Анкета оказалась короткой, и с ней вскоре было покончено: имя-фамилия, адрес, род занятий, день рождения, девичья фамилия матери, адрес ближайшего родственника и так далее. Старшина заполнил последнюю графу со вздохом облегчения.

— Ну все, — буркнул он. — Времени ты у меня отнял черт знает сколько… Ладно, капрал, — забери его и уладь там все. Смотри, чтобы ему дали нормальное снаряжение: завтра у нас построение в ремнях и крагах. И проверь, чтобы ему в медкабинете уколы сделали в девять ноль-ноль. И (повернувшись к Рейнарду) на случай, если ты, парень, не в курсе, все чины на время чрезвычайки размещаются в казармах. Ладно, с этим все.

Следующие несколько часов протекли для Рейнарда как-то несвязно, словно бы во сне; он невыносимо устал и большую часть времени и впрямь, должно быть, спал на ходу, выполняя требуемые действия с автоматизмом лунатика. Он помнил, что ходил на интендантский склад, где ему выдали обмундирование и одеяла; потом он вроде чего-то поел — ему припомнился котелок, наполненный жирным желтым рагу. В какой-то момент ему выделили койку в одном из ниссеновских бараков, и он обнаружил, что его сосед — не кто иной, как Спайк Мандевилл.

— Здорово, паря, — приветствовал его Спайк с веселым добродушием. — Ну как, обживаешься помалеху?

Рейнард повернулся к нему.

— Твоя фамилия не Мандевилл? — спросил он. — Спайк Мандевилл?

Спайк довольно кивнул, очевидно ничуть не удивившись тому, что Рейнард его узнал.

— Он самый, — ответил он. — Спайк Мандевилл — для друганов Спайк.

Рейнард поколебался, не вполне желая признаваться в знакомстве, о котором мог потом пожалеть.

— Я видел, как ты боксировал, — сказал он осторожно.

— А-а — давненько, небось.

— Несколько месяцев назад, в Ларчестере. Я тогда пришел с… я там был с другом — он меня взял в манеж.

— А, да, старый манеж — знаю его, — эхом откликнулся Спайк. — Как он, все стоит? Я там не бывал с тех пор, как батальон был в учебной части — лет пять уж, поди.

— Но я видел, как ты там дрался.

— Не, кореш, это не я. У меня уж пару лет как нормального боя не было.

— Но я тебя точно видел. Я отлично помню.

Спайк покачал головой.

— Чудно — иной раз такая путаница выходит, — сказал он. — Вот тебя я железно раньше видел, только не помню где.

— В бараке — наверху на холмах! — нетерпеливо воскликнул Рейнард. Почему бы, решил он, и не выложить карты на стол.

Спайк выглядел озадаченным.

— В бараке? В каком бараке?

— Ну ты же знаешь — барак, в котором мы тренировались — на глэмберских холмах, у Римского Лагеря. Ты там был одним из инструкторов.

— Погоди-ка минутку. Что-то ты меня запутал. Глэмбер, говоришь, — а, да, понял. Это, небось, когда батальон там стоял в сорок первом.

— Да нет — это было-то всего несколько месяцев назад.

— Не, меня там быть не могло — я был в Кеттерике, покуда нас сюда не перевели. Но инструктором я работал, это точно: новичков у нас было хоть отбавляй, и старшина полка тоже боксом увлекался, так что я обычно нескольких пацанов по вечерам тренировал.

— Ну да, — быстро откликнулся Рейнард. — А я приезжал с… — Внезапно он осекся, почувствовав, что говорить о Рое на людях, может быть, неразумно. — Я проходил обучение — должен был записаться первого декабря, но заболел.

— А, да? — ободрил его Спайк, не слишком заинтересованный, но явно расположенный быть дружелюбным. — Так вот, небось, где я тебя видел — давно это было, а? Лет десять назад. — Он прищелкнул языком. — Да, давненько.

— Но это было совсем недавно, — упорствовал Рейнард.

