Если вы ищете достойного бичевания и уважительного надругательства, обязательно подпишитесь на интернет-рассылки Arizona Power Exchange – садомазохистского объединения со штаб-квартирой в Фениксе. Эта организация предлагает полный спектр услуг любителям кожи и латекса. К примеру, в летнем информационном письме рассказывается, что 3 августа состоялось обсуждение и мастер-класс по унижению. 6 августа в 7 вечера стартовал семинар по работе с тростью. На следующий день состоялась встреча группы личного роста и взаимной поддержки любителей БДСМ с мастером Лоуренсом, а 10 августа Карла провела обсуждение на тему фут-футиш и хай-хил-воршип. Через неделю заезжий лектор обсуждал вопросы «кровавых забав». Все эти встречи, должно быть, состоялись в атмосфере осмысленности и понимания своего высокого предназначения, отраженных в миссии организации: «Относиться к БДСМ опытам с пониманием, заботой, достоинством и уважением». Когда лежишь связанный на полу и лижешь чей-то ботинок – достоинство и уважение это как раз то, что нужно.

Кроме совета директоров, состоящего из семи членов, в организации, сокращенно именуемой АРЕХ, работает еще целый штат специалистов и администраторов: ответственный секретарь, казначей, архивариус, специалист по ориентации, менеджер по логистике, плюс веб-дизайнеры, обслуживающие сайт, куда более степенный, чем страничка вашего местного Ротари-клуба. АРЕХ спонсирует благотворительные мероприятия. В организации работает группа поддержки подчиняющихся, которые стесняются сказать, как именно они хотят, чтобы ими понукали. Есть семинар «Садо-мазо и закон» и двенадцатиступенчатый курс реабилитации садистов и мазохистов после соответствующих злоупотреблений. И наконец, АРЕХ активно налаживает связи с другими БДСМ группами по всей Америке.

Читая описания семинаров АРЕХ, поражаешься, сколько внимания уделяется подробнейшей детализации этих мероприятий. Такие темы, как прокалывание сосков и завязанный рот, должны бы вызывать в воображении оргии де Сада, но в этой среде наказание тростью и плеткой обсуждается так, будто это дегустация вин или орнитологическая экспедиция. Можно представить, что это выездной педсовет, на который преподаватели старших классов приходят в кожаных шортах и масках с затычками и с умным видом обсуждают достоинства и недостатки отечественных и импортных защипов для пениса. Все очень солидно и обстоятельно. И весьма буржуазно.

Секс, в особенности его пограничные проявления, когда-то был великим актом нарушения устоев. Распущенные аристократы удалялись в чердачные комнаты, прихватив хлысты и наручники. Крестьяне расширяли чувственный кругозор на развеселых пьянках. Богема, сбросив узды ответственности, отдавалась радостям свободной любви. Но сегодня все это считается непристойным. Любые проявления должны быть нравственно безопасны, и джентрификацией паранормального Эроса занимаются далеко не только АРЕХ и подобные ей организации. Желающих практиковать ответственный секс сегодня обслуживает бурно развивающаяся индустрия. В магазинах сети Barnes & Noble целые ряды полок заставлены эротической литературой, у которой больше общего с произведениями писательского семинара, чем с журналом Husler. Существует целая линейка высоколобых журналов и каталогов о сексе Good Vibrations, Sex Life, и Xandria Collecion, которые рекламируют себя на задних обложках таких изданий, как Harper’s и Atlantic Monthly. (Высоколобые журналы про секс легко отличить от обычных: не дай бог поместить здесь обнаженную привлекательную натуру, на страницах этих журналов сексом занимаются люди исключительно некрасивые, а чтобы подчеркнуть, что сексом можно заниматься всю жизнь, половым отношениям пожилых людей отводится столько внимания, что иногда прямо слышишь веселое поклацывание зубных протезов.)

О сексуальных отклонениях пишет столько теоретиков из академической среды, что оргии становятся подобны пляскам апачей в разгар туристического сезона, когда они исполняются уже не ради воодушевления, но чтобы порадовать группу преподавателей социологии, которые прилетели цитировать друг другу Деррида.

Если коротко, то за последние несколько лет образованный класс приручил дикую похоть, окутав ее пеленой лучших побуждений. Из секса, который веками воспринимался, как нечто греховное, а иногда и опасное, и вызывал всеобщий жаркий интерес, бобо взяли и сделали общественно-полезное занятие. Теперь в самой изощренной секс-литературе на каждой странице будет напутствие «Играй ответственно» и «Играй безопасно». Активно практикующие пограничные виды секса так много говорят о том, как это полезно для здоровья, что можно подумать, речь идет о беге трусцой. Чтоб все было ответственно и не выходило из-под контроля, экстремальные утехи регулируются правилами и этикетом. Судя по отчетам сексуальных экстремалов, которые они публикуют в информационных письмах и рассылают всем заинтересованным лицам, правила – когда нужно подписать отказ от претензий, когда надеть латексные перчатки, когда можно закурить – на их официальных встречах соблюдаются неукоснительно. Это, конечно, не тот этикет, что блюли посетители салонов XIX века, однако они на удивление схожи в своем неустанном требовании самоконтроля.

Сегодняшние маркизы де сады даже не помышляют о создании попирающих мораль подпольных сообществ. Им не нужно ниспровергать общепринятые нормы. Напротив, они стремятся влиться в общество нормальных людей, занять место в почтенном мире среднего класса, стать как все. «Мы утверждаем, что любовь к нескольким людям – это вполне естественное и здоровое состояние, приносящее радость близости. Этот вид любви мы называем ответственной полигамией», – значится в программном заявлении журнала Loving More, органе приверженцев полиамории. Каждая из подобных «групп позитивного настроя», как они себя называют, стремиться к всеобщему признанию и доверию: зоофилы, некрофилы, сигарные фетишисты, любители зубных протезов, экстремального пирсинга, крашисты (люди, которые возбуждаются, когда женщина крушит все вокруг), макрофилы (те, кто фантазирует о великаншах, разрушающих грудями целые здания).

Удивительно, но все эти люди по-своему моралисты. Все чаще секс воспринимается, как способ достижения более глубоких нравственных откровений. Бывший монах Томас Мур, автор бестселлер «Забота о душе», за которым последовала книжка «Душа секса» – одна из сотен высоконравственных книг о сексе, опубликованных за последнее десятилетие. Желающие могут обратиться в Церковь Тантры, где среди прочего предлагается курс: «Тантрический секс: духовный путь к экстазу». Другие используют свою сексуальную жизнь в целях продвижения социальных преобразований. Во избежание преобладания какой-либо нации, оргии в высоколобых журналах о сексе снимаются по тому же принципу, что и детские передачи на федеральных каналах: по одному от азиатов, латиноамериканцев, афроамериканцев, белых и коренных американцев. Я представляю, что если б на практическом занятии соответствующего сообщества посреди взаимного обмазывания экскрементами кто-то сообщил, что он не сдает макулатуру и стеклотару, он был бы выгнан с позором и навсегда. Это очень странные приличия, и тем не менее это приличия.

