Я задерживаю движение. Прогуливаясь по улицам Берлингтона, штат Вермонт, я подхожу к углу и, завидев машину, останавливаюсь. Машина тоже притормаживает. Я тем временем отвлекаюсь на группу хиппанов, играющих в парке во фрисби, и еще секунд пятнадцать – двадцать витаю в облаках. Водитель ждет. В обычных городах машины в таких ситуациях просто катятся мимо: можно ехать – жми на газ. Но мы сейчас в Берлингтоне – одном из самых просвещенных городов Америки, где водители понимают, что страна погрязла в технократии, помешалась на автомобилях, давно ставших серьезной угрозой естественному ритму пешего движения и личному общению в рамках местного сообщества, в то время как сжигание ископаемого топлива загрязняет воздух и вытесняет возобновляемые источники энергии, на которых тысячелетиями основывалось передвижение людей. Этот водитель знает, что сейчас, сидя за рулем, он морально ниже любого прохожего и, в частности, меня. И чтобы показать приверженность верным социальным ориентирам, он сделает все, чтобы соблюсти мои права пешехода, и не важно, сколько времени это займет.

В итоге водитель вежливо сигналит, и я, очнувшись, перехожу наконец улицу. К следующему углу я подхожу снова в глубокой задумчивости и, завидев машину, снова останавливаюсь. Водитель притормаживает. И ждет. Так происходит раз десять, и всякий раз повторяется этот приводящий меня в замешательство ритуал, пока я наконец не усваиваю местный обычай плестись через перекресток, не оглядываясь и не торопясь. В Берлингтоне мир принадлежит нам, пешеходам. Общественное просвещение рулит.

Берлингтон – латте-городок.

Латте-городок – это населенный состоятельными либералами пункт, часто расположенный в красивейших ландшафтах, нередко выросший вокруг университета, ставший важнейшим центром зарождения и становления нового американского просвещения. Именно в таких местах чаще всего открываются правильные торговые сети, булочные, магазины мебели ручной сборки, органических продуктов и прочих недешевых товаров, составляющих материальную культуру бобо. В качестве примеров латте-городков можно привести Боулдер в Колорадо, Мэдисон в Висконсине, Нортхэмптон в Массачусетсе, Миссулу в Монтане, Уилмингтон в Северной Каролине. По всей Америке насчитываются сотни латте-городков, и в каждом крупном мегаполисе есть свой латте-район. Распознать латте-городок не сложно: это когда велосипедная дорожка приводит вас к букинистическому магазину, где полки завалены марксистской литературой, от которой хозяину уже не избавиться, после чего вы идете пить кофе в местечко с остроумным названием, а оттуда уже в лавку африканских тамтамов или феминистский магазин белья.

В идеальном латте-городке муниципалитет, как в Швеции, пешеходные торговые улицы, как в Германии, викторианские дома, повсюду рукодельные сувениры коренных американцев, итальянский кофе, кружки правозащитников, как в Беркли, и средний доход, как в Беверли-Хиллз. В черте города должны располагаться заброшенные промышленные здания, которые можно переделать в лофты, офисы разработчиков компьютерного обеспечения и пекарни органических кексов. В утопическом латте-городке есть еще виды на Скалистые горы на западе, лес с секвойями прямо в городе, а рядом новоанглийское озеро и крупный город с бурной альтернативной сценой в паре часов езды.

На протяжении почти всего столетия литераторы изображали маленькие города удушливыми оплотами скудоумия и реакции, зато сегодня эти населенные пункты воспринимаются, как живительные оазисы посреди пустыни обезличенных мегаполисов и потенциальные центры локального активизма. Пройдемся, к примеру, по пешеходной улице Берлингтона. Заглянем в бистро «У Ленига» с чудесным двориком, где каждое утро за завтраком собираются местные предприниматели в «тимберлендах» без носков, футболках и джинсах. Топ-менеджер с седой шевелюрой будет мило беседовать с коллегой с бородой, как у Джери Гарсия, и оба поставят лежащие в холщовых сумках телефоны на вибровызов. В витрине магазина сандалий Birkensock за углом висит напоминание, что сандалии – отличный корпоративный подарок.

Прогуливаясь по улице, вы увидите молодых родителей, толкающих детскую коляску с большими колесами, способными ездить по пересеченной местности. Филиал ультрамодной сети Ann Taylor, расположенный бок о бок с лавкой «Мир и справедливость», наглядно демонстрирует, что высокая мода сегодня легко может позволить себе соседство с эклектичной хиппанской комиссионкой. Торговая улица усыпана лавками с органическими конфетами, кексами и мороженым. Здесь бесчисленное количество магазинов с игривыми названиями типа «Безумный шляпник» или «Мадди Уотерс». Ироничные аллюзии и навязчивая игра слов – ключевые составляющие ауры латте-городка, жители которого не стесняются демонстрировать культурную эрудицию (на возвышающемся над Берлингтоном холме расположен кампус Вермонтского университета с видом на озеро Шамплейн).

В Берлингтоне есть, конечно, и несколько хороших книжных. Журнала New Republic или чего поправее вы там не найдете, зато можно полистать Curve – весьма удачно названное лесбийское издание, или практически любой французский гламурный журнал, а заодно прослушать в наушниках свежий диск этники или нью-эйджа. Здесь есть и книги по политологии, но раздел актуальных проблем задвинут куда-то на задворки. На самом видном месте выставлены издания про секс, а также разделы психологии, кулинарии, этики (здесь в основном книги про женщин) и альтернативного стиля жизни (на 80 процентов состоящий из гей-изданий). Эта выборка, надо полагать, экономически обусловлена и весьма точно отображает местные приоритеты.

Центральная площадь Берлингтона славится своей феноменальной оживленностью. Здесь тебе и фестиваль воздушных змеев, и праздник йоги, и кулинарный карнавал. Здесь заседает совет по искусству, проходят программы профессиональной ориентации для школьников, собираются природоохранные и градозащитные организации, группы поддержки местных фермеров, и инициативные группы по случаю. В результате получается занятный микс из либеральных общественных начинаний и старомодного охранительства, основная цель которого отразить атаку посягающего на старину архитектурного модернизма, а главное, не допустить нового строительства. Центральная площадь – одно из общепризнанных мест силы таких латте-городков, притягивающее сюда людей, которые, по-видимому, склонны меньше времени проводить в замкнутом пространстве своих домов или во дворе площадью в один акр и больше – в общественных пространствах.

Если старорежимные городки наподобие Уэйна были типичными буржуазными пригородами, латте-городки типа Берлингтона и Беркли всегда были эпицентрами богемной культуры. Когда-то они были культурными антиподами, однако ситуация изменилась коренным образом и в Берлингтоне, и в Уэйне. В латте-городках больше всего поражает сочетание идеальных условий для всего «альтернативного» – альтернативной музыки, альтернативных медиа, альтернативного стиля жизни – и для успешной предпринимательской деятельности. Напа – центр виноделия; в Сохо и Санта-Монике развиты культура и промышленность. В университетских городках есть все – от биотехнологий до столярных мастерских, и Берлингтон не исключение – это бурно развивающийся коммерческий центр. Самая знаменитая компания города, производящая мороженое Ben&Jerry’s, не входит даже в двадцатку крупнейших работодателей. Жители Берлингтона, при всем нонконформизме, судя по всему, не отказываются от работы в таких компаниях, как IBM, у которой здесь крупное предприятие. Свои отделения и предприятия здесь есть у General Dynamic, GE, Bank of Vermont и Blodgett Holdings. В городе выходит четыре периодических издания о бизнесе, в которых иногда удается даже прочесть два-три предложения, прежде чем наткнешься на высказывание какого-нибудь топ-менеджера о необходимости бизнеса делать социально ответственные инвестиции.

В книжных Берлингтона успешно продается томик «Деловые семьи», где рассказывается о десяти парах, которые отказались от карьеры где-нибудь в Нью-Йорке или Бостоне и переехали в Вермонт, чтобы наладить производство и продажу чего-нибудь не менее важного, чем «Позитивный персиковый соус», уксус «Летнее великолепие» или «Патни паста». Истории, как правило, начинаются с рассказа о том, как высокообразованные супруги разочаровались в похожей на бесконечную гонку жизни большого города. И вот у них появляется мечта – печь лучший хлеб с жасмином на планете, – поэтому они переезжают в Зеленые горы и упорно трудятся, совершенствуя свой рецепт. Затем они проходят все сложности, связанные с выводом своей продукции на рынок, но после пяти лет трудов и лишений выручка их компании составляет пять миллионов в год, и теперь они могут позволить себе отдохнуть на веранде своей отреставрированной викторианской виллы, наслаждаясь сменой времен года со своими прелестными детишками Диланом и Джоплин.

