Гастарбайтер в Дубае. © Дэниэл Брук

В 2009 году до Дубая докатился мировой финансовый кризис. Как ранее в его городах-побратимах Петербурге, Шанхае и Мумбае, в глобальном мегаполисе на берегу Персидского залива новейшие архитектурные и интеллектуальные веяния Запада получают свои самые крайние проявления, возможные только потому, что прежде на этом месте ничего не было. Города всего мира обогащались на оплачиваемых банковскими кредитами операциях с недвижимостью, надежной гарантией безопасности которых считались новомодные финансовые изобретения – обеспеченные долговые обязательства и кредитно-дефолтные свопы. Однако Дубай обошел всех: в момент максимума ипотечного пузыря Дубай был, по сути, казино, выдавшим себя за город. Меньше трети жилищ в городе было занято теми, кто ими владел1. Когда музыка стихла, Дубай оказался на самой высокой ступеньке лестницы, с которой кубарем попадали все. Только срочный кредит в 10 миллиардов долларов от богатых нефтью соседей из эмирата Абу-Даби спас девелоперское подразделение корпорации «Дубай» от неминуемого дефолта2. Накануне открытия высочайшего здания в мире, известного прежде как Burj Dubai, присмиревшие и благодарные власти переименовали его в честь эмира Абу-Даби шейха Халифы. Задуманный как памятник амбициям Дубая, небоскреб Burj Khalifa стал напоминанием о его гордыне – и самой высокой метафорой в мире.

Строительство менее заметных небоскребов замерло, пустыня оказалась усеяна брошенными стальными каркасами, и тысячи иностранных специалистов спешно покинули эмират3. Помня о долговой тюрьме, многие побросали свои автомобили последних моделей на стоянке около аэропорта. «Бай-бай, Дубай» – злорадствовала западная пресса, сообщая читателям о «беспрецедентном» крахе, которым закончился «беспрецедентный» рост города. Однако прецеденты тут как раз были – быстрый взлет и стремительное падение Дубая живо напомнили о судьбе других городов, где Восток встречался с Западом. Параллели между приостановкой строительства искусственных островов у побережья Дубая, вроде намывного архипелага в форме карты мира под названием The World («Мир»), и банкротством бомбейской Back Bay Reclamation Company в 1865 году более чем очевидны. Но работы по осушению территорий вокруг острова Бомбей были в конечном итоге проведены, и в начале ХХ века на отвоеванных у моря землях вырос поразительный район бомбейского ар-деко, который представлял собой гораздо более продуманный и изящный вариант индийской современности, нежели первоначальный проект. Похожим образом призрак государственного дефолта, угрожавшего Дубаю в 2009 году, висел и над Международным сеттльментом во времена экономического краха середины XIX века. И все же слухи о смерти Шанхая – как в XIX веке, так и в период маоистской диктатуры – оказались сильно преувеличены.

Даже после кризиса Дубай обладает огромным потенциалом, а идея Дубая – и того большим. К сожалению, люди склонны замечать либо одни преимущества Дубая, либо исключительно его недостатки – вместо того чтобы учитывать и то и другое. Апологеты города, вроде архитектора Рема Колхаса, который восхваляет его как «tabula rasa, на которой найдется место новым формам самосознания»4, не могут заставить нас не замечать варварство здешней системы, в рамках которой Дубай собирает людей со всего света, но не делает никаких попыток относиться ко всем по-людски. Те же, кто осуждает Дубай, как теоретик урбанизма Майк Дэвис, который обозвал его «дьявольским раем»5, не способны объяснить, что влечет сюда сотни тысяч низкооплачиваемых мигрантов. Критики не могут взять в толк, что притягательность Дубая в XXI веке, та же самая, которой прежде обладали и Петербург, и Шанхай, и Мумбай, – это больше, чем очарование больших денег; это возможность стать соучастником современности. Крестьянин из Южной Индии, который бросил свое рисовое поле и стал строителем самого высокого здания на Земле, – это человек, отринувший прошлое, чтобы создавать будущее. Сторонники Дубая ведут себя так, будто он уже выполнил свое предназначение, а противники не верят в его предназначение в принципе. Но если из опыта его предшественников и можно вывести какой-нибудь урок, то он таков: чтобы понять Дубай, нужно осознать как его возможности, так и опасности, сохраняя способность видеть и чудеса, и ужасы.

В Дубае мир отражается таким, какой он есть. Это ожившая иллюстрация левацкой притчи «Если бы земной шар был деревней в сто человек», которая начинается с того, что «пятьдесят девять из них были бы азиатами», а заканчивается тем, что «практически все в ней принадлежало бы двум белым и арабу». Восторгаться Дубаем – значит восторгаться миром, каким он является на сегодняшний день. Но списывать Дубай со счетов – значит перечеркнуть возможное будущее этого мира, отказаться от самой идеи современности, от надежды, что в век реактивных самолетов и глобализации мы сможем научиться жить сообща в отдельно взятом городе, а в конечном счете, и на всей планете.