Но бобо не просто облагораживают то, что когда-то считалось пагубным. Будучи меритократами до мозга костей, они не просто испытывают оргазм, они его достигают. Секс в созданной ими литературе напоминает колледж и описывается, как процесс непрерывного самосовершенствования и расширения горизонтов. Остается только восхищаться количеством семинаров, практикумов, институтов и академий, обслуживающих тех, кто хочет еще глубже познать свое тело. Что нам предлагает Институт самопознания? «Вы получите исчерпывающие сведения о любви, интимных отношениях и сексуальности. Научитесь более эффективным методам общения. Значительно улучшите отношения с самим собой. Станете более любящими, тонко чувствующими партнерами. Научитесь более полно выражать себя и предпринимать потрясающие и придающие силу шаги, изменяющие вашу жизнь и ваши отношения к лучшему». Любовник леди Чаттерлей обернулся ее же консультантом по укреплению отношений.

Практиканты любви выбиваются из сил, закрепляя материал и усовершенствуя новые техники. Подрочить по старинке в ванной – это не для бобо. Любое занятие им нужно довести до уровня высшей школы. Джоэнн Лулан, автор «Лесбийская страсть: любовь к себе и друг к другу», предлагает следующие упражнения: «Каждый день рассматривайте свои гениталии в зеркало… Нарисуйте свои гениталии… Напишите письмо своим гениталиям… Ощупывайте себя целый час без перерыва… Смотрите на себя в зеркало в течение часа, поговорите со всеми частями своего тела… Проведите час, ощупывая свои гениталии, не стремясь достичь оргазма… Отведите час на мастурбацию». Даже от чтения такого расписания занятий может свести руки, если не скулы.

В жизни бобо все наполнено значением. Самые скотские занятия сегодня подают под сложным соусом из пособий, видеоучебников и журнальных статей, написанных людьми с серьезными научными степенями. Обо всем говорят вслух, все подлежит обсуждению. Есть знатоки, способные измерить и оценить даже удовольствие от мастурбации. Техническая сторона секса – далеко не единственное, что можно беспрестанно улучшать и разрабатывать; глубже и утонченнее становятся восприятия и смыслы, проистекающие из половых отношений. Секс больше не может оставаться постельной утехой, он должен занять важное место в сознании. Он должен быть безопасным, ответственным и общественно созидательным. Сладострастие нынче не то, что раньше.

 

Противостояние утех

К этому ли вела нас сексуальная революция? Ведь истоки этой революции в романтизме, который воспринимался как бунт против буржуазной морали. Историк Питер Гэй назвал многолетний конфликт, в ходе которого богемные певцы чувственности попирали установки среднего класса, «противостоянием утех». Богема потешалась над трудолюбивым и лишенным сексуальной фантазии Шарлем Бовари. Богема же восхищенно встретила дневники Анаис Нин и шокирующе откровенные романы Генри Миллера. Богема объявила крестовый поход против цензуры в искусстве и литературе откровенного содержания.

Контркультура была территорией свободной жизни и доступных удовольствий. В своих мемуарах Down and In, полных ярких воспоминаний о жизни андеграунда, Рональд Сукеник цитирует колумниста Village Voice Говарда Смита: «Я приехал в Нью-Йорк, потому что в пятидесятые с сексом была большая напряженка. Мне хотелось трахаться. Я искал женщин, которые не носят подбитые ватой каркасные лифчики с бадлоном и свитером поверх… Я помню, ходил все время в одно и то же кафе, „Ящик Пандоры“, где официантка, облокотившись на столик, спрашивала: „Принести еще чего-нибудь?“, она была без лифчика и в сельской блузе с вырезом, и я чуть со стула не падал».

В шестидесятые хиппи смеялись над Синими Злюками – похитителями удовольствия из «Желтой подводной лодки». Студенты радостно познавали все многообразия сексуальных отклонений и презирали репрессивную десублимацию – термин, придуманный Маркузе, видимо, для обозначения скованности. «Больше революции, больше любви!» – провозгласили радикалы. В 1960–1970-х даже обнаженность считалась революционной, а рок-звезды и впрямь казались радикалами, когда пели свои гимны сексу, наркотикам и рок-н-роллу. Их стараниями сладострастие и революция уже воспринимались как единое целое, и, возможно, так оно и было. Подобное прожигание жизни имело под собой романтическое обоснование: Le déréglement de tous les sens. Долой контроль над чувствами! С незабываемыми ощущениями приходят и великие прозрения. Лучше жить настоящим и в полную силу. Смельчаки живут быстро и свободно и проникают в самые глубины бытия.

В семидесятых вопроса относительно того, кто победит в противостоянии утех, даже не возникало. Свингерство или, во всяком случае, разговоры об этом было на пике моды. В те годы Гэй Талезе пишет книгу «Жена твоего соседа», где бытописует жизнь свингеров, которые больше всего времени проводят в поисках новых эрогенных зон в компании обнаженных друзей. Такие почитаемые писатели, как Джон Апдайк и Филип Рот, описывают сцены, на которые еще пару десятилетий назад не решились бы и производители подпольной порнографии. «Радость секса» становится лидером продаж. В Нью-Йорке идет, по крайней мере, пять мюзиклов про нудистов, и в первые дни после премьеры они даже считались вполне себе модным зрелищем. Эрика Йонг прославилась своим описанием секса с первым встречным. Фильмы той эпохи козыряли сценами с употреблением наркотиков. «Кино обдолбанного века» – таков был официальный слоган фильма «Черное и белое». В «Нью-Йорк таймс» печаталась реклама порнофильмов и стриптиз-баров, и рядом со «Звуками музыки» стоял анонс картины «Глубокая глотка» – неплохая иллюстрация того, насколько люди перестали понимать, где грань, разделяющая приличное и неприличное, и нужна ли вообще эта грань.

Силы эмансипации одерживали победу за победой. Кое-где детей побуждали исследовать свою сексуальность в качестве инструмента самопознания. В одной школе в Нью-Джерси в учебном плане содержался такой совет: «Взрослые иногда забывают рассказать детям, что прикосновение может принести удовольствие, особенно когда трогает тот, кого ты любишь. Ты и сам можешь доставить себе удовольствие, и ничего страшного в этом нет». Древние табу рушились, представления о семье казались устаревшими, старые правила этикета – первобытными, сдержанность и самоконтроль – лицемерием. В рамках общественной дискуссии голос поборников сексуальных свобод звучал громче других.