Поскольку даже Джордж Макговерн, уйдя из политики, купил пансион в Новой Англии, смена серого официального костюма на видавшие виды слаксы и сабо кажется здесь вполне естественной. Основатели империи мороженого Бен и Джерри – это типичные представители латте-капитализма, и куда бы вы ни пошли, в Берлингтоне они будут взирать на вас чуть не с каждой стенки, эдакими нечесаными большими братьями.

Однажды я сидел на террасе «Ленига» и, поглощая ланч, считал, сколько у моей официантки серег в ушах, носу, губах и пупке (насчитал, по-моему, 19). Я пытался сосредоточиться на «Уолдене» Торо (с волками жить…), но меня постоянно отвлекал престарелый хиппи, который, ни на секунду не замолкая, грузил юную энтузиастку Вудстока в бабушкиных очках и деревенском платьишке. Помахивая седым не слишком ухоженным хвостом, он втолковывал ей про бюджетирование с нулевой базой и разницу между простыми и привилегированными акциями как заправский профессор Гарвардской бизнес-школы. Она делала записи в школьную тетрадь. Время от времени они отвлекались, и речь заходила о способах учета и управленческих методах, которые они могли бы применить в собственной компании. Должен признаться, престарелый хиппи знал, о чем говорит; его описание фондовых рынков было точным, ясным и компетентным.

Пока мое внимание перескакивало с Торо на этот разговор и обратно, мне подумалось, что «Уолден» это, по-своему, книга про бизнес. Торо постоянно подсчитывает расходы, и, когда бережливость приносит ему дивиденды, он не стесняется похвастаться своими достижениями. Так, может, и нет ничего удивительного в том, что бунтари 1960-х, когда-то населявшие коммуны, которые нередко назывались «Уолден», обнаружили, что занятия бизнесом вполне можно совместить с духовным ростом. Тем не менее философ из Уолдена безусловно поразился бы тому, с какой готовностью ребята, еще недавно обнимавшие деревья, взялись за предпринимательство.

Сегодняшний магнат латте-городка помнит, что главное в бизнесе не денег нажить, а найти занятие по душе. Профессия должна быть искренним увлечением. Более того, профессия, когда-то считавшаяся душегубительной, на самом деле способна наполнить жизнь высоким смыслом, если воспринимать ее как искусство. Можно, например, взять в качестве исходного натурального продукта яблоки и, используя дедовские традиционные технологии, сделать из них такой полезный продукт, как сидр. В оформлении продукта вы можете применить свои высокие эстетические представления, использовать ультрасовременный дизайн для придания продукту актуальности. Владельцы ресторана, гостиницы или кафе могут использовать своей бизнес для создания ячейки гражданского общества, места встречи жителей близлежащих домов с книгами, журналами, игрушками для детей. Так предпринимательство питает не только тело, но и душу.

Да и весь мир.

Самой замечательной чертой такого рода просвещенного капитализма, который не нуждается в подробном описании, поскольку встречается повсеместно, безусловно, является его способность извлекать доход из прогрессивных идей. Спасать амазонские джунгли, препятствовать глобальному потеплению, охранять наследие коренных американцев, поддерживать семейные фермы, бороться за мир и снижать экономическое неравенство – все это можно делать, не выходя из супермаркета. Раньше считалось, что погоня за прибылью неизбежно ведет к отказу от моральных ценностей. Однако сегодня для многих компаний стало очевидно, что правильные принципы помогают извлекать еще больше прибыли – если доля просвещенного населения, готового слегка приплатить за социальный прогресс, достаточно велика. «Невозможно разделить: вот это мой бизнес, а это – мои социальные устремления», – утверждает Джуди Викс, основательница филадельфийского кафе «Белая собака», где собирается публика левого толка. Все любят посмеяться над капиталистическим прекраснодушием – все эти зубные пасты из пророщенной пшеницы, которые не убивают бактерии, а вежливо просят их покинуть ротовую полость – и тем не менее большинство образованных потребителей предпочитают компании, разделяющие их взгляды. Социальный маркетинг может зачастую показаться профанацией – сегодня некоторые садоводческие компании призывают на борьбу с компостным кризисом, – но вреда от него немного, а иногда бывает и польза. В любом случае – это замечательный пример того, как американская массовая культура впитала в себя этику активистов 1960-х. И не только впитала, но и трансформировала: если раньше считалось, что настоящая картина, поэма или протестный марш могут радикально изменить общество, то сегодня находятся люди, как, например, Фил Найт из Nike, которые в тех же категориях рассказывают нам о кроссовках.

«Чувственное удовольствие от прекрасных овощей и фруктов прямо из сада приносит и моральное удовлетворение от того, что вы не грешите ни против себя, ни против матери-земли», – недавно заявила «Нью-Йоркеру» бывшая активистка радикальных студенческих организаций, а ныне преуспевающий ресторатор Элис Уотерс. Ее новый ресторан в Париже, призналась она, в общем даже не бизнес, а скорее, как указано в миссии компании, «витрина, платформа, учебный класс, теплица, лаборатория и сад. Это в своем роде ресторан-инсталляция, отображающая чувственность еды… Ресторан должен быть человечным и наряду с духом фермы, терруара, особенностями местного рынка, отражать человеческую сущность строителей, поваров и всех, кто там работает».

 

Контркультурные капиталисты

По иронии судьбы, революционный жаргон 1960-х лучше всего сохранился именно в бизнес-среде. И в этом смысле берлингтонские магнаты – это еще цветочки. Чтобы обнаружить настоящих радикалов «Эпохи Водолея», придется забраться вверх по корпоративной лестнице в кабинеты руководителей компаний из списка Нью-Йоркской биржи. Через тридцать лет после Вудстока и маршей мира плевать на статус-кво и крушить истеблишмент призывают именно управленческие гуру и топ-менеджеры корпораций. Именно руководители крупных уважаемых предприятий по-прежнему орут во всю глотку «революция», как это делают выжившие (и превратившиеся в миллиардеров) Эбби Хофмансы. Это «Бургер Кинг» учит Америку, что: «Иногда надо нарушать правила». Это Apple Computers носится как с писаной торбой со своими фанатами, величая их: «Безумцы. Неудачники. Бунтари. Смутьяны». Это Lucent Technologies взяли на вооружение слоган: «Born to be wild». Это Nike в качестве корпоративных символов использует строчку из битника Уильяма Берроуза и песню «Битлз» «Revolution». Это журнал Wired и их рекламодатели из Силиконовой долины используют цветовую палитру, позаимствованную из афиш группы Jeferson Airplane.

Подобные выражение встречаются не только в рекламе компаний, которым важно показать, какие они модные. Не менее привычным квазиреволюционный волапюк стал в деловых журналах и каналах для управленцев, в бизнес-классе авиакомпаний, да и повсюду, где поддерживается деловая культура Америки. Вице-президент компании Home Depot призывает своих коллег: «…мыслить революционно, а не эволюционно». Управленческий гуру Том Питерс, выступая перед тысячной аудиторией американской бизнес-элиты, провозглашает: «Разрушение – это круто!» Компании – разработчики программного обеспечения открывают отделения в Голландии, чтобы привлечь специалистов, для которых декриминализация марихуаны – важное преимущество. Боб Дилан и Кросби, Стиллс и Джонни Нэш выступают на корпоративных мероприятиях финансовой корпорации Nomura Securities. Сегодня практически любая компания позиционирует себя как общественное движение с воинственными целями (повергнуть основных конкурентов), важной социальной миссией (компьютер в каждый дом) и революционной субкультурой (авиакомпания Southwes Airlines величает себя «Символом свободы»). Самое неприличное слово в корпоративном лексиконе – это «мейнстрим», такое впечатление, что все американские компании – это протестные предприятия, расшатывающие режим.

А объясняется все довольно просто. Наводнившие деловой мир бобо принесли с собой контркультурный образ мысли в переговорные комнаты старой буржуазии. Не случайно именно район Сан-Франциско, эпицентр Лета любви, стал базой для несоразмерного количества торговых сетей, пользующихся популярностью у образованного класса. Это и Gap, и Resoration Hardware, и Williams-Sonoma. Даже суровые республиканцы, и близко к хиппи не подходившие, и те приняли радикализм 1960-х в качестве корпоративной философии. Пример тому гибридная культура Силиконовой долины, в которой антиправительственный пафос смешивается с типично республиканским принципом неограниченной свободы предпринимательства.

