Во времена, когда выходила в эфир передача Command Performance, одним из самых выдающихся борцов за гражданские права в Америке был Аса Филип Рэндольф. Этот афроамериканский активист собирал марши протеста, лично встречался с президентом, а его слава и нравственный авторитет заложили основу движения за права чернокожих.

Рэндольф родился в 1899 году неподалеку от Джексонвилля, штат Флорида. Его отец был священником африканской методистской епископальной церкви, но платили ему за это настолько мало, что основной доход он получал от работы портным и мясником; его жена была модисткой.

Рэндольф, который никогда не был религиозным человеком, вспоминал: «Мой отец проповедовал расовую религию. Он обращался к социальным условиям своей паствы и неизменно ей напоминал, что африканские методисты — единственная в Америке церковь для черных». Кроме того, Рэндольф-старший водил двоих своих сыновей на политические мероприятия, которые устраивали чернокожие, и знакомил детей с успешными афроамериканцами. Он постоянно пересказывал одни и те же истории про черных американцев и ставил их в пример детям: солдата Криспуса Атокса, предводителя восстания рабов Ната Тернера, писателя Фредерика Дугласа.

Семья жила бедно, но достойно. Дом поддерживали в безупречной чистоте. В поведении следовали старомодным нормам приличия, дисциплины и этикета. Родители Рэндольфа заботились о его речи и приучили сына произносить каждый слог четко и ясно, так что всю жизнь длинные слова, такие как, например, «ответственность», он выговаривал медленно и величественно.

Перед лицом унизительного расизма Рэндольфы, невзирая на бедность, придерживались принципов нравственного совершенствования и благовоспитанного поведения. Рэндольф-отец, как писал биограф Джервис Андерсон, «был, проще говоря, настоящим джентльменом, который сделал себя сам; он руководствовался ценностями учтивости, смирения и приличия, вдохновлялся религиозным и общественным служением и превыше всего ценил достоинство».

В школе у Рэндольфа преподавали две белые учительницы из Новой Англии, они приехали на юг учить черных детей из бедных семей; Рэндольф позднее называл их «одними из лучших учительниц на свете». Мисс Лилли Уитни преподавала латынь и математику, а мисс Мэри Нефф — литературу и театральное искусство. Высокий и спортивный, Рэндольф прекрасно играл в бейсбол, но в Шекспира и драматургию влюбился навсегда.

Большинство людей — порождение своего окружения, но Рэндольф и его учителя создали нравственную экологию, которая преодолевала границы обстоятельств; они сформировали поведение, в котором было чуть больше аристократизма, чуть больше формальности и намного больше достоинства, чем ожидалось от чернокожего парня из бедной семьи. На протяжении всей жизни Аса Филип Рэндольф сохранял идеальную осанку. Его соратник профсоюзный активист Котрелл Деллумс вспоминал: «Рэндольф умел сидеть прямо и ходить прямо. Редко когда можно было увидеть, чтобы он откинулся на спинку стула и расслабился. Какой бы непринужденной ни была обстановка, оглядываешься — а там Рэндольф сидит, будто аршин проглотил».

Голос у Рэндольфа был негромкий, глубокий и спокойный. Его акцент называли смесью аристократического бостонского и вест-индского. Он разговаривал с библейскими интонациями и употреблял старинные слова, такие как «воистину» и «соблаговолить».

Он боролся с любыми проявлениями распущенности или нравственной лености, постоянно упражняясь в самоконтроле, как в повседневных мелочах, так и в самоотверженных решениях. Во время поездок по стране его соратников поражало то, как Рэндольфа преследовали женщины и насколько вежливо он отказывал всем им до единой. «Мне кажется, ни на одного мужчину на свете так не вешались, — вспоминал Деллумс в беседе с биографом. — Его только что к кровати не привязывали. Мы с Уэбстером шутили, что ездим вместе с шефом, чтобы регулировать наплыв юбок. А это были красавицы как на подбор. <…> Всегда было грустно уезжать. Я видел, как женщины пробовали все средства, упрашивали его зайти к ним в номер, выпить по бокальчику. А он просто говорил: “Простите, я устал. У меня был тяжелый день. Спокойной вам ночи”. Я иногда говорил ему: “Шеф, вы что, шутите?”»

Аса Филип Рэндольф не был сторонником разоблачений. Он редко кого-то критиковал, разве что только в письменных текстах, которые бывали жесткими и полемичными. Его формальная манера поведения часто не позволяла людям считать, что они хорошо его знают; даже Байярд Растин, один из ближайших соратников Рэндольфа, называл его исключительно мистер Рэндольф. Деньги его не интересовали, а личную роскошь он считал нравственно разлагающей. Даже в пожилом возрасте, заслужив мировую славу, он ездил с работы на автобусе. Однажды Рэндольфа ограбили у его собственного дома: грабители нашли у него 1 доллар 25 центов наличными — и ни часов, ни украшений. Когда благотворители хотели собрать для него средства, он их остановил: «Уверен, вам известно, что у меня нет денег и мне неоткуда их взять. Однако я против всякого сбора в пользу меня и моей семьи. Удел некоторых людей — жить в бедности, это и мой удел, и я об этом нисколько не сожалею».

Эти качества — неподкупность, сдержанная формальность, а главное, достоинство — означали, что Рэндольфа было невозможно унизить. Как реагировать на ситуацию, как себя чувствовать, определял только он сам, а не расизм и даже не обожание, которым его окружили позднее. Заслуга Рэндольфа в том, что он задал образец, каким должен быть борец за гражданские права. Он, как и Джордж Маршалл, восхищал своим самоконтролем. «Того, кто никогда с ним не встречался, трудно убедить, что Аса Филип Рэндольф — величайший американец нашего века, — писал колумнист Мюррей Кемптон. — Но еще труднее разубедить в этом того, кто хоть раз с ним встретился».

