Позвонить Питеру Мейлеру?

Найджел Уильямс. «Сорок с чем-то»

Не стоит. Вылечившись от алкоголизма, он приобрел другое пристрастие. Он пристально всматривается в ваши глаза, и даже пустое начало разговора заставляет его непрерывно кивать.

Я виню в этом групповую терапию.

~ ~ ~

На следующий день, будучи слегка под кайфом, я вполз в паб «У Нестора». Джефф говорил по телефону и махнул мне рукой. Что это было… он меня выгонял?.. запрещал вообще приходить?.. что? Часовой покрутил свою полупустую кружку и заявил:

— Второй случай болезни пустой болтливости на севере.

— Верно.

Я не хотел с ним связываться, поэтому больше ничего не сказал. Джефф закончил разговор и посмотрел на меня:

— Джек, что тебе принести?

Свой вопрос он произнес с большим беспокойством.

Если ты в глубокой жопе, а к тебе относятся душевно, подумай, прежде чем говорить.

— Хорошо бы кофе, — выдавил я.

— Несу. Садись. Я принесу кофе на столик.

И принес.

Весьма зловеще.

Я сел, вынул из кармана нераспечатанную пачку своих любимых сигарет, надорвал ее. Я вел себя так, будто никогда и не бросал курить. Подошел Джефф и поставил кофе на столик. Как обычно, на нем были черные джинсы, сапоги и черный жилет поверх рубашки с длинным рукавом в дедушкином стиле.

— Ты о том студенте слышал? — спросил Джефф.

— Каком именно?

— Которого застрелили на Эйр-сквер.

— Ну и что?

— Сегодня похороны.

— Вот как

— Я говорю это потому, что к нам наверняка завалится толпа, а ты, я знаю, не любишь, когда слишком много народу.

— Это точно.

Как я уже говорил, у меня вместо головы задница. Если бы я пошел на похороны, то давно бы знал все ответы.

Я встал. Джефф включил магнитофон, и я смутно расслышал, как женщина поет блюз. Не столько поет, сколько его переживает. Я спросил:

— Кто это?

— Ева Кэссиди. Альбом «Золотые поля».

— Блеск, если она когда-нибудь будет петь в «Ройсине», я там обязательно буду.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Она умерла от рака. Ей было всего тридцать восемь лет.

— Жуть.

Я допил кофе и вышел.

Выглянуло солнце, во врата небес стучалась весна. Пьянчуги, тусовавшиеся у туалетов, хором крикнули:

— Гад!

— Я?

У фонтана рядом с памятником Пэдрегу О'Конору сидели три девушки-подростка. Как обычно, какой-то придурок бросил в фонтан краску, и над их головами поднимался цветной калейдоскоп. Они пели: «Ты возвращаешь меня к жизни».

Номер один, «Этомик Киттен», верхняя строчка британского чарта.

Они допели песню, и я присоединился к аплодирующей толпе.

Молоденькая девушка подергала меня за рукав и с надеждой спросила:

— Вы не Луи Уолш?

— Я? Нет, уж простите.

Она сникла. Я поинтересовался:

— Почему вы так решили?

— Потому что вы старый.

Я мог просто позвонить Биллу и сказать: «Я ее нашел. Вот адрес».

Где там, это не для меня.

Если бы я позвонил, то, возможно, все на этом бы и закончилось.

А может, и нет.

Но я затаил на Билла зло. Давненько меня не сжигали столь сильные эмоции. Я подпитывал свою ненависть, вспоминая ощущение дула у своего виска. Тогда руки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони. Зубы стискивались так, что становилось больно.

Я получал от этого удовольствие.

Любовь и ненависть при всей своей противоположности делают одно дело: заряжают тебя. Приводят в действие твои мозги. Разумеется, я знаю: чем ярче свет — тем эффектнее падение. Ничто так ярко не освещает небо, как падающие звезды. Я сидел у себя в комнате, чистил свой «хеклер и кох». Правду говорят, оружие — замечательный уравнитель. Разве не так?

В голове моей звучал 136-й псалом. «Бони М» когда-то использовала часть его в своем хите. Но это было давно, тогда еще полиция была смыслом моего существования. В этом псалме поэт умоляет осчастливить его, разрешив убивать детей своих врагов. Музыка так и призывает к кровавому мщению.

Разумеется, если вы до сих пор еще слушаете «Бони М», вам уже никакое лекарство не поможет.