— Как время-то идет, а, — продолжал Спайк, казалось, едва замечая недоумение Рейнарда и разглагольствуя в одиночку исключительно для себя. — И война эта — шесть гребаных лет, а как вспомнишь, кажется, всего-то года два или три.

Сбитый с толку, Рейнард решил отложить тему их предыдущего знакомства до того времени, когда Спайк будет в настроении слушать. Речь боксера была довольно нечеткой, и Рейнард заключил, что тот, возможно, выпил. Ничем другим, похоже, нельзя было объяснить странные провалы в его памяти.

Рейнард механически стянул с себя гражданскую одежду и влез в грубую полушерстяную рубашку и штаны из хаки. Затем, по указанию Спайка, отнес свое тесьмяное снаряжение — ремень и краги — в санитарно-бытовую комнату и принялся за грязную работу по его отбеливанию. Усталость уже превратилась у него в своего рода патологическое состояние, которое он мог контролировать и даже в известной степени игнорировать; он, безо всякого разумного основания, связывал это со вспомнившимся ему рисунком на предплечье у Спайка — змеей и мечом. Он был не слишком удивлен, увидев у большинства мужчин в казарме подобную татуировку.

При всей своей самодовольной невразумительности, Спайк был щедр на предложения помощи и без устали изливал поток дружеской, но исполненной раздражающего самомнения болтовни, на которую Рейнард оказался почти не в силах отвечать дружелюбно или — из-за крайней усталости — хотя бы связно. Он решил, что доверится Спайку попозже: уж кто-кто, а тот наверняка сможет объяснить ему фантастичные обстоятельства его пленения и последовавшего за ним «зачисления».

А между тем, сидя на корточках в бытовке, он старательно начищал свой новый ремень щеткой с «Бланко» зеленоватого цвета. Ощущение полной безысходности его положения принесло ему странное облегчение; он снова был в армии — это, по меньшей мере, было фактом; почему и в силу какого необычайного стечения событий он тут оказался, осмыслению не поддавалось; но пока что, как минимум, ему следовало приспособиться к обстоятельствам.

Чуть позже он прилег на койку и, должно быть, на часок задремал; проснувшись, он обнаружил все того же Спайка, сидящего на соседней койке и занятого штопкой носков.

— Ну что, кимарнул? — спросил тот. — Тут с этим блеск: перебора точно у тебя не будет.

Рейнард сел на койке и, внезапно решившись, обратился к соседу; говорил он, однако, понизив голос, чтобы другим в помещении было не слышно.

— Слушай, — начал он, — ты не мог бы мне кое-что объяснить?

— Запросто — чем могу, помогу. Снаряжение собрал как надо?

— Да, спасибо, — я про другое. Дело в том, что… случилась, кажется… какая-то нелепая ошибка.

Спайк ободряюще кивнул.

— Ничего странного, — сказал он. — В этой долбаной армии чего только не бывает.

— Понимаешь, — продолжил Рейнард, — меня сюда доставили сегодня днем — совершенно неожиданно — я просто гулял, всего в полумиле отсюда — и — и — в общем, меня притащили к старшине полка и и сказали, что я мобилизован. Все это как-то нелепо — то есть я вообще никаких предупреждений не получал…

Рейнард умолк, видя, что Спайк, озабоченный своей штопкой, слушает его вполуха. Он также сознавал, что излагает свою историю весьма несвязно; казалось почти невозможным найти нужные слова, соответствующие фактам: какое-то странное оцепенение тяготило его ум, превращая саму речь в проблему. Он знал, что его туманный и сбивчивый рассказ звучит, должно быть, фантастично и до смешного наивно.

— Понимаешь, дело в том, — продолжал он, тщетно пытаясь придать своим словам правдоподобное звучание, — дело в том, что все это явная ошибка — они наверняка не того схватили — может, решили, что я дезертир или еще кто. Что ты на это скажешь?