 

Общественная активность

Главные вопросы, которыми задавался Рэндольф: как организовать людей и превратить их в двигатель перемен? Как обрести власть и не поддаться ее тлетворному влиянию? Даже будучи в центре одного из самых благородных начинаний XX века — движения в защиту гражданских прав, такие лидеры, как Рэндольф, не были свободны от подозрений. Они считали, что должны пристально следить за собственными слабостями, потому что чувствовали: даже тот, кто возглавляет крестовый поход против несправедливости, может допустить ужасную ошибку.

Почему лидеров борьбы за гражданские права так вдохновляла библейская книга Исход? Народ Израиля в ней показан разобщенным, недальновидным, недовольным. Моисей, который ведет свой народ, слаб, пассивен, несдержан, он сомневается, что задача ему по плечу. Лидеры движения за гражданские права столкнулись с той же дилеммой: как соединить страсть и терпение, авторитет — с распределением власти, ясное понимание цели — с сомнениями в себе.

Решением стала общественная активность, но не как процесс организации маршей протеста и прочих способов громко высказать свое мнение ради общего блага, а как свойство характера. Общественно активный человек — это тот, кто смиряет свои страсти, чтобы достичь полного взаимопонимания с разными людьми и объединить их. Это качество сродни и самоконтролю, и владению собой.

Ярчайшим примером такого понимания общественной активности был сдержанный, порой ледяной Джордж Вашингтон. Еще одним стал Аса Филип Рэндольф, чей политический радикализм сочетался с личным традициона­лизмом.

Бывало, что его неизменная вежливость выводила его помощников из себя. «Время от времени, — рассказывал Байярд Растин Мюррею Кемптону, — мне казалось, что его хорошие манеры в конкретных обстоятельствах неуместны, что нужен другой подход. <…> Я как-то указал ему на это, а он ответил: “Байярд, мы должны каждого встречать с хорошими манерами. Сейчас самое время учиться хорошим манерам, они нам понадобятся, когда все будет позади, потому что нам, победителям, нужно будет их показать”».

 

Джентльмен-радикал

Рэндольф начал карьеру с переезда. В апреле 1911 года он перебрался из Флориды в Гарлем. Он стал завсегдатаем любительских театров; казалось, с его красноречием и харизмой его путь лежит прямиком в серьезные драматические актеры, но родители этому воспротивились. Некоторое время он проучился в Городском колледже Нью-Йорка, где запоем читал Карла Маркса. Рэндольф участвовал в основании нескольких журналов для чернокожих и так познакомил это сообщество с марксизмом. В одной из редакторских статей он назвал русскую революцию «величайшим достижением XX века». Рэндольф выступал против участия США в Первой мировой войне, будучи глубоко убежден, что война служит только интересам производителей оружия и других промышленников. Он объявил кампанию против движения Маркуса Гарви, призывавшего чернокожих американцев переселяться на историческую родину, в Африку. В разгар этой борьбы Рэндольф получил коробку с отрезанной человеческой рукой и запиской с угрозами.

В это время его несколько раз арестовывали за нарушение запрета на антиправительственную агитацию, однако в личной жизни он становился все более буржуазным и респектабельным. Рэндольф женился на благовоспитанной женщине из уважаемого гарлемского семейства. По воскресеньям после обеда они с удовольствием участвовали в еженедельных променадах. Люди наряжались — краги, трости, бутоньерки, гамаши, необычные шляпы — и гуляли по Ленокс-авеню или 135-й улице, обмениваясь приветствиями и любезностями с соседями.

К началу 1920-х Рэндольф начал сотрудничать с организациями рабочих. Он помог основать полдюжины небольших профсоюзов, объединив официантов, работников кухни и другие группы, не охваченные профсоюзами раньше. В июне 1925 года к Рэндольфу обратились несколько проводников пульмановских вагонов, которые искали харизматичного и образованного лидера, чтобы помочь им основать профсоюз. Pullman Company производила спальные вагоны класса люкс и сдавала их в аренду железнодорожным компаниям. Клиентов обслуживали несколько смен чернокожих слуг в ливреях: они чистили обувь, перестилали постели и подавали на стол. После Гражданской войны в США основатель компании Джордж Пульман стал нанимать на эти места бывших рабов, рассчитывая получить безропотных и покорных работников. Проводники пытались объединиться в профсоюз еще в 1909 году, но компания всякий раз давала им отпор.

Рэндольф взялся за дело и следующие 12 лет посвятил созданию профсоюза проводников и получению на него разрешения от компании. Он ездил по всей стране, убеждая проводников вступить в профсоюз, и это в то время, когда за малейший намек на профсоюзную активность работника могли избить или уволить. Главным орудием Рэндольфа были его манеры. Один из членов профсоюза вспоминал: «Он захватывал. Только совершенно бесчувственный человек мог от него отвернуться. Рядом с ним ты чувствовал себя как апостол рядом с Учителем. Это не сразу давало о себе знать, но, вернувшись домой, ты обдумывал услышанное и понимал, что просто должен следовать за ним, вот и все».

Дело продвигалось медленно, но за четыре года численность профсоюза выросла почти до семи тысяч членов. Рэндольф обнаружил, что рядовым сотрудникам не нравилось, что он критикует компанию, которой они оставались преданны. Они не разделяли его критического отношения к капитализму, и он сменил тактику. Рэндольф объявил борьбу за достоинство. Кроме того, он принял решение отвергать любые пожертвования от сочувствующих белых. Эту победу чернокожие должны были обеспечить и завоевать своими силами.

