Довольно долго Давенпорт стоял неподвижно в дверном проеме, словно обратившись в соляной столб, не в состоянии пошевелиться или даже размышлять. Самые противоречивые чувства переполняли его душу.

Неужели Хилари вернулась в бальный зал без него? Возможно, она решила разыскать Розамунду и умолять ее отпустить ее домой…

– Милорд! Я искал вас повсюду. – Едва Давенпорт переступил порог бального зала, как с ним поравнялся запыхавшийся лакей и вручил какую-то бумагу. – Эту записку доставили сюда полчаса назад.

– Благодарю вас. – Все мысли графа были сосредоточены на Хилари, и потому он не сразу обратил внимание на послание.

Едва взглянув на каракули, написанные рукой Джеральда, он испустил непристойное ругательство, которое заставило случайно проходившую мимо почтенную матрону в шоке воззриться на него.

Сжав бумагу в кулаке, Давенпорт извинился перед дамой и окинул взглядом толпу, надеясь вопреки всякой надежде отыскать в ней Хилари.

Он нашел Розамунду, которая понятия не имела, куда та делась.

– Я думала, что она с тобой, – произнесла она чуть слышно, светская улыбка на ее лице до странности противоречила резкости тона. – Только не говори, что ты ее потерял.

– Если она вернется в бальный зал, не отпускай ее от себя, – распорядился Давенпорт. – И ни в коем случае не выпускай из виду.

Поиск отнял у него драгоценные минуты. Мейсон, сам того не подозревая, находился в серьезной опасности. А теперь еще и Хилари куда-то исчезла.

Расспросив дворецкого, он выяснил, что мисс Девер не просила подать ей плащ или вызвать экипаж. Никто не видел, как она покинула дом. Возможно, она удалилась в дамскую комнату, чтобы немного освежиться. Он написал записку и попросил слугу передать ее девушке.

Давенпорт расспросил сестру Мейсона, затем навел справки у нескольких знакомых, не видел ли кто-нибудь на балу Ярмута. Он так и не смог найти Бекингема, но на это уже не оставалось времени, поэтому Давенпорт передал ему весточку через факельщика, слонявшегося без дела рядом с домом, а потом стрелой помчался по лондонским улицам, пока ему не попался наемный экипаж.

Он не знал, какую картину застанет в лаборатории Мейсона, которая располагалась на чердаке старого дома по Аппер-Уимпол-стрит. Давенпорту оставалось лишь надеяться, что он не опоздал.

Он расплатился с извозчиком и вынул пистолет, моля Бога, чтобы ему не пришлось им воспользоваться и чтобы Джеральд оказался не так глуп, как он предполагал.

Передняя дверь была слегка приоткрыта – дурной знак, который заставил Давенпорта бесшумно пересечь темный холл и подняться по лестнице на второй этаж, где у Мейсона была библиотека.

На лестничной площадке скрипнула доска. Давенпорт застыл на месте и прислушался, но единственным звуком, который он различил, было отдаленное тиканье часов.

Прижавшись спиной к стене, он заглянул в дверной проем.

– Проклятие! – пробормотал он, отпустив курок пистолета и сунув оружие в карман. Он явился слишком поздно.

С бьющимся сердцем и острым ощущением страха в душе он приблизился к Мейсону, который лежал, распластавшись безжизненно поверх своего письменного стола.

– Джеральд! – Давенпорт поднес пальцы к его шее и нащупал пульс. От облегчения у него пошла кругом голова.

Рука его стала липкой от крови, и он сразу нашел то место, куда ударили Джеральда. Рана все еще кровоточила, а это означало, что преступник находился совсем недалеко. Возможно, даже в этой комнате…

Краешком глаза Давенпорт уловил какое-то стремительное движение. Он схватил первое, что попало ему под руку – это оказалась чернильница, – и швырнул в нападавшего.

Давенпорт узнал это лицо сразу, даже забрызганное синими чернилами.

Ридли.

Ярость вспыхнула в его жилах, подобно пожару, отзываясь ревом в голове. Даже не удосужившись вынуть пистолет, он набросился на убийцу. Нож Ридли полоснул его по коже, оставив длинную резаную рану на предплечье, однако Давенпорт пошел на эту жертву, подобравшись к противнику достаточно близко, чтобы выбить у него из рук оружие. Его рука вцепилась в запястье Ридли, и они оба покатились по полу, схватившись в отчаянной борьбе. Схватка была безмолвной, жестокой и кровавой, но Ридли был всего лишь наемным головорезом, тогда как Давенпортом владел праведный гнев.

Пистолет выпал из кармана графа и покатился по полу, привлекая внимание Ридли, взгляд которого проследовал за оружием. Это было все, в чем нуждался Давенпорт. Он прижал Ридли к полу при помощи борцовского приема, который довел до совершенства еще в Кембридже. Сильнейший удар запястья Ридли о голые деревянные половицы заставил того разомкнуть пальцы. Нож упал на пол как раз вне пределов досягаемости для Ридли.

В глазах убийцы вспыхнул страх, когда Давенпорт зловеще навис над ним. Затем он презрительно скривил губы:

– У вас ведь не хватит силенок довершить дело, не так ли? Никчемный франт!

– Это тебе за Нейла, ублюдок! – огрызнулся Давенпорт, направив кулак в физиономию противника.