Но теперь Спайк, казалось, вообще перестал слушать, и, когда Рейнард с некоторым нетерпением повторил свои последние слова, тот глянул на него, удивленно вскинувшись, будто бы слегка возмущенный тем, что его потревожили.

Медленно и все более несвязно Рейнард повторил свою историю, заново описав произведенный капралом арест и детали последующего «зачисления».

Спайк, слушавший теперь более внимательно, был этим рассказом, казалось, не слишком удивлен.

— Точно, — сказал он. — Я видел, как ты входил — я тогда у караулки стоял. Они меня предупредили насчет треугольника. Они двух или трех таких поймали за вчера-позавчера.

— Да, но почему? — воскликнул Рейнард. — Вот что я хочу знать. Войны-то нет — или, если есть, я об этом ничего не знал. Они все твердят про «чрезвычайку», но никто ведь не объяснит, что все это значит. А я хочу знать, почему конкретно я вообще здесь оказался.

Спайк пожал плечами и понимающе подмигнул.

— Это нам, кореш, всем бы охота знать. Нынче дела такие, что обычным парням, вроде нас с тобой, ни хрена в них понять не светит. Я тебе скажу, кореш, мутотня эта у меня уже вот где сидит; только от жалоб толку никакого — сам знаешь не хуже меня, ты ж бывалый. У меня раньше тоже кой-какие претензии были: я в эту хренову канцелярию ходил, бляха-муха, каждое утро по целому месяцу — и чего добился? Да ничего.

— Да, но… — Рейнард поколебался и решил испробовать другой подход. — Ты понимаешь, — начал он, — мне кажется, у меня случилась какая-то болезнь — потеря памяти или не знаю что — и вот я, понимаешь, вроде как проснулся и уже очутился здесь.

Спайк кивнул с сочувственным видом.

— Да уж я-то знаю, — сказал он, — у меня у самого такое бывало. Вдруг, типа, как проснешься — а тебя и сцапали уже. Меня так сцапали, это точно: я в субботу вечером пошел в паб по соседству, а утром, едрит твою, просыпаюсь — хрясь, а я уже в этой долбаной команде. Ну, я еще до того, типа, решил записаться… Но вот как сцапают тебя, так прям понять не можешь, что за хренотень на тебя нашла.

Рейнард молчал. Им овладело тупое, отчаянное чувство тщетности этих расспросов; не имело смысла спорить, протестовать и даже спрашивать в лоб. Так или иначе, все равно он неминуемо натыкался на твердокаменные преграды непонимания или ложных предположений. Каждое его слово толковалось отлично от вложенного в него смысла, словно люди изъяснялись каким-то кодом, к которому у него не было ключа, или словно он оказался в некой пещере, где его голос бесконечно отражало одно и то же неизменное эхо.

— Но послушай, — настаивал он без особой надежды, охваченный близким к истерике порывом, с которым был совершенно не в силах совладать, — ты же помнишь — когда ты обучал новобранцев, — тут он снова понизил голос, — я обычно приходил с капитаном Арчером.

— С капитаном Арчером? — эхом откликнулся Спайк. — Это который? Случайно, не Билл Арчер, который с нами был на Гибралтаре?

— Рой Арчер — он теперь майор; хотя старшина вроде бы сказал, что он полковник…

— А-а, полковник Арчер? Командир района, вот он кто. Приятель, значит, твой по гражданке?

— Не то чтобы приятель, но…

— Ясное дело, старину Арчера я помню, — перебил Спайк, — за пятнадцать-то лет мы с ним не раз встречались. Он, кстати, парень неплохой, коли с ним поладить.

— Но ты разве не помнишь — в учебном бараке, когда он туда приходил…

— Да уж, он там тогда частенько бывал. Он сам классный боксер: я помню, он дрался как-то с одним черномазым — в Александрии это было — так он его прямо вусмерть измордовал.