А потом началась Великая депрессия, и компания нанесла ответный удар, увольняя сотрудников, которые голосовали за забастовку, или угрожая им. К 1932 году число членов проф­союза сократилось до 771. Представительства профсоюза в девяти городах закрылись. Рэндольфа и сотрудников его штаба выселили из конторы за неуплату аренды. Зарплата самого Рэндольфа, десять долларов в неделю, упала до нуля. Всегда безупречно одетый и элегантный, теперь он ходил в обносках и лохмотьях. Профсоюзных активистов избивали повсюду, от Канзас-сити до Джексонвилля во Флориде. В 1930 году за месяц до смерти Дэд Мур, сторонник движения из Окленда, написал убежденное письмо:

Меня поставили к стенке, но я скорей умру, чем двинусь хоть на дюйм. Я не за себя стою, а за двенадцать тысяч проводников, горничных и их детей. <…> Я умираю с голоду, но не отступлюсь, потому что ясно как день, что наше дело победит. Скажите всем своим в округе идти за мистером Рэндольфом как за Иисусом Христом {203} .

 

Ненасильственное сопротивление

Афроамериканские пресса и церкви выступили против проф­союзного движения, упрекая его в чрезмерной агрессивности. Мэр Нью-Йорка Фьорелло Ла Гуардия предложил Рэндольфу работу в городской администрации и жалование в семь тысяч долларов в год, но Рэндольф отказался.

Ситуация сдвинулась с мертвой точки в 1933 году, когда Франклина Рузвельта избрали президентом и изменилось трудовое законодательство. Однако у руководителей компаний по-прежнему с трудом укладывалось в голове, что ради разрешения трудовых споров им придется на равных беседовать с чернокожими проводниками и их представителями. Лишь в июле 1935 года руководство компании и руководство профсоюза встретились в Чикаго и начали переговоры. Через два года наконец удалось прийти к соглашению: компания обязуется сократить рабочую нагрузку с 400 до 240 часов в месяц и увеличить суммарный фонд заработной платы на 1,25 миллиона долларов в год. Так закончился один из самых долгих и ожесточенных трудовых конфликтов ХХ века.

К этому времени Аса Филип Рэндольф был уже самым известным афроамериканским активистом в стране. Решительно порвав с юношеским увлечением марксизмом, следующие несколько лет он провел в ожесточенной борьбе за то, чтобы вытеснить из профсоюзного движения организации, находившиеся под контролем коммунистов. Затем, в начале 1940-х годов, когда США начали мобилизацию, чернокожее население столкнулось с новой несправедливостью. Заводам требовалось множество рабочих для производства самолетов, танков и кораблей, но чернокожих принципиально не нанимали.

Пятнадцатого января 1941 года Рэндольф выпустил обращение, в котором призывал массово пройти маршем протеста на Вашингтон, если подобной дискриминации не будет положен конец. «Мы, черные американцы и патриоты, требуем права работать и сражаться на благо страны», — объявил он. Он создал Комитет марша на Вашингтон и имел основания ожидать, что соберет десять, а может быть, даже двадцать или тридцать тысяч чернокожих, чтобы провести митинг на Национальной аллее.

Перспектива подобного протеста обеспокоила руководство страны. Рузвельт пригласил Рэндольфа на встречу в Белый дом.

— Здравствуйте, Фил, — сказал ему президент. — В каком году вы окончили Гарвард?

— Я не учился в Гарварде, мистер президент, — ответил Рэндольф.

— Надо же, а я был уверен, что учились. В любом случае нас с вами объединяет огромный интерес к общечеловеческой и социальной справедливости.

— Это так, мистер президент.

Рузвельт принялся шутить и рассказывать случаи из политики, но Рэндольф в конце концов его перебил:

— Мистер президент, время идет. Я знаю, что вы очень заняты. Но мы хотим с вами поговорить о проблеме работы для чернокожих американцев в оборонных отраслях.

Рузвельт сказал, что может связаться с несколькими руководителями и отдать распоряжение, чтобы те принимали на работу черных.

— Нам нужно нечто большее, — возразил Рэндольф. — Нам нужно конкретное решение. <…> Мы хотим, чтобы вы издали распоряжение, которое обяжет все подобные заводы брать на работу чернокожих.

— Ну, Фил, вы же понимаете, что этого я сделать не могу. Если издать распоряжение, как вы просите, ко мне начнут приходить другие меньшинства и просить таких же привилегий для себя. И в любом случае я не могу ничего сделать, пока вы не отмените свой марш протеста. Такие вопросы отбойным молотком не решаются.

— Простите, мистер президент, но марш отменить нельзя. — Рэндольф, блефуя, пообещал привести на марш сто тысяч человек.

— Вы не можете привести в Вашингтон сто тысяч негров, — запротестовал Рузвельт, — могут быть жертвы.

Рэндольф стоял на своем. Патовую ситуацию смог разрешить только мэр Ла Гуардия, присутствовавший на встрече:

— Очевидно, что мистер Рэндольф не отменит марш протеста, так что я предлагаю начать поиски совместного решения {204} .

За шесть дней до запланированной даты марша Рузвельт подписал правительственное распоряжение за номером 8802, запрещавшее дискриминацию в оборонной промышленности. Рэндольф отменил марш, невзирая на ярые возражения защитников гражданских прав, которые рассчитывали на этом мероприятии поднять другие проблемы, например вопрос дискриминации в вооруженных силах.

После войны Рэндольф начал выступать за права рабочих в целом и десегрегацию. Его главной силой по-прежнему оставались нравственная порядочность, харизма и пример неподкупного служения цели. Однако он не был хорошим администратором: ему трудно было сосредоточить все силы на каком-либо одном деле. Безграничное восхищение, которое он вызывал у окружающих, тоже не лучшим образом сказывалось на эффективности системы управления. «Везде, особенно в главном штабе, заметно нездоровое поклонение мистеру Рэндольфу, — отмечал один из аналитиков марша на Вашингтон 1941 года, — а это парализует деятельность и не дает разумно вырабатывать стратегию».

Рэндольф внес и еще один весомый вклад в правозащитное движение. В сороковые и пятидесятые годы он проповедовал ненасильственное сопротивление как тактику борьбы за гражданские права. Вдохновляясь примером Махатмы Ганди и опираясь на опыт раннего профсоюзного движения, в 1948 году он выступил одним из организаторов Лиги ненасильственного гражданского сопротивления военной сегрегации. Например, он предлагал устраивать сидячие забастовки в ресторанах, где отказывались обслуживать негров, и «молитвенные протесты». Рэндольф рассказывал Сенатской комиссии по делам вооруженных сил в 1948 году: «Мы будем выступать за несопротивление. <…> Мы будем готовы поглотить насилие, терроризм и встретить лицом к лицу что угодно».