Некоторые общественные деятели уверены, что буря сексуальной революции не стихла до сих пор. В 1995 году Джордж Джилдер писал: «Богемные ценности потеснили буржуазные благодетели в половой нравственности и семейных устоях, в искусстве и литературе, учреждениях и университетах, популярной культуре и общественной жизни. В результате в культуре и семьях царит хаос, города кишат венерическими болезнями, школы и колледжи впали в обскурантизм и пропаганду, суды стали цирком для крючкотворов». А Роберт Борк в своем бестселлере «По пути в Гоморру» (1996) утверждал, что шестидесятые покрыли культурной плесенью весь американский народ. В 1999-м Уильям Беннетт писал: «Наша культура прославляет стремление к наслаждениям, разрушение всяческих моральных барьеров, а теперь и нарушение всех общественных табу».

Однако если взглянуть на благополучные слои американского общества, даже на таких половых авангардистов, как активисты Arizona Power Exchange, то впечатления, будто они погрязли в хаосе и аморальности не возникает. То, чем они занимаются, может вызывать оторопь или даже отвращение, но во всем этом есть свой порядок. В основной же массе образованного класса и вовсе не найти признаков буйного гедонизма или отъявленного декадентства. Курить не модно. Пить тоже. Уровень разводов снижается. Даже рок-звезды сегодня чаще выступают в роле мудрых рассказчиков – вполне в традиции кантри-певцов пятидесятых, – нежели жадных до кайфа бунтарей.

 

Контролируя чувства

Было бы неверно утверждать, что сторонники вседозволенности сегодня доминируют в американской культуре (да и доминировали ли они когда-либо – вопрос открытый). Картина, напротив, складывается сложная и неоднозначная. За последние 30 лет мы, например, стали куда терпимее к шуткам про секс, зато шутки про национальность сегодня воспринимаются как непристойность. Мы стали куда расслабленней в отношении осанки и подходящего случаю костюма, но проявления недовольства, курение и плевки теперь неприемлемы. Мы стали терпимее относиться к откровенному разговору о сексе на публике, но куда строже, когда речь заходит о сальных шуточках и любых видах коммуникации, которые можно расценить как сексуальные домогательства. Высокопарные журналы о сексе сегодня продаются в лучших магазинах, при этом покупать старорежимные бонкбастеры в стиле Гарольда Роббинса мы считаем ниже собственного достоинства. В университетах готовы терпеть татуировки и пирсинг, непредставимые в начале 1950-х, но принимают крутые меры против питейных ритуалов посвящения в студенческие братства, которые раньше возражений не вызывали. Мы вроде бы стали менее строгими в отношении детей, но на самом деле вмешиваемся в их жизнь куда больше, чем родители в 1950-х. К примеру, тетушка Полли в «Томе Сойере» пыталась воспитывать своего племянника палкой и прививать строгие правила поведения за столом, при этом отпускала его часами шататься в поисках приключений. Сегодня мы не блюдем эти правила так строго, но и шататься особо не позволяем. Вместо этого мы сопровождаем детей с одного организованного для них взрослыми мероприятия на другое.

В общем, нравственные устои не рушатся и не устанавливаются в результате стремительных схваток добродетели и порока. В реальности это больше похоже на колебания биржевого курса, когда различные позиции то повышаются в цене, то падают, отчего четко определить, теряем мы или укрепляемся по совокупности, довольно сложно. В 1999 году историк из университета Корнеги-Меллон Питер Н. Стернс опубликовал книгу «Поле боя желаний: борьба за самоконтроль в современной Америке», в которой проследил различные стратегии самоконтроля, которым американцы отдавали предпочтение в ходе XX века. Стернс приходит к выводу, что в способах самоконтроля мы, безусловно, отличаемся от, скажем, американцев Викторианской эпохи, однако однозначно утверждать, что в конечном счете мы стали более терпимы или распущенны, он не торопится. Скорее наши табу и ограничения «отличаются от прежних и включают в себя определенный набор поблажек и запретов, соблюдение которых часто требует большей бдительности».

Правда в том, что бобо создали новые социальные коды, в которых характерным для них образом совместили буржуазный самоконтроль и богемную эмансипацию. Сегодня, чтобы отличить дозволительные удовольствия от запрещенных, мы пользуемся новыми стандартами. И для контроля над чувствами у нас есть новые нормы общественной морали.

 

Полезные удовольствия

Чтобы самому разобраться в этих новых нормах общественной морали, достаточно выйти летним вечером в ближайший парк. Там вы встретите женщин, которые вышли на пробежку в спортивных бюстгальтерах и обтягивающих шортах. Представьте, как на это взглянули бы пуритане! Женщина бегает в нижнем белье по улице. Они б решили, что оказались в Содоме и Гоморре одновременно. Даже прогрессивного историка Эдварда Гибсона вид этих женщин навел бы на мысли об упадке империй. Но давайте повнимательней взглянем на этих бегуний. На их лицах нет и тени сладострастия. И разделись они не для того, чтобы продемонстрировать свои прелести, любое эротическое впечатление нейтрализуется выражением суровой устремленности. Они тренируются. Они работают. Они развивают мускулатуру. Они ставят цель и добиваются ее выполнения. Вы никогда не увидите, как они улыбаются. Наоборот, некоторые как будто даже страдают. Эти полуголые молодые женщины – персонификация самодисциплины – без труда и так далее. А полуголые они потому, что для усердных занятий спортом такая одежда наиболее удобна. То есть это практически нудизм в общественном парке, но нудизм на службе достижений. Бог отдохновения Дионис примиряется с богом работы Прометеем.

У бобо весьма прагматичный взгляд на удовольствия. Любое душеспасительное или полезное для здоровья чувственное наслаждение широко приветствуется. И напротив, всякое контрпродуктивное или опасное наслаждение сурово порицается. Поэтому занятия спортом приветствуются, а курение почитается грехом более тяжким, чем как минимум пять из десяти заповедей. Кофе набирает популярность потому, что стимулирует активность мозга, выпивка же больше не в фаворе, поскольку притупляет остроту восприятия.

Вы можете пойти на пляж почти голой в крохотном бикини, но если вы не возьмете крем от загара, чтобы кожу не поразил рак, люди будут неприятно поражены. Здоровая пища достойна восхищения, но в связи с продуктами с повышенным содержанием калорий, жира или натрия слово «вина» применительно к еде звучит чаще, чем в каких-либо других контекстах. Созерцательные удовольствия типа продолжительной ароматической ванны более чем допустимы, зато опасные причуды типа скоростной езды на мотоцикле вызывают презрение, а непристегнувшийся водитель и вовсе видится грубым попирателем нравственности. Аэробика, беговые лыжи и роликовые коньки бурно развиваются, тогда как такие малополезные для сердечно-сосудистой системы занятия, как бильярд, боулинг и настольный теннис, считаются низкопробными. Даже день, проведенный за играми с детьми, воспринимается как благо, потому что в процессе мы неизменно помогаем малышам усовершенствовать какие-то навыки (понаблюдайте за «играющими» с детьми бобо), ну или по крайней мере укрепляем отношения или повышаем самооценку («Отлично получается! Молодчина!»).