Побуждение избить негодяя до полусмерти было так велико, что Давенпорту пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы остановиться. В конце концов, он здесь не для того, чтобы убить Ридли, каким бы справедливым ему это ни казалось. Рванув Ридли за воротник, он ощупал сначала внутренность сюртука, затем жилета. Никаких карманов. Наконец, сморщившись, он просунул руку между жилетом и грязной рубахой, и тут его пальцы нащупали какой-то клочок бумаги. Он выхватил его и развернул дрожащими руками.

О господи! Джеральд добился своего.

Метод синтеза нитроглицерина, тот самый, из-за которого Давенпорт подвергался травле и вынужден был скрываться, изложенный здесь, на этом листке. Джеральд сумел решить задачу самостоятельно.

Давенпорт просмотрел записи и нахмурился. Затем он сунул бумагу к себе в карман и принялся искать какое-нибудь подручное средство, чтобы связать Ридли по рукам и ногам.

– Ты просто дурак, – произнес Давенпорт, передав Джеральду кусок мокрой ткани, чтобы тот мог приложить ее к своей раскалывающейся от боли голове. – Еще больший дурак, чем когда-то был я сам. По крайней мере мне служила извинением моя молодость. Знаешь, почему мне пришлось исчезнуть? Все из-за этой распроклятой формулы. А теперь, когда ты взял и воспроизвел мой труд, они начнут охотиться за тобой.

Он как можно короче изложил Джеральду всю правду о своей мнимой смерти и воскресении – лишь для того, чтобы убедиться: его друг и соперник почти обо всем успел догадаться сам.

Джеральд поморщился, прижимая кусок ткани к затылку.

– Между нами всегда существовало соперничество, и Ярмут ловко на этом сыграл. Теперь-то я это понимаю. Но на сей раз ты победил, Давенпорт. Девушка твоя.

Брови Давенпорта сдвинулись:

– Ты имеешь в виду леди Марию?

Джеральд кивнул.

– Не будь таким глупцом, дружище. Я ей совершенно безразличен.

В действительности к этому моменту Давенпорт был почти уверен, что, если Джеральд готов жениться на девушке и принять ребенка другого мужчины как своего собственного, у них имелись все шансы, чтобы жить счастливо. Но, конечно, не в его власти было сообщить Джеральду о ребенке. Это он предоставит самой леди Марии. К сожалению, он сомневался, что у той хватит ума, чтобы понять, как ей повезло, что Джеральд бросил свое сердце к ее ногам, или смелости, чтобы его подобрать.

– Мне так не кажется, – проворчал Джеральд, зашевелившись в кресле.

– Какое вообще леди Мария имеет отношение вот к этому? – Давенпорт указал на бумагу в его руке.

– Ярмут. – Джеральд коснулся рукой затылка и застонал. – Он пообещал отдать мне ее руку, если я преуспею там, где ты потерпел поражение.

– Но ведь это лежит за пределами твоей области исследований, – заметил Давенпорт. – Почему же он выбрал именно тебя?

Мрачная ухмылка на лице Джеральда подсказала Давенпорту, что если Мейсон когда-либо и питал иллюзии по поводу Ярмута, то теперь они исчезли без следа.

– В первое время я чувствовал себя польщенным. Теперь-то понимаю, что он выбрал меня потому, что, если я буду связан с его дочерью узами брака, меня будет проще держать под надзором.

– И что же заставило его передумать?

Джеральд пожал плечами:

– Наверное, то, что я стал думать головой, а не содержимым своих панталон, и начал задавать вопросы. Ярмуту это пришлось не по вкусу. Но я был слишком глуп и к тому же ревновал Марию к тебе. Я позволил ему выудить из меня признание, что мне удалось решить задачу.

Какой-то шорох у двери заставил Давенпорта схватиться за пистолет. Он взвел курок и направил смертоносное дуло на открытую дверь.

В комнату ввалилась Хилари, чью шею мертвой хваткой сжимал Ярмут – человек, который, как теперь понял Давенпорт, был его врагом.

Рефлексы Давенпорта сработали так быстро, что он едва не выстрелил в свою же собственную возлюбленную. Слава богу, что некий остаток инстинкта вовремя удержал его руку. Его тело бросало то в жар, то в холод, между тем как ум лихорадочно работал, а чувства обострились до крайности. Тут не оставалось места для ошибки.

Страх исказил черты лица, бледного как смерть. То обстоятельство, что она была цела и невредима, служило слабым утешением. Где же, черт побери, Бекингем? Он ведь должен был следить за Ярмутом…

– Что он здесь делает? – бросил Давенпорт, сердито взглянув на Джеральда.

Мейсон с трудом сглотнул.

– Я послал записку и ему тоже. Думал, что мы трое сумеем прийти к соглашению…

– И по-видимому, зря.

Господи, он готов был придушить Джеральда прямо на месте за глупость! Чего он надеялся достичь, сведя их троих вместе? Жаль, что до этого момента Мейсон не сознавал в полной мере, на какую подлость способен Ярмут.

Впрочем, и сам Давенпорт не был в этом уверен – до того момента, когда леди Мария проговорилась, что ей известно о его путешествии в столицу с Хилари. Ярмут мог получить эти сведения только одним способом – следуя за Давенпортом по пятам.

– Отложите в сторону оружие, Давенпорт. Будьте умницей. – Даже с пистолетом, приставленным к виску леди, Ярмут благодушно улыбался, как викарий во время званого чаепития.