Было на редкость легко найти телохранителя Билла, того самого, кто привел меня к нему и смеялся над моим унижением.

Я уселся недалеко от паба «У Свини» и отмечал время, когда он уходил и приходил. У него был точный распорядок дня. Оставалось решить, когда достать его. На Нева придется потратить еще денек. Тут мне понадобится время.

Чтобы отпраздновать легкость данного мероприятия, я отправился в новый паб, новый для меня, во всяком случае. «У Максвиггана», недалеко от Вуд Кей. Даже по названию — приличное заведение.

В Бруклине растет дерево.

И «У Максвиггана» тоже.

Я не шучу. Прямо за баром большое, крепкое дерево. Такое можно увидеть только в Ирландии. Не рубите дерево, но постройте кабак Мне он сразу понравился. Огромное помещение. Я пристроился у дерева. Только успел сделать пару глотков «Гиннеса», как ко мне подошла женщина. Я подумал: «Ну и паб».

Тут я заметил маленькие жемчужные серьги. Она служит в полиции.

Конечно, такие серьги носят не только женщины-полицейские, но полицейские предпочитают их носить, как бы говоря: «Ладно, я служу в полиции, но я еще и женщина».

Лет ей было примерно за тридцать, когда скрыть возраст еще помогает макияж Симпатичное лицо, очень темные волосы и крепкая линия челюсти. Женщина посмотрела на меня:

— Джек Тейлор.

Учтите, не спрашивала — утверждала.

Я спросил:

— Могу я подать жалобу?

— Сесть позволите?

— Если будете себя хорошо вести.

Тень улыбки.

— О вашем языке я наслышана, — заметила незнакомка.

По-английски она говорила, как воспитанники Гэлтэчта. Там у них это второй язык. Они не говорят на нем свободно.

Я попытался угадать:

— Коннемара?

— Фарбо.

— И о моем языке вы слышали от… дайте подумать… старшего инспектора Кленси.

Женщина нахмурилась и покачала головой:

— Нет… от других… не от него.

Она была хорошо одета, но ничего выдающегося. Синий свитер с белым воротником, темно-синие джинсы и новенькие кроссовки. Ничего от модельеров, скорее от «Пенни», чем от «Гуччи». Одежда ношеная, но в отличном состоянии. «Наверное, как и ее жизнь», — подумал я. Она никогда не достигнет командных высот.

Незнакомка спросила:

— Как вы догадались, что я из полиции?

— Сам был полицейским.

Она широко улыбнулась, и эта открытая улыбка совершенно изменила ее лицо. Теперь оно выражало одновременно ехидство и радость в лучшем их варианте.

— Я в курсе, — заметила женщина.

Она пила что-то апельсиновое с большим количеством льда. Передо мной сидела умненькая девочка. Пить можно в выходные, да и то не перебирать. Я поинтересовался:

— Что желаете?

— Поговорить.

Пришла моя очередь улыбаться, но уже без ехидства и радости, зато так, как меня учили в Темплморе.

— О чем?

Она взглянула через плечо, и я подумал: «О чем? О кокаине, таблетках, выпивке?»

— О монастыре Святой Магдалины.

Я с удивлением произнес:

— Вот как.

— Вы тут многого не знаете. Я могу помочь.

Я основательно приложился к своей кружке, почувствовал, как пиво гладит мой желудок.

— И зачем вам это нужно? — Я посмотрел незнакомке прямо в глаза.

На мгновение по ее лицу пробежала тень, потом она ответила:

— Потому что это будет правильно.

Я допил пиво и спросил:

— Вам что-нибудь взять?

— Нет, спасибо.

— Как вас зовут?

— Брид… Брид Ник ен Иомаре.

Я не сразу это переварил, пришлось в уме заняться переводом.

— Ридж… правильно?

Женщина с отвращением взглянула на меня:

— Мы не употребляем английский вариант.

— Почему это меня не удивляет? — Я встал и добавил: — Терпеть не могу выпить и бежать.

— Вы уходите?

— Ничего странного в том, что вы работаете в полиции.

— Но разве вы знаете, что тетка старшего инспектора Кленси была монахиней в прачечной монастыря Святой Магдалины?

Я попытался скрыть изумление.

— Видите, вам полицейские не без пользы, — ухмыльнулась Брид Ник ен Иомаре.

— Милочка, мне давным-давно ничего уже не надо от полиции.

— Вы делаете ошибку.

— Поверьте мне, тут я большой специалист.