Оглядывая зал, Розамунда не сомневалась: бал будет чудесным. Зал был наполнен цветами. Начищенные канделябры сияли, натертый до блеска пол так и манил танцевать. Были приглашены самые лучшие музыканты, а за угощение отвечал нанятый Розамундой французский повар.

За последние три года Розамунда до тонкости изучила роль хозяйки бала, поскольку именно она выступала в этой роли, когда герцог Монфор устраивал бал или другое светское развлечение. Но сегодня все было иначе. В первый раз она принимала бал в качестве графини Трегарт. Кроме того, надо было как можно элегантнее вывести Жаклин в свет.

Розамунда вместе с Гриффином и Жаклин стояла на площадке перед входом в бальный зал, приготовившись к встрече гостей.

Перед балом они пообедали в узком кругу, состоявшем из близких и друзей, среди которых находились две почтенного возраста матроны, которые должны были помочь Жаклин сгладить возможные шероховатости на ее первом в жизни балу.

Во время обеда герцог Монфор неожиданно заговорил с Розамундой:

— Дорогая, в последнее время я почти ненавидел тебя. — Герцог перевел взгляд на Гриффина. — Надеюсь, ничего не случилось.

Избегая внимательных, все понимающих глаз герцога, Розамунда потупилась. Казалось, Монфор обо всем знал. Неужели он даже догадывался, в чем причина? Что она влюбилась в своего мужа?

Конечно, герцог догадывался. Его интуиция и всеведение были просто поразительными.

Розамунда принужденно рассмеялась.

— Мы, дамы Уэструдер, иногда хандрим, вы ведь знаете об этом, ваша светлость?

Теплый свет в глазах герцога заставил Розамунду ласково взять его за руку и пожать ее.

— Ваша светлость, хотя я выгляжу хрупкой и нежной как ангел, я сильная.

Выражение лица Монфора смягчилось. Хрипло вздохнув, он заметил:

— В последнее время мне что-то нездоровится.

— О, так вот в чем причина вашего плохого аппетита, ваша светлость, — с сочувствием произнесла Розамунда. — Я скажу об этом повару, иначе он, бедняга, расстроится, решив, что его искусство не понравилось вашей светлости.

Монфор криво улыбнулся.

— Я краем уха слышал, что вы пригласили на бал вашу матушку. Это правда?

— Да.

— После всего, что она сделала, я полагал, что ты прекратишь с ней общаться. Хотя в любом случае ты можешь рассчитывать на мою поддержку.

Тонкие губы Монфора сжались в тонкую линию.

— Думаю, Стейн поступил правильно, выпроводив ее из своего дома.

Розамунда знала обо всем. Она также знала, что Гриффин там присутствовал, но он ни о чем не рассказывал. А она его не расспрашивала.

— Я думал, между вами полный разрыв, — продолжал Монфор. — Но, как говорится, ты решила: если тебя бьют по щеке, надо подставить другую. Не слишком ли опрометчивое решение?

— О, нисколько, ваша светлость, — ответила Розамунда. — Но в моем случае точнее будет другое высказывание из Библии. Оно гласит: око за око. Сегодня на балу ей воздастся за содеянное.

— Ты никогда не была мстительной, — удивился Монфор.

— О нет, — усмехнулась Розамунда. — Я не вынашиваю специальных планов отмщения. Мне не до этого. Кроме того, в роли хозяйки бала я почти не замечу, что она будет делать. Вам, ваша светлость, хорошо известно, сколько обязанностей у хозяйки бала.

Видя недоумение на лице Монфора, Розамунда подавила улыбку.

— Моя месть очень проста. Пусть она увидит, как я счастлива, несмотря на все ее старания. И даже вопреки им. — Розамунда задумалась. — Знай она об этом, наверняка позеленела бы от зависти.

Плечи Монфора затряслись от беззвучного смеха.

— У кого ты научилась такой дьявольской хитрости?

Розамунда лукаво улыбнулась.

— У меня был один из самых лучших учителей.

Гриффин воспринял приглашение леди Стейн на бал не столь равнодушно, как, по-видимому, относилась к этому его жена. Маркиза опоздала, очевидно намеренно, поэтому хозяева бала не встретили ее. К счастью — так решил Гриффин.

Поэтому, когда леди Стейн, освободившись от ее раболепного кавалера, подошла к Гриффину, это нисколько не обрадовало его.

— Лорд Трегарт, наверное, вы удивлены моему появлению?

