Вопрос: Есть ли какая-нибудь разница между тем, чтобы пойти в церковь или прийти сюда?
Юджи: По сути мотивация одна и та же: вы ищете нового учителя, новую Библию, новый порядок, новую церковь — это всё, что вы можете делать.
В ноябре я оставил Шале Биркенвилд навсегда. Она уехала месяцем раньше, страстно желая обосноваться в Штатах и начать новую жизнь. Она думала о том, что, возможно, слишком много времени провела рядом с Юджи. Я никуда не спешил. Мне некуда было идти. Зимой меня ждала работа в Штатах, но перспектива жить там в одиночестве совсем не радовала. Отработав на ярмарках во Франции и Париже, я вернулся в Гштаад, чтобы собрать свои вещи. Сидя перед открытой дверью, ведущей в сад, я остался один на один со своими пожитками и новой дорогой. У меня было достаточно денег, чтобы продержаться до конца года. От двери чёрного входа веяло холодом. К тому времени я уже знал все этажи. Две недели первого лета в Швейцарии я провёл в подвале. Следующим летом мы три с половиной месяца провожали его домой, встречаясь в его «подвальной» пещере. Я провёл там почти два месяца, ухаживая за ним день и ночь. После этого мы с Йогиней жили в помещении над ним, и, наконец, я жил в его последнем жилище. Разве мог я когда-либо представить, что смогу провести столько времени в подобных обстоятельствах в маленьком провинциальном городке в долине Альп. Это было моё последнее прибежище.
Независимо от времени года вечера в этом небольшом местечке были шикарными всегда, хотя лето одаривало их особенным волшебством, превращающим освещённые пики гор на юге в изумительное розовое ожерелье, сверкающее на фоне вечернего неба. Однако на подходе была зима. И уже задували метели, оставлявшие после себя полметра снега. Индия будет первым местом моей дислокации после того, как я заработаю деньги. У меня была книга, над которой мне надо было работать, и всё время мира, чтобы иметь возможность сделать это. Наконец-то у меня было что-то стоящее, о чём я мог рассказать. То, что он ушёл, было благословением. Я не знаю, смог бы я уехать от него и сколько бы ещё я протянул. Если бы я знал, что он где-то есть, я бы продолжал искать встреч с ним, узнавал, что он планирует, что он думает о том или этом, до конца своей жизни. Книга раздулась до более чем шестисот страниц. У меня было слишком много информации, слишком много записей по тому или иному случаю. Теперь они все казались очень важными. Как же выбрать? Они окружали меня как беспорядочная масса откровений, не ведущая никуда.
На момент встречи с ним моя жизнь была определена работой, искусством и поисками любви. Я надеялся на какой-нибудь счастливый случай, который сможет вытянуть меня из этого болота. Он стал тем самым случаем. Он ушёл, и неожиданно я оказался один в мире, где у меня не было своего места.
Мои дни сосредоточились вокруг написания книги. Это стало моей основой, а путешествия стали моим образом жизни. Работа и кров нашли меня в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Венеции, Майами, Базеле, Лос-Анджелесе, Сан-Диего, Бангалоре, Дели, Бомбее, Катманду. Жизнь из абсолютного застоя превратилась в одно постоянное движение. Места были взаимозаменяемы. Через какое-то время место моей дислокации перестало быть важным для меня. Юджи, каждый раз добравшись до какого-нибудь места, спрашивал: «Что я делаю в этом месте?» Я начал чувствовать примерно то же самое. Странно было слышать его слова как свои собственные у себя в голове. Наши дороги с Йогиней разошлись. Похоже, не было особого смысла цепляться за отношения, но привычка быть парой всё ещё оставалась. Мы поддерживали отношения, но то, что происходило между нами, было более туманным, чем когда-либо. Знакомый голос на том конце телефонной линии стал моей точкой покоя.
В интервью, которое Юджи давал ведущей на радио в 1980-х годах, он достаточно красноречиво сказал о любви:
Ведущая: Я хотела спросить о любви.
Юджи: О боже!
В.: Люди говорят о любви.
Юджи: А что вы об этом думаете? Что вы думаете?
В.: Я не знаю.
Юджи: Тогда и я не знаю.