Тактика ненасильственного сопротивления опиралась на сильнейшую внутреннюю самодисциплину и самоотречение, которые Рэндольф демонстрировал всю жизнь. Одним из соратников, которые оказывали влияние на Рэндольфа и в свою очередь подвергались его влиянию, был Байярд Растин. Несмотря на значительную разницу в возрасте, Растин во многом походил на своего наставника.

 

Растин

Байярд Растин вырос в городке Вест-Честер в Пенсильвании. Его воспитывали дедушка с бабушкой, и, лишь когда уже подрос, он узнал, что женщина, которую он считал своей старшей сестрой, на самом деле его мать. Отец, страдавший от алкоголизма, жил в том же городе, но никакой роли в жизни Растина не играл.

Растин вспоминал, что у деда была «самая прямая осанка в мире. И никто из нас не знал за ним ни единого дурного дела». Бабушка Растина была воспитана в духе квакеров и стала одной из первых чернокожих американок, окончивших школу. Она взрастила в Байярде потребность в спокойствии, достоинстве и неустанном самоконтроле. «Нельзя взять и потерять самообладание», — любила говорить она. Мать Растина заведовала летним библейским лагерем, где особое внимание уделяла книге Исхода; Байярд ходил туда каждый день. «Бабушка, — вспоминал он, — была глубоко убеждена, что, когда речь идет об освобождении черных, нас куда большему научит история евреев, чем Матфей с Марком и Лука с Иоанном».

В старшей школе Растин увлекался спортом и писал стихи. Как и у Рэндольфа, у него было подчеркнуто правильное, почти британское, произношение, и при первой встрече он производил впечатление высокомерного человека. Одноклассники дразнили его за то, что он чересчур задирал нос. Один из них вспоминал: «Он цитировал Библию. И стихи Элизабет Браунинг. Он мог в разгар драки вдруг подняться и прочесть наизусть стихотворение». В первый год учебы в старшей школе Растин стал первым в течение 40 лет чернокожим учеником, получившим премию за ораторское мастерство. К концу учебы он играл в окружной сборной по футболу и был лучшим в классе по успеваемости. Он страстно полюбил оперу, музыку Моцарта, Баха и Палестрины, а одной из его любимых книг был роман Джорджа Сантаяны The Last Puritan («Последний пуританин»). По собственному почину он прочитал The Story of Civilization («Историю цивилизации») Уильяма и Ариэль Дюрант и отзывался об этой книге как о «глотке освежающего аромата, который раскрывает ноздри, только для мозга».

Растин учился в Университете Уилберфорса в штате Огайо, а затем в Университете Чини в Пенсильвании. Позднее ему пришлось переехать в Нью-Йорк. В Гарлеме он сразу нашел для себя много дел: вступил в несколько организаций левого толка и одновременно на добровольных началах стал помогать соратникам Рэндольфа, которые хотели организовать марш на Вашингтон. Он вступил в пацифистскую христианскую организацию «Содружество примирения» и быстро занял в ней высокое положение. Пацифизм для Растина был образом жизни. Он указывал ему и путь к добродетели, и стратегию перемен в обществе. Путь к добродетели означал, что следует подавлять в себе личный гнев и агрессивные наклонности. «Единственный способ сделать мир менее уродливым — это сделать менее уродливым себя», — говорил Растин. Пацифизм как стратегия перемен, писал он позднее в письме к Мартину Лютеру Кингу, «покоится на двух столпах. Один — это сопротивление, постоянное военное сопротивление. На злодея оказывается такое давление, что он никогда не находит покоя. Во-вторых, он проецирует добрую волю на злонамеренность. Таким образом ненасильственное сопротивление побеждает апатию в наших собственных рядах».

Ближе к 30 годам Растин много ездил по стране, выступая с зажигательными речами в поддержку «Содружества». Он постоянно устраивал акты гражданского неповиновения, о которых среди пацифистов и правозащитников скоро стали ходить легенды. В 1942 году в Нэшвилле он потребовал в автобусе пустить его на места для белых. Водитель вызвал полицию. Прибывшие на место полицейские начали избивать Растина; он принимал удары со спокойствием Ганди. Как позднее вспоминал один из членов «Братства» Дэвид Мак-Рейнольдс, «он был не только самым популярным лектором Братства, но и гением тактики. Братство готовило Байярда к роли американского Ганди».

В ноябре 1943 года Байярд Растин получил повестку в армию. От службы можно было отказаться — пойти служить в трудовой лагерь. Но Растин выбрал другой путь: он отказался выполнять требования властей. Его посадили в тюрьму, где каждый шестой заключенный был таким же узником совести и считал себя оплотом пацифизма и правозащитного движения. В тюрьме Растин агрессивно противостоял политике сегрегации. Он принципиально ел в той части столовой, где висела табличка «Только для белых». В свободное время он устраивался в секторе отдыха «Только для белых». Его агитация настраивала некоторых заключенных против него. Так, однажды на него набросился белый заключенный и стал наносить удары по лицу и телу ручкой от метлы. Растин по своему обыкновению встретил нападение пассивно, повторяя лишь: «Ты не можешь причинить мне вреда». В конце концов ручка от метлы сломалась. Растин получил перелом запястья и кровоподтеки на голове.

Слух о подвигах Растина скоро вышел за пределы тюремных стен. В Вашингтоне чиновники Федерального бюро тюрем под руководством Джеймса Беннетта отнесли Растина к категории опасных преступников — как Аль Капоне. Как писал Джон Д’Эмилио, биограф Байярда Растина, «все 28 месяцев, пока Растин сидел в тюрьме, на Беннета сыпались письма от подчиненных, просивших совета, что делать с Растином, и от сторонников Растина, которые следили за тем, как с ним обращаются в заключении».

