В течение нескольких следующих недель тренировки Рейнарда продолжались довольно регулярно, следуя программе, намеченной Роем Арчером. Рейнарду казалось, что Рой скорее доволен его успехами; самого же его поражало то, как тренировки его изменили. Он чувствовал, что у него улучшилась не только физическая форма — состояние ума тоже стало более стабильным; тревожное чувство «распада», ощущение, что его «индивидуальность» вот-вот от него ускользнет, почти ушло в прошлое: оно было сродни некой зазорной привычке, от которой он уже почти избавился, и хотя, подобно привычке, оно все еще жило в глубине его сознания, искушение ему уступить ослабевало, по мере того как проходили недели.

Вдобавок, повинуясь настоятельному совету Роя, он почти бросил курить. Редкие моменты слабости сопровождались у него такими невыносимыми муками вины, что его стала сдерживать сама боязнь угрызений совести. К тому же, когда он, не удержавшись, закуривал, то обнаруживал, что вкуса табака по-прежнему не ощущает, и это тоже помогало уменьшить искушение.

Миссис Лэнгриш, если и обнаружила в нем перемену, ничего не сказала. Рейнард уже какое-то время старался понять, заметила ли она, что состояние его здоровья улучшилось: раскрывать истинную причину этого ему не хотелось так сильно, что он, даже дома, нередко прибегал к уловкам, стараясь скрыть свое хорошее самочувствие и время от времени напуская на себя прежний унылый и апатичный вид. Его все более поздние приходы домой с вечерних тренировок также не вызвали никаких нареканий; и действительно, он всегда с удивлением обнаруживал, что еще совсем не так поздно, как ему казалось. Это, несомненно, объяснялось тем, что домой он обычно приезжал на машине с Роем, а не на автобусе.

Тщательно скрывая от матери истинную природу своих вечерних занятий, он тем более ревностно утаивал свои «тренировки» от остальных. На работе он ни словом не обмолвился о дружбе с Роем; и когда тот заходил в банк — что случалось частенько — ни словечком, ни единым жестом они не выдавали, что их связывают тесные узы. Более того, Рейнард для общения с Роем усвоил отрывистый и чуть ли не грубый тон и иногда про себя осуждал друга за его слишком уж дружелюбный вид.

Однажды вечером, когда они ехали вверх к тренировочной площадке, он почувствовал, что Рою прямо — таки не терпится добраться до места.

— У нас сегодня для тебя сюрприз, — Рой коротко рассмеялся. — На все нужно время, — добавил он с загадочным видом, — но мы потихоньку обустраиваемся, а раз на носу холода, то немного комфорта не помешает.

Эти загадочные слова отчасти разъяснились, когда они подъехали к лагерю: один из стоявших неподалеку заброшенных ниссеновских бараков выглядел обитаемым. Ярко светились окна, у входа двигались фигуры, изнутри доносились приглушенные голоса. Рой припарковал машину сбоку от барака и не без гордости провел Рейнарда внутрь.

Помещение превратилось в гимнастический зал: были установлены «кони» и брусья, с потолка свисали канаты и трапеции. Небольшая площадка для бокса была огорожена веревками; в одном конце зала стоял на козлах стол, а на нем — титан с чаем и поднос с бутербродами. От коксовой печки в центре исходило тепло, а в углу установили двухъярусные койки с одеялами и соломенными матрасами. Десяток-другой молодых мужчин уже тренировались — Рейнард был почти уверен, что узнал в одном из них Спайка Мандевилла, боксера. Рой начал не спеша переодеваться в спортивную форму, и Рейнард последовал его примеру. Вскоре один из мужчин, явно наделенный некими полномочиями, отдал краткую команду, и все остальные, включая Роя и Рейнарда, выстроились в три шеренги. Затем последовали полчаса интенсивных физических упражнений и двадцать минут строевой подготовки, после чего участники разошлись по залу: одни к брусьям, другие к канатам, кое-кто направился к боксерскому рингу.

— А теперь давай-ка спаррингом займемся, — предложил Рой, и вскоре Рейнарда отрядили в ученики к грозному Спайку Мандевиллу. Тот проявил себя превосходным инструктором, и Рейнард порадовался возможности улучшить свои навыки; однако, у его наставника не всегда выходило смирять собственную силу, и пару раз Рейнарду крепко досталось от его знаменитого хука левой, за что Спайк потом вполне любезно извинился.

— Что, кореш, подумываешь о контракте? — спросил он позже, за чаем. — Ну и правильно: дела нынче такие, что на гражданке ловить нечего; все мы сюда вернемся рано или поздно, так лучше уж записаться, пока тут все путем — вот что я тебе скажу.

Большинство других мужчин, с которыми разговаривал Рейнард, были, как видно, того же мнения; кое-кто, как Спайк, уже записался и был привлечен к работе инструктором; остальные, как и он сам, проходили предварительное обучение. Многие из них отличались крепким телосложением и выглядели бывалыми бойцами; у некоторых, по странному совпадению, имелась такая же татуировка, что и у Спайка, со змеей, обвившей обнаженный меч.