В областях бизнеса, где господствуют представители элиты информационного века – высокие технологии, медиа, реклама, дизайн, Голливуд, – официально принятая и насаждаемая руководством идеология сильно похожа на принципы богемы и радикалов: максимальная свобода, постоянные изменения, юношеский энтузиазм, радикальные эксперименты, отрицание устоявшихся норм, страсть ко всему новому. Нужно выйти за рамки – вот новое клише. Нужно быть на гребне волны. Нужно выйти за рамки и встать на гребень. А коли не оседлаешь гребень, втолковывают нам руководители, можешь отправляться на свалку истории. «Опыт – это не актуально. Актуально – неопытность», – утверждает основатель и главный редактор нового делового журнала Fas Company. «Меня интересуют исключительно самые молодые, самые толковые и очень, очень талантливые», – заявляет Бернард Арнолт, председатель совета дирек торов компании LVMH Moet Hennessy Louis Vuitton.

Сегодняшние контркультурные капиталисты живут или, во всяком случае, думают, что живут, ради новых идей, нового мышления, новых способов восприятия действительности. Изменились даже их речевые модели. Они используют короткие предложения. Существительные вместо глаголов. Исчезли всякие намеки на беллетризацию, они говорят как 15-летние подростки с компьютерной зависимостью. Снижение стоимости на следующий год? Дико круто. Линейка продуктов? Супермега. Че с IPO? Лажа. Конференция в Сан-Хосе? Суходрочка. Вынул мозг. Заманал в офлайне. В их речи и в особенности переписке по электронной почте преобладает стиль Керуака. Спонтанность прежде всего, советовал битник. Скорость и свобода. Отбрось литературные, грамматические и синтаксические формальности. Чтобы оставаться честным, нужно сохранить первозданность. «То, что ты чувствуешь, найдет способ проявиться», – утверждал Керуак. Был бы жив, читал бы лекции восторженным вице-президентам на корпоративных семинарах в Аспене. Да что там, даже мертвый он выступает в рекламе штанов Gap.

 

Я не бизнесмен, я творец, оказавшийся на поле предпринимательства

В 1949 году Лео Ловенталь написал вызвавшее широкую дискуссию эссе, в котором прослеживалась эволюция пресс-портретов в популярных журналах, как, например, Saturday Evening Pos. Автор отмечал, что в начале века прославлялись «герои производства», люди, которые строили мосты и плотины, создавали компании. Но затем все больше изданий стали смещать свое внимание в сторону «героев потребления», какими были киноактеры и знаменитые спортсмены – суперзвезды мира развлечений. Даже составляя портрет политиков, журналисты заостряли внимание не на должностных успехах или деловом характере, но на увлечениях и личных качествах.

Сегодня мы снова наблюдаем переосмысление медийного героизма. В комплиментарном портрете в деловом журнале вы не увидите крупного строителя, инженера, чьи инновации позволили вдвое повысить производительность, или дальновидного управленца. Всем важнее предстать энергичными, дерзкими, продвинутыми, олицетворением перемен. Центр тяжести американского бизнеса сместился на запад и заметно помолодел. Формализм сменился бравадой. Корпоративная культура стала куда расслабленней. Директора «Майкрософт» снимаются на обложку журнала Fortune в ермолках с пропеллером. Другие предстают в образе рок-звезды на пенсии в дорогой льняной сорочке без воротника, цветастом свитере и шерстяных носках под прикольными, но тоже недешевыми сандалиями. Нередко их запечатлевают гордо стоящими в джинсах посреди огромного бревенчатого дома где-нибудь в районе Скалистых гор. В софтверной компании вы не встретите и двух служащих в синих костюмах, белых рубашках и красных галстуках. Эти вольные стрелки носят огромные ботинки, рваные джинсы, расползающиеся футболки с эмблемами университетов и крошечные, европейского фасона, очки, сквозь которые видно, как через подзорную трубу.

Когда 1950-х Business Week печатал портреты деловых людей, тогдашние руководители представали перед читателем в интерьерах кабинетов из красного дерева и меди или же прямо на производстве, где, засучив рукава, давали ценные указания. Сегодня основной реквизит подобных съемок составляет всякая эксцентричная амуниция. Джефри Катцнерберга запечатлели с мощным водяным пистолетом. Случались бизнесмены с игрушечными автоматами и лазерными указками, были и такие, что смеялись на камеру, указывая на выставленную на рабочем столе коллекцию каких-нибудь гномиков или машинок. Ричард Соул Вурман, устроитель конференций для контркультурных капиталистов, за которые те, ради участия в слиянии разумов, платят немалые бабки, коллекционирует пепельницы (каковые отсутствуют в современном офисе как класс). Другие позируют под подвешенным к потолку сноубродом. В Силиконовой долине на стене кабинета может красоваться часть коллекции комиксов, обложка детского научно-популярного журнала или портрет Ганди. Невероятное количество топ-менеджеров предстает перед нами с домашними птицами, например какаду, восседающими на плечах или голове, а также страшненькими дворнягами, лежащими, высунув язык, на коленях. Мэрилин Карлсон Нельсон, директор группы туристических компаний Carlson Cos., позирует на роликах. Сооснователя софтверной компании Intuit Скота Кука запечатлели для Wall Street Journal в его любимой забегаловке Taco Bell. Подобные изображения переворачивают сложившийся деловой стиль с ног на голову. Если раньше представители деловой элиты хотели, чтобы в их фотопортретах отображались добродетели, завещанные еще Бенджамином Франклином: бережливость, трудолюбие, надежность, то нынешние бизнес-лидеры видят себя веселыми беззаботными людьми широких взглядов.

В 1963 году в своем эссе «Антиинтеллектуализм в американской жизни» Ричард Хофстадтер описал предрассудки делового сообщества, которые они питали по отношению к «яйцеголовым». Тогдашние магнаты смотрели на интеллектуалов, как на витающих в облаках девчонок. Сегодня бизнес-лидер сделает все возможное, чтобы показать, что он (или она) – настоящий интеллектуальный герой. Типичному персонажу журнала Forbes уже недостаточно создать успешный бизнес, он или она играет на флейте, рисует, путешествует, играет в рок-группе с названием, иронично обыгрывающим возраст участников, что-нибудь типа Prosate Pretenders. «Сэнди Лернер вместе со своим мужем Леном Босаком основала компанию Cisco, – пишет Forbes, – сегодня она увлекается рыцарским боем, катается на „харлеях“, поддерживает борцов за права животных и занимается изучением британских писательниц. Муж финансирует нестандартные научные исследования».

Управляющий фонда взаимных инвестиций описывается как интеллектуальная суперзвезда: он помнит статистику по бейсболу, совершенствует фортепьянную технику, летает на турниры по бриджу и симпозиумы по философии. В наши дни корпоративные отчеты пересыпаются цитатами из Эмиля Золя и Тони Моррисона. Топ-менеджеры «применяют» провидческие откровения мыслителей прошлого в стратегии продаж на следующий квартал, их можно увидеть углубленными в томик «Аристотель об управлении», «Шекспир о стратегии» или «Инвестиционные секреты Плиния Младшего». Высокопоставленная сотрудница крупной рекламной компании Розмари Робертс сообщает читателям журнала Fas Company, что главные книги в ее жизни – это «За закрытыми дверями» Жан-Поля Сартра («В ней содержится основополагающая для меня жизненная философия: как аукнется, так и откликнется – это неизбежно») и «Государь» Макиавелли («Целеустремленность и еще раз целеустремленность»). Новые бизнесмены приправляют свою речь фразочками типа: «У вас весьма занятный эвристический подход» или «У этого решения мало шансов в постгутенбергскую эру». Или: «Из известных мне вице-президентов он самый блестящий феноменолог». Они снисходительно улыбнутся, услышав вышедший в тираж мем, что не мешает им то и дело выдавать изречения типа: «Расстояний больше нет», «Прогресс вышел из-под контроля», «Время исказилось».

Когда-то речь бизнесмена была степенной и обстоятельной, отчего он производил впечатление человека спокойного и осмотрительного. Сегодня деловые люди говорят, как визионеры, зрящие в корень социальных изменений. Нынешний руководитель компании должен быть носителем таких возвышенных и дерзких теорий, что за ним необходим присмотр целой команды подхалимов, ради того только, чтоб они могли вовремя удержать его в тенетах реальности. Если же вы собрались стать консультантом или пуще того корпоративным гуру, то сознание придется расширять еще дальше, вплоть до космических масштабов. Эти люди должны предугадать, где будет следующий прорыв, и ради этого они вынуждены эксплуатировать свое воображение как старатели участок во время золотой лихорадки.

