Джонатан Уэструдер, граф Давенпорт, окинул взглядом троих мужчин, стоявших перед ним. Пожалуй, решил он про себя, вместе они представляли собой весьма внушительное зрелище – высокие, мускулистые, с той высокомерной манерой держаться, которую Уэструдеры успели отточить до совершенства за столетия непрерывного господства.

– Какими старыми брюзгами вы стали, – произнес он с ленивой усмешкой. – Что еще я натворил на этот раз?

Лорд Бекингем, старший из его кузенов, строго взглянул в его сторону – строже, чем обычно, что само по себе говорило о многом любому, кто хорошо знал Бекингема.

– Дело не в том, что ты натворил на этот раз, а в том, что ты делал с самого момента своего возвращения и продолжаешь делать до сих пор. Этот разгульный, беспечный образ жизни…

– Не надо читать ему нотации, Бекс, – произнес виконт Лидгейт, высокий, светловолосый, безупречно одетый джентльмен, за чьей внешней утонченностью скрывалась способность драться не хуже любого уличного головореза. – Где и когда мужчина прислушивался к подобной чепухе? – Он перевел холодный взгляд голубых глаз на Давенпорта: – Ты стал предметом пересудов для всего Лондона. Подумай хотя бы о Сесили, если не об остальных.

– Сесили? – переспросил Давенпорт в замешательстве.

– Твоей сестре, старина, на тот случай, если твой одурманенный спиртным мозг еще не забыл о ее существовании, – огрызнулся Лидгейт. – Твое поведение сильно ее огорчает. Уже одного этого должно быть достаточно, чтобы взяться за ум.

Сесили совсем недавно стала герцогиней Ашборн и, насколько мог судить Давенпорт, была до отвращения счастлива в браке. Впрочем, он всячески старался избегать общества сестры и потому мог ошибаться на сей счет.

Хм. Огорчает? Ее? При этих словах Давенпорт ощутил слабое подобие… некоего чувства. Однако чем бы это чувство ни было, он не стал показывать его в присутствии трех своих кузенов.

С нарочито высокомерным видом граф вынул карманные часы, проверил время и выразительно зевнул. Затем он наклонил голову в сторону Стейна и стал ждать.

На лице Стейна застыло его обычное презрительно-насмешливое выражение. Ксавье, маркиз Стейн, мог быть весьма неприятным человеком, но по крайней мере он сам не чуждался пороков.

– О да, я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны. – Стейн нахмурился. – Я не тот человек, который вправе учить других правилам приличия. Но есть разница. Мои грехи, пусть даже имя им – легион, никогда не вызывали вульгарного скандала. Ты же ходишь по самому краю пропасти.

– И мы твердо намерены оттащить тебя подальше от этой пропасти, – процедил сквозь зубы Бекингем, – даже если для этого понадобится связать тебя по рукам и ногам и сунуть в рот кляп.

При мысли о возможном физическом насилии морщины на лице Давенпорта разгладились.

– Что ж, попробуйте.

Несмотря на маячившую в ближайшем будущем перспективу хорошей драки, его терзало сознание несправедливости всего происходящего. Он был официально воскрешен из мертвых со всеми шумом и помпой, присущими фантасмагорическим празднествам Принни, но ирония заключалась в том, что самому Давенпорту было безразлично, жив он или умер. Слишком поздно он понял, что цена за его возвращение к жизни оказалась непомерно высокой. Ни угрозы кузенов, ни неустанные проявления сестринской любви со стороны Сесили не способны были развеять роковые тучи над его головой.

Он потерял труд всей своей жизни, а вместе с ним и ее смысл. Теперь он пустился во все тяжкие, наживая себе одну неприятность за другой.

– Ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности рядом с тобой, – произнес Лидгейт, его обычно добродушно-веселое лицо сделалось жестким и презрительным. – Эта интрижка с леди Марией… ты должен немедленно положить ей конец.

Ах да. Леди Мария Шанд. Давенпорт задумался, подперев руками подбородок. Ее двойственная натура всегда интриговала его. В бальном зале она выглядела обычной чопорной, благовоспитанной барышней, но стоило оказаться с ней наедине при лунном свете, как ее изящные ручки очень быстро начинали шарить по мужским панталонам. Впрочем, женщины – в особенности женщины одного с ним круга – были настолько связаны всевозможными нелепыми правилами и условностями, что вынуждены были отказываться от самых естественных биологических наклонностей и желаний. Ученый в нем яростно протестовал против подобного подавления инстинктов, и он считал долгом принести освобождение как можно большему числу дам. Но прежде чем Давенпорт успел согласиться на недвусмысленное предложение удовлетворить свою похоть между изящными бедрами леди, он сделал одно шокирующее открытие. В то время как им двигало похвальное стремление избавить леди Марию от оков приличий, сама она намеревалась приковать его к себе узами брака. Его остановил не страх перед неминуемым скандалом, а внезапное осознание того, что пылкие поцелуи леди Марии носили на себе горький привкус обмана.