— Нисколько не удивлен. Жена предупредила меня.

— Да-да, она меня пригласила, — легкомысленно отвечала маркиза. — Как вы думаете, она простила меня?

— Простила? — в замешательстве спросил Гриффин. — Простила тот случай с портретом или ваши фокусы за все двадцать лет жизни вместе с вами?

Маркиза побледнела от злости.

— Вы ничего не знаете о том, как я страдала все эти годы. Ничего о моей семейной жизни, о том, что мне пришлось пережить.

— Мне неинтересно, что вы думаете о своих страданиях. Если Розамунда вас простила, то пусть будет так. Возможно, она не могла поступить иначе. Что касается меня, то я ни за что не простил бы.

Гриффин поклонился, собирался уже отойти, как вдруг маркиза крепко схватила его за руку. Из ее горла вылетел свистящий хрип, отдаленно напоминающий рычание.

— Как вы смеете так обращаться со мной?! Как будто я погубила ее жизнь? Нет, это вы погубили ее, когда женились на ней.

— Мне некогда выслушивать подобную чушь.

— Нет, вы меня выслушаете, или я подниму крик на весь дом, — зашипела леди Стейн. — Вряд ли вам это понравится. Вы ведь не хотите испортить первый бал, устроенный Розамундой? Поверьте, лорд Трегарт, мне терять нечего.

Гриффин сжал кулаки. Никогда в жизни он не посмел бы ударить женщину, но сейчас был очень близок к этому.

От ее слов что-то внутри его сжалось, так сжимается жалкая дворняга от занесенной над ней палкой. Слабая с виду маркиза при желании могла очень сильно навредить. Знакомое с детства ощущение воздействия чужой злой воли овладело им.

С невозмутимым выражением лица он стоял и слушал леди Стейн. Гриффин решил выслушать все, что она скажет, а затем выпроводить ее из дому, не обращая внимания на то, понравится это его жене или нет.

Почему Розамунда никак не хочет понять, что на ее мать нельзя ничем воздействовать — ни добротой, ни снисходительным отношением. Леди Стейн была законченной эгоисткой. Она была ядом, отравляющим любые человеческие отношения. Надо раз и навсегда избавиться от нее, чтобы она больше не портила жизнь Розамунде.

— Поглядите на нее! — Маркиза вскинула руку, указывая на свою дочь. — Моя дочь обладает всем: красотой, умом, изяществом, — всем, чего так желает любая девушка. Любой мужчина почел бы за честь жениться на ней. Но Монфор почему-то выбрал вас.

Злые глаза маркизы превратились в узкие щелочки.

— Неужели вы столь наивны и поэтому полагаете, что, надев на себя костюм джентльмена, сразу перестали быть тем, кем являетесь на самом деле, — чудовищем? Моей бедной дочери следовало выйти замуж за красивого, утонченного джентльмена, с которым было бы приятно спать вместе, а не за такого грубого и неотесанного мужлана, как вы.

Ее голос поднялся до истеричного визга, который услышали стоявшие поблизости гости. Вначале послышался шепот, а потом злобные насмешки. Но леди Стейн было все равно, к тому же она привыкла к скандалам.

Лицо леди Стейн исказилось от злобы, ненависти и презрения.

— Боже мой, как только я представлю, что моя дочь должна лежать под вами — потным волосатым похотливым животным — и молиться про себя, чтобы вы быстрее...

Но тут Гриффин проговорил:

— Хватит. Вы уже достаточно много сказали, чтобы понять, насколько у вас грязные мысли. Можете кричать во все горло: мне все равно, что подумают гости. — Он нагнул голову и взглянул ей прямо в глаза. — А теперь слушайте внимательно. Если по вашей вине разразится скандал и повредит моей жене, я просто возьму вас за горло вот этими руками и сломаю шею. Понятно? Выбирайте.

Гриффин отодвинулся и пошел прочь. Гости невольно расступались перед ним. Гриффин шел, не слыша позади себя удивленных вскриков, не замечая недоуменных взглядов. Вдруг раздались мерные, отчетливые звуки вальса. Он ускорил шаг, чтобы их не слышать.

Он шел все быстрее и быстрее, пока не оказался далеко от бального зала, там, где не было слышно музыки.

Розамунда не сразу нашла Гриффина в их спальне. Самое неподходящее место во время бала, она меньше всего рассчитывала увидеть его здесь.