Каши нужно съесть немало, чтоб поспевать за визионерскими откровениями сегодняшних бизнес-лидеров. «Мы находимся во временной точке, когда в небытие уходит четырехсотлетняя эпоха и в муках рождается новая», – объявил миру Ди Уард Хок, человек, который, придумав карточки Visa, стал бизнес-гуру. «На наших глазах жизнь меняется полностью, окончательно и бесповоротно, и с бешенной скоростью, – константирует бизнес-консультант Уоттс Уэкер. – Поэтому я изучаю не просто перемены. Я отслеживаю, как меняются перемены – это дельта дельты». Бизнес-гуру Гари Хэмел пишет в журнале Fortune: «Мы живем в быстро меняющемся мире, где цифровые технологии, децентрализация и глобализация коренным образом меняют производственный ландшафт. Мы наблюдаем, как возникают и множатся новые формы экономической жизни: виртуальные организации, всемирные концерны, сетевые продажи и так далее и тому подобное… В поисках новых способов обогащения мы пришли к концу эпохи инкрементализма… Наступает переломный момент, когда потребность в дивергенции оборачивается потребностью в конвергенции и появляется новая коллективная точка зрения».

Сегодня фраза: «В прошлом осталась эпоха, когда…» не сходит с уст. В конечном счете мы переходим от общества силы к обществу знания, от линейности к нелинейности, от иерархического общества к сетевому, от густых сливок к двухпроцентному молоку. Поэтому всем приходится выдвигать гипотезы и делать прогнозы. Джеральду Левину из Time Warner, Самнеру Редстоуну из Viacom, Джону Малоун из TCI, как и прочим магнатам, не важно, что их предсказания окажутся ложными. Не важно даже акционерам! Главное, это предсказывать дерзко и по-крупному. Титаны информационного века меряются своими прогнозами. Имея на вооружении солидную историческую парадигму, они хозяева в любом пространстве. Бил Гейтс назвал свою первую книгу «Дорога вперед». Когда-то футурология в Америке была уделом мрачных писателей-фантастов. Но ситуация изменилась. Будущее снова видится прекрасным, а его оракулами стали деловые люди с высокими интеллектуальными устремлениями.

Радикализм и утопические воззрения нынешних магнатов, конечно, не совсем те же, что у студенческих лидеров 1960-х. Деловой элите нравится сама возможность быть радикалами. В действительности они не слишком заинтересованы в конкретных идеях, способных коренным образом перевернуть социальное устройство. Освещению ляпсусов таких хиппи-капиталистов посвящен целый журнал – Bafer («Глушитель»), главный редактор которого – Томас Франк – высмеивает ложное бунтарство представителей корпоративного класса с их общественно приемлемыми отклонениями. Франк считает, что все это в итоге не более чем очередная ипостась консервативного традиционализма. Тем не менее мы не можем согласиться с «Глушителем», что все это не более чем лицемерие, а капиталисты попросту присваивают себе контркультурные идеалы. Процесс далеко не так однозначен. Топ-менеджеры-нонконформисты существуют, совмещая в себе корпоративную этику с контркультурными устремлениями. Просто культурные соперники, сцепившись воедино, поглотили друг друга.

 

Интеллектуальное происхождение классных капиталистов

Обратите внимание, насколько безоговорочно лидеры американского бизнеса принимают все критические замечания в адрес американского бизнеса. В течение века писатели и богема песочили делового человека. Этому были посвящены такие произведения, как «Джунгли», «Бэббит», «Великий Гэтсби», «Позолоченный век», «Смерть комивояжера», «Что-то случилось» (роман Джозефа Хеллера о бизнесмене), и тысячах других романов, пьес, фильмов и телесериалов (вспомнить хотя бы Джей Ар Юинга из «Далласа»). Везде предприниматель выводился неинтеллигентным, бездушным конформистом, носителем мещанских ценностей. Это подавленный человек, задушивший в себе способности к творчеству и сопереживанию ради того, чтобы вскарабкаться на промасленный шест и скопить как можно больше денег. На работе у него царит сухая бюрократия и снуют жалкие прожектеры. Взирая на этот портрет, сегодняшние культуртрегеры от бизнеса готовы согласиться и признать все обвинения. Отталкиваясь от этого, они и постарались создать новый образ делового человека, который больше бы соответствовал богемным ценностям.

В 1956 году Уильям Уайт написал книгу «Человек организации». Социологи спорят о том, насколько реалистичным был этот «Человек», однако сомневаться в том, что этот образ по-прежнему занимает важное место в картине мира образованного класса, не приходится. Даже те, кто не читал произведение Уайта – а таких сегодня подавляющее большинство, – отлично представляют этого «Человека организации» и уж точно не хотят быть на него похожи. Человек организации готов стать шестеренкой в огромной социальной машине. Ему кажется, что в одиночку ему не справиться, что он слишком слаб и неспособен управлять собственной жизнью, поэтому он встраивается в крупные учреждения и подчиняет им свою волю. Он уверен, что организация предоставляет ему одновременно и защищенность, и широкие возможности, и одно никак не ограничивает другое. «Молодые люди относятся к „системе“ без всякого цинизма и практически без скепсиса, – писал Уайт, – они не видят причин ей сопротивляться, напротив, они готовы с ней всячески сотрудничать». Более того, Уайт утверждал, что в рамках «социальной этики», которой они руководствуются, творческие способности и воображение ценятся меньше, нежели мягкий нрав и готовность угодить. Человек организации «ничем особо не выделяется, во всем придерживается середины». Уайт предвосхитил полемику, обострившуюся в 1960-е. Особенно убедительно он описал влияние крупных организаций на психическое состояние работников. Раньше начальнику нужен был только твой труд, писал Уайт, сегодня он хочет забрать «твою душу».

Книга Уайта – блестящая отповедь господствовавшим тогда управленческим теориям. Уайт критикует компании, где с помощью личностных тестов отсеиваются сотрудники, у которых могут возникнуть сложности с адаптацией в коллективе. Он пишет о научных лабораториях, руководство которых ради стабильности готово избавиться от талантливых, но эксцентричных или неуживчивых ученых. На описываемые Уайтом предприятия требовались не визионеры-индивидуалисты, но легко вписывающиеся в коллектив приспособленцы. К примеру, в фильме, который показывали перед поступлением на работу в химическую компанию Monsato, ученым сообщалось: «Гениям здесь не место, у нас рука об руку трудятся обычные американцы». Нефтедобывающая компания Socony-Vacuum распространяла буклет, где черным по белому значилось:

«Виртуозов не держим.

За исключением редких исследовательских задач, специалисты крупных компаний почти никогда не работают поодиночке. Виртуозам тут точно не развернуться. Предприятие, даже вне технических аспектов, механизм настолько сложный, что овладеть им в одиночку не под силу никому; поэтому чтобы выполнять свои обязанности, сотрудник должен сработаться с коллегами».

Уайт жестко критиковал «человека организации», считая, что в американских корпорациях нарушен баланс личного и коллективного, нужды организации переоценивались, а индивидуальные потребности не ставились ни в грош. Уайт не призывал людей бросать свои предприятия, скорее он предлагал наладить более здоровые взаимоотношения. Он советовал «человеку организации» бороться с организацией, избегая при этом саморазрушения. «Каждый может послать начальника к черту, – писал Уайт, – но на следующей работе будет новый начальник, и, в отличие от литературных героев, современный человек едва ли может найти тихое убежище в деревне и стать ближе к земле». Уайт стремился к миру, где люди продолжали бы работать в корпорациях, но как отдельные уверенные в собственных силах личности, которые ставили бы собственные потребности, по крайней мере, не ниже коллективных и не были бы преданы чему-то одному. Он мечтал об организациях, где эксцентричные и полные творческой энергии таланты ценились бы по достоинству, а не изгонялись из-за неспособности вписаться в некие бюрократические рамки.

 

Технократия

Десятью годами позднее аргументация Уайта была частично принята на вооружение автором куда более радикальной книги, оказавшей на сегодняшних капиталистов и их представления о деловой жизни влияние настолько глубокое, что он, автор, и в мечтах представить себе не мог. «Создание контркультуры» Теодора Рожака была опубликована в 1969 году и стала самым внятным высказыванием, осветившим на тот момент еще актуальную тему ниспровержения истеблишмента. Как и Уайт, Рожак видит Америку страной, управляемой крупными корпорациями. Как и Уайт, он анализирует психологические травмы, полученные в результате жизнедеятельности внутри этих бюрократических систем, которые он предпочитает называть технократиями. Своими жертвами они управляют с помощью мягкой вкрадчивой тирании, опресняя их сравнительно комфортабельное существование, путем подавления всякой индивидуальности, творческой активности и воображения. Как и Уайт, Рожак не приемлет общественный порядок, при котором основной упор в социальных отношениях делается на покладистость и инерцию.

Существенное же различие между двумя авторами состояло в том, что Уайт был репортером журнала Fortune, а Рожак – радикальным представителем контркультуры. Если отношение Уайта к буржуазным ценностям было неоднозначным, то Рожак подвергал организацию уже куда более жесткой и системной критике. Он утверждал, что проблема общества состоит не в той или иной теории управления или практике приема на работу. Корпоративные наросты – это симптомы куда более глубокой культурной болезни. Основная проблема, по Рожаку, кроется в самом рационалистическом мировосприятии, которое он называл объективным самосознанием.