Под конец вечера всех призвали к тишине, чтобы сделать особое объявление. Его зачитал мужчина (возможно, сержант или уоррент-офицер), командовавший физподготовкой и, похоже, бывший здесь кем-то вроде неофициального распорядителя.

— Слушай сюда, ребята, — начал он. — У меня поручение от командира огласить вам объявление: «Весь личный состав, прошедший шестинедельное обучение к 16-му ноября» — это будущий понедельник — «будет считаться годным к зачислению 1-го декабря на срочную или сверхсрочную военную службу на контрактной основе. Годный личный состав, желающий воспользоваться этой возможностью, должен явиться в этот день, до 16:30, на призывной пункт, отдел Х.19. При себе иметь удостоверение личности, продовольственные и промтоварные карточки и бритвенный комплект».

Выступающий сделал паузу — раздались аплодисменты и одобрительные выкрики.

— В общем так, — добавил он, — это, ребята, относится ко всем — так что теперь вы в курсе. Объявление я сейчас зачитаю еще раз, чтобы вы всё запомнили как следует.

Он повторил объявление медленно, как на диктовке; последовали новые выкрики, свистки и очередной залп аплодисментов.

— Вот что, парни, — завершил свою речь выступающий. — Запомните, на сверхсрочку вас никто не гонит — передумать еще не поздно. (Здесь его прервал взрыв хохота.) Но если хотите послушать моего совета, — продолжил он, — то идти на попятный не стоит. Жизнь тут высший класс, и работенка у вас тоже будет по высшему классу; и не забудьте еще вот что: если запишетесь сейчас, получите отличный шанс продвинуться по службе. Так что первого декабря милости просим — карточки только не забудьте.

Снова раздался взрыв смеха, и с окончанием речи собрание стало расходиться: все спешно начали переодеваться, тут же назначенная рабочая команда убрала чайную посуду, гимнастические снаряды привели в порядок и под конец лампы «Тилли» были погашены и огонь в печке залит остатками чая. Все исчезли на удивление быстро, и вскоре Рейнард уже ехал обратно в Прайорсхолт в машине Роя.

Большую часть дороги Рейнард молчал. Он, вместе с остальными, был признан годным к зачислению на сверхсрочку — через три с небольшим недели. Объявление застало его врасплох: он смутно предполагал, что период обучения продлится еще несколько месяцев или, может, бесконечно и не был готов к необходимости принять решение столь поспешно. Да, никакого принуждения не было — и все же он чувствовал, что безо всяких устных обещаний уже согласился пойти по контракту. Еще с того первого вечера у Римского Лагеря — или, коли уж на то пошло, с самой первой их встречи с Роем — он инстинктивно это понимал, но до сих пор ухитрялся, за счет некой замысловатой умственной двуличности, не отдавать себе полного отчета в своем обязательстве. Было бы довольно легко уклониться от явки в пункт первого декабря — однако он знал, что в этом случае уже никогда не сможет посмотреть Рою в глаза. Ему будет стыдно всякий раз, когда его друг станет заходить в банк, дальнейшие их отношения сделаются невозможными — и вскоре он опять вернется к прежней нездоровой жизни, и «ощущение распада», выжидающее своего часа, снова его одолеет. Нет, ему придется довести дело до конца прямо сейчас; как сказал выступавший, «идти на попятный» нельзя.

— Ну что, — сказал Рой, словно Рейнард размышлял вслух, — решился ты или как?

Рейнард, обернувшись, в смятении бросил на него взгляд. Они подъезжали к деревне; через несколько минут Рой уедет, и он останется наедине со своей проблемой. Перспектива принятия решения в одиночку, без ободряющего присутствия друга, вдруг показалась ему невыносимой. Он должен решиться прямо сейчас, раз и навсегда, пока Рой рядом, прежде чем машина остановится. Но он продолжал молчать, ощущая царящую в голове пустоту и кляня себя за врожденную нерешительность.

— Ну что? — спокойно повторил сидящий рядом Рой. — Будешь с нами?

Вдруг у Рейнарда будто упала с сознания пелена: ему внезапно открылась череда нечестных маневров, ложные предположения и все, что он, не сумев постигнуть, принял на веру в последние несколько недель. В единственный миг прозрения до него дошло, как пугающе мало знает он о «плане» Роя и обо всех этих загадочных делах; он с болезненным смущением осознал, что, стыдясь собственного невежества, убедил себя в мнимом и кажущемся понимании; вспомнил намеки, произнесенные слова и неопределенные жесты и то, как, непоправимо кривя душой, притворялся, что ему ясен их смысл. На мгновение он возненавидел Роя — возненавидел за чрезмерную самонадеянность и подавляюще властный вид; возненавидел даже за его грубую, животную энергичность; и более всего возненавидел за способность внушать иррациональную и постыдную личную преданность, которой требовала его волчья гордыня.

Машина остановилась в улочке у дома, и Рой снова прервал молчание.

— Ну? — сказал он лаконично.

Рейнард сидел неподвижно. Теплый свет лился из дома на кусты в палисаднике, на приоткрытую калитку. Внезапно Рейнард в отчаянии повернулся к другу.