Поскольку Хилари была плотно прижата к массивной груди Ярмута, от пистолета все равно не было никакого проку. Давенпорт отпустил курок и повиновался, осторожно положив оружие на стол, но оставив его в пределах досягаемости на тот случай, если к нему все же придется прибегнуть.

Даже в таких обстоятельствах губы Ярмута растянулись в широкой, нарочито вежливой ухмылке, которая так раздражала Давенпорта. Он взглянул на своего сообщника, связанного и с кляпом во рту.

– Вижу, я оказался прав, не доверив эту задачу Ридли. Хотя обычно он действует безотказно.

– Не так уж безотказно, как выяснилось, – произнес Давенпорт, глядя на Ридли, который беспомощно лежал в самом дальнем углу комнаты. – Готов поручиться, что он засвидетельствует под присягой, что именно вы наняли его, чтобы убить того швейцара в ночном клубе. И я уверен, что герцог Монфор сумеет добиться смягчения приговора в обмен на…

Давенпорт двинулся с места еще до того, как выстрел пистолета Ярмута потряс воздух. Хилари закричала, инстинктивно вырвавшись из ослабевшей хватки Ярмута. Оттолкнув ее в сторону, Давенпорт нанес Ярмуту удар в живот, от которого тот согнулся вдвое. Застонав, Ярмут соскользнул вниз по стене.

Чихая, ловя губами воздух и бестолково нажимая на курок своего теперь уже разряженного пистолета, Ярмут выдавил из себя усмешку:

– Ну и где же ваш свидетель, Давенпорт?

– Вот он, – отозвался Давенпорт, приблизившись к Ридли и опустившись рядом с ним на корточки. – Вы промахнулись.

Он рассчитывал на то, что лежавший на полу Ридли окажется трудной мишенью. Разумеется, Давенпорт вряд ли стал бы оплакивать судьбу этого негодяя, однако он предпочел бы, чтобы Ридли сначала дал показания в суде о причастности к этому делу Ярмута. Вероятно, если Ридли назовет имя своего нанимателя, он отделается каторжными работами, но полностью избежать правосудия за убийство Нейла ему не удастся.

Ридли между тем уже очнулся, его покрасневшее лицо и яростный взгляд отражали гнев и страх оттого, что его связали и сунули ему в рот кляп. Однако пуля Ярмута его не задела, угодив в пол на расстоянии одного-двух ярдов.

Удостоверившись в том, что Ридли остался невредим, Давенпорт тут же устремился к Хилари:

– Моя дорогая, вы не ранены?

Она даже вздрогнула от его прикосновения.

– Нет, я не пострадала.

Едва взглянув на него, Хилари снова отвернулась. Возможно, она и не пострадала, но в ее глазах была бездна страдания, и Давенпорту показалось, что он знает имя негодяя, виновного в этом.

Он подвел ее. Из-за него ее жизни угрожала серьезная опасность. Кроме того, она, возможно, решила, что он бросил ее на балу у Монфора.

Однако сейчас не было времени над этим размышлять. Ему нужно было поскорее увести отсюда Хилари. Но как это сделать, если у него еще не все концы сошлись с концами? Он не мог положиться на Мейсона в том, что касалось Ридли или даже Ярмута, коли на то пошло.

Однако Ярмут еще не закончил. Он вяло улыбнулся Джеральду, который все это время смотрел на него, то открывая, то закрывая рот, как рыба.

– Просто из любопытства, Мейсон, вы все еще хотите жениться на моей дочери? Видите ли, я склонен одобрить ваши ухаживания. С решением, которое вы мне обещали, или без него. – Он с театральным видом пожал плечами. – Стоит подумать о баснословной прибыли, которая теперь ускользнет от вас… Вы могли бы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь, старина! Содержать мою дочь в роскоши и никогда больше не работать.

Джеральд поджал губы и не удостоил его ответом.

– Вы можете дать им свое благословение до того, как предстанете перед судом, – произнес Давенпорт сухо.

– Но вам придется скрепить ваши брачные узы как можно скорее, – продолжал Ярмут так, словно Давенпорт не произнес ни слова, и сделал презрительную гримасу: – Видите ли, Джеральд, эта глупая девица вдруг взяла и забеременела.

– Что?

Гневное восклицание Мейсона неприятно поразило его слух, однако все внимание Давенпорта было приковано к Хилари. Ее золотисто-карие глаза казались ввалившимися, как у изголодавшегося беспризорного ребенка. Когда они обратились в его сторону, их выражение было настолько опустошенным, что он едва не рухнул перед девушкой на колени.

– И конечно же, Давенпорт не собирается на ней жениться, – добавил Ярмут, весь исходя злорадством, и с трудом поднялся на ноги. Он все еще прижимал руку к солнечному сплетению, однако к нему мало-помалу возвращался прежний пыл.

– Этот ребенок не от меня, – произнес Давенпорт, обращаясь не столько к Джеральду или к Ярмуту, сколько к Хилари. – Хани, вы должны мне поверить.

Полный боли голос Джеральда пронизил воздух:

– Она тебе не верит – и я тоже.

Давенпорт услышал зловещий щелчок заряжаемого пистолета – его пистолета, который он оставил на письменном столе Джеральда. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: Джеральд целился в него.

– Положи пистолет на стол, Джеральд. – Говоря это, Давенпорт сделал три осторожных шага в сторону, однако пистолет Мейсона следовал за ним, и он не осмелился ни на что большее из опасения, что Джеральд нажмет на курок. – Хани, ложитесь на пол.