«Если проанализировать технократию с целью вычленить, что именно дает ей такую власть над нами, – писал Рожак, – мы неминуемо придем к мифу об объективном самосознании. Постичь реальность – гласит миф – возможно лишь путем дистилляции сознания, исключения всякого субъективного искажения, любой личной сопричастности. Знанием может считаться информация, полученная исключительно в таком состоянии сознания. Это крае угольный камень, фундамент всех естественных наук, подпав под влияние которых, все области знания стремятся стать научными». Рожак описывает бухгалтера, который воспринимает мир, как гроссбух, холодного ученого, расчетливого предпринимателя, бездушного бюрократа, узколобого инженера. Высшим проявлением объективного сознания, по Рожаку, является машина. Машина – «это стандарт, эталон, мерило всех вещей». В представлении технократа компании университеты, даже целые народы должны бесперебойно функционировать подобно хорошо смазанной машине.

Неудивительно, что люди становятся машиноподобными шестеренками организаций. Дабы как следует разъяснить свою мысль, Рожак цитирует французского философа Жака Эллюля: «Техника должна быть предсказуема, и прогнозы эти должны быть максимально точными. Более того, техника должна господствовать над человеком. Для техники это вопрос жизни и смерти. Технике необходимо низвести человека до обслуживающего технику животного и стать королем рабов техники. Человеческие прихоти падают ниц перед технической необходимостью; человеческая автономия невозможна, поскольку техника сама стремится к автономии, здесь либо одно, либо другое. При таком положении техника формирует человека… так, чтобы стереть кляксы личных устремлений с идеального чертежа организации».

Это одно из базовых положений богемной критической мысли. Достаточно отвлечься от изучения окружающего мира, чтобы начать воспринимать его правду и красоту, вместо этого мы покоряемся искусственным богам. Мы отягощаем себя жесткими общественными структурами и сковываем нечеловеческим образом мысли. Еще со времен Флобера сотоварищи богема отвергала излишне рациональное мышление. Подобно философам-трансценденталистам они искали более эстетически ориентированный, мифотворческий, интуитивный способ восприятия. Спустя столетие Рожак, как и первая богема, ставил самовыражение выше самоконтроля. Цель жизни он видел в расширении собственного «я». «Самое важное, – писал он, – это чтобы каждый из нас стал человеком, законченной, цельной личностью, в которой ощущался бы непосредственный опыт познания разносторонней человеческой природы и чувствовалось, что личность эта научилась жить в невероятном многообразии действительности».

Решение, которое Рожак предлагал проблеме технократии, тоже было сугубо богемного толка. «Расширение собственного „я“ достигается не с помощью специальной подготовки, но через простодушную открытость разнообразным опытам». Он считал, что людям, живущим в индустриальных капиталистических обществах, необходимо заново открыть для себя более естественные, более непосредственные способы восприятия. «Мы должны быть готовы принять за аксиому, что расширение собственного „я“ приводит к созданию более творческой, красивой и гуманной личности, нежели приверженность к объективному сознанию». Рожак считал, что, если мы будем воспринимать жизнь больше как игру, это может изменить окружающую нас реальность: «Вот наш основной контркультурный проект: объявить и небеса, и новую землю столь необъятной и удивительной, что технократия с ее чрезмерными притязаниями в присутствии такого великолепия вынуждена будет отступить на второстепенные позиции в жизни людей. Создать и как можно шире распространить идею о том, что такое жизненное самосознание подразумевает готовность к визионерским опытам и раскрытию творческого воображения со всеми вытекающими из этого последствиями».

Ничего такого, как известно, не произошло. Если у проблемы, которую Уайт и Рожак связывали с организационной структурой американского общества, и существовало решение, оно едва ли состояло в развитии космического самосознания, а также низвержении и подчинении ему рационалистического мышления. Тут Рожак понастроил воздушных замков. Но это не означает, что они с Уайтом ошиблись в своей критике технократии или порожденной ею конформистской искусственной морали. Просто для практического переосмысления организационных и социальных структур нужен был более приземленный, практический взгляд.

 

Джейн Джэйкобс – как протобобо

На самом деле семена этого переосмысления стали пробиваться еще до того, как Рожак написал свой труд. В 1961 году Джейн Джэйкобс опубликовала «Смерть и жизнь больших американских городов». По сей день эта книга остается самой влиятельной работой, отражающей взгляды бобо на общественные и организационные структуры.

Джейн Джэйкобс родилась в Скрэнтоне, Пенсильвания в 1916 году, отец был врачом, мама – учительницей. Закончив школу, Джейн устроилась репортером в газету Scranton Tribune. Продержавшись год, она отправилась искать счастья в Нью-Йорк, где сменила несколько работ от стенографистки до внештатного корреспондента, пока не получила скромное место в редакции журнала Architecual Forum. В 1956-м, выступая в Гарварде, она скептически оценила господствовавшую тогда модернистскую стратегию городского развития, в результате которой с карты исчезали целые районы, и на их месте возникали ряды симметричных многоквартирных домов, окруженных продуваемыми всеми ветрами и, как правило, безлюдными парками. Уильям Уайт предложил Джейн сделать из этого выступления материал для Fortune, который, после некоторых трений с руководством Time Inc., был напечатан под заголовком «Оставьте центр для людей». Затем Джэйкобс развила эту тему, и получилась книга «Смерть и жизнь больших американских городов», посвященная главным образом городскому планированию, но не только. Выходя за рамки вопросов проектирования, Джэйкобс создает описание хорошей жизни, и с каждым годом ее представления о том, какой она должна быть, обретали все больше верных последователей как в левом богемном, так и в буржуазном правом лагере.

На первый взгляд Джэйкобс – типичная представительница богемы. Журналистка, живущая в Гринвич-Виллидж – мекке богемного мира. Имеет смелость выступать против рационалистов, крупных девелоперов, планирующих снести целые кварталы и построить на их месте аккуратные спальные районы, парки и высокотехнологичную транспортную инфраструктуру. Ей претит монотонность, единообразие и стандартизация. Монументальные вкусы правящих слоев вызывают у нее отвращение. В то же время она воспевает интуицию и непроизвольную прозорливость. У нее есть свойственный богеме вкус ко всякого рода экзотике – будь то африканская скульптура или румынская беседка. Типичная нонконформистка, Джэйкобс одевается в стиле поздних посетительниц городских кофеен, что успело уже войти в моду. Ее оппоненты, проектировщики тех лет, воспринимали ее как чуждую им богемную штучку и презирали ее «ехидство и ядовитую болтовню».

Но давайте присмотримся к героям идеального городского сообщества, описанным в «Смерти и жизни больших американских городов». Самые сильные и красивые строки Джэйкобс посвятила жизни своего квартала на Гудзон-стрит в Гринвич-Виллидж (с. 65–71 в издании Modern Library). За особую атмосферу на этой улице отвечали лавочники: Джо Корначчиа – владелец продуктового магазинчика, мистер Кучагейн, портной, мистер Голдштейн, хозяин скобяной лавки. Наполеон полагал, что после того, как он назвал англичан нацией лавочников, ничего более оскорбительного для буржуа придумать невозможно. И действительно, до сих пор образ владельца малого бизнеса использовался в богемной литературе как образцовый носитель узколобых буржуазных ценностей. Однако Джэйкобс вовсе не корит мелких предпринимателей за их приземленность и прагматизм. Напротив, она восхищается их повседневными заботами: их хлопотливостью, чистоплотностью, повседневной приветливостью и общительностью. Один хранит запасные ключи для всей улицы. Другой разносит местные сплетни. Все вместе они присматривают за своим кварталом. Такими буржуазными добродетелями Джэйкобс как раз и восхищается.

В удивительно поэтичном пассаже зеленщик, владелец прачечной и прохожие представлены танцорами балета. Джэйкобс приравнивает их мельтешение к высокому искусству. Появляется продавец фруктов и приветливо машет рукой, мастер из лавки «Изготовление ключей» идет посплетничать с хозяином сигарной лавки, мимо на роликах катятся дети, прохожие тянутся к пиццерии. «Этот балет не знает антрактов, – пишет Джэйкобс, – но его досужие па действуют, как правило, благотворно и умиротворяюще». Я не берусь вспомнить прозаический отрывок, где повседневный мир обычной улицы, с заурядными магазинами и привычным ритуалом, был воспет столь тонко и трогательно.