 

Беспорядочные связи

Героические поступки Байярда Растина не отменяли высокомерия, гнева и порой безответственности, не соответствовавших заявленным им убеждениям. 24 октября 1944 года он посчитал нужным написать письмо начальнику тюрьмы с извинениями за свое поведение на дисциплинарном слушании: «Мне очень стыдно, что я потерял самообладание и грубо себя вел».

Несмотря на то что Растин не делал тайны из своих предпочтений, некоторые его сторонники были шокированы, узнав, что он гомосексуалист. Но гораздо большее осуждение вызвали похождения Растина, которые разрушали образ дисциплинированного и героического борца сопротивления. Правозащитное движение призывало своих лидеров быть мирными, сдержанными и блюсти чистоту, а высокомерный и агрессивный Растин открыто потакал своим прихотям. Абрахам Масти, лидер «Содружества примирения» и наставник Растина, написал ему гневное письмо:

Вы повинны в грубом нарушении правопорядка, особенно постыдном для человека, претендующего, подобно вам, на роль лидера и в некотором смысле на нравственное превосходство. Более того, вы подвели всех, включая ваших товарищей и самых верных друзей. <…> Вы еще не видите своего истинного лица. В человеке, которым вы были и являетесь до сих пор, ничто не достойно уважения, и вы должны безжалостно отринуть в себе все, что не дает вам это осознать. Только так сможет появиться на свет ваша истинная личность — в огне, в страшных муках и в детском смирении. <…> Вспомните псалом: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззаконие мое, совершенно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня <…> Тебе, Единому, я согрешил и злое пред Тобою сотворил. <…> Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и Дух Правый обнови внутри меня».

В следующем письме Масти дал понять, что осуждает Растина не за гомосексуализм, а за беспорядочные связи: «Как это отвратительно и недостойно, когда в отношениях нет дисциплины и порядочности». Подобно тому как художник с самой вольной фантазией и самыми мощными творческими силами подчиняет себя строжайшей дисциплине, так и любовник должен укрощать свои порывы во имя «дисциплины, контроля и стремления понять другого человека».

От беспорядочных же связей, продолжал Масти, «один шаг до опошления и отрицания любви, ибо если любовь означает глубину и возвышенное понимание… обмен кровью жизни, то как это возможно не с одним человеком, а со многими?»

Растин сначала не принимал сурового осуждения Масти, но со временем, проведя несколько недель в изоляторе, сдался и написал ему длинный и прочувствованный ответ:

Когда наша кампания была в шаге от успеха, мое поведение остановило нас на пути. <…> Я обманул надежды, которые люди возлагали на мое руководство; я заставил их усомниться в нравственной основе ненасильственного сопротивления; я оскорбил и подвел моих друзей по всей стране. <…> Я предатель (в нашем понимании) ничуть не менее, чем командир, который во время боя по собственной прихоти подставляет позицию под огонь. <…> Я в самом деле был сосредоточен на своем эго. Я думал о своей силе, своем времени и о том, как посвятить их великой борьбе. Я сосредоточивался на своем голосе, своих талантах, своей готовности быть в авангарде ненасильственности. Я не мог смиренно принять то, что даровал мне Господь. <…> И теперь я вижу, что это привело сперва к гордыне и высокомерию, а затем к слабости, фальши и краху.

Несколько месяцев спустя Байярду Растину позволили в сопровождении охранника съездить домой, чтобы навестить умирающего деда. По пути он встретил свою давнюю приятельницу активистку Хелен Уиннермор. Та сказала Растину, что любит его и хочет быть его спутницей жизни — создать с ним отношения, хотя бы для видимости, чтобы он мог продолжить свое дело. Растин рассказал об этом предложении в письме к своему партнеру Дэвису Платту, так перефразировав ее слова:

Поскольку я верю, что искупление даст тебе новых сил на то, чтобы служить другим, и что больше всего тебе сейчас нужна настоящая любовь, понимание и дружба, я без стыда говорю: я люблю тебя и хочу быть с тобой в свете и во мраке. Я готова отдать все, что имею, ради того, чтобы благое начало в тебе жило и процветало. Люди должны увидеть, на какое добро ты способен, и восславить твоего творца. Вот, Байярд, сказала она, как я тебя люблю, и с радостью предлагаю тебе эту любовь не только ради себя или ради тебя, но ради всего человечества, потому что ты ему сослужишь большую службу, когда исцелишь свою душу. А потом мы долго молчали {217} .

Растин был тронут этим предложением. «Никогда прежде я не видел в женщине более самоотверженной любви, более простого и всеобъемлющего дара». Он отказал Хелен, но воспринял эту встречу как знак Божий. Вспоминая о беседе с ней, он говорил, что это была «радость, почти недоступная пониманию, — вспышка света, указующая верный путь, — новая надежда… неожиданная переоценка… свет на пути, которым, я знал, мне нужно было пройти».

Растин поклялся умерить свою гордыню и вспыльчивость, которые бросали тень на его пацифистские акции. Переосмыслил он и свою личную жизнь. Критика Масти оказала на него сильное влияние. Он начал работать над отношениями со своим давним партнером Дэвисом Платтом: они обменивались длинными и прочувствованными письмами, и Растин надеялся, что искренняя привязанность станет для него защитой от разврата.

Байярд Растин пробыл в тюрьме до июня 1946 года. Сразу же после освобождения он вновь включился в правозащитное движение. В Северной Калифорнии он и еще несколько активистов демонстративно заняли места для белых в перед­ней части автобуса. Их сильно избили и едва не линчевали. В Ридинге, штат Пенсильвания, Растин добился извинений от администратора гостиницы, после того как служащий отказался его заселить. В Сент-Поле, штат Миннесота, он устроил в гостинице сидячую забастовку, пока ему не предоставили номер. В поезде из Вашингтона в Луисвилль он просидел в центре вагона-ресторана с завтрака до обеда, потому что официанты отказывались его обслуживать.