Он даже не взглянул в ее сторону, чтобы удостовериться, выполнила ли она его приказ или нет, поскольку не сводил глаз с оружия.

– Джеральд, – произнес Давенпорт спокойным тоном, но с оттенком предостережения в голосе, и с трудом сглотнул.

Вся его напускная беспечность, азартные игры, женщины – ничто из этого нельзя было назвать поступком. Когда у него отняли труд всей его жизни заодно с добрым именем, он пустился во все тяжкие, пытаясь убедить себя в том, что наслаждается каждой минутой своего беспутного существования, но, по правде говоря, графа Давенпорта не особенно заботило, жив он или мертв.

До тех пор, пока он не встретил Хилари Девер.

Теперь же, когда ему грозила вполне реальная опасность умереть от руки человека, которого он когда-то считал своим другом, жизнь вдруг стала для него поистине драгоценным даром.

Хани. Он не мог умереть, оставив между ними столько неразрешенных вопросов.

Пытаясь собраться с духом, Давенпорт произнес:

– Джеральд, ты должен мне поверить. Этот ребенок не может быть моим.

– Ну конечно! Что еще вы можете сказать? – съязвил Ярмут. – Какой мужчина поступил бы иначе при виде направленного на него пистолета?

– Замолчите! Замолчите, вы оба! – завопил Джеральд, брызгая слюной. Лицо его сделалось багровым, неопытные пальцы, сжимавшие в руке пистолет, задрожали. Человек с оружием, который во многих отношениях куда опаснее Ридли.

– Я заставлю его замолчать вместо тебя, – пробормотал Давенпорт.

– Позвольте мне, – раздался женский голос, до такой степени лишенный всяких эмоций, что в нем едва можно было узнать Хилари. Схватив тяжелый, украшенный резьбой книгодержатель, она что было сил ударила им по голове Ярмута.

– Браво! – только и мог проговорить Давенпорт, едва оправившись от потрясения при виде того, как самая большая любовь его жизни на его глазах размозжила голову его злейшему врагу.

Однако воспользоваться этим отвлекающим маневром не было возможности. Вся вызванная мукой ярость Джеральда теперь была направлена на Давенпорта и только на него одного. Его нельзя было сбить с толку.

Со стороны Давенпорта это было рискованным шагом, однако он оторвал взгляд от пистолета и посмотрел прямо в глаза Джеральду. Медленно, отрывисто он произнес:

– Джеральд, даю тебе слово джентльмена, что я никогда не прикасался к леди Марии. Ребенок, которого она носит под сердцем, не от меня.

Абсолютная искренность в его тоне, похоже, смутила Джеральда. Его подбородок задрожал, однако хватка на пистолете не ослабла.

– Почему я должен верить твоему слову в чем бы то ни было?

В самом деле, почему? Давенпорт умолк. Разве он сам не гордился тем, что отверг всякие притязания на звание джентльмена?

– Потому, что я ему верю, – ответила Хилари тихо и, подойдя к Давенпорту, встала рядом с ним.

– Черт побери, Хани, ложитесь на пол! – воскликнул он. – Вы делаете себя легкой мишенью.

И тут до него дошел смысл трех ее последних слов. Неужели она действительно ему верила? Или же сказала это только для того, чтобы успокоить Джеральда?

В любом случае она проигнорировала его приказ, сосредоточив все внимание на человеке с пистолетом в руках.

– В действительности, мистер Мейсон, я знаю, что Давенпорт не является отцом ребенка леди Марии, поскольку она сама мне об этом сказала.

– Вам? Она сказала об этом вам? – переспросил Джеральд. – Но…

– Да, – ответила Хани, произнося ложь сквозь стиснутые зубы. Только легкая дрожь в голосе выдавала ее страх, но это было единственным признаком беспокойства, который она выказывала. – Если вы мне не верите, почему бы не спросить у нее самой?

Она позволила своим словам проникнуть в его сознание, после чего продолжила тем строгим менторским тоном, который был так хорошо знаком Давенпорту:

– И хотя я не собираюсь вас упрекать, сэр, но правила поведения джентльмена запрещают вам хладнокровно убивать безоружного человека. Помимо всего прочего, подобные споры – дело чести, разве не так? Вам следовало для начала потребовать, чтобы секунданты мистера Давенпорта встретились с вашими. И потом…

Она продолжала в том же духе до тех пор, пока Давенпорт не подумал, что, не опасайся он так за ее судьбу, у него глаза бы полезли на лоб от скуки. Судя по всему, ее речь произвела тот же отупляющий эффект на Джеральда, который провел рукой по лбу с таким видом, словно она испытывала его терпение. Однако, даже с пистолетом в руке, он был слишком вежлив, чтобы перебивать леди или противоречить ей.

– Разумеется, если вы все еще хотите подстрелить лорда Давенпорта, я отойду в сторону, – продолжала Хилари благодушно. – Но если вы все же решили следовать голосу разума, возможно, вы сделаете мне одолжение и отпустите курок этого превосходного пистолета. Вот так, – добавила она одобрительным тоном, когда Джеральд без единого звука подчинился ее требованию. – Мой дорогой мистер Мейсон, пожалуй, вам лучше сесть. Вы выглядите так, словно вот-вот лишитесь чувств.