В конце концов Рейнард оставил свои явно безнадежные попытки; то ли из хитрости, то ли просто по глупости Спайк упорно продолжал уходить от любого вопроса. Он, казалось, был неспособен сосредоточиться на сути дела: о чем бы не зашла речь, он неизменно находил какой-нибудь способ переиначить все по-своему и завести нескончаемые воспоминания или бессмысленные обобщения про армию. Для него, бывалого солдата, армия была естественной для мужчины стихией: вопросы типа «почему» или «для чего» казались ему, безусловно, непостижимыми и потому не стоящими беспокойств.

Наконец пришло время отбоя, и в помещении погасили свет. Раздевшись до рубашки, Рейнард залез между одеялами. Юный новобранец на соседней койке наклонился к нему через проход и попросил огонька — Рейнард выручил его, заодно закурив и сам.

— Устраиваешься, приятель? — спросил парнишка дружелюбным тоном.

Рейнард секунду-другую поколебался, отчасти склоняясь к тому, чтобы возобновить расспросы, оказавшиеся столь тщетными в случае со Спайком. В конечном итоге он решил не повторять попытку: парнишка сбоку от него, несомненно, принял ситуацию бездумно — так же, как и Спайк; и, снова поднимая вопрос, не дававший ему покоя, Рейнард просто-напросто рисковал, что его примут за простачка или даже сумасшедшего. Может, он и правда страдал умственным расстройством — но тогда представлялось важным скрывать этот факт. Ему было достаточно хорошо известно, что, покажись он в таких обстоятельствах хоть сколько-нибудь ненормальным, — и положение его только ухудшится… Кроме того, вообразить себя больным — первый шаг к тому, чтоб им стать. Любой ценой он должен притворяться, что знает, почему он здесь; пока же он должен принять эту ситуацию — по крайней мере, на людях, — сохраняя между тем силы до того времени, когда, возможно, представится шанс изложить свое дело начальству повыше.

Он обменялся парой дружелюбных, уклончивых слов с парнишкой на соседней койке, затем потушил сигарету и тут же уснул.

Спал он беспокойно из-за похожего на реальность и никак не кончавшегося сна: за ним гнались по подземным тоннелям, странно напоминавшим заброшенную землянку в роще. Кто за ним гонится, он не знал, но на протяжении всего сна его преследовал тот самый запах, который исходил от капрала, первым его задержавшего, — слабый животный душок пота и мочи. Затем Рейнард будто бы оказался стоящим на помосте в центре обширного стадиона: он был раздет перед схваткой, и лишь узкие шорты охватывали его талию. На другом конце ринга его противник сгорбился в защитной стойке — и Рейнард снова узнал лицо Спайка Мандевилла, в то же время бывшего и бродягой, с которым он провел ночь в ниссеновском бараке у Римского Лагеря. Начало схватки будто бы все время откладывалось; две личности в головных уборах, как у ацтекских жрецов, стояли на противоположных концах ринга и, похоже, были поглощены затянувшимся спором на каком-то неведомом языке. Но, хоть слова и были непонятны, Рейнард обнаружил, что может до некоторой степени вникать в их спор, подобно тому как человек способен уловить «суть» каких-нибудь первобытных письмен, строя догадки по графическим изображениям, описанным примитивными иероглифами.

Он пробудился ото сна с чувством глубокого облегчения из-за того, что ему в конце концов не пришлось участвовать в боксерском матче. Ощущая неприятное прикосновение шероховатой ткани одеял к голым ногам, Рейнард вспомнил, что он опять в армии; однако в полусонном состоянии этот факт показался ему до странности неважным. Он перевернулся на другой бок и на сей раз уснул крепко, до тех пор пока в ярде-другом от ближайшего к его койке открытого окна горн не сыграл побудку. И тут же ночной дежурный сержант — в роли которого оказался не кто иной, как задержавший его капрал, — распахнул дверь и тяжело протопал между койками вдоль казармы. — Подъем! Подъем! — заорал он. — А ну-ка быстро с коек! Давайте, везунчики, шевелитесь! Ну-ка живо! Вылезай! Построение на плацу через десять минут — шорты и обувь для физподготовки, парусина… А ну, старый вояка, — обратился он к Рейнарду, который уже сел на койке и потянулся за сигаретой, — покажи-ка этим мальцам, как нужно бодриться.