После того как Филип Рэндольф отменил марш на Вашингтон, Растин раскритиковал своего наставника, назвав его обещания «коварной сладкоречивой подделкой». Вскоре Байярду стало стыдно, и он в течение двух лет избегал Рэндольфа. Когда они наконец встретились, Растин «весь трясся от волнения и ждал неминуемого гнева». Рэндольф же обратил все в шутку, и добрые отношения были восстановлены.

Растин начал ездить с выступлениями по всему миру, он снова стал звездой — и снова повсюду искал приключений. В конце концов Платт выгнал его из квартиры, где они жили вместе.

Бесконечные любовные похождения нанесли смертельный удар по его репутации, и она уже никогда не была прежней. Растин отмежевался от активистских организаций и попытался устроиться корреспондентом в издательство, но безуспешно. Один из соцработников посоветовал ему убирать туалеты и коридоры в больнице.

 

За кулисами

Одни после скандала восстанавливают свою репутацию, возвращаясь на исходную точку и продолжая следовать тем курсом, с которого чуть было не сошли. Другим приходится начинать все с нуля. Со временем Байярд Растин понял, что его новая роль — служить тому же благородному делу, но оставаться в тени.

Растин постепенно вернулся в правозащитное движение. Но он уже не брал на себя роль прославленного оратора, лидера и организатора, а оставался в тени, действовал из-за кулис — славу он оставил другим, таким как его друг и протеже Мартин Лютер Кинг. Растин писал для Кинга речи, распространял с его помощью свои идеи, знакомил Кинга с профсоюзными лидерами, побуждал его говорить не только о гражданских правах, но и об экономических вопросах, рассказывал ему о ненасильственном сопротивлении и о философии Ганди, организовывал различные акции от его имени. Растин сыграл важную роль в автобусном бойкоте Монтгомери. Но когда Кинг написал об этом книгу, Растин попросил его вычеркнуть любые упоминания о нем. Когда к нему обращались с предложением подписать какое-либо публичное заявление, он обычно отказывался.

Но даже в закулисной роли Байярд Растин оставался под пристальным вниманием. В 1960 году пастор Адам Клейтон Пауэлл, член Конгресса от штата Нью-Йорк, сообщил, что, если Кинг и Растин не согласятся с его требованиями по одному тактическому вопросу, он обвинит их в гомосексуальной связи. Рэндольф уговаривал Кинга поддержать Растина, поскольку обвинение было явно фальшивым, но Кинг колебался. В итоге Байярд Растин сообщил, что решил выйти из Конференции христианских лидеров Юга, надеясь, что Кинг будет возражать. Однако тот, к немалому разочарованию Растина, спокойно принял заявление. Мартин Лютер Кинг прекратил и все личные контакты с Растином: перестал обращаться к нему за советами, а о своем решении больше с ним не сотрудничать сообщил в короткой сухой записке.

В 1962 году Байярду Растину исполнилось 50 лет. Широкая общественность практически ничего о нем не знала. Из всех лидеров правозащитного движения мало кто его поддерживал так, как Аса Филип Рэндольф. Однажды, когда они встретились в Гарлеме, Рэндольф стал вспоминать о том, как в годы войны хотел организовать марш на Вашингтон. Растин понял, что пришло время воплотить эту мечту и устроить «массовое нашествие» на американскую столицу. Он считал, что марши и протесты на Юге уже пошатнули основания старого порядка, а избрание нового президента Джона Кеннеди позволяет снова заговорить о Вашингтоне. Пришло время с помощью массового протеста подтолкнуть федеральную власть к решительным действиям.

Сначала основные правозащитные организации, такие как Городская лига и Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, отнеслись к этой идее скептически и даже враждебно. Они не хотели конфликтовать с законодательными органами и администрацией. Марш протеста мог испортить отношения с властями и лишить их законных способов бороться за свое дело. Кроме того, в самом правозащитном движении давно наметились течения, расходившиеся не только в вопросах стратегии, но и в понимании нравственности и природы человека.

Как утверждает Дэвид Чеппел в книге A Stone of Hope: Prophetic Religion and the Death of Jim Crow («Камень надежды: пророческая религия и смерть Джима Кроу»), на самом деле существовало два правозащитных движения. Первое, сформировавшееся на Севере, состояло из образованных людей, которые, как правило, оптимистично смотрели и на историю, и на человеческую натуру. Они особенно не задумывались о ходе истории и понимали этот процесс как постепенный подъем, накопление научного и психологического знания, улучшение условий жизни, рост прогрессивного законодательства и плавный переход от варварства к цивилизации.

Они считали расизм настолько очевидным нарушением основополагающих доктрин Америки, что от активистов-правозащитников требовалось только взывать к разуму людей и лучшим сторонам их натуры. Чем выше будет уровень образования и сознательности, чем шире станут экономические возможности, тем больше людей начнут понимать, что расизм — это неправильно, что сегрегация — это несправедливо, и выступят против них. Образованность, благосостояние и социальная справедливость будут развиваться вместе: ведь все хорошее совместимо и подпитывает друг друга. Участники этого движения считали, что разговоры эффективнее конфронтации, консенсус лучше агрессии, а вежливостью можно добиться большего, чем политической силой.

Но был, отмечает Чеппел, и второй лагерь, опиравшийся на верность традициям библейских пророков. Его лидеры, в том числе Мартин Лютер Кинг и Байярд Растин, цитировали книги Иеремии и Иова. В этом мире, говорили они, справедливые страдают, а несправедливые процветают. Правота не гарантирует победы. Человек грешен по своей природе, он склонен оправдывать несправедливость, если это приносит ему выгоду. Он не откажется от своих привилегий, даже если его убедить, что это наносит вред другим. И даже самые благородные борцы за общее дело могут пасть жертвами собственной праведности и поставить самоотверженное движение на службу своему тщеславию. Их развращает и власть, которую они приобретают, и собственное бессилие.