В.: Не другое ли это…
Юджи: Должно быть двое. Я люблю кого-то, и кто-то любит меня. Везде, где есть разделение, не может быть никакой любви. Видите ли… (смеётся)… видите ли, мы пытаемся перекинуть мост через эту пропасть… и это ужасно для нас. В этом нет смысла. Это чего-то требует от нас, опираясь на фантазию о том, что должна быть любовь между этими двумя людьми.
В.: Так есть ли…
Юджи: В чём разница между «Я люблю мою жену», «Я люблю мою страну» и «Я люблю мою собаку»? (Оба смеются.) Возможно, вам это покажется циничным. На самом деле разницы нет. Вы любите свою страну. Я люблю свою страну. Поэтому идёт война.
В.: Значит, любви нет? Любовь — это ещё одно умственное представление?
Юджи: Да. Созданное мыслью.
В.: А как насчёт тела? Может ли тело знать любовь?
Юджи: Оно себя не любит. (смеётся) Здесь нет разделения.
В.: Значит, любви нет? (смеётся)
Юджи: Вы хотите, чтобы я дал положительный ответ? (смеётся) Я не хочу давать никаких умных ответов, дипломатичных ответов. Почему вы спрашиваете об этом… о любви?
В.: Человеческие существа одержимы ей.
Юджи: Очевидно, наши отношения не настолько любящи, поэтому мы хотим каким-то образом превратить их в любовный роман. И какое количество энергии мы вкладываем, чтобы превратить отношения в любовный роман! Это же целая битва! Это сражение! Это всё равно что постоянно готовиться к войне, надеясь на мир, вечный мир. И устав от борьбы, вы соглашаетесь на эти ужасные безжизненные, нелюбящие отношения, мечтая и надеясь, что в один прекрасный день не останется ничего, кроме любви.
«Возлюби ближнего своего, как самого себя»… И сколько миллионов было убито во имя этого?
В.: Между любовью и сексом связи нет?
Юджи: Нет. В тот же миг, когда возникают приятные ощущения, возникает требование, чтобы это продолжалось и продолжалось.
*
Легко упустить те моменты в его речи, где он говорил о том, что у каждого из нас есть всё для жизни и процветания. В бумажном варианте легко упустить то количество радости и смеха, которое вызывали его слова, несмотря на его богохульство против фальшивого бога под названием «надежда». Ещё одна запись…
В.: Так как насчёт всех остальных духовных идей, религиозных идей? Знаете ли вы о какой-нибудь традиции в…
Юджи: Я могу сказать одно. Всё это ложно, я считаю, и сделало ложным меня. Поэтому не спрашивайте меня: «Как все они могут быть ложными?» Не это главное. Я не хочу быть представленным в ложном свете, потому что это не тот способ, которым я функционирую. Я пытался привязать всё это к моему способу функционирования и я боролся, боролся… упорно боролся…
В.: Вы боролись?
Юджи: Это ни к чему меня не привело. Нет возможности отказаться от этого, потому что оно создало вас.
В.: Что создало меня?
Юджи: Система ценностей создала вас. Поэтому у вас нет возможности освободиться от неё. Что бы вы ни делали для освобождения от своей системы ценностей, это лишь придаёт ей дополнительный импульс. Это единственная вещь, до которой я не додумался в то время.
Позже она, смеясь, сказала:
В.: Это достаточно безрадостно!
Юджи: Это не безрадостно! Как вы можете говорить, что это безрадостно! Это единственная вещь! Настоящая вещь…
В.: Это просто…
Юджи: Есть!
В.: Есть. Это не жёстко. Это не что-либо. Это просто есть.
Юджи: Вовсе нет, вовсе не жёстко. Вам бы хотелось использовать это слово, это придуманное слово «безрадостно». Разве это безрадостно? Посмотрите на это в этот момент! Чудесно! Я не пишу стихов. В следующий момент, когда я смотрю на вас, вы прекрасны, как океан. Возможно, более прекрасны, если у меня отсутствуют представления о том, что такое красота. Это нечто, понимаете, невероятное! Это всё, что меня интересует, понимаете, нет нужды менять хоть что-либо.