Таким образом, предостережения его кузенов оказались и запоздалыми, и излишними. Давенпорт еще накануне поцеловал леди Марию в последний раз – без всякой затаенной злобы или сожалений, по крайней мере с его стороны.

Эта связь могла причинить неудобства и во многих других отношениях, ибо отец леди Марии, лорд Ярмут, в прошлом был чем-то вроде наставника для Давенпорта.

– Как ты и говорил, Лидгейт, нотации тут не помогут. – Стейн нарочито медленно положил обе руки на подлокотники кресла Давенпорта и наклонился вперед, выражение его лица сделалось угрожающим. – Отправляйся в деревню, – произнес он. – Уезжай из Лондона и никогда больше сюда не возвращайся.

– Что, никогда? – переспросил Давенпорт, делая вид, что все это его ужасно забавляет. В конце концов, что мог сделать ему Стейн? – Я так не думаю.

Граф осушил бокал бренди, который оставил недопитым на столике под рукой. Небольшое количество спиртного, казалось, отрезвило его, а не наоборот. С какой стати он сидел тут, в библиотеке Стейна, смиренно выслушивая его упреки? Он ведь давно уже не школьник!

«Отправляйся в деревню». Черта с два! С тем же успехом он мог бы повеситься на ближайшем дереве. В деревне у него будет слишком много свободного времени, чтобы размышлять над той зияющей пустотой, в которую превратилась его жизнь. Если он будет постоянно чем-то занят, все время пребывая в движении, то, возможно, сумеет справиться с этим демоном, хотя бы на некоторое время. Ему был нужен Лондон – Лондон с его зловонием, разгульной жизнью, доступными женщинами, бесконечными и бессмысленными развлечениями, доступными джентльмену с его состоянием и положением в обществе. Давенпорт надеялся, что его поведение убедит сомневающихся в том, что ему нечего больше предложить миру науки, который он оставил далеко позади. И все же после всех его усилий пустить им пыль в глаза кто-то до сих пор выслеживал его.

Вот и еще одна причина, чтобы остаться в Лондоне. Гораздо проще скрыться в оживленной столице, где он мог избежать слежки, сделав вид, что не заметил таинственного незнакомца, преследовавшего его. В деревне сделать это было почти невозможно.

Давенпорт сам не понимал, почему до сих пор не положил конец всей этой истории. Видимо, еще одно следствие общего недомогания, которое он ощущал с тех пор, как вернулся к своей прежней жизни.

Он поднялся, но каждое движение как будто давалось ему с трудом. После стольких бурных бессонных ночей…

Его вдруг охватила смертельная усталость, утомление, от которого защемило в груди. Бекингем предсказывал, что рано или поздно ему придется расплачиваться за свой образ жизни, и Давенпорту показалось, что его кузен прав.

Он вдруг пошатнулся, вытянул вперед руку и услышал, как бокал выпал из его рук и, тихо звякнув, покатился по полу.

У Давенпорта все поплыло перед глазами, он прищурился, пытаясь сосредоточиться на лице Ксавье, и тут сквозь застилающую взор пелену до него донесся голос Лидгейта:

– Вы опоили его? Неужели, по-вашему, это было необходимо?

– Думаю, что да, – последовал холодный ответ Ксавье. Подхватив Давенпорта под мышки, маркиз снова опустил его в кресло. Однако Давенпорт не остановился, когда его спина коснулась подушки. Он все падал и падал, не зная, за что ухватиться, не в силах сделать хоть что-нибудь ради собственного спасения.

Затем тьма нахлынула на него и поглотила целиком.

Двумя неделями раньше

– Уволена? – только и смогла выговорить Хилари Девер, со все возрастающим чувством ужаса глядя на высокую худую женщину за элегантным письменным столом. – Но… но ведь вы всегда были довольны моей работой, мисс Толлингтон. Я не понимаю…

Академия мисс Толлингтон для молодых девиц из благородных семей заменила Хилари родной дом с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет. Вся ее жизнь была связана с ней, сначала в качестве ученицы, а затем преподавательницы танцев и изящных манер. Ни одна девушка не покидала заведение мисс Толлингтон, не получив самую основательную и суровую подготовку в том, что касалось балов, этикета и поведения в свете, от мисс Хилари Девер.