Зло везде вокруг нас, заявлял Кинг. «Лишь поверхностный оптимист, не желающий смотреть в лицо реальности, может не замечать этого безусловного факта». Представители этого лагеря реалистов, преимущественно религиозные южане, свысока смотрели на убежденность северян в постепенном естественном прогрессе. «Эта разновидность оптимизма показала себя несостоятельной по грубой логике событий, — продолжал Кинг. — Вместо обещанного прогресса, мудрости и цивилизованности человека ждет постоянный риск впасть не только в животное состояние, но и в такую расчетливую жестокость, на какую не способно ни одно другое животное». Они считали, что представители противоположного лагеря исповедуют идолопоклонство. Они почитают человека, а не Бога, а когда поклоняются Богу, то лишь такому, в котором выражены до предела человеческие качества. В результате они переоценивают возможности доброй воли, идеализма, сочувствия и собственных благородных намерений. Они чересчур нетребовательны к себе, слишком мягки к собственной добродетели и слишком наивно оценивают решимость противника.

Рэндольф, Кинг и Растин придерживались строгих взглядов на свою борьбу. Защитники сегрегации просто так не сдадутся, а сторонников доброй воли ничто не заставит действовать, если они будут видеть риск. Активисты-правозащитники не могли полагаться на свою силу воли, потому что очень часто в итоге извращали свое дело. Чтобы добиться прогресса, требовалось не просто участвовать в движении, но отдаться ему всецело, ценой собственного счастья, а возможно, даже жизни. Подобная позиция, разумеется, подпитывала страстную решимость, недоступную их более оптимистичным и светским союзникам. Как пишет Чеппел, «активисты-правозащитники обращались к нелиберальным источникам, чтобы обрести решимость, которой либералам недоставало». Обращение к Библии не ограждало реалистов от боли и страданий, но объясняло, что боль и страдания неизбежны и дарят искупление.

Это объясняет, почему реалисты, вдохновленные библейскими пророками, гораздо агрессивнее вели себя в борьбе. Они не сомневались в том, что человек грешен по своей природе и одно только образование, воспитание сознательности и расширение возможностей не способны его изменить. И потому не стоит полагаться на исторический процесс, общественные институты или доброе начало в самом человеке. Байярд Растин отмечал, что американские чернокожие смотрят на «рожденную средним классом идею долгосрочных изменений, которые должны принести образование и культура, со страхом и недоверием».

Перемены — результат неустанного давления и принуждения. Другими словами, библейские реалисты брали пример не с Толстого, а с Ганди. Они не верили в то, что можно «подставить другую щеку», убедить других только дружбой и любовью. Ненасилие дало им ряд тактических приемов, которые позволяли постоянно оставаться в борьбе: устраивать одну за другой акции протеста, марши, сидячие забастовки и так далее, чтобы провоцировать противника на агрессию. С помощью ненасилия библейские реалисты демонстрировали худшие качества своих противников, обращая их грехи, проявлявшиеся в самых жестоких формах, против них самих. Они побуждали врагов творить зло, потому что готовы были стать целями этого зла. Растин насаждал идею, что если не идти на крайности, то не удастся пошатнуть статус-кво. Иисус для него был «тем фанатиком, который своим требованием любви бил по опорам стабильного общества». А Рэндольф же говорил: «Мой нравственный долг — расшевелить совесть расистской Америки».

Невзирая на внутренние противоречия, Рэндольф, Растин и другие активисты-правозащитники даже на волне успеха понимали, что их решительные действия представляют опасность для них самих. Они осознавали, что могут пасть жертвами самодовольства, начать злорадствовать, когда дело продвинется вперед, или ожесточиться в междоусобных разногласиях. Они понимали, что существует реальная опасность того, что их учение станет примитивным и догматичным, если они развернут пропаганду; что они поддадутся тщеславию, по мере того как будет расти число их последователей; что близость к власти способна подтолкнуть их к нравственно сомнительным решениям; что ими может овладеть гордыня, когда он увидят, что меняют историю.

Байярд Растин, для которого самодисциплина не была сильной стороной, видел в ненасилии средство, способное укрепить волю активистов. Ненасильственный протест отличается от обычного тем, что требует постоянного самоконтроля. Протестующий последователь Ганди должен участвовать в расовых беспорядках, но не наносить ответный удар; смотреть в лицо опасности и оставаться спокойным и открытым к диалогу; встречать любовью тех, кто заслуживает ненависти. Для всего этого требуется физическая дисциплина, чтобы идти навстречу опасности поступательно и осознанно, лишь прикрывая руками голову от града ударов; и эмоциональная дисциплина, чтобы не давать себе чувствовать обиду и сохранять дух христианской любви ко всем. Но прежде всего нужна способность терпеть страдания. По словам Кинга, люди, которые так долго страдали, должны вынести еще больше страданий, чтобы покончить с угнетением: «Незаслуженное страдание спасительно».

Ненасильственный путь состоит из множества парадоксов: слабые способны победить, вынося страдания; угнетенные не должны сопротивляться, если хотят одержать верх над угнетателем; а тех, кто стоит за правое дело, способно развратить сознание собственной правоты.

Но такова парадоксальная логика тех, кто видит вокруг падший мир. Одним из самых ярких представителей этой логики был философ середины XX века Рейнгольд Нибур. Такие люди, как Рэндольф, Растин и Кинг, мыслили «по-нибуровски». Нибур утверждал, что человек сам себе враг из-за своей грешной натуры. Человек действует в контексте смысла, который слишком велик для его восприятия. Мы просто не способны ни осознать, как возникают наши импульсы, ни проследить всю цепочку последствий наших действий. Нибур выступал против легкомыслия современного человека, против нравственного конформизма во всех сферах. Он напоминал читателям, что человек не бывает настолько добродетельным, насколько полагает, и что его мотивы никогда не чисты настолько, насколько ему представляется.

