возврат бутылки или что-либо более существенное, — она всегда отдавала их ему. Часто сумма округлялась до большего числа: пять с половиной превращались в десять или двенадцать в зависимости от расположения планет на небе.
В то лето его достаточно часто навещал итальянец, преподававший когда-то химию в Школе Джидду Кришнамурти в парке Броквуд. Он входил, снимал пальто и шляпу и тут же усаживался со скрещёнными ногами у ног Юджи. Он бомбардировал Юджи вопросами, качал головой в ответ на отказ Юджи отвечать и несмотря ни на что постоянно улыбался. Он был очень настойчивым, но не агрессивным. Мы сидели и подсчитывали количество вопросов, оставшихся без ответа.
По краю дивана образовалась область, которую мы окрестили «компьютерной секцией» комнаты — там всегда находилась батарея ноутбуков. Диван выполнял то функцию офиса, то кровати — в зависимости от времени суток и уровня активности в комнате.
Наши отношения с Йогиней в то время были довольно натянутыми, поскольку после её приезда я решил вернуться в номер 601, а не остался жить с ней. Возможно, наличие соседа у меня в квартире также способствовало обострению ситуации. То ли по этой, то ли по какой другой причине, но мы с ней сильно поссорились. Всё было очень плохо, хотя я даже не помню точно, из-за чего мы бодались.
Потом ситуация выровнялась, всё вернулось на круги своя. Самое главное, что у нас были наши прогулки — наша нейтральная зона, где мы могли немного отдохнуть от беспокойства и фрустрирующей обстановки. Мы думали о том, чем будем заниматься, когда всё закончится. Время от времени она предлагала мне стать распространителем учения Юджи. Именно в такие моменты я понимал, что наши взгляды никогда не сойдутся.