В данный момент Хилари, уже достигшая двадцатилетнего возраста, находилась под опекой человека, у которого имелось столько воспитанниц, что он совсем забыл о ее существовании. Что, впрочем, Хилари вполне устраивало, ибо последней партией, которую лорд Девер пытался ей навязать, был старый беззубый развратник восьмидесяти лет.

Она отдала академии все силы – и вот теперь в ее услугах больше не нуждались.

К чести мисс Толлингтон, на ее худом некрасивом лице отразилось искреннее сожаление. Она достала маленький кружевной платочек и поднесла его к губам.

– Видите ли, ко мне недавно явилась с визитом леди Эндикотт.

Хилари прикусила губу. Леди Эндикотт принадлежала к семейству Блэков и отличалась крайним высокомерием. Отношения между Блэками и Деверами никогда нельзя было назвать дружескими.

– А какое отношение имеет к этому леди Эндикотт? – Хилари знала заранее, что какими бы ни были слова ее светлости, ничего хорошего они ей не сулили.

– К сожалению, леди Эндикотт имеет самое прямое отношение к управлению академией. – Мисс Толлингтон заморгала, морщинки у ее рта сделались глубже. – Дело в том, мисс Девер, что ее светлость – наша новая дама-патронесса.

– Ох! – Хилари стиснула кулаки так, что ногти вонзились в мякоть ладоней. – Да, я понимаю.

Что бы она ни делала, какой бы ни была, люди вроде леди Эндикотт никогда не удостоят ее вниманием. В глазах высокородной дамы Хилари была не более чем одной из этих омерзительных Деверов. Девушке из подобной семьи никак нельзя было доверить обучение юных дебютанток правилам приличия. И точка.

Ее душило отчаяние от собственной беспомощности. Она так старалась, работая здесь. Хилари даже не представляла себе, что еще могла сделать, чтобы убедить всех: она не такая, как все прочие Деверы, а хорошо воспитанная, добропорядочная юная леди, которая вовсе не заслуживает того, чтобы ее судили за грехи предков.

Даже в такую минуту Хилари не могла позволить себе понурить голову. Всегда надо держаться с достоинством, как бы скверно она ни чувствовала себя в глубине души. Но горечь поражения, по-видимому, отразилась на ее лице. Мисс Толлингтон между тем коснулась краешка глаза носовым платком, после чего сдавленным голосом произнесла:

– Мне так жаль, мисс Девер. Поверьте, если бы в моих силах было найти хоть какой-нибудь выход, я бы непременно его нашла, но…

Хилари одарила свою наставницу вымученной улыбкой.

– Пожалуйста, не стоит огорчаться, мисс Толлингтон. Я знаю, что будь это в вашей власти, вы бы оставили меня при себе.

Тут ей в голову пришла мысль.

– Наверное, помимо преподавания, в академии найдется еще какая-нибудь работа для меня. Я бы могла… могла…

Вряд ли бы она осмелилась признаться мисс Толлингтон в том, что готова была работать даже посудомойкой, лишь бы директриса позволила ей остаться. Сама мысль о возвращении в полуразрушенный дом в Линкольншире, к ее ужасным братьям, вызывала у девушки внутреннюю дрожь.

Директриса только покачала головой:

– Боюсь, это невозможно, моя дорогая.

Хилари задавалась вопросом, уж не потребовала ли леди Эндикотт избавиться от ее оскверняющего присутствия в академии полностью и безотлагательно. Мужчины из рода Деверов слыли неотесанными грубиянами, а женщины – отчаянными сорвиголовами, не обремененными моралью и не слишком разборчивыми в выборе партнеров. Одна из Деверов, даже просто находясь в стенах академии, пятнала честь учениц этого благородного заведения.

Едва сдерживая негодование, девушка произнесла:

– Предрассудки. Все это не более чем предрассудки.

Ее эмоции нуждались в физическом выходе. Хилари вскочила с кресла и принялась расхаживать взад и вперед по комнате, отчаянно пытаясь найти какой-нибудь выход, лишь бы не возвращаться в Ротем-Грейндж.

– Если бы только леди Эндикотт согласилась дать мне аудиенцию, я бы сумела убедить ее светлость оставить меня здесь. Я знаю.

– Боюсь, что нет, мисс Девер, – мягко ответила мисс Толлингтон. Поднявшись с места и обогнув письменный стол, директриса подошла к Хилари и положила руки ей на плечи. Никогда прежде она не делала ничего подобного, и это прикосновение растрогало девушку больше, чем она могла выразить на словах.

– Мое дорогое дитя, – пробормотала мисс Толлингтон. – Мне так грустно с вами расставаться. Но распоряжение леди Эндикотт навело меня на мысль, что я поступала эгоистично, держа вас при себе.

– Эгоистично? – Хилари не верила собственным ушам. – Те пять лет, что я провела здесь, были самыми счастливыми в моей жизни!