Так ловко, словно ей всю жизнь приходилось иметь дело с огнестрельным оружием – что, учитывая ее воспитание, возможно, было не так уж далеко от истины, – Хилари вынула пистолет из обмякшей руки Джеральда и со знанием дела высвободила курок, после чего передала оружие Давенпорту, не удостоив того даже взглядом. И только когда Джеральд снова безвольно упал в свое кресло, она опустилась на пол на колени. Плечи ее вздымались, от облегчения по телу пробегали судороги.

Прежде чем Давенпорт успел оправиться от дюжины сердечных приступов, которые он испытал за то время, пока Хилари пыталась усмирить Джеральда, в комнату крупными шагами вошел Бекингем. Обычно отличавшийся безукоризненной внешностью, на сей раз он выглядел потрепанным.

– Где ты был, черт возьми? – осведомился Давенпорт. – Ты же должен был следить за этим ублюдком!

Бекингем выглядел очень озабоченным.

– Я видел его входящим в Монфор-хаус, но не заметил, как он вышел оттуда. И у меня не было причин его подозревать до тех пор, пока мальчик не передал мне твое сообщение, и я отправился разыскивать и его, и мисс Девер. Ярмут, должно быть, вывел ее через сад позади дома. Мне понадобилось немало времени, чтобы напасть на ее след. – Он осмотрелся по сторонам. – Я добрался сюда так быстро, как только… Мисс Девер!

Он направился прямо к Хилари, которая все еще стояла на коленях, охваченная дрожью. Стащив с себя сюртук, Бекингем опустился на колени рядом с ней и прикрыл ее плечи – то, что следовало бы сделать самому Давенпорту. И он бы непременно сделал это, если бы Бекингем его не опередил.

Тепло, похоже, помогло Хилари отойти от шока. Она уткнулась лицом в широкое надежное плечо рядом и зарыдала.

Наблюдая за ними, Давенпорт чувствовал себя так, словно его несколько раз ударили ножом в живот и в придачу вынули внутренности наружу.

– Джеральд! – В комнату пошатывающейся походкой вошла леди Мария Шанд.

– Какого дьявола она здесь делает? – огрызнулся Давенпорт, выходя из своего жалкого оцепенения.

Бекингем пожал плечами:

– Я миновал ее на лестнице.

– Ох, Джеральд, мой дорогой! Вы не ранены? Как такое могло случиться?

Леди Мария тут же устремилась к своему пострадавшему воздыхателю. Джеральд пытался было протестовать, уверяя, что его рана не настолько серьезна, однако изящные пальчики, бегавшие по его телу, и голубые глаза, неотрывно смотревшие на него, по-видимому, заставили его передумать.

Давенпорт наблюдал, как Хилари Девер искала утешения в объятиях его кузена, и в душе его образовалась зияющая пустота, обжигавшая холодом, словно укусы мороза.

– Хани, – произнес он, едва не сорвав голосовые связки от усилия. – Мне нужно поговорить с вами. Где-нибудь в стороне. Пойдемте отсюда.

Она явно хотела отказаться, но так как трусость ей всегда была чужда, направилась впереди него к двери.

До чего же она отважна, его Хани! Чтобы стоять лицом к лицу с вооруженным человеком, требовалась поистине незаурядная смелость. Давенпорт все еще сердился за ее безрассудный поступок, но вместе с тем не мог не преклоняться перед ней.

Он любил ее. Ослепляющая простота этого факта едва не заставила его оступиться на лестнице. Чтобы осознать это, ему пришлось оказаться на грани смерти – как своей собственной, так и ее, – но теперь ему не терпелось сделать ее своей.

Он проводил ее вниз по лестнице в гостиную, которой уже давно не пользовались, и все еще неуверенной рукой зажег свечу. После всего случившегося он не был уверен в том, что она его простит. Она говорила, что любит его, но с тех пор, как ему показалось, прошла целая вечность.

Давенпорт колебался, не зная, с чего начать – или, вернее, боясь начать. Она могла тут же прервать его, уничтожив одним-единственным словом. Но в душе зародилась твердая решимость не позволить ей отвергнуть его. Только не сейчас, когда он наконец осознал собственную глупость. То, чего он желал, предстало перед ним со всей ясностью, не скрытое и не окрашенное его прошлым.

Он желал остаться с Хилари Девер навсегда.

Им владело побуждение сжать ее в объятиях, однако она стояла у окна, скрестив руки на груди, – само воплощение сдержанности и неприступности. Ему невыносима была даже мысль о том, что она может отвергнуть любые физические поползновения с его стороны.

Наконец Давенпорт заставил себя произнести заветные слова:

– Я люблю вас, Хани. Вы согласны стать моей женой?

Легкие занавески раздувались вокруг нее, тронутые ветерком. В комнату проникал лунный свет, оставлявший серебряные отблески на ее золотистых волосах.

Довольно долго она не говорила ни слова. Его сердце как будто подскочило к самому горлу и забилось с такой силой, что Давенпорту показалось, будто он не выдержит. Молчание затягивалось, и он произнес:

– Хани, пожалуйста, ответьте мне. Вы согласны стать моей женой?

Едва она приоткрыла рот, как он приготовился к удару.

– Боюсь, я не могу выйти за вас замуж, милорд.

Давенпорт ожидал подобного ответа, но тем больнее оказалось услышать это от нее.

– Почему нет? Я знаю, что сделал и наговорил много лишнего тогда, в музыкальном салоне, но если вы готовы меня выслушать…

Она покачала головой:

– Боюсь, что не могу выйти за вас замуж потому, что вы недостаточно хороши для меня.