Во многом именно тон повествования стал причиной успеха книги Джэйкобс. В нем нет той избыточности и патетики, какая была свойственна произведениям Керуака и более поздних радикалов, того же Теодора Рожака. Нет в нем и той помпезности и назидательности, что встречается в большинстве произведений интеллектуалов 1950-х. Джэйкобс наотрез отказывается от утопии и радикализма – этих неотъемлемых составляющих романтического направления. Она не приемлет образ интеллектуала, далекого от повседневной жизни и витающего в мире идей. Отсюда ее свободный внятный язык. Ее взгляд полон внимания к мельчайшим деталям (наверное, не случайно образцом подобного взгляда на окружающую действительность стала именно женщина). Современное ей городское планирование вызывало в ней негодование, тем не менее Джэйкобс не спешила обрушивать на своих врагов громы и молнии. Ее ответ на насущные вопросы таков: вместо того чтобы протестовать и выдвигать новые теории, нужно спокойно и внимательно оглядеться вокруг. Буржуазная теория познания окружающего мира часто апеллирует к здравому смыслу, тогда как богемная гносеология – к воображению. Джэйкобс же приглашает нас оценить способ восприятия, требующий и здравого смысла, и восприимчивости, и практических знаний лавочника, и той чуткости восприятия окружающей среды, каким обладают художники и писатели.

И главное, Джэйкобс примиряет буржуазную любовь к порядку с богемной жаждой эмансипации. Городская улица, считает она, хаотична только на первый взгляд, на самом деле здесь царит порядок. «Под внешним хаосом старого города, – пишет она, – когда городской механизм работает бесперебойно, скрывается стройный порядок, позволяющий поддерживать безопасность на улице и свободу передвижения. Это сложная система, в центре которой лабиринт тротуаров в сочетании с непрерывным потоком взглядов; это порядок, состоящий из движения и перемен, и, хотя это, конечно, жизнь, а не искусство, мы, повинуясь собственной прихоти, можем назвать его городской формой искусства и уподобить его танцу». В этом пассаже обозначены ключевые точки примирения: свобода и безопасность, порядок и перемены, искусство и жизнь. Достойная жизнь, по Джэйкобс, состоит из непрерывного движения, многообразия и сложноустроенных систем, однако в основе всего этого лежит внутренняя гармония.

Такая гармония была недоступна восприятию разрушающих старые районы планировщиков, поскольку их порядок был чем-то механистичным. Девелоперы и модернисты, подобные Ле Корбюзье, воспринимали город как машину – «фабрика по производству движения», говорил Ле Корбюзье – их естественным желанием было свести все устройство к простому повторяющему движения механизму. Однако если прочесть, как Джэйкобс описывает улицу, становится очевидным, что речь идет не о машине, здесь отсутствуют даже привычные смыслы, связанные с торопливой и напряженной городской жизнью. В ее описании город выглядит почти как лес. Лавочники выходят на тротуар почти как листья, поворачивающиеся к солнцу каждый под своим углом. Прохожие, словно животные, бредут по лесу, неосознанно участвуя в поддержании общей экосистемы. Джэйкобс воспринимает город не как механизм, но как организм. Она примирила пасторальные мотивы Эмерсона и Торо с современной городской жизнью. При том что жизнь в городе всегда воспринималась как уход от природы, Джэйкобс рассматривает город почти как природное явление.

Для нормального функционирования такой экосистеме требуется множество участников. Ей необходимо разнообразие. Это слово – «разнообразие», – ставшее ключевым понятием современности, в «Смерти и жизни больших американских городов» стало одним из центральных. Вторая часть книги так и называется «Необходимые условия городского разнообразия». Автор восхищается сложным устройством, небольшими незапланированными нишами, пригодными для развития определенных видов деятельности. Способы использования таких пространств определяются не директивами сверху, но насущными потребностями.

За годы, прошедшие со времени первой публикации «Смерти и жизни больших американских городов», взгляды автора подтверждались неоднократно. Во всем мире уже отказались от раскритикованных ею схем городского планирования. Чудовищные последствия прожектов социальной инженерии в развивающихся странах выставили технократов, решивших, что они способны изменить мир, недальновидными спесивцами. Крах плановых экономик в коммунистических странах показал, что мир слишком сложно устроен для централизованного управления. Вместе с Джейн Джэйкобс мы стали скромнее оценивать свои возможности и более скептически воспринимать затеи крупных планировщиков и бюрократов. Мы скорее склонны доверять таким людям, как Джэйкобс, способным спокойно и внимательно оглядеться вокруг.

 

Производственная пастораль

Итак, вернемся в наши дни, на рабочее место. Взглянув на сегодняшние управленческие теории и кампании по реструктуризации, предпринятые в наиболее продвинутых фирмах, вы поразитесь глубине влияния, которое оказали на эти процессы сперва Уайт и Рожак со своей критикой старых бизнес-структур, а затем и Джэйкобс с ее представлениями о здоровом сообществе. Сегодняшние топ-менеджеры расскажут вам, а потом повторят, да так настойчиво, что вам захочется заткнуть уши ватой, с какой решительностью отвергли они древние построения «Человека организации». «Организации уходят в небытие!» – кричит Том Петерс на выступлениях. «Сотрудники HP – это не шестеренки огромного корпоративного механизма», – в первых же строках сообщает нам буклет для поступающих на работу в Hewlett Packard. «С первого рабочего дня перед каждым работником ставятся важные задачи, выполнение которых ведет к профессиональному и карьерному росту». И действительно, окормленные управленческими гуру компании поставили структуру «Человека организации» с ног на голову. В DreamWorks отказались от штатного расписания – названия должностей показались им слишком похожими на табель о рангах. В других компаниях гордятся сокращением управленческих структур с семи до трех, с четырнадцати до четырех. Повсюду звучит мантра: компании должны перестроиться на органический лад. Создать удобные децентрализованные системы для неформального коллективного сотрудничества. Сломать жесткие иерархические построения, и да пусть цветут сто цветов. Четко отлаженный механизм более не является здоровым ориентиром для организации. Теперь равнение на экосистему. Постоянно изменяющаяся органическая сеть с бесконечно сложными и динамичными взаимосвязями, дающая неожиданные всходы, – вот что такое правильная современная организация.

Крупные компании разбиваются на небольшие мобильные группы, на языке экспертов обозначаемые как «ансамбли солистов». Офис финансовой компании Pitney Bowes в Коннектикуте оформлен как небольшой городок: ковровые дорожки с рисунком булыжной мостовой, псевдогазовые фонари, часы, как на ратушной площади, таблички на перекрестах коридоров – Мэйн и Централ-стрит и так далее. В штаб-квартире AOL, Первом креативном центре, рабочие столы расставлены по кварталам, чтобы соседи могли помогать друг другу в мозговых штурмах в окружении самодельных скульптур из мягких полимеров и упаковок энергетических напитков. Глава фармацевтической компании Inhale Therapeutic Sysems вообще упразднил начальственные кабинеты: теперь, сидя в общем пространстве ласково именуемом «стойло», начальство может без конца перекидываться идеями с подчиненными. В компании по производству слуховых аппаратов Oticon все столы поставили на ролики, так чтобы их можно было перекатывать в соответствие с нуждами текущего момента. (Oticon одна из многих компаний, взявших на вооружение концепцию «школы без стен», популярную среди прогрессивных педагогов в 1960-х.) В Procer & Gamble лифты заменили на эскалаторы под тем предлогом, что последние способствуют обмену мнениями, тогда как тесные кабины провоцируют лишь неловкое молчание. В офисе детского канала Nickelodeon для стимуляции неформального общения построили мегаширокие лестницы. В дизайн-компании IDEO все столы давно уже застилают оберточной бумагой, чтобы было на чем почиркать во время мозгового штурма. Все перечисленные и еще сотни других компаний стараются воссоздать тот самый квартальчик Джейн Джэйкобс с его случайными встречами, незапланированными беседами, местами притяжения и той текучей пластикой, что, по сути, и есть порядок в динамике.

В старой организации властвовала система. Теперь нам говорят, что главное – это взаимоотношения внутри коллектива. В 1967 году Кеннет Кенистон закончил свое исследование контркультуры 1960-х «Молодые радикалы», где, в частности, писал: «Нрав и манеры молодых радикалов в крайней степени „индивидуалистические“, им интересно только личное прямое непосредственное общение с другими людьми. К формально предустановленным ролям, властным структурам и традиционной бюрократической иерархии они относятся сугубо отрицательно». Такое описание как нельзя лучше подходит для нынешней корпоративной Америки. Сегодня целые компании отправляются на дорогие курорты, где работники играют в несоревновательные игры или участвуют в дурацких конкурсах – все ради создания взаимоотношений внутри коллектива.