Бледно-голубые глаза директрисы светились состраданием.

– Да, я знаю. И именно поэтому считаю, что вела себя эгоистично. Вам нужно жить, мисс Девер.

Она обвела рукой вокруг себя, как бы показывая свой уютный, обитый дешевым чинцем кабинет, который всегда так нравился Хилари.

– Я вынуждена таким образом зарабатывать себе на жизнь, и я предана нашей академии потому, что считаю своим долгом выполнять любое дело, за которое берусь, как можно лучше. Но не заблуждайтесь ни на мгновение: обладай я вашим состоянием, вашими преимуществами и вашими связями, я бы не задержалась здесь ни на минуту дольше необходимого.

В горле у Хилари встал комок.

– Прошу прощения, но если вы и впрямь думаете, что у меня есть преимущества, вы очень мало знаете о моем истинном положении, – с трудом выговорила она. – Мои братья ни за что не согласятся вывезти меня в Лондон, чтобы участвовать в сезоне, и даже если бы они согласились, я не знаю ни одной респектабельной матроны, которая взяла бы меня под свое крыло. Мой опекун понятия не имеет, жива я или мертва, – да его это и не заботит. Мое состояние не настолько велико, чтобы заинтересовать его в выборе для меня подходящей партии. Кроме того, я не вправе распоряжаться своими деньгами до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год, так что и они мне не помогут.

– И все же эти препятствия нельзя назвать непреодолимыми, – с мягкой улыбкой ответила мисс Толлингтон. – Я уже написала одной своей старой знакомой, миссис Фаррингтон. Обе ее дочери вышли замуж и больше не требуют ее заботы. Только в прошлом месяце я слышала, что она не прочь немного развлечься теперь, когда ее пташки выпорхнули из гнезда. Разумеется, я ничего не могу обещать, но думаю, что она будет только рада оказать свое покровительство такой благородной и хорошо воспитанной юной леди в наступающем сезоне.

Сердце так и подскочило в груди Хилари. Странное ощущение, нечто среднее между восторгом и паническим страхом, пробежало по ее телу. Она моргнула и едва нашла в себе силы пробормотать слова признательности.

Лондонский сезон. Балы и рауты, пикники и музыкальные вечера…

– «Олмак», – выдохнула она.

Однако у нее не было ни одного наряда, пригодного для лондонского сезона, а тем более для одного из пышных балов по подписке, устраивавшихся в клубе «Олмак». Едва ли она…

Хилари отвергла все возражения, решительно пожав плечами. Раз ей представилась такая возможность, она ухватится за нее обеими руками и ни за что не упустит. Ее опекуны должны выделить ей долю из причитающегося ей наследства. Правда, в прошлом они всегда отказывали ей в этом, но если миссис Фаррингтон согласится ей помочь, то, возможно, Хилари и удастся усовестить лорда Девера и его скользкого стряпчего, чтобы те оплатили хотя бы ее гардероб. Ей нужно попасть в Лондон и принять участие в сезоне любой ценой. И как только она там окажется, то будет вести себя с таким утонченным изяществом и благородством, что все сразу поймут: она не такая, как все прочие Деверы, – настоящая роза, выросшая среди терновника и ждущая только, чтобы кто-нибудь ее сорвал. А если Хилари очень, очень повезет, то она даже сможет найти себе мужа. При этой мысли девушка зажмурила глаза. Спокойного, доброго и покладистого. Хорошо образованного, возможно, ученого. Какого-нибудь деревенского сквайра, живущего в уютном поместье. Словом, полную противоположность ее собственным братьям – пьяницам, эгоистам и развратникам. И как раз такого человека она и рассчитывала встретить в Лондоне.

У нее было приличное, пусть и не блестящее, приданое. Никто бы не счел ее идеальной красавицей, но и дурнушкой ее тоже нельзя было назвать – по крайней мере Хилари очень на это надеялась. И она знала до тонкостей, как вести домашнее хозяйство, если бы ей представилась такая возможность.

Хилари обдумывала это предложение, и оно ей все больше нравилось. И ей следовало благодарить за все мисс Толлингтон.

Отбросив осторожность, девушка обвила руками плечи директрисы и крепко ее обняла.

– О, спасибо вам! Большое спасибо! Я не разочарую вас, мисс Толлингтон.

Мисс Толлингтон с улыбкой взглянула на нее.

– Вы никогда меня не разочаровывали, моя дорогая мисс Девер.