Мы, бобо, взяли буржуазный императив «старайся и преуспеешь» и поженили его со свойственной богеме жаждой новых ощущений. Получившиеся в результате общественные нормы поощряют удовольствия, полезные для тела, души и интеллекта, а бесполезные или вредные порицают. Таким образом, протестантская рабочая этика сменилась игровой этикой бобо, соблюдение которой требует не меньших усилий. Все, что мы делаем, должно служить Жизненному Предназначению, суть которого в личностном росте и самосовершенствовании.

Поэтому вполне естественно, что самое бурное развитие в эпоху бобо получили два типа досуговых учреждений – оздоровительные центры и музеи. И там и там предлагается чувственное удовлетворение в бодрой и воодушевляющей обстановке. В оздоровительных клубах вы получаете удовольствие от благородных усилий по укреплению мускулатуры. Проведя 35 напряженнейших минут на тренажере «лестница», вы осматриваете свою потную телесную крепость в зеркале от пола до потолка. В музее же чувственные удовольствия льются на вас, как из рога изобилия, вы наслаждаетесь цветами и формами, красками и материалами, в то время как познавательный аудиогид, наукообразные аннотации на стенах и потрясающий ассортимент музейного книжного подкрепляют ваши впечатления интересными фактами. Оздоровительные центры, где мы совершенствуем тело, и музеи, где укрепляется наш дух, стали часовнями и кафедрами нашего века.

Не удивляет и то, как бобо поступили с основным символом дионисийского отдохновения, совместив праздник и работу. Пару лет назад Джэймс Атлас опубликовал в «Нью-Йоркере» эссе под названием «Конец веселью», где, довольно точно проследив изменения, которые претерпели вечеринки в литературной среде, пролил свет на увеселения образованного класса в целом.

«Рядом с писателями, поэтами и эссеистами прошлого, – пишет Атлас, – сегодняшние творцы – компания довольно унылая». Он вспоминает, что литературные гиганты, которыми он восхищался, будучи студентом Гарварда, пили напропалую и самозабвенно кутили. «Моими кумирами были крепко пьющие литераторы прежней эпохи: Роберт Лоуэлл трясущимися с похмелья руками прикуривал сигарету за сигаретой ментолового True на семинаре, проходившем в подвальной аудитории Куинси Хауса; пьяный Норман Мейлер размахивал бутылкой виски и кормил ворон в „Сандерс Театре“; Аллен Гинзберг курил косяки на ужине „Общества печатки“ и распевал свои стихи под гипнотические звуки фисгармонии. Послевоенная поэзия стала гимном невоздержанности».

Писатели и поэты жили как настоящая богема. Атлас описывает сопровождавшиеся батареей бутылок собрания старых литераторов, дымные вечеринки, неловкие сцены, жестокие междоусобицы и последующие разводы. Даже дневники строгого Эдмунда Уилсона полны сцен адюльтера и разнузданного пьянства; Эдмунд, в частности, описывает, как занимался любовью втроем на кушетке. Многие из них допировались до смерти. Делмор Шварц умер в пятьдесят два; Джон Берримен покончил с собой в пятьдесят семь; Шерли Джексон погибла в сорок пять; Роберт Лоуэлл умер в шестьдесят, и для этой компании считается, что пожил.

Сегодня те, кто столько пьет и веселиться, быстро получают диагноз – алкоголизм, наркомания, депрессия. Даже в самом сердце богемы, как метко замечает Джэймс Атлас, былое бражничество уже в далеком прошлом. Сегодняшние вечеринки больше похожи на рабочие встречи за бокалом-другим белого вина, разговорами с редакторами и агентами, а тут уже и домой пора, к детям. Очень редко кто готов выпить за обедом. Люди больше не собираются на кухнях, чтобы проговорить за бутылкой до утра. Жизнь стала более здоровой, размеренной, ориентированной на успех.

По той же схеме события развивались и в других кругах. Журналисты раньше пили, курили и сквернословили. Сегодня, на что не устают пенять пожилые репортеры, типичный пассажир предвыборного автобуса – вчерашний студент, тихоня с бутылкой минералки. На журналистских вечеринках никто не напивается, а кто напивается, тот, значит, неудачник. Судя по статьям в «Вестнике высшего образования», социальная жизнь академических кругов тоже стала преснее и унылее, чем еще двадцать лет назад. Даже такой эпицентр гедонизма, как Голливуд, и тот поражен заботами о здоровье, карьере и (относительной) умеренностью.

Бобо чаще обмениваются визитками, чем впечатлениями о разгульной ночи. Если говорить о потреблении алкоголя вообще, то, пожалуй, мы переживаем самые трезвые времена со времен сухого закона за всю историю Америки. Отходит в прошлое алкогольная терминология – все эти сауэры, слинги, хайболлы, шипучки, посошки, мы стыдимся даже ностальгии по мартини и сигарным барам. Недавно, переключая кабельные каналы, я увидел старинную телевикторину Match Game 73. Шестерых знаменитостей попросили дописать слово полу-, а участник игры должен был отгадать, что они написали. Его ответ: «полупьяный» оказался верным, поскольку слово «полупьяный» написали четыре из шести знаменитостей. Если тот же вопрос задать сегодня, самым популярным ответом, наверное, будет «полулегкий вес».

Безудержность и свобода старой богемы была одним из проявлений бунта против буржуазного ханжества. Но с тех пор, как буржуазия приспособила под себя культуру 1960-х, такой бунт утратил актуальность. Когда богемные символы поглотил мейнстрим, они утратили свой контркультурный пафос. Когда библиотекарши падали в обморок от романов Генри Миллера, это было круто, но сегодня они уже не кажутся такими вызывающими. Перформансы с участием обнаженных когда-то будоражили культурное сообщество, но потом они стали очередной приманкой для туристов. Когда в 1970-х пионеры диско из Квинса и яппи с Уолл-стрит открыли для себя наркотики, они, естественно, воспринимались не как средство расширения сознания, но как опасная забава. Позиция «жизнь ради удовольствия» в культурном смысле больше не является бунтарской.