Однако Гриффин был именно здесь и, судя по беспорядку, занимался совсем неожиданным делом: собирал вещи. Дирлав ходил от раскрытых шкафов к раскрытому сундуку и укладывал рубашки, штаны, чулки, сюртуки.

Не глядя на нее и не говоря ни слова, Гриффин вышел следом за слугами, уносящими сундук.

— Гриффин? — опомнившись от изумления, окликнула его Розамунда. — Что случилось? Дурные новости из поместья?

Он повернулся к ней, лицо его было бледным, глаза блестели, и столько в них было злости, отчаяния и страданий, что Розамунда невольно вскрикнула.

— Я возвращаюсь домой, Розамунда. Я здесь не ко двору и не к месту.

— Постой, но ведь мы... — Она осеклась, пораженная столь неожиданным его решением, столь эксцентричной выходкой. — Но ведь все шло так хорошо. Ты шутил, смеялся, разговаривал с приятелями. Мисс Портер даже пыталась флиртовать с тобой.

Он упрямо покачал головой.

— Гриффин, но ведь этот бал был специально устроен для Жаклин, — напомнила Розамунда.

— Да, но ты сделала все для нее. Ты предоставила ей чудесную возможность показаться в высшем свете. Уверен, теперь ее окружат самые лучшие кавалеры, среди которых она может выбирать того, кто ей больше понравится. И все это... благодаря тебе.

«Боже, да не нужны ей никакие кавалеры», — подумала Розамунда.

Но ничего не сказала. Она также не сообщила о том, как Мэддокс ловко пригласил Жаклин на вальс, на тот самый вальс, который они с Гриффином должны были танцевать вместе.

Она мечтала о том, как они будут вместе танцевать, как она будет кружиться в его объятиях. Она даже специально выбрала вальс «Вальс ангелов». Она с наслаждением предвкушала наступление этих минут. Если даже Гриффин никогда не испытывал удовольствия от танцев, вместе с ней он должен почувствовать, как прекрасно танцевать.

Розамунда никак не думала, что ее нажим, ее подталкивания заставят его убежать с бала. Если бы она знала, никогда не стала бы приставать к нему с подобными просьбами.

А теперь он уезжает, оставляет ее. Колени у нее ослабели и едва не подкосились. Внезапно ей стало тоскливо и плохо, точно также плохо ей было, когда отец, отослав ее и брата к родственникам, разошелся с матерью.

Розамунда со слезами в голосе спросила:

— Но ведь твое решение вызвано не моей просьбой танцевать вальс?

— При чем здесь вальс? Вальс есть вальс, обычное дело, особенно для тебя, — устало проговорил Гриффин.

— Нет, этот вальс не был для меня обычным. — Голос Розамунды дрогнул. — Он был очень важен для меня. Мне хотелось кружиться в твоих объятиях, забыться в романтическом порыве. Пусть все видят, как мы любим друг друга.

— Нет, — еле слышно промолвил Гриффин, — мы не подходим друг другу. Ты хочешь, чтобы я стал другим.

Он встал, не обращая внимания на протестующий возглас Розамунды.

— Ты леди Уэструдер и принадлежишь к сливкам высшего общества. Ты бриллиант чистейшей воды. Ты порождение этого мира. Ты его ярчайшая звезда. В твою честь называются фасоны дамских шляпок, причесок, и Бог еще знает что будут называть.

— Но разве я виновата?

— Нет, тебе это дается легко, без всяких усилий. Вот ты стояла и глядела на бал. Для тебя в этом нет ничего сложного или трудного. На балу ты как рыба в воде.

Розамунда видела, как мало Гриффин разбирается в сложной механике бала, но главное она поняла. На балу он чужой, она же была здесь своей.

— Ты так считаешь? — с мягким упреком сказала Розамунда.

— Да. А разве ты сама не видишь? — Он тяжело вздохнул. — Как сейчас вижу себя, семнадцатилетнего неуклюжего увальня, на балу посреди утонченных джентльменов и изящно одетых дам, на балу, устроенном старым графом. Многие из них перешептывались, посмеивались, а некоторые даже тыкали пальцем в мою сторону, указывая на грубого и неуклюжего здоровенного парня.

Сдавленный, жалкий смех вырвался из его груди.

— Тот бал был устроен в мою честь, точно так же как этот — для Жаклин. Представь только, бал в честь общего посмешища, Гриффина Девера.