Наряду с этим компании информационного века стараются продвигать новый образ мышления. Упор на научный анализ и узкую специализацию сегодня уже не актуален. Рационалисты наподобие Роберта Макнамары с их накрахмаленными белыми воротничками остались в прошлом. Нынче все восхищаются творческим беспорядком, царящим на рабочих столах взъерошенных гениев. Компании нанимают гиперактивных специалистов по мотивации, чтоб они служили эдакими домашними Кенами Кизи, создавая вокруг себя атмосферу «Веселых проказников». Гордон Маккензи – пожилой хиппи в цветастой футболке и синих джинсах ездит по корпорациям и научает сотрудников «выходить на орбиту гигантского волосяного шара». Волосяной шар на его языке означает бюрократию, а выходить на орбиту – значит вырваться из него в область индивидуальной творческой деятельности. Маккензи 30 лет проработал в компании Hallmark, где занимал в итоге придуманную им самим должность «креативного парадокса». Сегодня он консультирует IBM, Nabisco и FBI – то есть не то чтоб романтические организации байронического толка. Креативность, которая сегодня рассматривается как новый ключ к производительности, сменила эффективность – главную добродетель «Человека организации».

В бостонской интернет-консалтинговой компании ZEFER соискателям предлагают пройти «Lego/Play-Doh тест», чтобы оценить их творческий потенциал. У Kodak есть «комнаты юмора» с играми, игрушками и видео с «Монти Пайтон». У Ben & Jerry's есть Комитет радости, отвечающий за оживляж. Пол Берч работал в British Airways штатным балагуром. А в коммерческой службе Xerox «обучающие сотрудники» проводят «обучающий Вудсток» в темной комнате, где с потолка свисают светящиеся луны, планеты и звезды.

Крайние проявления вышеназванных тенденций больше всего похожи на бред. Однако в лучших проявлениях сегодняшние управленческие техники действительно идут по гносеологическим стопам Джейн Джэйкобс. Основная идея заключается в том, что для решения проблемы вовсе не обязательно разбивать ее на множество узкоспециальных задач, как это делают технократы, напротив, нужно настроить все свои рецепторы на пульсацию и ритм решаемой ситуации. Эти техники вдохновляют работников искать новые решения для старых проблем, использовать собственное воображение, интуитивно пробираться к более глубокому пониманию противостоящей им реальности. Рынок нужно воспринимать не как машину, но как организм, в котором есть и механизмы обратной связи, и взаимосвязи, и непрерывное движение.

 

Метис

Другими словами, компании пытаются воспитать в своих служащих качество, которое в античные времена называлось «метис». Антрополог Йельского университета Джеймс Скотт ввел это древнегреческое слово в обиход. Французы назвали бы это качество «savoir faire». Мы можем обозначить его как прикладное знание, сметливость или сноровка в чем-то конкретном. Обладателем образцового метиса можно назвать Одиссея за его умение с ходу сориентироваться в неожиданной ситуации. Сам Скотт дает такое определение метису: «Это широкий спектр практических знаний и самостоятельно приобретенных сведений, используемых в постоянно изменяющейся окружающей и социальной среде».

Обучить метису или затвердить его на память невозможно. Его можно только передавать и воспринимать. Философ Майкл Оукшот сказал бы, что выучить грамматику можно и в классе, но речевые навыки можно приобрести только постепенно опытным путем. Также и метис приобретается в несколько спорадических этапов, лишь постепенно складываясь в общую картину. Люди, обменивающиеся метисом, не читают лекций, они разговаривают. Они работают бок о бок. Чтобы обрести метис, человек должен не только видеть, но детально понимать, что происходит. Он должен очень внимательно следить за процессом, осознавая практические последствия каждого действия. Он должен развить в себе интуитивное понимание процесса, взаимоотношений и взаимозависимостей внутри него. Для человека, приобретающего метис, главное – это практика, а не рассуждения и грезы.

К примеру, поваренок может обучиться правилам кулинарии, но только шеф-повар владеет ими настолько, чтобы понимать, когда их применять, а когда модифицировать или даже нарушать. Выпускник университета может прочитать книгу по педагогике, но только обладающий метисом учитель способен вести класс, завладеть его вниманием. Метис существует только в момент использования; зачастую человек, им обладающий, не сможет облечь свое умение или приемы в словесную форму. Обладать метисом – это значит понимать динамику процесса, знать, что совместимо, а что нет, уметь реагировать на непредвиденные обстоятельства. Это умение отличить по-настоящему важное от отвлекающего маневра. Именно метис имел в виду Исайя Берлин, когда в своем классическом эссе «Еж и лиса» писал: «Это не научные знания, но особая чуткость к изменчивым контурам обстоятельств, в которых мы оказались; это способность жить, не нарушая установленного положения вещей или факторов, которые нельзя не только изменить, но даже как следует просчитать или описать». Такого рода знание состоит в способности, непрерывно импровизируя, не мытьем так катаньем доводить дело до конца. Отказываясь от универсальных решений, человек, ценящий метис, приветствует различные подходы во всем их многообразии, если употребить понятие столь важное для Джейн Джэйкобс и всех последовавших за ней бобо.

В такой атмосфере иначе воспринимается и роль руководителя. Генеральный директор – это уже не шахматный гроссмейстер, импозантный и замкнутый мужчина, передвигающий фигуры по доске. Теперь он или она скорее видит себя вдохновителем, мотиватором, руководителем оркестра. Сегодняшний генеральный директор хвалится своими усилиями по пробуждению творческого потенциала подчиненных. С его обостренной чувствительностью к авторитаризму и репрессивным методам управления он твердит о стимулировании горизонтальных взаимоотношений внутри коллектива. Хороший директор не столько доминируют, сколько подает пример, как опытный художник своим ученикам. К примеру, проведя несколько дней в головном офисе сети мебельных магазинов Resoration Hardware в округе Марин, я поразился, как работники расхваливали своего гендиректора Стивена Гордона, особенно подчеркивая, какой он «расслабленный» и «ненапряжный». Коллеги с удовольствием вспоминали, как во время корпоративного праздника он участвовал в битве наполненными водой шариками и самозабвенно играл в али-бабу. Манерой одеваться Гордон не отличается от большинства сослуживцев, и кабинет его не сильно больше или краше, чем их кабинеты. В компании весьма либеральные правила относительно собак, и когда кто-то приносит на работу свою дворняжку, то она спокойно может забрести и к директору. Дважды в неделю закупщики компании проводят совещания, где принимаются решения о приеме новых позиций на реализацию. В соответствие с этикой псевдоравноправия присущей предприятиям с бобо-менеджментом у каждого присутствующего один голос, но голос Гордона каким-то образом получается решающим. Закупщики с радостью признаются, что как бы творчески они ни подходили к исполнению своих рабочих обязанностей, на самом деле они лишь реализуют обозначенные Городном принципы.

Таким образом, мы подходим к важному парадоксу информационного века: выравнивая иерархию и продвигая равенство, сегодняшние гендиректора доминируют в своих компаниях едва ли не больше, чем главы старых корпораций. В компаниях, описанных Уайтом, тон задавали незыблемые правила организации; сегодня – это видение харизматичного лидера. Как сообщил журналу Fortune Джон Сили Браун, гендиректор Xerox: «Задача современного руководителя не ограничивается зарабатыванием денег, сегодня важно, чтоб во всем этом был еще и смысл».

 

Высший эгоизм

В бизнесе, как и во многих других сферах жизни бобо, то, что раньше считалось пороком, сегодня стало достоинством. Деловые люди говорят, как художники. Корпорации соревнуются в социальной ответственности. Управленцы делают ставку на творческий подход и раскрепощение. Феноменально успешные бизнес-консультанты больше похожи на духовных учителей, чем на специалистов по рационализации производства. В этом капиталистическом зазеркалье специалисты отдела маркетинга рассказывают, как они ненавидят маркетинг. Гендиректор сообщает, что планы по экспансии вызывают у него двойственные чувства. Миллиардеры утверждают, что занимаются бизнесом не ради денег, но ради самовыражения. «Деньги ничего не изменили», – говорит Роб Гласер из RealNetworks в интервью Wall Street Journal. «Деньги ничего не изменили в моей жизни», – вторит ему Стив Кейс из America Online в другом интервью тому же изданию. «Деньги не изменили в моей жизни ничего», – подтверждает Джефф Безос из Amazon.com в третьем.

Работники выстроенного бобо-мира одухотворенного капитализма тоже далеки от передовиков и ударников. Они создатели. Они осваивают новые сферы, экспериментируют и мечтают. Их цель – обнаружить, а затем и превзойти предел своих возможностей. Если же работа наскучила или ограничивает их рост, они просто делают ручкой. И это важная привилегия – иметь возможность отправиться на поиски нового места при первых признаках рутины. Личностный рост – вот необходимое условие, и смысловое ударение ставится на первое слово.