*
Это к вопросу о том, почему мы разошлись. Думаю, просто наши отношения были для нас недостаточно значимы. Некоторые пары более удачливы: у них больше общих ценностей, и это делает возможным преодоление разногласий. В наших отношениях этого необходимого элемента не хватало. Полагаю, в моём случае отсутствовал и ещё один непременный элемент — деньги. Когда бы я ни думал об отношениях, я всегда вспоминал слова физиономиста из Мадраса: «Он бесполезен для женщин». У меня никогда не было больше нескольких пятаков в кармане. Это было и благословением, и проклятием одновременно. Когда мне становилось грустно по этому поводу, я тут же с очевидной ясностью начинал видеть, как хочу, чтобы всё было по-моему. Я ничего не мог с этим поделать. Работая с довольно богатыми людьми, я понимал, что деньги не решат моих проблем. Для того чтобы остаться с красивой женщиной, нужно было приложить столько же усилий, сколько для расставания с ней. А я становился ленивее с каждым днём.
В Париже я увидел сидящую в дверях женщину-бродягу. Заглянув ей в глаза, я увидел знакомый взгляд — отсутствующий, непостижимый, ничего не выражающий — взгляд Юджи.
Прогуливаясь вокруг горы на юге Индии, я наткнулся на кучу золы в поле. Сначала я подумал, что вижу сожжённую метлу, но затем заметил в серой куче очень простой глиняный церемониальный сосуд и части костей, что указывало на место кремации. Это были останки деревенского бедняка, слишком бедного даже для того, чтобы позволить себе табличку с надписью, которые я видел в других местах. Через несколько дней на том месте уже ничего не было. Жизнь приходила и уходила, а что оставалось? Что было до этого? А как насчёт после? Никто не знает. Жизнь, предав забвению очередной набор идей, отправилась дальше перетасовывать атомы.
Так существует ли на самом деле движение жизни? Юджи называл это «перетасовыванием атомов» — энергия, оживлявшая одну форму, уходила затем куда-то ещё.
Продолжая читать книги Нисаргадатты и ответы на вопросы Раманы Махарши, я также дни напролёт слушал и переслушивал ранние записи Юджи. Я всё равно что дышал кислородом, находясь на большой высоте. Юджи настолько вычистил реестр, что в нём практически ничего не осталось — одни лишь простые задачи: есть, спать, справлять нужду, общаться. Постоянные переезды сильно облегчали задачу невовлечения во что-либо внешнее.
Красной нитью проходило приятное ощущение потери большой значимости чего бы то ни было. Страхи и беспокойства никуда не делись, но их хватка слабела, хотя я ничего для этого не делал. Кто знает, возраст тому причиной или его влияние? Когда я встречался с другими людьми, проведшими рядом с ним годы, его воздействие на их жизни было для меня более очевидным, чем для них. Он был невидимым вирусом, действующим на механизм понимания. Никто не может знать точно, что происходило с ним во время или до того, как это случилось. Это скорее ощущалось, чем зналось. Мой друг из Лондона спросил меня при встрече через два года, что во мне изменилось. Я ответил, что я гораздо больше чувствую себя собой, чем когда-либо. Если правда то, что мои мысли о себе являются лишь заимствованными идеями, то мне не понять, почему это приносит такое облегчение.
«Вы отделяете себя от осознавания и создаёте сущность, которой в реальности не существует».
Я поместил на первую страницу моего ежедневника две фотографии Юджи. На одной из них был запечатлён сурового вида молодой человек с длинными волосами, стоящий на балконе и глядящий далеко вдаль. На другой — худенький старичок, сидящий на полу со скрещёнными ногами и играющий в карты с двумя малышами. Во мне одновременно живут воспоминания о пяти годах, проведённых со стариком, и голос молодого человека из аудиозаписей на моём компьютере. Этот особенный, отличающийся от всех голос, словно ножом пронзает все остальные голоса и наполняет ясностью, возникающей из ниоткуда и исчезающей в никуда.
«Я даже не слышу, что говорю».
Встреча с ним взорвала мою линию жизни, выкорчевала меня и выбросила в мир.
«Джидду Кришнамурти подготовил основание для того, что должен сказать я».
Тайна их отношений никогда не раскроется мне. То, как это выглядит со стороны, меняется день ото дня.