Боль и обида в его голосе больно царапнули Розамунду по сердцу. Ни разу в жизни ее не унижали на людях, даже мать не додумалась до того, чтобы выставлять дочь на посмешище. Душевные раны, причиненные злыми, презрительными насмешками, очень болезненны и способны причинять страдания многие годы, особенно нанесенные близкими людьми. Едкие замечания запоминаются надолго, но постепенно, кусочек за кусочком, забываются, изглаживаются из памяти... впрочем, далеко не всегда.

С Гриффином происходило все именно таким образом. Но у него не было, как у Розамунды, ни старшего брата, ни такого чуткого умного опекуна-наставника, как лорд Монфор. У Гриффина все было с точностью наоборот. Только кончина старого графа предоставила ему свободу, положив конец бесконечным унижениям и издевательствами. Но, как полагала Розамунда, свобода наступила с опозданием.

— Я люблю тебя, Гриффин, таким, как ты есть. И мне совсем не надо, чтобы ты превращался в другого человека. Может быть, тебя насмешит мое признание, тем не менее я все расскажу. Так вот, когда ты подстригся и надел новый наряд, у тебя стал вид настоящего джентльмена, но мне он почему-то не понравился.

Глаза Гриффина вспыхнули, в них светился явный интерес, смешанный с любопытством.

— Конечно, ты стал выглядеть намного приятнее. Красивее. А что подумают другие леди, когда увидят твое новое обличье, тем более те, которые ни разу не видели тебя раньше? Я ревновала тебя. Сегодня, когда ты беседовал с мисс Портер, мне захотелось подойти и пребольно уколоть ее шпилькой из моей прически. Пусть больше не флиртует с тобой.

Это было сказано полушутливо-полусерьезно, и Гриффин улыбнулся.

Она не притворялась, не лгала ему. Все это было чистой правдой. Смысл происходящего в его абсолютной полноте дошел до сознания Розамунды. Трещина в их отношениях ширилась и разрасталась, надо было что-то немедленно предпринимать. Расстроенный Гриффин замкнулся в себе и ничего не хотел слышать.

— Ну что ж, в таком случае я еду с тобой в Пендон-Плейс, — решительно заявила Розамунда.

— Бросишь бал? Оставишь гостей? Нет, дорогая, так нельзя. Кроме того, не забывай, это бал для Жаклин. Она поверит, если ты скажешь, что мой отъезд вызван чрезвычайными обстоятельствами. Но если ты уедешь вместе со мной, она наверняка сперва удивится, потом огорчится и расстроится.

— Может быть, я смогу недолго побыть вместе с ней потом.

От отчаяния Розамунда, цепляясь за соломинку, сама не знала, что говорила.

Гриффин помрачнел.

— Я не хочу, чтобы Джекс возвращалась в Пендон-Плейс.

— Но послушай...

— Ради Бога, Розамунда...

Раздражение в его тоне заставило ее замолчать.

Его внезапное решение вернуться в поместье не казалось ей непреодолимым препятствием. Надо было как-то обойти его, но как?

— Я могу попросить мою хорошую знакомую взять Жаклин под свое крылышко до окончания сезона. Как только я найду для Жаклин надежную компаньонку — думаю, это не займет больше нескольких дней — я сразу приеду к тебе в Пендон-Плейс. Если тебе не нравится Лондон, то почему бы нам не жить в поместье?

Гриффин помедлил с ответом, наконец сказал:

— Ты не создана для сельской жизни, Розамунда. Ты похожа на прекрасную бабочку, и я не могу держать тебя взаперти в провинции.

— Нет-нет, напрасно ты считаешь меня этаким эфемерным легкомысленным созданием, порхающим по жизни.

— Нет, я считаю тебя доброй, великодушной, прелестной. Я мог бы добавить еще кучу эпитетов, но не стану этого делать. Так или иначе, но ты должна остаться в Лондоне до конца сезона.

— Как я могу оставаться здесь без тебя?

— Ты принадлежишь этому миру, ты с ним неразрывно связана.

— Глупенький, я неразрывно связана с тобой. Как ты мог подумать, что я предпочту тебе эту мишурную жизнь? Гриффин, я люблю тебя. А ты признавался, что любишь меня.

Вдруг в голову Розамунды пришла одна мысль, от которой ей стало дурно. Все поплыло у нее перед глазами, и, обессиленная, она почти упала в рядом стоявшее кресло.

Она выбрала его. А он в отличие от нее считал иначе, смотрел на все происходившее чужими глазами.

— Впрочем, если ты так решил... — промолвила она. — Это твое окончательное решение?

Гриффин молча кивнул.