Хилари тут же мысленно дала себе клятву – очаровать миссис Фаррингтон настолько, что эта дама с радостью возьмет ее в Лондон и выведет в свет. Тогда она докажет леди Эндикотт и всему высшему обществу, насколько несправедливым было их предубеждение против нее. Найдет себе мужа, олицетворяющего те качества, которые восхищали ее больше всего. И после этого ей уже не придется возвращаться домой в Ротем-Грейндж.

Никогда.

– Дьявольщина! Тысяча чертей!

Целая череда еще более крепких ругательств сорвалась с губ Давенпорта, когда пульсирующая боль в голове стала совсем нестерпимой. Впрочем, как он вскоре убедился, источником его мучений была не только голова. Все его тело ныло.

Он лежал на подобии соломенного тюфяка в помещении, по виду похожем на амбар. Он понятия не имел, где он и как здесь очутился. На несколько пугающих мгновений, от которых сердце его замерло, а дыхание перехватило, Давенпорт уже подумал, что они в конце концов настигли его и заманили в ловушку. Те самые таинственные, безымянные они, которые неотступно следовали за ним в течение некоторого времени.

Что ж, по крайней мере руки у него не были связаны. И рядом не было охранника, чтобы остановить его при попытке к бегству. Через широко раскрытую дверь внутрь амбара просачивался блеклый, водянистый свет.

Когда его дыхание успокоилось, а рассудок немного прояснился, Давенпорт опустил голову на солому и облегченно вздохнул, все вспомнив. Ксавье, приправивший бренди снотворным, Бекингем и Лидгейт, тайком вывезшие его из Лондона…

Едва очнувшись и взглянув на своих похитителей, граф тотчас же набросился на них с кулаками. То была самая обычная драка, без стиля, без правил. Вряд ли такое сошло бы ему с рук в боксерском салоне у Джексона. Давенпорт невольно ухмыльнулся, вспомнив особенно крепкий удар снизу прямо в челюсть Бекингема. Однако при этом пострадала его правая рука, и, судя по ее виду, он вполне мог получить перелом. Давенпорт разжал пальцы и снова выругался. Возможно, не перелом, но… Что ж, хоть одна отрадная новость.

Разумеется, кузены превосходили его силой. Вряд ли он мог тягаться с ними двумя, несмотря на то что дрался на удивление хорошо для человека, которого опоили снотворным, швырнули на фермерскую телегу и увезли из города.

На его лбу залегла хмурая складка. Стейна с ними не было. Маркиз предоставил другим делать всю грязную работу. Вполне в его духе. И очень жаль. Давенпорту доставило бы ни с чем не сравнимое удовольствие дать надменному маркизу пинок между ног.

Снотворное. Этого граф не предвидел. Но ему следовало бы догадаться, что когда Уэструдеры решают что-то сделать, то всегда добиваются своего. С его стороны было глупостью ослабить бдительность. Ему надо было послать их всех к чертям еще до того, как они загнали его в угол в доме Стейна накануне вечером.

Который, собственно, сейчас час? Погода не была солнечной, однако, судя по проникавшему в амбар свету, Давенпорт понял, что на дворе уже день. Он вынул часы и обнаружил на крышке вмятину. Без сомнения, еще одно последствие его стычки с Лидгейтом и Бекингемом. Оставалось надеяться, что они оба получили свою долю синяков и страдали сейчас хотя бы вполовину так, как он сам.

Он поднес часы к уху и услышал размеренное тиканье. Значит, несмотря на повреждение, они все еще шли. Часы показывали уже два часа дня. Стало быть, полдень давно миновал.

Ему нужно было подняться на ноги, однако почему-то не хотелось покидать относительный покой терпко пахнущей соломы, чтобы испытать возможности собственного тела. Хорошо еще, что кузены не швырнули его в свинарник или в корыто, из которого поили лошадей. Но было уже слишком надеяться на то, что они ждали его где-то рядом, готовые отвезти незадачливого родственника в более цивилизованное место, вроде боксерского клуба Криббса или его собственный особняк в Мейфэре.

Где же он, черт возьми?

Через минуту он встанет на ноги и выяснит это. Всего одну минуту…

Эта минута, как ему показалось, пролетела слишком быстро.

Давенпорт закрыл глаза, стиснул зубы и, несмотря на то что все его тело ныло от боли, поднялся.

Спустя примерно час Давенпорт уже ехал верхом сквозь моросящий дождик в сторону Стамфорда. Он взял на время крупного приземистого мерина у фермера, в чьем сарае он был брошен, и выяснил у него направление до ближайшей почтовой станции.

Как оказалось, кузены бросили его посреди Линкольншира, за многие мили от его усадьбы, без денег и без какого-либо средства передвижения. В том состоянии, в котором он находился – избитый, в синяках, весь покрытый кусочками соломы, – Давенпорту понадобилось все его природное высокомерие, обаяние и сила убеждения, чтобы уговорить фермера расстаться с лошадью.