Только и всего?

– Что ж, разумеется, я недостаточно хорош для вас. Спросите любого из моей семьи. Спросите Бекса там, наверху. Но, черт возьми, Хани, я люблю вас! И вы сами говорили, что любите меня.

Она склонила голову набок.

– Знаете, Давенпорт, я не думаю, что вы любите меня. Хотя я в полной мере отдаю вам должное за то, что тогда, в музыкальном салоне, вы хотя бы попытались исправить совершенный вами промах.

– Промах? – Теперь он был в замешательстве.

– Вы думали, что сумеете уладить дело с леди Марией. Но вы забыли о том, что даже если эта глупая девица станет молчать о нашей… связи, она не единственная, кому о ней известно. После сегодняшнего вечера все будут ожидать от вас, что вы поступите, как порядочный человек, и сделаете из меня честную женщину. Единственный способ спасти мою репутацию – это пожертвовать вашей свободой. И вы ведь сделаете это, не так ли, Давенпорт? Потому что теперь мне известен ваш секрет. – Она понизила голос до шепота. – На самом деле вы вовсе не негодяй.

Она сложила части головоломки воедино. Они сошлись, но все же не представляли истинную картину.

– Это не так.

Глаза ее блестели от слез, однако голос оставался ровным:

– Я видела выражение вашего лица, когда я сказала, что люблю вас, Джонатан. И это не было лицо влюбленного мужчины, который только что обнаружил, что его чувства взаимны.

Правда в ее словах поразила его, подобно удару под дых. Он смотрел на нее, понимая, что ситуация стремительно ускользала из-под его контроля и он был бессилен это предотвратить.

– Тогда я не понимал. Я и понятия не имел, что…

– Вы сказали, что мне не придется выходить за вас замуж. Таковы были ваши слова как раз перед тем, как вы бросились вдогонку за леди Марией, чтобы убедить ее держать язык за зубами и таким образом избавить нас от необходимости вступать в брак. Мне трудно – вернее, невозможно – поверить, будто ваши чувства могли так измениться за каких-нибудь несколько часов.

– Но они изменились, черт побери! Или, вернее, они не менялись – просто до этого момента я не отдавал себе в них отчета. Хани, у вас должен был оставаться выбор. Я не хотел, чтобы вы связывали себя обязательствами, о которых впоследствии можете пожалеть. Вот почему мне нужно было заставить леди Марию молчать.

– В самом деле? – Он запутался до такой степени, что на ее лице появился оттенок жалости. – Я сказала вам, что люблю вас, лишь за считаные минуты до того. Мне кажется, вы из тех мужчин, для которых их драгоценная свобода значит больше всего прочего. Вас пугала сама мысль о том, чтобы связать себя обязательствами. Вот почему вы даже не попытались достать пригласительные билеты на бал в «Олмак», разве не так?

– О, теперь я вас услышал. Только какое отношение имеет к нам «Олмак»?

Она ткнула в него пальцем:

– Вы утверждаете, будто не помните, почему вам запретили там появляться. Как будто это не имеет для вас никакого значения. Как будто то, что двери клуба перед вами захлопнулись, настолько маловажно, что ускользнуло из вашей памяти.

– Но ведь так оно и есть! – запротестовал он.

– Я вам не верю. Вы просто трус, милорд. Боитесь бороться за то, что вам дорого. И, что хуже всего, вы боитесь любить.

Он осторожно присмотрелся к ней, задаваясь вопросом, не превратила ли ее недавняя схватка со смертью в своего рода богиню, чья власть намного превосходила власть простых смертных и в чьей душе не осталось места для милосердия.

А Хилари между тем продолжала все тем же беспощадным тоном:

– Ваши коллеги в научном мире сторонятся вас, дамы-патронессы «Олмака» закрывают перед вами двери клуба, ваши собственные кузены отвозят вас за город и бросают в амбаре. Все это имело для вас значение, Давенпорт, иначе вы не шли бы на такие нелепые крайности до нынешнего момента. Вы отрицаете, что чувствуете боль, так как слишком горды, чтобы признать: вам нужны эти люди. Вам нужно общество. Вам нужна ваша семья. Вам нужны ваши родные. Вам нужна ваша работа. – Она перевела дух. – И вам нужна я.

– Хани, именно это и я пытаюсь вам сказать. Я люблю вас и нуждаюсь в вас. Выходите за меня замуж.

– Нет, Давенпорт, – ответила она. – Вы просто пытаетесь сделать хорошую мину при плохой игре. Но я вам этого не позволю.

– Это совсем не так! – Он тяжело и прерывисто вздохнул и попытался разобраться в беспорядочной массе эмоций, бушевавших внутри его. Когда речь шла о том, чтобы очаровать и обворожить собеседника, слова давались ему на удивление легко, но он никогда не умел использовать их для выражения более глубоких чувств. Эти чувства были столь новыми, столь нежными и столь уязвимыми, что ему причиняло почти физическую боль сбросить с себя оболочку ветрености, которую он использовал все эти годы, чтобы защитить себя. Но он готов был сделать это ради нее.