Чтобы понять Дубай в полной мере, нужно разглядеть в сегодняшней антиутопии проблески утопии. Какой бы диснеевской ни была девелоперская концепция молла Ibn Battuta, созданная там картина человечества раскрывает характерный для XXI века феномен пересечения границ так, как ни за что бы не удалось сделать с помощью специально спланированного для этого пространства. Внутри молла встречаются люди со всего света, и те, кто никогда прежде не выезжал за пределы родных деревень, оказываются тут лицом к лицу с современным миром. То, что их сюда привлекает обилие товаров и кондиционированный воздух, не отменяет чуда нахождения всего человечества под одной крышей – чуда, которое происходит, когда в одном из коридоров движение толпы замедляется из-за группы афганских крестьян, которые встали поперек прохода и вытягивают шеи, чтобы разглядеть, как их соплеменник волшебным образом извлекает деньги из банкомата. Где еще могут встретиться корейские инженеры, марокканские бухгалтеры, пакистанские каменщики, британские банкиры и американские журналисты? Да, сегодня их привлекла сюда торговля, но при этом возникает хотя бы возможность более глубокого всемирного обмена. И хотя лингва-франка Дубая – это язык крупнейшей державы западного мира, здесь он стал универсальным средством общения. То, что возможности Дубая для межкультурной коммуникации используются так редко, – это позор; за это несет ответственность сам шейх Мохаммед, который запрещает в своем городе обсуждение многих вопросов, но и мы не без греха, поскольку позволяем ему это запрещать. Тем не менее, если Дубай – это и в самом деле новая глава в книге, начатой в Санкт-Петербурге, Шанхае и Мумбае, вопрос не в том, воспользуются ли его жители возможностями, которые невольно создали правители, но в том, когда это случится. Как и в других ультрасовременных мегаполисах, созданных по воле властей усилиями кули и крепостных, в Дубае собрался поразительно разнообразный контингент, способный взять бразды правления в свои руки и построить настоящий город будущего.

Настоящий город будущего – это не просто город с самой высокой башней или самой потрясающей архитектурой, но город, управляемый разнообразными, искушенными и умными людьми, которых этот город привлекает и создает. Один британский государственный деятель, читая в 1870 году лекцию перед лондонской публикой, проницательно заметил: «Мы нередко хулим наш город, ставя в пример Лондону столицы деспотических держав Европы, однако именно в Лондоне виден отпечаток архитектуры, прорастающей изнутри, – архитектуры, которая выражает то, что люди думают, чувствуют и считают правильным, а не то, что им велят думать, чувствовать или считать правильным, как это слишком часто бывает в городах европейских автократов»6. Лектором был сэр Бартл Фрер, бывший губернатор Бомбея. Оцените иронию – вдохновитель имперских градостроительных проектов приветствует архитектуру демократии. Но в этом есть и своя логика, поскольку начатая Фрером стремительная модернизация Бомбея ненароком заложила основы демократической Индии. Демократические перспективы открываются даже перед самыми авторитарными из современных глобальных городов, несмотря на все усилия, которые их правители тратят на то, чтобы подданные на засматривались в ту сторону.

Независимо от того, что станет с Дубаем, в новом веке у него будет немало конкурентов в борьбе за звание величайшего мегаполиса развивающихся стран. То, что раньше воспринималось, как явление необычное – когда в аграрном обществе вдруг возникал современный город, – сегодня стало повседневностью. Если переехавшие в Петербург русские, добравшиеся до Шанхая китайцы и обосновавшиеся в Бомбее индийцы когда-то составляли крошечную и весьма произвольную выборку, в третьем мире XXI столетия переезд из глубинки в открывающийся всему миру город стал определяющим вектором развития. Выстоит сам Дубай или нет, идея его будет жить.

Сегодня самые быстрорастущие города на Земле – это мегаполисы развивающихся стран, вроде нигерийского Лагоса или Дакки в Бангладеш7. У них, возможно, нет настолько богатой истории или таких высоких устремлений, как у городов, описанных в этой книге, однако их социальная структура и тот шанс стать частью современного мира, который они предоставляют своим народам, делают и их тоже продолжателями традиции, начало которой было положено в Петербурге в 1703 году. Добьются ли они большего успеха в сокращении пропасти между городом и деревней, богатыми и бедными, иностранцами и соотечественниками, мигрантами и местными, Востоком и Западом, чем города, которые прошли этот путь до них, – вопрос открытый. Но ставки высоки как никогда. Когда в начале XX века корабль Петербурга налетел на рифы, толчки ощущались по всей планете. Когда в последние десятилетия того же века на арену глобальной экономики снова вышел Шанхай, мир приобрел новые очертания. Сегодня, более чем когда-либо, судьба человечества решается в растущих центрах развивающихся стран, таких как Мумбай, Лагос и Дакка. Смогут ли они добиться того, к чему стремятся, – вопрос жизни и смерти не только для них, но и для всех нас.