Более того, раньше на вечеринках действительно отдыхали. Днем людям приходилось сидеть на скучных работах, поэтому вечером хотелось немного кутнуть. Люди творческие вынуждены были жить в скучном обществе, поэтому им хотелось нарушать правила. Но бобо работать совсем не скучно, наоборот – интересно и увлекательно. Наверное, поэтому неудивительно, что их развлечения чем-то похожи на работу. Бобо – великие примирители, и совмещение работы и отдыха для них неизбежно, отчего одно становится еще интересней, зато второе заметно тоскливей.

 

Полезные путешествия

Вы сидите за уличным столиком на Пьяцца-делла-Серениссима в одном из каменных городков, приютившихся в холмах Тосканы. Вы только что испытали двадцатиминутный экстаз во время посещения бесценных интерьеров крошечной базилики, расположенной вдали от стандартных туристических маршрутов. Вы составили вместе несколько металлических столиков, чтобы посидеть с новыми знакомыми, и за употреблением напитков, которые дома сошли бы за сироп от кашля, вы начинаете обмениваться историями путешествий. Кто-то вспоминает недавнюю поездку в долину Гереме в Центральной Турции и восхищенно рассказывает о пещерных городах, которые хетты выдолбили в вулканической лаве, но тут джентльмен в усеянной карманами рубашке перегибается из-за соседнего столика и вставляет свое: «Ну конечно. Только за последние пару лет Каппадокию жутко истоптали туристы».

Минуту спустя дама за вашим столиком пересказывает интересную историю, поведанную ей гидом экологического тура по Южному Белизу. «С тех пор как туда провели электричество, Южный Белиз уж не тот», – вздыхает мужчина с карманами. Это путешественник-бахвал. Есть такие искушенные бродяги, которые любят вывешивать пройденные крутые маршруты как юбилейные медали. Больше всего в жизни им нравится делать прозрачные намеки, смысл которых сводится к тому, что, куда бы вы ни собирались, они там были, когда это еще что-то значило. Откуда у них столько времени на путешествия – неизвестно; может, какой-то злобный филантроп платит за их кругосветные путешествия, чтоб потом они досаждали другим путешественникам, демонстрируя тем ничтожность их культурного багажа. Они мастера невыносимых вопросов. «Не там ли останавливался атабек Дамаска в тысяча сто тридцать девятом году?» – спросит такой господин, рассказывая об отдаленном оазисе, и оглянет слушателей взглядом, полным надежды, что кто-нибудь охотно подтвердит эту информацию. Вечерами он, наверное, заучивает названия малочисленных этносов: «Когда-то здесь рыбачили мобаби, пока кантути не вытеснили их выше по течению».

Излишне упоминать примыкающую к ним свирепую банду языковых снобов: «Полагаю, азы чинукского вы уже освоили?» Они не говорят: «я знаю» такой-то язык, предпочитая выражаться так: «у меня в активе несколько слов по-португальски» или «несколько романских языков у меня в активе». Все это языковой сноб произносит с такой наигранной небрежностью, что хочется зажать его голову в тиски и подкрутить, пока глаза не вылезут из орбит.

К сожалению, немногие следуют этому благородному порыву, даже зная, что появление такого человека предваряет вьетнамский синдром. Страдающие этим психическим расстройством любой разговор сводят к одному: путешествию во Вьетнам, которое перевернуло их жизнь. Бахвал-путешественник начинает издалека. Выдав нескольких аллюзий на свой обширный культурный капитал, он постепенно увеличивает свое присутствие в разговоре, ожидая подходящего момента, чтобы поглотить все ваше внимание. Бывает, блеснет луч надежды, когда кто-то вдруг начнет рассказывать про Эверест. Ага, думаете вы, парень бывал в Тибете, с ним придется вести себя поскромнее, но нет же – бахвал посещал Тибет еще до публикации «В разреженном воздухе».

И тут уже начинается. Подробный рассказ о прохождении тропы Хо Ши Мина или о путешествии на переполненном душном поезде из Хюэ, описание всяческих чудес Северного Вьетнама, аромат камфоры, мельтешение тысяч велосипедов. Вы вдруг понимаете, что оказались в западне, и выйти из этого разговора с достоинством уже не удастся, придется страдать.

«Никогда не думал, что кормление гусей может быть таким глубоким духовным переживанием», – будет говорить он, передавая фотографии, где он (тот, что в очках) стоит с местными жителями посреди рисовых полей в районе Май-Лаи. Он расскажет о бывшем вьетконговце, с которым они объездили долину Красной реки на запряженной волами телеге. В своих рассказах он всегда предстает эдаким доктором Ливингстоном, но мы-то знаем, что, когда он заходит в деревню, местные жители видят в нем только толстый кошель с разлетающимися оттуда долларовыми банкнотами. Если б такого деятеля обнаружили заколотым двенадцатью столовыми ножами, разгадать убийство было бы не проще, чем в романах Агаты Кристи, – мотив есть у каждого.

Подозреваю, что прикончить путешественника-бахвала нам не дают собственные грешки. Ведь тревел-снобами до определенной степени являются все представители образованного класса. Только если мы морщимся при виде орд жирных туристов, вываливающихся из огромных автобусов возле Нотр-Дам, бахвал надменно поглядывает на нас, поскольку прошел по лестнице нетривиальных путешествий на несколько ступеней выше.

Правила полезного отдыха гласят, что отпуск должен оцениваться по результатам – чему мы научились, каких духовных и эмоциональных вершин достигли, какие незабываемые ощущения испытали. А баллы в этой игре зарабатываются лишь на неизведанных маршрутах, благодаря умению тонко ценить редкие удовольствия. Поэтому бобо тратят невероятные усилия, чтобы отмежеваться от пассивных и неизобретательных туристов, которых целыми автобусами сгружают возле главных достопримечательностей. Туристы увешаны фотоаппаратами, поэтому бобо предпочитают обходиться без них. Туристы кучкуются на главных площадях, поэтому бобо больше времени проводят на задворках, наблюдая за времяпрепровождением настоящих местных, как правило, стариков, катающих металлические шары.

Поскольку туристы стараются объехать как можно больше мест за кратчайшее время, ответственный путешественник выбирает самый неспешный способ передвижения. По долине Луара бобо поплывет на барже и будет с высокого борта взирать на торопыг в машинах. По Новой Зеландии он поедет на велосипеде, пристыдив тех, кто отправился поездом. По Коста-Рике он пройдет на байдарках, ощущая свое преимущество над теми, кто пролетает мимо в самолете. Если место становится популярным у туристов, бобо сделает все, чтоб оказаться от него подальше. «Большинство туристов, приезжающих в Танзанию понаблюдать за дикой природой, отправляются в национальный парк Серенгети, тогда как заповедник Селус больше по площади и менее посещаем», – пишет редактор журнала Natural Hisory Брюс Статс, очевидно обращаясь к образованному путешественнику. И пусть в Серенгети вы увидите куда больше, чем в Селусе, это не имеет никакого значения, бобо останется доволен своим путешествием, если оно будет изобретательным и нетривиальным.