Давенпорт с трудом сглотнул. Голосом низким от страсти и хриплым от отчаяния он произнес:

– Хани, вы – мое солнце. Вы – тепло, которое согревает меня и подпитывает все, что во мне есть хорошего. Свет, изгоняющий тьму из моей души. Я чувствовал себя потерянным, лишенным цели в жизни и все более погружающимся в забвение, пока не встретил вас. Вы вовлекли меня в свою орбиту. Служа вам, оберегая, пытаясь быть достойным, любя вас, я обрел свой истинный путь.

Он всмотрелся в ее лицо, пытаясь уловить признаки понимания, однако ее глаза – эти чудесные глаза с золотистыми искорками – не смягчились. Они лишь наполнились слезами.

– Вы не должны говорить подобные слова, – произнесла она, крепко зажмурив глаза, словно тем самым пыталась отгородиться от его слов. По ее щекам струились слезы. – Я просто не могу…

Она замотала головой, прикусив нижнюю губу, после чего открыла глаза.

– Теперь уже поздно, Джонатан. Слишком поздно.

– Нет! Нет! Не может быть. – Давенпорт выступил вперед, намереваясь заключить ее в объятия – то, что ему следовало бы сделать незамедлительно. Вряд ли она стала бы сопротивляться ему физически, а он сам не считал ниже своего достоинства использовать это преимущество.

Однако она резким движением руки отстранила его:

– Нет! Не прикасайтесь ко мне. Я не могу этого вынести. – И полным отчаяния голосом добавила: – Почему бы вам просто не оставить меня в покое?

Он протянул было к ней руки, но теперь они безвольно повисли вдоль его боков. Ему казалось, будто его выпотрошили, как рыбу. Он открыл ей свою душу, а она без малейших колебаний его оттолкнула. Боль, острая, как нож рыбака, пронзила его. Он прерывисто вздохнул, понимая, что сказать ему больше было нечего.

Бекингем выбрал как раз этот самый момент, чтобы просунуть голову в комнату, вынуждая Хилари повернуться к нему спиной и украдкой вытереть глаза ладонью.

– Если ты собираешься проводить мисс Девер домой, Давенпорт, я могу навести порядок тут.

Когда ответом ему послужило напряженное молчание, взгляд Бекингема переметнулся с одного на другую:

– Ох. Извините. Я, пожалуй, пойду.

– Все в порядке, лорд Бекингем, – произнесла Хилари, обернувшись к нему с сияющей улыбкой и едва заметными следами влаги на щеках. – Я буду только рада, если вы окажете мне любезность, доставив меня домой. Лорду Давенпорту нужно заняться делами здесь.

Бекингем приподнял бровь, ожидая подтверждения со стороны Давенпорта.

После довольно продолжительной паузы Давенпорт кивнул. Он должен был проследить за тем, чтобы Ярмут и Ридли понесли заслуженное наказание. Что еще важнее, ему не следовало еще больше усугублять положение в том, что касалось Хилари. Ему просто необходимо было найти способ убедить ее, что он говорил со всей искренностью. В противном случае… но об этом ему не хотелось даже думать. Ибо он только что обнаружил, что не может жить без Хилари Девер.

– Я пришлю сюда Лидгейта с судьей, – произнес Бекингем, предлагая руку Хилари. – Ярмут, разумеется, не предстанет перед судом, но полагаю, что Лидгейт уже работает над решением проблемы, как с ним поступить.

В придачу к другим его внушавшим тревогу качествам он еще и провидец, подумал Давенпорт. С болью и отчаянием он наблюдал за тем, как его Хани одарила улыбкой его верного кузена и поблагодарила за доброту. Затем она вложила свою руку в руку Бекингема и удалилась.

Казалось, будто с ее уходом свет померк. Даже в самые горькие часы своего изгнания он не чувствовал себя таким одиноким.

Когда они покинули дом мистера Мейсона, Хилари была слишком потрясена, чтобы говорить, а Бекингем не стал давить на нее. Ужас нескольких последних часов как будто померк в сравнении с мукой, вызванной ее последним разговором с Давенпортом. Эта боль была настолько сильной, что казалась нестерпимой. Как она сможет жить дальше без Давенпорта? Что еще хуже, как она может по-прежнему желать его, даже понимая, что сделала единственно правильный выбор? Разве она не знала с самого начала, как опасно влюбляться в подобного человека?

Возможно, Хилари и казалась храброй, когда отвергла предложение Давенпорта, но теперь ей придется столкнуться с реальностью позора и осуждения со стороны всех тех, кого она уважала и кем восхищалась. Ей страшно было предстать перед любым из тех, кто принадлежал к этому миру. Сесили и Розамунда будут ужасно разочарованы в ней, не говоря уже о леди Арден и герцоге Монфоре. Никто из них не удостоит ее больше ни единым словом.

Какой же она оказалась дурочкой! Ей следовало бы принять все это в расчет, прежде чем оказаться в одной постели с Давенпортом. Как там он сказал однажды? Он считает своим долгом ее соблазнить, ее же долг – остановить его. И она этим долгом пренебрегла, разве не так?

Но она не поддалась его возмутительному очарованию и не влюбилась в него только за красивое лицо. Его внутренняя доброта, понимание человеческих пороков и готовность простить их в других – вот что в конечном счете ослабило ее решимость. Он никогда не судил о ней по ее родне или по месту, где она жила. Порой он мягко подтрунивал над ее опасениями, заставляя ее смеяться над тем, что когда-то внушало ей такой страх. И он всегда защищал ее – на словах, а если это было необходимо, то и кулаками. Он был героем в самом неподходящем из всех обликов.