«Вы не можете переживать данность.
Вы можете переживать только абстракцию».
В выложенном на ютьюбе отрывке из его интервью в Австралии он сравнивает себя с обычной канализационной крысой, продолжая утверждать, что «у нас нет ни честности, ни порядочности, ни благородства, чтобы признать, что ничто здесь нам не принадлежит. Всё заимствовано со стороны».
На самом деле не имеет значения, как я попал в тот гостиничный номер в феврале 2001 года — единственное, что имеет значение, что это случилось.
«Иди и живи новой жизнью».
Это уже произошло. Его слова открыли дверцу ловушки и растворились в пространстве, в то время как все мои слова, как теннисные мячики, отскакивали и били меня по лицу. Я не вижу пути ни назад, ни вперёд. Пути вообще нет. Неудивительно, что мы срываемся с места и находим тысячу предлогов, чтобы убежать от того, что мы есть. Привычка настолько сильна, что практически стала судьбой.
«Всё бегал и бегал по кругу оборванный негодяй».
Именно об этом его насмешливые стихи.
Когда он закончил в буквальном смысле изгонять нас из наших умов, он умер.
«Только тогда, когда есть деньги, вы можете диктовать условия отношений».
Следование за Юджи означало быть протащенным через личную психологическую идеологическую канализационную трубу, полную завалов, ошмётков, засоров, и быть выплюнутым в итоге в виде полностью истрёпанных уродливых остатков, что, впрочем, нисколько его не волновало. В процессе вы тонким образом очищались и растуманивались. Для него не было ни труб, ни канализаций, ни проблем. Он постоянно двигался: то как бриз, то как ураган.
«Мы с вами находимся в одном и том же месте.
Вы убегаете из этого места и спрашиваете других, где оно».
В первый год после его смерти я вернулся в Индию. Постепенно перемещаясь на север, я оказался в Непале — стране, в которую он всегда категорически отказывался ехать. Чтобы отпраздновать своё пятидесятилетие, я добрался до базового лагеря Анапурны, но «катастрофы» со мной не случилось. Дважды самолёт чуть не разбился, пытаясь сесть во время сильной грозы в День дурака. Я едва не упал по глупости с ледника в бушующую реку, когда спускался с горы. Маленькая гребная лодка почти перевернулась, когда неистовая гроза застала меня одного посреди озера Покара. «Мучунда Муди» — «магическое число три», как говорят индусы. Каждый раз, когда я чувствовал запах смерти, я громко кричал: «Эй, Юджи, я ещё не закончил книгу!»
«Бог — это тот, кто вообще не ведает страха».
После двух лет и семи переписываний мне приснился сон, где я увидел его на смертном одре. Во сне он встал и бросился вперёд на землю, выполняя полное простирание. Затем передо мной появилось его лицо — это было всё, что я мог видеть: глаза полузакрыты, и он ворчит: «Я не слышу тебя». Кто знает, был ли в этом какой-то смысл, но у меня возникло ощущение, что окончание книги было более актуально, чем когда-либо.
Он также постоянно повторял нам: «Ваша задача в жизни — заткнуться».
Я продолжаю чего-то добиваться, когда на самом деле хочу отдохнуть, но мир стал таким лёгким: он весит около десяти фунтов — именно столько весит в среднем человеческая голова. Нас всех неконтролируемо тащит течением. В последнее время это чувство перестало быть неприятным. Бесцельно дрейфуя, без дома, без гарантий, без имущества, я замечаю, что ожидаю радости цветения, но вместо этого цветок увядает и лепестки его опадают.