Это вовсе не примитивный эгоизм, ведь речь идет не о шкурных интересах или бессмысленном накопительстве. Это эгоизм высшего порядка, когда основная цель – выжать из себя по максимуму. А для этого работа должна обогащать духовно, быть полезной для общества, расширять горизонты, держать в эмоциональном тонусе, повышать самооценку, ставить все новые задачи и вообще быть душеполезной и оправдывать потраченные на нее усилия и время. Еще важно учиться. И работать в не менее крутой компании, чем ты сам. Нужно найти учреждение, максимально соответствующее твоим творческим и духовным потребностям. Когда Энн Суини обдумывала предложенный ей пост президента Disney Channel, она не заострялась на карьере или финансовом благополучии. Она спросила себя: «Та ли это работа, от которой запоет моя душа?», и решила, что да. Пиар-компания Porter Novelli, привлекая новых сотрудников, не делает акцент на банальных выго дах. Вмес то этого она размещает в нескольких журналах рекламу с изображением женщины на скалистом берегу. Сверху напечатано «Чего ты хочешь?», далее идет ответ предположительно изображенной женщины:

«Я хочу сама строить свою жизнь. Хай-тек – это широкая, бурно развивающаяся сфера. Я работаю над созданием коммуникационных программ для ведущих софтверных компаний. Я учусь и строю блестящую карьеру. В будущем у меня будет свое дело. Я выросла на Западном побережье, поэтому океан всегда был моим вторым домом. Когда мне нужно что-то обдумать, я иду на океанский пляж. Мне нравится взбираться по карьерной лестнице. Каждый год моя роль становится все заметнее. Начальство поддерживает мой рост с помощью обучающих и профессиональных программ. Я столько учусь, что кажется, будто я снова стала студенткой. Я хочу поехать в Африку. Надеюсь, на следующий год. (Мне нечего бояться – у нас роскошная медицинская страховка.) Я хочу добиться максимума. Если и есть предел моим возможностям, не знаю, достигну ли я его когда-нибудь. Надеюсь, что нет».

Вот вам и краткое описание бобо-капитализма. Колледж, обучение, рост, путешествия, карьерная лестница, раскрытия собственного «я». Все на месте. И все это нанизано на маленькое, но сверхважное местоимение «я», которое употребляется в этом небольшом абзаце больше 10 раз. Человека организации поставили с ног на голову. Уайт описывал общественный порядок, в котором превалировали интересы группы. Сегодня на первый план выходит «я».

Работа становится делом жизни, призванием, предназначением. Но удивительней всего, что, переняв образ мысли художников и активистов, обычные служащие действительно начинают куда более усердно трудиться на благо компании. В 1960-е большинство социологов прогнозировали, что с повышением уровня жизни, мы будем все меньше и меньше работать. Но когда работа становится средством самовыражения и социальной миссией, как тут не постараться? Тобой уже движет неослабевающее стремление расти, учиться, жить более полной жизнью. Если руководители, мечтавшие сделаться утонченными джентльменами, ценили отдых и свободное время, то менеджеры, стремящиеся стать художниками, больше ценят труд.

Работодатели смекнули, что бобо в лепешку расшибутся, если им объяснить, что трудятся они ради собственного духовного и интеллектуального роста. Ли Клоу, глава рекламной фирмы TBWA Worldwide, установил правила, которые лет десять – двадцать тому могли бы привести к забастовке, а сегодня считаются очень прогрессивными. «По выходным в нашем офисе пусто почти не бывает», – сообщил он Wall Street Journal пару лет назад. «Иногда меня спрашивают, что я говорю своим сотрудникам, чтоб они приходили на работу по субботам и воскресеньям. Да ничего не говорю. Просто наши творческие сотрудники знают, чего мы от них ждем. Они знают, что в этой огромной песочнице у них есть шанс. Это место должно стимулировать творческую активность, на работе должно быть весело, сотрудники должны взаимодействовать, создавать социальную среду». И не вздумайте назвать это каторгой, это песочница! Это не работа – это игра!

 

Культурные противоречия капитализма – разрешены!

В 1976 году Дэниэл Белл написал важную книгу: «Культурные противоречия капитализма». Там доказывалось, что в основе капитализма два разнонаправленных импульса. Члены капиталистического общества должны быть дисциплинированными и немного аскетичными, чтобы вовремя приходить на фабрику и упорно работать. При этом у них должен быть развит вкус к приобретательству, желательно даже легкая форма гедонизма, чтоб им хотелось покупать все больше и больше производимых товаров. Вслед за Максом Вебером Белл пола гал, что долгое время протестантской этике удавалось примирять эти импульсы, объединив их в одну систему верований. Однако протестантская этика уходит в небытие, считает Белл.

Он предвидел мир, где самоограничение будет восприниматься как глубокий атавизм. Этому он видел две основных причины: первая – культура романтизма, стремящаяся к разрушению всякого порядка, обычаев и традиций ради сильных чувств, освобождения и самопознания; и вторая – зависимость капитализма от необходимости непрерывно повышать уровень потребления. При мощном росте потребления, не вызывающего стыда и прочих отрицательных коннотаций, люди поймут, что потреблять куда веселей, чем ограничивать себя, и станут все больше ценить насущные удовольствия. Жажда наслаждений победит бережливость, а бахвальство вытеснит скромность. В мире будущего, по Беллу, «основной целью культуры и общества будет не работа и достижения, но потребление и удовольствия».

В 1970-х Белл виделся антиномизм, его преследовало ощущение, что люди вскоре освободятся от законов и ограничений, просто потому, что все такие клевые. Рабочая этика и впрямь многим казалась устаревшей, и земля под карьерной лестницей вековых амбиций зашаталась. Теория Белла нашла широкий отклик. Ситуация, когда капитализм выпустил культурного джинна, который его и разрушит, казалась вполне правдоподобной.

Но этого не случилось. Напротив, те, кто испытал на себе всю силу романтической культуры – описанные Беллом студенты Беркли, дети послевоенного демографического взрыва, – стали трудолюбивыми капиталистами, строящими планы на годы вперед. Гедонизм и мифология Вудстока сегодня используются в качестве инструмента управления в компаниях из списка Fortune 500. Американцы даже не переняли у европейцев систему отпусков. Они лучше проведут ночь в офисе «Майкрософт» или выходные в Ben & Jerry’s. А те, кто убежденнее всех говорит про разрушение порядка и учреждение перманентной революции – то есть капиталисты корпоративного мира, – упорней и последовательней всех в достижении успеха.

Это такой постмодернизм держателей акций. Анализируя современную ему ситуацию, Белл описал культуру, в основе которой лежат иррациональный гедонизм и экономическая структура, построенная на технократической мотивации, и сделал заключение, что столкновение этих сил неизбежно. Однако в реальности они сошлись и породили нечто третье.

На контркультурных капиталистов больше не давит пуританская или протестантская этика. Взамен старой они создали свою, обладающую схожей, а может даже более строгой системой самоограничений. Они провозгласили работу духовным и интеллектуальным призванием и к деятельности своей приступают с вдохновением художника или миссионера. И пусть рубашка не застегнута на все пуговицы, а на рабочем столе творческий беспорядок – это не мешает им быть по-своему весьма дисциплинированными. Представители образованного класса часто воспринимают свой труд как главный способ самовыражения, что ж тут удивляться поразительной энергии, с которой они выкладываются на работе. Для многих работа не заканчивается никогда – они думают о ней непрерывно.

Более того, ни обитатели латте-городков с их микропредприятиями, ни операторы рабочих станций контркультурных гигантов не придаются предсказанному Беллом гедонизму. Созданная ими этика равенства, чуткого отношения к окружающей среде и здоровью не позволяет им вести тот декоративно-парадный образ жизни, столь характерный для старой денежной элиты. Что тоже служит заменой системе самоограничений столь широко обсуждавшейся протестантской этики. Если эти люди во что-то и верят, то в непозволительность саморазрушения, а это означает, что кутежи, алкоголь и наркотики просто не модно. Раньше местом встречи был бар, теперь это кофейня. И как мы подробно рассмотрим ниже, в тренде теперь дисциплинирующие занятия типа бега трусцой и велосипедного спорта; посвящая свободное время физкультуре, они дисциплинируются пуще прежнего.

1960-е выпустили джинна эмансипации из бутылки американского общества, однако антиномизм смешался с духом предпринимательства, который ассоциируется у нас с 1980-ми. Этот замес оправдал капитализм в среде его самых непримиримых критиков и, с другой стороны, легитимировал контркультурные демарши в среде деловой элиты. Что бы там ни было, в конечном итоге этика бобо оказала на Америку весьма положительное влияние. За последнее десятилетие наблюдался бурный рост предприятий, которые отвоевывают сектор за сектором мировой экономики. Американские компании совмещают творческий подход с высокой эффективностью. Белл полагал, что наблюдает закат буржуазии, однако сегодня складывается впечатление, что буржуазия получила новое рождение, поглотив богему и будучи поглощенной богемой с ее творческой энергией.