Десять минут спустя Рейнард и остальные вышли цепочкой из барака, одетые только в трусы и шорты. Рейнардом владело необычное возбуждение: сегодня утром он, впервые за несколько месяцев, почувствовал вкус сигареты. Хорошее самочувствие теплой волной разливалось по телу, и даже леденящее прикосновение промозглого зимнего воздуха к обнаженной коже было в каком-то смысле приятно. Войска построились в три ряда на опушке рощи; позади них голые буковые деревья вырисовывались с холодной ясностью на фоне чистого безоблачного неба… Одна-единственная мысль упорно крутилась в ограниченном пространстве его сознания: «Я почувствовал вкус сигареты». Неспособность ощутить вкус табака за последние недели настолько отождествилась у него с состоянием «недомогания», что внезапное пробуждение нёба к жизни, как ему казалось, предвещало возврат к здоровью и восстановление насущной физической формы. Он осознал, что, если бы не раздражающий провал в памяти, мешающий ему дать хоть какую-то логическую оценку своему положению, то он был бы рад, что вернулся в армию.

Физподготовка была интенсивной и бодрящей. Потом все бросились в умывалку, и началась добродушная толкотня у раковин и уборных. Рейнард побрился с трудом: с обеих сторон его толкали сослуживцы. Затем наступил завтрак: очередь у походной кухни, жирные ломтики бекона и порции картофельного пюре, которые повар дежурно шлепал в засаленные от вчерашней еды котелки. Рейнард, как оказалось, ужасно проголодался и, торопливо глотая из кружки обжигающий чай, снова испытал прежнее ощущение физического здоровья… Его личная «проблема» — вся эта история с внезапным арестом и зачислением — фактически уже обособилась в тщательно отграниченном участке его сознания; из средоточия его мыслей она отодвинулась на задний план, уподобившись укрепленной позиции, с которой он пока осуществил стратегический отход, не ослабив, впрочем, намерения когда-либо в будущем пойти в атаку… Он хорошо понимал, что ему придется тщательно спланировать свою тактику и — самое главное — как можно тщательней скрывать свое неведение. Необходимо будет проявлять хитрость: любой ценой он должен создать впечатление, что принимает свое положение как должное. Только так он, вероятно, сможет побить начальников в их же игре. Он вдруг с затаенной гордостью вспомнил, что его тотем — лис.

Следующее построение было в 8:30, в полной походной форме. Сознавая, что потрудился прошлым вечером не напрасно, Рейнард не без гордости выравнивал на себе начищенное снаряжение. Спайк оказался тут как тут с предложениями помощи.

— Ох уж мне эта мутотень! — воскликнул он. — У тебя-то хоть вид ничего — получше, чем кой у кого из этих гребаных молокососов. Будь у меня время, я бы уж бляшки-то свои начистил — только у них тут не зажируешь.

Выравнивая Рейнарду плечевые ремни, он доверительно спросил вполголоса:

— Пойдешь, значит, к ротному командиру?

Рейнард кивнул.

— Он парень неплохой, — заметил Спайк. — Обойдется с тобой нормально. Только запомни, кореш, — ерунды ему не болтай.

Когда построение закончилось, Рейнард подошел к дневальному сержанту, собираясь просить о беседе с ротным командиром. Смутное и неприятное воспоминание о ночном сне преследовало его, как противный запах: ощущение, что за ним неотступно гонится по бесконечным коридорам какой-то неведомый противник, с которым ему в конце концов придется вступить в поединок — раздетым, в центре огромной арены, под аккомпанемент нескончаемого диалога между двумя фигурами жрецов в пышном облачении из древней Мексики.