Вот почему услышать долгожданные слова из его уст стало для нее смерти подобно. Он говорил, что любит ее, и казалось, что с каждым разом это признание давалось ему все легче. Он почти убедил себя в том, что это было правдой. Но он так и не сумел убедить ее.

Теперь ей оставалось только сделать самое лучшее для них обоих: покинуть Лондон навсегда.

Когда экипаж Бекингема подкатил к особняку на Хавмун-стрит, Хилари задалась вопросом, не выставит ли ее даже вульгарная миссис Уэйкер за дверь, если до нее уже дошли слухи о ее позоре. О подобном унижении ей даже думать не хотелось.

Со смутным ощущением неизбежности она произнесла:

– Лорд Бекингем, не были бы вы так добры отвезти меня на квартиру моих братьев? Они проживают на Джермин-стрит.

Когда с Ярмутом и Ридли было покончено и стало ясно, что Джеральд и леди Мария сумели прийти к соглашению, было уже слишком поздно что-либо предпринимать, кроме как вернуться домой.

Прежде чем Давенпорт покинул дом, леди Мария заверила его, что она никому не рассказала о «том, другом деле», тем самым давая понять, что теперь, когда она была счастлива с Джеральдом, у нее больше не было желания делать несчастными других.

Репутация Хилари была в безопасности. И он был твердо намерен проследить за тем, чтобы так оно и оставалось в дальнейшем, женившись на ней сразу же, как только ему удастся переговорить с ней снова.

Он был, однако, не настолько глуп, чтобы предпринимать новые попытки этой ночью – или, вернее, этим утром. Завершив все дела в доме Мейсона, Давенпорт отправился на поиски Бекингема.

Говорят, что чистосердечное признание полезно для души, но вряд ли оно столь же полезно для собственного самолюбия. Когда Давенпорт наконец поведал своему кузену, почему Хилари предпочла скрыться на квартире у своих братьев, вместо того чтобы вернуться к миссис Уэйкер или к Розамунде, ответ Бекингема был хуже, чем удар кулаком в лицо. Давенпорту объяснили – весьма пространно и со всеми подробностями, – почему он не стоит даже грязи под бальными туфельками Хилари. Впрочем, ему и без того все это уже было известно.

– Почему же ты тогда сам на ней не женишься? – спросил он у Бекингема, давая выход ревности, которая грызла его все последние дни.

– Я? – Бекингем сдвинул брови. – Ты думаешь, что у меня есть свой интерес в том, что касается мисс Девер? Разумеется, я испытываю к ней только самые добрые чувства, но не более того.

Похоже, его кузен был смущен подобным обвинением, как будто он больше даже не пытался найти любовь и никто от него этого не ожидал.

Сесили была права. Джорджи Блэк действительно сделала Бекингема нечувствительным ко всем прочим женщинам.

На один короткий миг Давенпорт воспрянул духом. Но вне зависимости от того, что чувствовал или не чувствовал Бекингем, сути дела это не меняло.

Хани ему отказала, потому что не верила, что он и впрямь ее любил. Она думала, что он действовал исключительно из рыцарских побуждений. Из рыцарских побуждений! Хорошенькое дело…

На следующее утро Давенпорт, невзирая на боль во всем теле, кое-как дотащился до апартаментов, которые снимали братья Хилари на время своего пребывания в городе, и начал барабанить в дверь. Один из братьев, Том, отворил ему только тогда, когда Давенпорт постучал в третий раз.

– А, это вы! – Том прислонился своим массивным телом к дверному косяку и скрестил руки на груди.

– Я не собираюсь с вами драться. – Давенпорт умиротворяющим жестом поднял вверх руки. – Мне только нужно увидеть мисс Девер.

– Вы опоздали, – произнес Том, подавив зевок. – Бен уже отвез ее домой.

– Что? – Отвернувшись, Давенпорт провел рукой по волосам. Затем снова резко развернулся и спросил: – Не оставила ли она для меня что-нибудь? Записку, сообщение, все, что угодно?

Его собеседник, по-видимому, тщательно обдумал вопрос прежде, чем ответить:

– Нет.

Дверь захлопнулась перед самым носом Давенпорта.

Его первым побуждением было тут же помчаться в Линкольншир и умолять Хилари принять его обратно, однако он заставил себя остановиться и подумать. Когда-то он умел обдумывать каждый свой шаг со всех сторон.

Она назвала его тогда трусом. Человеком, который боялся любить.

Давенпорт отшвырнул ногой попавшийся ему на пути камешек. Нет, он вовсе не боялся любить. Он ведь любил ее, разве не так? Разумеется, так. То метание из крайности в крайность, которое он испытал за последние дни, могло быть следствием либо безумия, либо любви, а он пока еще не был готов отправиться в Бедлам.

Он обожал ее. Говорил, что любит ее. Заставить себя произнести эти слова для него было сродни подвигу, однако он сделал это – ради нее. Но, как оказалось, этого было недостаточно.

Ему необходимо было оценить положение, прежде чем седлать лошадь и бросаться за ней следом. Он нуждался в некоей перспективе на будущее. Кроме того, он нуждался в помощи. И он знал в точности, где может найти и то и другое.

Глубоко вздохнув с тревогой и ощущением неизбежности, он написал Сесили, Розамунде, Лидгейту, Бекингему и Ксавье, прося их собраться на военный совет. Еще немного поразмыслив, он послал также за леди Арден и герцогом Монфором.