Тем не менее Давенпорт твердо намеревался сдержать слово. В кармане у него еще оставалось несколько мелких монет, и он заплатит какому-нибудь конюху на постоялом дворе, чтобы тот отвел лошадь обратно на ферму.

Беглый осмотр окрестностей не обнаружил никаких признаков человека, преследовавшего его в Лондоне. Вероятно, этот парень был застигнут врасплох, когда кузены Уэструдера внезапно похитили его жертву. Если так, то какая ирония судьбы!

Однако Давенпорт не мог избавиться от подспудно терзавшего его неприятного предчувствия. За многие годы, прошедшие с тех пор, как ему пришлось исчезнуть из общества, он научился доверять собственным инстинктам.

Граф пустил лошадь легким галопом. Будь он проклят, если согласится покорно вернуться к себе в Давенпорт, преследовал ли его кто-нибудь или нет. Если он позволит кузенам распоряжаться собой сейчас, то уже не избавится от них никогда. Они не только сделают его трезвым как стеклышко, но, прежде чем он успеет опомниться, женят его на какой-нибудь туго затянутой в корсет богатой наследнице. Сама мысль о браке с благовоспитанной английской барышней вызывала у него дрожь отвращения.

Он еще не добрался до деревни, как вдруг увидел приближающуюся к нему фигурку – маленькую, в перепачканной одежде, которая понуро брела под дождем, волоча за собой пару картонных коробок. Женщина. Да, вне всякого сомнения, женщина.

Прищелкнув языком, Давенпорт осадил своего мерина, заставив его идти шагом.

– Эй! – крикнул он. – Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, мисс?

Дождь все усиливался, покрывая каплями ее лицо, когда незнакомка подняла голову, чтобы взглянуть на него. Из-под промокшей насквозь соломенной шляпы показалось грустное прелестное личико – изящное и утонченное, как на картинках из книги сказок, изображавших фей. Пухлые, роскошные губы странным образом нарушали равновесие, словно принадлежали совсем другому человеку. Эта часть ее облика скорее наводила его на мысль о домах терпимости и греховных усладах.

Она вздрогнула, едва увидев его лицо. Давенпорт внутренне поморщился. Без сомнения, вид у него из-за синяков был самый устрашающий.

– Нет, спасибо, сэр. – Ее голос был холодным и сдержанным. Одна из тех чопорных леди, которые вызывали у него такую неприязнь.

Тем не менее, несмотря на настоятельную потребность как можно скорее попасть в Лондон, он не мог оставить даму в таком затруднительном положении.

– Позвольте мне проводить вас туда, куда вам нужно. – Давенпорт жестом указал на своего мерина. – Согласитесь, он достаточно крупный для нас двоих. Боюсь, что вы промокнете насквозь, но по крайней мере так вы доберетесь до дома быстрее.

Он улыбнулся ей, невольно задаваясь вопросом, насколько ужасно выглядел со стороны.

– Не бойтесь. Я попал… э-э-э… в небольшую переделку, но я не собираюсь причинять вам вреда.

Девушка взглянула ему прямо в глаза.

– Я знаю точно, что означают эти синяки на вашем лице. Вы напились и ввязались в какую-нибудь потасовку на кулаках. Судя по вашему виду, вам здорово досталось.

– Ну, на самом деле их было двое, – пробормотал Давенпорт после минутного замешательства. Что эта девушка могла знать о пьяных драках?

Ее пухлые губки сжались в упрямую линию.

– А теперь, если вы не возражаете, мне нужно успеть добраться до дома, пока не началась гроза.

Обогнув его, девушка с трудом продолжила путь. У Давенпорта не оставалось другого выхода, как только развернуть лошадь и последовать за ней.

– Далеко ли отсюда ваш дом? – крикнул он ей вдогонку.

Не обращая на него ни малейшего внимания, она все брела и брела вперед.

Ветер между тем усиливался, дождь бил им прямо в лицо. Давенпорт поежился. Он все еще был в своем вечернем костюме, а его кузены, будь они неладны, не оставили ему из любезности хотя бы сюртук, чтобы защититься от буйства стихии. Уже настала весна, однако хлещущий дождь пронзал холодными иголками.

Плечи девушки оставались расправленными, словно у полкового старшины на параде, пока она с видимым усилием пробиралась сквозь непогоду. Поля намокшей шляпы обвисли, коричневый пелисс потемнел от влаги, тонкие пряди белокурых волос, выбившиеся из тугого пучка на затылке, змейками струились по спине.

Молния расколола горизонт, раскаты грома заставили девушку испуганно остановиться. Однако она не обернулась в его сторону. Вместо этого она гордо приподняла подбородок, расправила плечи и снова зашагала вперед.