— Как будто ты не понимаешь, — громко воскликнул он, — что я не знаю — и не знал никогда, что вообще происходит? Я тебе поверил на слово во всем — про «план», про «чрезвычайку», о которой ты вечно толкуешь, про войну или что там еще — а ты мне так ни разу ничего и не объяснил. Почему я должен записываться? Что все это значит? Ты мне можешь хоть раз сказать правду, так чтобы я понял?

Во время этой вспышки Рой сидел молча. Теперь он повернулся к другу и смотрел на него со знакомой неопределенной улыбкой, приоткрывавшей зубы.

— Ну, что опять за напасть? — спросил он чуть ли не со смехом.

— Напасть? — Рейнард почти кричал. — Напасть, как ты это называешь, всего лишь в том, что я не знаю, во что, черт подери, ты меня впутываешь и во что я сам впутываюсь, раз уж на то пошло. Эти тренировки, и все эти разговоры про запись, и занятия боксом, и — и…

— Да — и что? — подбодрил его Рой, так как голос Рейнарда прервался.

— О, ты сам знаешь — знаешь так же хорошо, как и я. — Рейнард чуть не плакал: ему хотелось ударить это безмятежно улыбающееся лицо.

— Именно, — спокойно возразил Рой. — Я знаю так же хорошо, как и ты — ты сам это сказал. А тебе не кажется, что, если я знаю так же хорошо, как и ты, то и ты, вероятно, знаешь так же хорошо, как и я? Логично ведь, правда?

Рейнард молчал; миг просветления прошел, и пелена застлала все снова. Обессилев, он откинулся назад; он понимал, что выставил себя дураком и все впустую; он также понимал — с чувством обреченности, скрутившим его, как спазм, — что необходимость принять решение довлела над ним, как и раньше.

— Логично или нет? — настаивал Рой. Его голос звучал мягко, убеждающе, и в нем все еще слышался отголосок смеха.

— Что логично? — устало прошептал Рейнард.

— Ладно, забудь — ты устал. Вечер сегодня был непростой. Может, тебе тренировку-другую пропустить? Перенапрягаться ни к чему, сам понимаешь. И не трать ты на все это нервы — еще изведешься да угодишь на больничный, а нам такой парень, как ты, до зарезу нужен. Запомни — к первому декабря ты должен быть здоров.

Пелена на миг исчезла.

— Рой, скажи мне, ради Бога, — что все это значит? Рейнард почувствовал руку Роя на своей: пожатие внушало странную тревогу, словно внезапное прикосновение зверя в темноте.

— Послушай, Рейнард: я тебе скажу — без дураков, честно-пречестно, чтоб мне сдохнуть и все такое. — Он остановился, все крепче сжимая пальцы Рейнарда.

— Ну? — буркнул Рейнард.

— Ты в самом деле хочешь правду? Ладно, я тебе скажу — правда в том, что никто ничего не знает. Я не знаю, командир не знает — как и любой прохожий с улицы. Ты же читаешь газеты («Нет», — слабо возразил Рейнард, но Рой не обратил на него внимания) — и знаешь об общей ситуации ровно столько же, сколько и мы. Но дело вот в чем — мы точно знаем, что те кое-что замышляют, но что именно, нам не известно; мы даже предполагаем — хоть уверенности у нас и нет — на какие территории они глаз положили; но при этом сделать мы сейчас ничего не можем: руки у нас связаны. Нам просто-напросто приходится полагаться на шефов — то бишь на прямое начальство: я полагаюсь на командира, командир — на командующего генштабом, и так далее. Понятно, что об этом особо не разболтаешься — вот и приходится набирать этот новый батальон более-менее скрытно. Я так предполагаю, что те делают ровно то же самое, что и мы…

— Но кто они, эти те? — перебил его Рейнард.

Рой фыркнул.

— Хотелось бы мне это знать, — ответил он. — Если б мы знали, то были б уже отсюда далеко. Мы только знаем, что они там и что мы должны быть готовы, когда все начнется.

Рейнард вдруг почувствовал страшную усталость.

— Мне надо идти, — произнес он безжизненно. — Я и так задержался.

— И я, черт побери! — воскликнул Рой. — Пора мне уже возвращаться в Глэмбер: в полдесятого собрание в столовой… Ну, до завтра тогда.

Когда Рейнард вылез из машины, Рой вдруг протянул ему руку. Рейнард неохотно ответил на пожатие.

— Послушай, старина, — тихо проговорил Рой, и в кои-то веки на лице его не было и тени улыбки. — Я тебе серьезно говорю: я хочу знать наверняка, присоединишься ты к нам или нет. Я не хочу у тебя вытягивать обещание или припирать тебя к стенке — уж точно не сейчас. Но мне бы хотелось это знать в ближайшее время. Как по-твоему, сможешь ты мне завтра ответить?

Рейнард мгновение размышлял, сжимая руку друга; затем снова поднял глаза и встретил вопрошающий темный и пристальный взгляд.

— Да, — сказал он. — Завтра я тебе отвечу.