Даже когда мы признаем свои слабости, продолжал Нибур, для борьбы со злом и несправедливостью необходимы решительные действия. При этом важно отдавать себе отчет в том, что наши мотивы не бескорыстны и что в результате нас развратит любая власть, которую нам удастся получить и использовать.

«Мы предпринимаем — и впредь должны предпринимать — нравственно опасные действия ради сохранения нашей цивилизации, — писал Нибур в разгар холодной войны. — Мы обязаны задействовать свою власть. Но при этом мы не должны пребывать в заблуждении, что нация может быть совершенно бескорыстной, как не должны спокойно смотреть на страсть, которая развращает суждение и легитимизирует использование силы».

Чтобы так себя вести, продолжает он, требуются невинность горлицы и хитрость змия. Главный же парадокс заключается в том, что в любой борьбе «мы не могли бы быть добродетельны, если бы на самом деле были так невинны, как притворяемся». Будь мы по-настоящему невинны, мы не смогли бы найти способы применения власти, необходимые для достижения благих результатов. Но если принять стратегию, основанную на сомнениях в себе, можно добиться частичной победы.

 

Кульминация

В первое время Байярду Растину и Филипу Рэндольфу не удавалось привлечь лидеров правозащитных организаций к идее марша на Вашингтон. Ситуация резко изменилась весной 1963 года, после протестов в Бирмингеме. Весь мир увидел, как полицейские травят девочек-подростков собаками, стреляют по толпе из водометов и швыряют мальчишек в стены. Эти кадры заставили администрацию Джона Кеннеди подготовить ряд законопроектов о защите прав человека и убедили почти всех правозащитников, что настало время устроить массовое шествие в столице США.

Растин, будучи главным вдохновителем марша, ожидал, что станет официальным его организатором. Однако на решающем совещании Рой Уилкинс из Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения выступил против: «На нем клейма негде ставить». Кинг колебался, и в итоге Филип Рэндольф взял дело в свои руки и сказал, что сам выступит в роли организатора. Естественно, ему нужен был заместитель, и он назначил на эту должность Растина. Так Уилкинса попросту перехитрили.

Байярд Растин организовал все, от системы транспорта до туалетов и программы выступлений. Чтобы избежать столкновений с вашингтонской полицией, он собрал отряд чернокожих полицейских не при исполнении, рассказал им о принципах ненасилия и попросил защитить про­тестующих.

За две недели до марша сенатор Стром Термонд, сторонник сегрегации, выступил в Сенате с жесткой критикой Растина, обвинив его в сексуальных извращениях. Как отмечает Джон Д’Эмилио в замечательной биографии Байярда Растина Lost Prophet («Забытый пророк»), Растин мгновенно и бесповоротно стал одним из самых известных гомосексуалистов Америки.

Филип Рэндольф поспешил выступить в защиту Растина: «Я удручен тем, что в этой стране есть люди, которые, прикрываясь христианской нравственностью, извращают простейшие понятия о приличиях, частной жизни и смирении, чтобы преследовать других». Поскольку до марша оставалось всего две недели, у других лидеров правозащитников не осталось иного выбора, кроме как поддержать Растина. Термонд в итоге оказал ему большую услугу.

В субботу перед маршем Байярд Растин опубликовал итоговое заявление, в котором сформулировал принципы строго контролируемой агрессии. Он объявил, что марш будет «дисциплинированным, но не послушным. Гордым, но не высокомерным. Ненасильственным, но не робким». В день икс первым выступил Филип Рэндольф. За ним Джон Льюис заставил огромную толпу взреветь от восторга. Махалия Джексон спела, а Мартин Лютер Кинг выступил со ставшей знаменитой речью «У меня есть мечта».

Кинг закончил свое выступление припевом из старого религиозного гимна: «Наконец-то свободны! Свободны! Слава Господу всемогущему, наконец, мы свободны!» Растин, взявший на себя роль конферансье, вышел на сцену и снова представил Филипа Рэндольфа. Рэндольф произнес клятву, которую за ним повторяли все присутствовавшие: «Клянусь, что я не опущу рук, пока мы не завоюем победу. <…> Клянусь отдать свое сердце, разум и тело ради достижения мира в обществе через социальную справедливость».

После марша Растин и Рэндольф нашли друг друга. Растин позднее вспоминал: «Я сказал ему: “Мистер Рэндольф, кажется, сбылась ваша мечта”. И когда я посмотрел ему в глаза, у него по лицу текли слезы. Это единственный раз на моей памяти, когда он не мог сдержать чувств».

В последние десять лет своей жизни Байярд Растин без оглядки на авторитеты боролся за прекращение апартеида в Южной Африке, поддерживал восстановление справедливости в Нью-Йорке во время забастовки учителей в 1968 году, защищал идеалы интеграции от лидеров с радикальными националистическими устремлениями, таких как Малкольм Икс. В это время он обрел покой и в личной жизни.

История Филипа Рэндольфа и Байярда Растина — это пример того, как несовершенные люди в несовершенном мире обращаются с властью. Этих людей объединяло мировоззрение, основанное на осознании и общественного, и личного греха, идея о том, что человеческая жизнь пронизана тьмой. Они усвоили (Рэндольф — сразу, а Растин — в течение жизни), что внутренний стержень позволяет сдерживать хаотические порывы, что с грешной природой человека нужно бороться не напрямую, а через самоотверженность, идя по жизни так, чтобы избавиться от худших своих наклонностей. Они были исполнены достоинства — и благодаря этому остались непреклонны в борьбе. Они знали, что кардинальные изменения, если они действительно необходимы, редко становятся результатом мягких увещаний. Победа над социальной несправедливостью требует решительных действий, причем от тех людей, кто осознает, что слишком ничтожен для столь великого дела.

Это философия власти тех, в ком глубокие убеждения сочетаются с глубоким же скептицизмом по отношению к себе.