Если бы Льюис и Кларк были бобо, то по возвращении из своего путешествия они бы высказались в том духе, что: «Северозападного пути мы не нашли, зато нашли самих себя». Деньги, которые мы тратим на путешествия, – это инвестиции в человеческий капитал. Осмотра достопримечательностей нам уже недостаточно, мы хотим проникнуть в чужую культуру, примерить на себя чужую жизнь.

Но не просто чужую жизнь. Если присмотреться к правилам путешествий и книгам, которыми пользуются бобо, легко различить четкий набор предпочтений. Бобо, как правило, ищет спокойные места, где люди давно пустили корни и следуют вековым установлениям. Иными словами, в своих путешествиях бобо бежит прочь от своего благополучного, устремленного к новым победам «я», желая попасть в мир, где духовность сохранилась благодаря тому, что этот мир не испытал на себе всей силы глобальной меритократии. Бобо испытывают склонность к Людям, Которые Знают, Как Жить – людям, которые работают в народных промыслах, рассказывают народные сказки, танцуют народные танцы и слушают народную музыку – ко всем этих коренным народам, безмятежным кустарям и прочим благородным дикарям.

По той же причине для прокопченных крестьян, пожилых фермеров, бывалых рыбаков, народных умельцев, потрепанных стариков, грузных местечковых поваров, для всех, кто никогда не пользовался и вряд ли воспользуется программой накопления миль, бобо – лох обыкновенный. И вот бобо разузнает про места, где такой «простой» люд встречается на каждом шагу – Прованс, Тоскана, Греция, деревушки в Андах или Непале. У местных там нет долгов по кредиткам, и в футболках с эмблемой NBA ходят немногие, а значит, жизнь их течет по древним законам, в соответствие с вековой мудростью. Жизнь таких людей кажется нам безмятежной. И пусть сами они беднее, их жизнь побогаче нашей.

В отпуске такие вещи, как оливковая роща или часовенка, приобретают для бобо особое значение. В идеале бобо смаковал бы жизнь пару часов ежедневно. Он бы зависал в траттории, настолько далекой от актуальных событий, что у завсегдатаев не возникает даже мысли поинтересоваться, кто такой Билл Гейтс. Он бы восхищался сливочной полентой или пряным черепашьим супом, а то и расширил бы гастрономические горизонты до специалитета с костным мозгом. Он добавил бы в кофе сливок прямо из-под коровы и стал бы с наслаждением разглядывать разжиревших крестьянок на кухне, живописно облупившуюся краску на стенах, улыбки сотрапезников, которые вроде как принимают его в свой круг.

В таких местах удивительный ритм жизни. Но отпуск длится всего две недели, поэтому духовно развиваться бобо вынужден в ускоренном режиме. Большинство бобо разрабатывают несколько техник быстрого погружения, позволяющих им в полной мере постигнуть сельскую жизнь и прочувствовать несколько подлинных моментов. В этом смысле полезно бывает помаячить на периферии местной свадьбы. Еще один беспроигрышный маневр – это в разговоре с местными объявить о генеалогических связях с их страной: «А ведь второй муж моей бабушки был из Португалии». Правильно проведенный маневр гарантирует бобо-пилигриму шесть незабываемых моментов утром, два восторга днем, полтора глубоких наблюдения после обеда (в среднем) и две трети меняющего жизнь озарения после каждого заката.

 

Облагораживающие мучения

На зыбкой вершине статусного отдыха восседают те, кто проводит свой отпуск в бесконечной боли и мучениях. Речь идет о людях, которые идут форсированным маршем по горному леднику или засушливой пустыне по маршруту солдат Александра Великого, с той только разницей, что те его не выбирали, а шли под угрозой смерти. Или сидят облепленные москитами в джунглях, стараясь понять матушку-природу. Приятного в таких путешествиях мало, но трекеры из образованного класса не ищут удовольствий. Они хотят провести свой драгоценный отпуск в мучениях, которые должны способствовать их интеллектуальным и духовным прозрениям. И вот туристические компании уже развивают богом забытые направления по всему миру. И такого рода туристские приключения и экологические туры пользуются у образованного класса все большим спросом.

Еще не так давно турпоход означал временный отказ от личных амбиций и карьерных устремлений. Но бобо вывозит свои амбиции и на природу. Он не просто отдыхает в лесу, он штурмует горы, продирается сквозь джунгли, взбирается на ледники, прокладывает веломаршруты вдоль континентального водораздела. Если есть удобный путь на вершину, он предпочтет самый сложный. Если есть удобный поезд, он поедет на велосипеде по жутким дорогам. Природа для него – это полоса препятствий, требующих преодоления. Отправляясь на природу, он ведет себя вопреки ее законам. Животные в природе убегают от холода в поисках тепла и комфорта, бобо же бежит от удобств и ищет стужи и прочих лишений. Это дает ему ощущение полноты жизни, а поскольку вся его жизнь состоит из экзаменов на соответствие, путешествие становится еще одним таким тестом.

Руководители корпораций не любили распространяться о своих фронтовых приключениях. Теперь же каждый третий топ-менеджер сперва поразит, а потом утомит вас рассказами о покоренных им вершинах. Многие из них либо только что вернулись из экспедиции на покрытый вечными льдами пик, либо проходят серьезную подготовку, чтобы туда отправиться. Сидите вы на званом ужине, ковыряетесь спокойненько в салате, и вдруг до вас доносятся не предвещающее ничего хорошего «базовый лагерь» и «нулевая видимость». Выступающий воспаряет все выше, для вас же вечер идет под откос. «К физическим трудностям мы были готовы, важно было преодолеть все это психологически», – втолковывает любитель экстремального отдыха своей аудитории размякших сотрапезников, которые – о, жалкие – не привыкли месяцами тренироваться перед отпуском. Пока он рассказывает о своих похождениях, Роберт Пири уже добрался бы до Северного полюса, ведь важно упомянуть всех местных проводников (носителей народной мудрости), все брошенное по пути оборудование («Дело дошло до того, что пришлось выкинуть даже кофе-машину»), все отмороженные пальцы (всегда есть человек, которому пришлось их ампутировать) и ненастные дни, проведенные в палатках, сдуваемых с плато невероятной силы метелью, из-за которой не видно ни зги.

Возникает ощущение, что любая гора выше 3000 метров над уровнем моря усеяна миллионерами в ярких куртках, которые наслаждаются кислородным голоданием. Выслушивая подобные монологи, я всегда задавался вопросом: почему бы этим ребятам не устроиться вместо отпуска в бригаду дорожных рабочих где-нибудь в Миннесоте? Коль скоро они так ценят нечеловеческие условия, невыполнимые задачи, командный дух и чувство локтя, то в Миннесоте они б заделали пару пробоин, а их злоключения привели бы к ощутимому результату.