– Это безумие, – произнес Давенпорт, едва поравнявшись с ней. – Не будьте такой глупышкой. – Он наклонился к ней, хотя она по-прежнему не удосужилась на него взглянуть. – Дайте мне ваши коробки.

Ее ровные белые зубы вонзились в мякоть нижней губы, и ему вдруг захотелось успокоить истерзанную часть ее тела – лучше всего при помощи поцелуя.

Давенпорт моргнул и, откашлявшись, произнес:

– Ну же, мэм. Безусловно, короткая поездка верхом в моем обществе все же предпочтительнее, чем эта ужасная гроза.

Она вздохнула:

– Хорошо. Благодарю вас.

С явной неохотой она передала ему картонные коробки. Он тщательно прикрепил их к седлу, после чего протянул ей руку и скомандовал:

– Поставьте свою правую ногу на мою.

Девушка повиновалась. Ее пальцы сомкнулись вокруг его ладони, и он подсадил ее в седло. Она могла быть совсем невесомой, однако из-за дождя ее юбки намокли и отяжелели. Его плечо снова пронзила острая боль, однако улыбка не исчезла с лица Давенпорта.

Незнакомка не улыбнулась ему в ответ. Она лишь моргнула, впервые по-настоящему всмотревшись в его черты, но на лице ее по-прежнему читалось отвращение.

– Спасибо, – произнесла она натянуто.

Давенпорт обхватил ее за талию и пристроил мокрый, забрызганный грязью узелок поудобнее на седле перед собой.

– Вы совсем замерзли, – заметил он.

Девушка держалась настолько прямо, насколько ей это позволяли обстоятельства, словно ей к спине привязали линейку. Граф усмехнулся. В самом деле, она вела себя просто нелепо.

– Успокойтесь. Я не кусаюсь.

– Я совершенно спокойна, – ответила она сухо.

– Вам будет гораздо удобнее, если вы прислонитесь ко мне, – пробормотал он с явным намерением вывести ее из себя, его дыхание обдавало ей ухо. – Объединенное тепло двух тел, согревающих друг друга, отлично защищает от простуды.

Она бросила на него подозрительный взгляд.

– Это чистая правда, уверяю вас. Здесь все дело в теплопроводности…

Давенпорт продолжал объяснять ей принципы передачи тепла, но, несмотря на все мудреные, многосложные слова, которые он использовал, чтобы произвести на нее впечатление, она наотрез отказалась участвовать в эксперименте.

– Благодарю вас. Я не боюсь простуды.

Она смотрела не в его сторону, а на дорогу перед ними. Очевидно, уже одно то, что она позволила какому-то безымянному наглецу сопровождать ее домой – да еще в такой скандальной близости от него, – явилось страшным ударом по ее самолюбию.

Мысленно пожав плечами, Давенпорт пустил лошадь быстрым шагом, с удовольствием отметив про себя, что ей приходилось прижиматься к нему в такт движениям животного. Несмотря на ее холодную и влажную одежду, а также его собственные ушибы и болячки, все его тело напряглось, требуя немедленных действий.

С близкого расстояния он заметил, насколько совершенной была ее теплая кремовая кожа – и что глаза у нее оказались не голубыми, как можно было ожидать, судя по ее белокурым волосам, а светло-карими, с золотистыми проблесками. Увы, высокий воротник пелисса скрывал красивую, истинно королевскую шею. Она одевалась как старая дева, хотя совсем недавно вышла из подросткового возраста.

– Думаю, в подобных случаях полагается поддерживать вежливую беседу со своим спасителем, – произнес он, желая поддразнить ее.

Повернув голову, девушка взглянула на него. Кто бы подумал, что эти глаза теплого карего оттенка могут смотреть так холодно?

– Мы не представлены друг другу, – произнесла она. – Поэтому мне не о чем с вами говорить.

Ему вдруг захотелось рассмеяться. Нижняя часть ее спины находилась так близко от его чресл, что их знакомство и впрямь можно было назвать очень тесным. И тем не менее она упрямо цеплялась за правила приличия.

– Что ж, позвольте мне исправить эту ошибку, – начал было Давенпорт. – Я…

– Прошу вас, не утруждайте себя. – Она метнула на него испепеляющий взгляд. – Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся снова.

Тут Давенпорт рассмеялся.

– Ого! Если вы так думаете, то, должно быть, плохо знаете мужчин, мисс… – закончил он вопросительным тоном.

– А вы настойчивы, не так ли? – Девушка приподняла бровь, но не повернула головы. По-видимому, она твердо решила не смотреть в его сторону дольше необходимого. Неужели он представлял собой такое отталкивающее зрелище?