Эти поездки в Индию открыли мне об индуизме гораздо больше, чем я мог себе представить, но Юджи, казалось, стоял выше всего этого духовного, религиозного или философского. Ни в одной религии не было ничего, что могло бы объяснить феномен Юджи, но существовали священные тексты, которые примерно описывали то, какими могли бы быть такие люди, как он. Он был вне рамок всего, что можно было представить с помощью мысли, а то, чем он являлся, как он всегда говорил, сформулировать было невозможно. После прочтения многих Упанишад, книг о Нисаргадатте, Рамане, Анандамайи Ма я вдруг понял, что Юджи Кришнамурти представлял собой совершенно новое выражение. Его образ жизни был безупречно чистым. Ему удалось говорить об абсолютном, не пойдя на компромисс ни в малейшей степени и не дав людям фальшивой надежды. Его язык, несмотря на периодическую скабрёзность, всегда был настолько точным и простым, что понять его мог даже ребёнок. Мукунда Рао прислал мне несколько отрывков из новой книги о Будде, над которой он работал в свете влияния на него Юджи. Я очень удивился, узнав в Speaking of Nirvana, что в течение первых пятисот лет после смерти Будды не существовало его изображений, вместо него рисовали дерево, под которым он сидел, когда получил то, что получил. Мать Будды умерла спустя семь дней после его рождения. Записи говорят о том, что в течение семи дней с Буддой происходили разного рода трансформации, так же, как и с Юджи. Это была поразительная информация, независимо от того, что я собирался с ней делать дальше. А я не собирался ничего с ней делать на самом деле. Будда сказал, что у него нет учения, и посмотрите, что они с ним сделали! Восьмеричный путь, инициации, ритуалы — они превратили отсутствие учения во всемирный институт.
Неспособность принять тот факт, что всё это ложный путь, не даёт мне покоя. Он снова и снова повторял, что если вы заблудились в джунглях, вам следует просто остановиться. Как бы я ни заблудился, я ещё не заблудился окончательно.
«Всё, что я делал, не имело к этому никакого отношения».
Весной 2009 года я жил в квартире рядом с гаражом на берегу реки Гудзон. Весь день лил дождь, и я скрывался в комнатах, удивительным образом похожих на комнаты в Гштааде. В темноте ночи глухо рокотал гром, светлячки подсвечивали пространство между чернильными силуэтами деревьев, словно безучастные созвездия. За рекой мигал огонёк. Восприятие пространства зависит от моей памяти, которая играет в игры для того, чтобы всё продолжалось. Мне пришло в голову, что наконец-то я живу жизнью ленивого оболтуса, которому можно позавидовать. Я пишу, едва сводя концы с концами, чтобы только избежать настоящей работы. Надо же мне чем-то заниматься. У меня практически ничего не было, и это меня вполне устраивало. Временами я осознавал, что не научился у Юджи ничему. Наоборот, просто оставаясь самим собой, он лишил меня каких-то вещей, которые на самом деле были мне не нужны, — насильно, конечно же.
«Это не в ваших руках. Это не в моих руках. Просто оставьте это в покое, пусть будет, как есть».
Ко мне в гости приехала Йогиня, мы сидели с ней на причале, смотрели на реку и слушали негромкие раскаты грома над Катскилз. Этот приезд был очень тихим и душевным. Мы провели вместе пару дней. После её отъезда у меня случился философский вечер. Мне пришло в голову, что если оставить в покое любовь, счастье и удовольствие, большинство жизненных проблем исчезнет. Я отправил своему другу имейл с этими глубокомысленными выводами, на что его жена ответила: «А может ли он это сделать?»
Конечно, не могу. Но звучит неплохо, не правда ли?
Постоянное пребывание рядом с Юджи и непременное участие в его разъездной жизни способствовало тому, что моя собственная жизнь покатилась по тем же рельсам. Лёгкость, с которой я сейчас живу, напоминает мне о том, через что прошёл Юджи. Мои знания ограничены моей зоной комфорта. Знание — это и моё богатство, и моя ловушка. Идея говорить правду смешна. «Логика школьника» — прекрасное название, отражающее суть философии, дающей рабочие места. Единственное, что мне приходилось делать, так это постоянно задавать себе простой вопрос Юджи: «В твоей жизни это работает?»
Это позволяет видеть вещи в перспективе.
«Если кто-нибудь спросит вас: „Что говорил Юджи?“, вы ничего не сможете ответить».
Я сидел на причале, слушая птиц, устраивающихся на ночь. От ливня газон в сумерках казался тёмно-зелёным. Над головой плыли серые облака. Дни пролетали мимо, принося с собой свои ежедневные маленькие победы и поражения.