Однако наш альпинист не для того обвесил своими карабинами полсвета, чтобы вкалывать на общественных работах. Ему нужно прекрасное. Он хочет видов, как в кинотеатре IMAX. Ему важно не просто страдать, а страдать за красоту. Он готов пережить жуткие мучения – будь то обледенелая вершина или малярийные джунгли, – чтобы прочувствовать духоподъемное величие первозданной природы. Ради запредельного экологического трипа он готов даже покалечиться.

Получается, что подобные путешествия – это невероятно дорогостоящий способ усмирения плоти и очищения духа. Вместо того чтоб заковывать себя в цепи и хлестать плетью – как делали самоистязатели прошлого, – берете десять, двадцать или шестьдесят тысяч долларов, летите в непригодную для жизни точку и мучаете себя в ожидании просветления. Монахи, строившие неприступные обители на скалистых берегах Уэльса, наверное, искали той же первозданной чистоты. Но они жили в своих пещерах годами, тогда как наш турист подвергнет себя неделю-другую суровому испытанию, да и вернется к понедельнику в офис бодрый и готовый к работе. Побуждения тем не менее схожи. От наркотического гедонизма Вудстока мы пришли к аскетизму экстремальных путешествий образованного класса.

 

Серьезная игра

И в этом направлении движутся не только заядлые походники. Все мы, как можем, стараемся быть причастны к жизни, полной испытаний. Мы надеваем ботинки, сконструированные специально для покорения Гималаев. Мы гуляем по осенним паркам в куртках, способных выдержать 40-градусные морозы. Мы покупаем одежду в каталогах типа Land’s End, где на обложке изображены альпинисты на вершине Эвереста. Не так давно я посетил головной офис «Майкрософт» в Редмонде, штат Вашингтон, и все, кого я там видел, были экипированы для серьезного подъема: альпинистские ботинки, грубые штаны цвета хаки, мобильные телефоны подвешены на карабине к поясу.

Потом я поехал в гигантский, на 25 000 квадратных метров, молл REI в Сиэтле, где майкрософтчане покупают весь этот стаф. Это магазин товаров для энергичного отдыха энергичных людей. Чтобы попасть туда, мне пришлось ехать в центр Сиэтла. Я припарковал арендованный мини-вэн меж заляпанных грязью джипов в подземном гараже REI и пошел вдоль искусственного леса со сложным ландшафтом, спроектированным, чтобы покупатель мог протестировать горный велосипед. Проехавшись на лифте со сланцевым полом, я оказался на просторной галерее с огромными деревянными скамьями. Таблички заверяли, что на изготовление скамей пошли только деревья, поваленные ураганом 1995 года, и что живые деревья в производстве этого места для отдыха не пострадали. Над всем этим висят часы, указывающие время на Эвересте и на северном склоне Эйгера, что в Швейцарских Альпах, если вдруг вам вздумается туда позвонить.

Пройдя через главный вход, я оказался перед отделом ледорубов. Далее простирались целые поля товаров для суровых испытаний, витрина за витриной снегоступов, альпинистских кошек, каяков, парок – пугающее изобилие всевозможной экипировки. Я, признаться, испытал нечто похожее на кислородное голодание. Цель добраться до кафе на последнем этаже магазина стала казаться невыполнимой. Я чувствовал себя, как герой книги Джона Кракауэра: оглушенный суровыми условиями, я знал только одно – нужно как-то собраться с силами и пробиваться дальше. Справа от входа расположился музей туристской экипировки, чтобы серьезному шопингу предшествовала просветительская прелюдия. В дальнем конце музея помещалась двадцатиметровая альпинистская стенка – самый крупный отдельно стоящий скалодром в мире.

Больше всего меня поразили не продавцы, сами по себе продукты культуры Сиэтла с его помешательством на мачо в шортах. Они мелькают своими необъятными икрами по всем торговым площадям и больше похожи на сбежавших с соревнований норвежских олимпийцев. И даже не покупатели – я был готов к толпам фигуристых программистов с альпинистскими очками на шее (нужно же быть начеку, когда двухсотметровый ледник, ослепительно блистая, закатится вдруг в город). Больше всего меня ошеломила необъятная шкала требований и запросов. Тому, кто собрался проводить свободное время с представителями образованного класса, придется доказывать свое серьезное отношение к предмету.

Нет более удачного и лестного эпитета для описания активного отдыха бобо, чем слово «серьезный». Серьезный лыжник, серьезный теннисист, серьезный бегун, биатлонист или даже скейтбордист. Люди, увлекающиеся этими видами спорта, постоянно оценивают друг друга по шкале серьезности. Самые продвинутые серьезны настолько, что вообще не испытывают радости, а тот, кто, оказавшись на поле, лыжне или корте, веселится и шалит, своим поведением оскорбляет всех представителей этого вида.

Итак, чтобы стать серьезным любителем, нужно освоить сложную науку экипировки, в которой дипломы по химии и физике Массачусетского технологического были бы уместным подспорьем. К примеру, за отделом ледорубов расположен резервуар, где покупатели тестируют и постигают различия между дюжиной различных фильтров и водоочистителей. Чтобы взять эту высоту, нужно научиться различать очистители из йодированной смолы и трийодированной смолы, стекловолокна и плиссированного стекловолокна, с керамическим микрофильтром и микрофильтром со структурированной матрицей.

Дальше – больше. У каждой товарной позиции есть запредельное количество опций, химическую инженерию которых способны понять только бывалые природные гики. Каждый товар оснащен толстенным буклетом, под завязку набитым такими хайтек словечками, что после этого выбор конфигурации стационарного компьютера – полевые цветочки. Даже такие простые вещи, как сандалии, могут быть вполне хай-тек, с ремешками и пряжками повышенной износостойкости и улучшенными характеристиками подошвы, если по дороге на концерт Аланис Мориссетт вам вдруг вздумается покорить вершину Пинатубо.

Пусть и смутные, но какие-то представления о правилах подбора снаряжения у меня были. Выбирая ботинки или джип, настоящие экстремалы отдают предпочтение самым большим. А вот контейнер для еды или спиртовку нужно брать самые маленькие. Есть позиции типа палатки или спального мешка, которые в сложенном состоянии должны быть маленькие, а в разобранном – большие. Но настоящий жизненный центр молла REI не здесь, а на втором этаже – в отделе спортивной и туристской одежды. Ведь если на ледники по-прежнему взбираются единицы, пользоваться их экипировкой и соответственно выглядеть, как они, хотят миллионы. Поэтому все проторенные тропы ведут туда.