– Настойчив? – Он задумался над ее словами. – Да, наверное.

В своих научных изысканиях он всегда отличался упорством, даже одержимостью. Однако после своего возвращения в мир живых Давенпорт обнаружил, что лишь очень немногое заслуживало его пристального внимания. Тем не менее он будет настойчив с этой исполненной достоинства юной леди – хотя бы для того, чтобы слегка взъерошить ей перышки.

Девушка между тем продолжала его игнорировать.

– Очень хорошо, – произнес Давенпорт. – Раз вы не желаете назвать свое имя, мне придется придумать его самому.

– Может ли ваша лошадь идти быстрее? – спросила она.

– Что ж, посмотрим. – Он пришпорил мерина, пустив его легким галопом, и одновременно воспользовался случаем, чтобы обнять девушку и крепко прижать к себе, якобы для того, чтобы уберечь от падения. Она яростно запротестовала, однако он никак на это не отреагировал.

– Пожалуй, я могу называть вас Жанной, – решил он. – В вашем облике есть нечто от мученицы, которую сжигают на костре. Но я осмелюсь предположить, что это просто потому, что вы вынуждены ехать верхом в обществе закоренелого негодяя вроде меня. Если бы вы улыбнулись, то стали бы совсем не похожи на Жанну. Вы ведь улыбаетесь хоть изредка, не так ли?

Ответа не последовало. Немая ярость волнами исходила от нее.

– Значит, не Жанна. Тогда что-нибудь из греческого пантеона… Афродита? Или я просто принимаю желаемое за действительное?

– Что за глупости! – выпалила она. – Даже если бы мы были представлены друг другу по всей форме, я бы никогда не позволила вам обращаться ко мне по имени.

Девушка очаровательно покраснела, терзая зубами злосчастную нижнюю губу. Его вдруг охватило неудержимое желание. Да что такое с ним происходит, черт возьми? Она была явно не тем типом женщины, который он обычно предпочитал. Давенпорт и представить себе не мог, что такая, как она, способна шарить в его штанах, все равно – при лунном свете или без него.

Дождь немного утих, однако молнии по-прежнему неистово рассекали небо. Буря вот-вот должна была разразиться прямо у них над головами, но Давенпорта это совсем не заботило. В этой девушке было нечто, чему он пока не мог подобрать точного определения, и он не собирался так легко отпускать ее от себя.

Они проехали две мили или около того, прежде чем графу пришла в голову мысль обратить ненастье в свою пользу.

– Боюсь, нам придется искать укрытие где-нибудь поблизости, – заметил он. – Находиться под открытым небом в такую погоду может быть небезопасно.

– Пусть лучше в меня ударит молния, чем я останусь с вами наедине где бы то ни было, – приглушенным голосом заявила она. – Если хотите, поезжайте вперед. Мое… место назначения вон там, чуть дальше по дороге.

Давенпорт заметил в ее тоне легкую неуверенность. Разве она не говорила раньше, что направляется домой? Или она была настолько предубеждена против него, что не хотела, чтобы он узнал, где она живет?

Он и понятия не имел о том, что они уже приблизились к концу их захватывающего путешествия. Ему хотелось знать о ней больше, продолжать поддразнивать ее до тех пор, пока ему не удастся пробиться сквозь эту ужасающую броню из приличий и условностей к скрывающейся под ней живой женщине из плоти и крови.

Давенпорт задавался вопросом, кто сейчас ждет дома это вспыльчивое юное создание. Во всяком случае, не муж и не любовник. С одной стороны, у нее на пальце не было обручального кольца. С другой стороны, ее девственность казалась настолько очевидной, словно само это слово было выгравировано у нее на лбу. На самом деле у добродетели вряд ли нашелся бы более стойкий сторонник, чем эта молодая леди. Даже несмотря на опасность свалиться с лошади, она упорно держалась за переднюю луку седла, вместо того чтобы откинуться назад, в его объятия.

У нее был изящный, точеный профиль – просто восхитительный. Может быть, это и к лучшему, что она совсем не улыбалась. Его сердце не смогло бы этого вынести.

Давенпорта обуревало искушение. После возвращения из изгнания в его жизни было уже немало женщин, но, несмотря на все утонченные игры, которые так любили аристократические кокетки, ни одна из них не оставляла ни малейших сомнений в том, что эти игры закончатся в постели. Эта же леди оказалась к нему совершенно беспощадна. Охотник в нем находил ее полное отсутствие интереса – а вернее, даже отвращение – неотразимым.

Тут он мельком заметил приземистый особняк в конце аллеи. Вот они и на месте. Давенпорт осадил коня и посмотрел сверху вниз на свою прекрасную спутницу.