В доносящихся издалека звуках дороги мне слышалось невнятное бормотание человечества. В двухэтажном городе я чувствовал себя странником, появившимся, чтобы снова исчезнуть и быть забытым довольно скоро. Большие пастбища пустовали, таблички с указателями вдоль дорог отмечали места с расположенными на них дореволюционными строениями. В лесопосадках и полях время застыло. На обочине дороги стояли выставленные на продажу грузовики и легковые машины. За мимолётной мыслью о покупке мгновенно последовало ощущение тяжести, груз владения собственностью. Чем меньше имеешь, тем легче перемещаться с места на место.
«Для того чтобы оставаться одному, нужен очень сильный ум».
Несмотря на то что я жил в глуши, я не был один. Кого я обманываю? Юджи как-то сказал, что работа может быть закончена, может быть закончена, если получится слушать. Если бы. Слушание означает потерю себя, но я и есть тот, кто слушает. Отпустить невозможно, тогда почему бы не сдаться? Потому что даже сдаться невозможно: вы должны быть ограблены, избиты и выброшены голым на улицы неизвестности. По всей вероятности, лишь какое-нибудь божественное стечение обстоятельств может отвлечь это «я» от действия на достаточно долгое время. «И в этой тишине есть энергия…» — сказал Джидду. А Юджи в этот момент сказал себе: «Что это такое, я не могу знать…» И по-видимому, он сдался, или его «отпустило» коллективное сознание. Он рассказывал Махешу, что в тот момент возник жуткий страх, потому что его мир рушился. Но было уже слишком поздно. Словно со стороны наблюдая за тем, как всё катится к обрыву, он сдался и позволил себе упасть в то, чем он всегда был. «Я совершил переход и оказался в том же самом месте. Идти было некуда».
В последней строке своей первой книги «Ошибка просветления» он говорит: «А если вы не хотите никуда идти, откуда взяться необходимости искать дорогу?»
Будь я проклят, если я знал.
К дому подъехало такси и остановилось под ивой. В сумерках за рекой исчезали последние лучи солнца. Пора было идти. Закрыв за собой дверь, я вытащил багаж и попрощался, ни к кому не обращаясь.
Нужно было успеть на самолёт, направлявшийся на Западное побережье.
*
Какое влияние Юджи оказал на мою жизнь? Я стоял на крыльце дома моего друга в северной части штата, наблюдая за грозой и одновременно переживая все свои старые страхи и опасения относительно отсутствия жилья, денег, будущего… и до меня вдруг дошло: встреча с Юджи вытащила меня из заплесневелого чердака на Нижнем Ист-Сайде, мира живописи, писательства, библиотеки культуры, в которых я искал счастье. Благодаря ему я сделал шаг наружу и стал свидетелем чего-то за пределами крошечного фальшивого мирка. Он показал мне, что такое жить полной жизнью. Чёрт, просто оставаясь собой, он показал мне, что такое жизнь. Я жил не так, как он, но то, что он мне открыл, было огромным в своей всеохватной простоте. Обнаружив Это в его обществе, я стал видеть это там всегда — независимо от того, нравилось мне это или нет. Он жил за границами цивилизации, в простых чудесах запахов, образов и звуков — максимально живое тело, свидетельствующее мир. Помню, в молодости я сделал маленькую штучку с зеркалом, которая гласила: «Ешь небо». Это была попытка сказать, что Вселенная смотрит сама на себя через это живое тело. Переживание Джидду Кришнамурти немного приоткрыло это окно, но по большей части я продолжал жить в рамках своих мелочных амбиций, согласно требованиям, предъявляемым мне обществом. Культура является средством к существованию, заплесневелой справочной библиотекой, полной «школьной логики», используемой для бартера на наше существование, местом, абсолютно чуждым самой жизни. Она не соответствовала его жизненной силе. После встречи с ним никто из моих любимых писателей и артистов, философов с блестящими умами и художников, способных на создание самых искусных шедевров, не мог вписаться в реальность, которую он мне открыл. Он был неопровержимой и бесполезной истиной.
После его смерти все мои страхи остались на месте, но теперь это место было окружено гораздо более сильным ощущением жизни. Несмотря на все страхи, я двигался теперь в нём более плавно. По крайней мере, я двигался. Я видел дверь. А вот смогу я через неё пройти или нет, от меня не зависело.