Я поднялся в отдел одежды, чтобы перевести дух от хай-тек тарабарщины отдела снаряжения. И действительно, обнаружил несколько умиротворяющих вешалок с футболками приглушенных цветов из чистого хлопка. Но не прошел я и нескольких метров, как целые гектары полиэстера ослепили меня кобальтово-синим блеском. Мне пришло в голову, что, если в семидесятых главными носителями полиэстера были в основном завсегдатаи дешевых дискотек, сегодня – это любители экстремального отдыха из привилегированных слоев. Между мной и кафе в дальнем конце этажа простерся зловещий лес парок из фиброволокна, спасательных жилетов, штанов с молниями, эластичных курток, анораков и пончо. И с каждого свисал гигантских размеров буклет, в котором подробно, как в диссертации по технической дисциплине, описывались все неоспоримые преимущества данного товара. В этот момент я, признаться, потерял волю к жизни. Мне хотелось сесть и помереть, и пусть мое безжизненное тело найдут в куче горнолыжных штанов из гортекса.

Но внутренний голос подбадривал меня, не давая заснуть вечным сном, и вскоре я уже продирался сквозь ряды снаряжения и экипировки, произведенных лучшими химическими лабораториями мира – Cordura, Polartec – из тканей преимущественно на «экс» Royalex, Spandex, Supplex, Gore-Tex. Там были парки по 400 долларов со встроенной динамической системой вентиляции и универсальными шарнирными рукавами (это, наверное, чтоб крутить руками на все 360 градусов); парки из грубого шелка, которые надеваются поверх других курток, нижнее белье с микроэлементами, сверхлегкие кальсоны, флис, микрофлис и биполярный флис (это, наверно, для людей, страдающих одноименным расстройством). Больше всего мне понравилась титановая парка Omnitech с двойным ультрапрочным слоем нейлона, керамическими вставками и запаянными полиуретаном швами. Я представил, как, надев однажды эту титановую парку Omnitech, я вдруг подумаю: «Вот иду я по лесу, а на мне целый звездолет».

В итоге мне пришлось прокладывать себе путь через отдел «туристического белья», я чувствовал себя мухой, попавшей в паутину из двустороннего полиэстра, термостойкого спандекса и особо прочной лайкры. Не найдя и пары честных белых трусов, я уже был готов объявить себя луддитом, выступающим против механизации нижнего белья, но тут в полусотне метров от меня замаячило кафе. Остаток пути я проделал мимо художественной галереи с фотографиями величественной природы и лекционного зала, мимо книжной лавки и егерской базы, и вот, наконец, улыбчивый бариста предлагает мне горячие напитки и мультикультурный набор роллов и сэндвичей. Я устроился в беспорядочно расставленных модерновых мебелях, и постепенно до меня стало доходить, как это все полезно и правильно.

Я огляделся по сторонам – в магазине были только здоровые люди, образованные походники из тех, что регулярно ходят на работу, соблюдают режим питания и умерены во всем, включая увеселения. Судя по их обуви, одежде и рюкзакам, они явно разбираются в вопросах снаряжения и экипировки. Многие из них читали приобретенные в ближайшем книжном издания типа «Альманаха песчаного округа» Альдо Леопольда, излучая при этом обеспокоенность состоянием окружающей среды. Это было сообщество добрых пастырей, людей, готовых защитить планету и ее жителей. Раньше природа была дикой, неукротимой, полной дионисийских страстей и влечений. Но здесь были люди, готовые к осторожным вылазкам, способные не нарушить сложный природный баланс – они внимательно изучали все возможности, тщательно готовились и тренировались. Будь Норман Рокуэлл молод, он бы пришел в это кафе с мольбертом, чтобы запечатлеть на холсте сосредоточение доброй воли.

И заботливые садомазохисты из Arizona Power Exchange, и природоохранные, технически подкованные походники в торговом центре REI являются носителями этики бобо в том, что касается удовольствий. Но самое удивительное в этой довольно жесткой системе самоконтроля и дисциплины – это отсутствие каких-либо непреложных правил. Другие социальные группы и элиты прошлого соблюдали или хотя бы старались придерживаться морали религиозного толка: мастурбировать – грех, пьянство – порок. Однако бобо не подходит универсальные нравственные законы, регулирующие дозволенные удовольствия, они предпочитают более приземленные правила самоконтроля. Запрет устанавливается на то, что вредно для здоровья или небезопасно. И напротив, все, что обогащает духовно или помогает сжигать калории, – поощряется. Иными словами, вместо нравственных законов свои плотские желания мы обуздываем из соображений полезности.

Бобо не отрицают пороков зеленого джина, мы помним об опасностях пьяного вождения. Мы не прославляем целомудрие, как божественную добродетель, но, говоря о безопасном сексе, мы не забываем уточнить, что самая безопасная форма безопасного секса – это воздержание. Говоря словами колумниста Чарльза Краутхаммера: «Основа современных правил сексуального поведения – профилактика венерических заболеваний». Поэтому в утренней телевизионной программе вы не увидите проповедника, рассказывающего, как дьявол искушает нас и склоняет к греху. Вместо этого день за днем эксперты по здоровому образу жизни и фитнесу заполняют утренние шоу разговорами об усиленных тренировках, самодисциплине, здоровом питании, полноценном сне и плодотворной жизни без излишеств.

Правила, устанавливающие приоритет здорового образа жизни, воспринимаются как способ ненавязчиво, исподтишка привить людям нравственные законы. Люди, им следующие, соблюдают дисциплину и проповедуют самоограничение, но делают это не ради души, но ради тела. Публицисты с активистами не раз указывали на нравственное обнищание образованного класса. Как следствие, в сексе и прочих удовольствиях превыше всего представители этого класса ценят полезность, безопасность и прочие утилитарные достоинства. Если вы живете в обществе, где редко кто оскорбится упоминанием Господа всуе, но почти все возмутятся, увидев, как беременная женщина прикуривает сигарету, значит, мирские ценности преобладают над божественными. Нельзя познать Бога, не следуя Его законам, особенно тем, что регулируют наиболее интимную сферу вашей жизни. Приверженность здоровому образу жизни и ответственному потреблению отлично рифмуется с поверхностностью и отсутствием ясных ориентиров.

Бобо, как обычно, не закрывают глаза на критику. Но посколь ку они так ценят свою независимость и автономность, то и подчиниться какому-то определенному набору заповедей им очень непросто. При этом их переполняют духовные порывы и манит потустороннее. Они не готовы отказываться от кажущихся невинными удовольствий только потому, что так велит какая-то религия, однако с удовольствием привнесли бы духовность в повседневную жизнь. Вот эти оппозиции – между независимостью и подчинением, материализмом и духовностью – мы и разберем в следующей главе.