Эскорт ООН в сараевском аэропорту не поджидал меня по простой причине: я никому не сказала, что приеду.

Прибыла я поздно. Вылет из Вены отложили на два с половиной часа. Я пришла в раздражение: венский аэропорт представляет собой огромный блестящий торговый центр. Лету отсюда до просторного, по-военному аскетичного терминала Сараево — неполных полчаса. Такси повезло меня из аэропорта по непривычно темным улицам. Здесь отремонтировали несколько уличных фонарей, что для района, расположенного поблизости, наверное, счастье. Хотя я и не испытывала уже страха, как при первом своем визите, но все же вздохнула с облегчением, войдя в номер гостиницы и заперев за собой дверь.

Утром позвонила Хамишу Саджану в офис ООН и спросила, не могу ли я увидеть новый выставочный зал музея. До официальной церемонии оставалось еще двадцать четыре часа, но он сказал, что директор музея не станет возражать, если я загляну, прежде чем туда ворвутся толпы приглашенных сановников.

Музей находится на широком бульваре, известном как Аллея снайперов. Две недели назад у него был вид потемкинской деревни. Теперь уже не так: убраны заграждения из камней и щебенки, засыпаны самые страшные воронки. Пустили трамваи, все это до некоторой степени придало улице нормальный вид. Ну наконец-то ООН сделала кое-что полезное для Боснии. Я поднялась по знакомым ступеням музея. В кабинете директора предложили неизменную чашку турецкого кофе. Хамиш Саджан встретил меня сияющей улыбкой. После обмена любезностями он и директор сопроводили меня вниз. Мы подошли к залу, у дверей которого находились два охранника. Директор набрал код. Новый замок упруго щелкнул.

Помещение оказалась чудесным, освещение — превосходным: ровным и не слишком ярким. Ультрасовременные сенсорные датчики регистрировали температуру и влажность. Я посмотрела на цифры: 18 градусов Цельсия, плюс-минус 1 градус. Влажность — 53 процента. Все, как и следует. Стены пахли свежей штукатуркой. Я подумала, что по контрасту с разрушенным городом даже просто пребывание в таком помещении может морально поддержать многих сараевцев.

В центре комнаты стояла специально сделанная витрина. В ней под стеклянной пирамидой, защищенная от пыли, загрязнений и людей, покоилась Аггада. На стенах — связанные с книгой экспонаты: православные иконы, исламская каллиграфия, страницы из католических псалтырей. Я медленно обошла комнату и осмотрела каждый экспонат. Отбор превосходен, все продумано. За всем этим я почувствовала профессионализм Озрена. Каждый экспонат чем-то связан с Аггадой — те же материалы или родственный художественный стиль. До посетителя убедительно и без слов доносится мысль о взаимном влиянии разных культур, способствующем их обогащению.

Наконец обратилась к Аггаде. Витрину из красивого ореха с наплывами создал настоящий мастер. Книга раскрыта на страницах сотворения мира. Страницы переворачиваются по расписанию, чтобы не подвергать каждую из них длительному воздействию света.

Я смотрела сквозь стекло и думала о художнике, о кисти, окунавшейся в шафрановую краску. С кисти слетел запачканный желтой краской волосок, ровно обрезанный с обеих сторон. Кларисса Монтегю-Морган опознала его как кошачий. Испанские кисти чаще всего делали из меха белки или горностая. Персидские миниатюристы специально разводили персидских кошек и срезали мех с горла двухмесячных животных. Ирани калам. Иранская кисть. Это, скорее, стиль, нежели инструмент. И все же эти миниатюры не все персидские по стилю или исполнению. Почему иллюстратор, работавший в Испании для еврейского клиента, обладал манерой европейского христианина и использовал при этом иранскую кисть? Кларисса, заметившая эту аномалию, внесла живую струю в мой отчет. Ее открытие позволило мне совершить историческое путешествие — перенестись на машине времени в испанскую эпоху сосуществования христиан, иудеев и мусульман, пройти по дорогам, соединившим художников и ученых Испании с их коллегами в Багдаде, Каире и Персии.

Я смотрела и представляла себе момент, когда кто-то из испанских художников впервые воспользовался одной из этих превосходных кистей, услышала мягкий шелест тонких волосков по тщательно подготовленному пергаменту.

Пергамент.

Я моргнула и поближе наклонилась к витрине, не веря своим глазам. Казалось, из-под ног ушел пол.

Выпрямилась и повернулась к Саджану. Широкая улыбка увяла, когда он увидел мое лицо. Должно быть, оно побелело, как свежая штукатурка на стенах. Я старалась говорить спокойно.

— Где доктор Караман? Мне нужно его увидеть.

— Что-то случилось? С витриной, с температурой?

— Нет, нет. В комнате все… в порядке.

Я не хотела устраивать публичный скандал. Возможно все уладить, если действовать спокойно.

— Мне нужно увидеть доктора Карамана. По поводу отчета. Я поняла, что нужно внести серьезное исправление.

— Милая доктор Хит, каталоги уже напечатаны. Какие исправления?

— Неважно. Я просто должна сказать ему…

— Думаю, он в библиотеке. Послать за ним?

— Нет. Я знаю дорогу.

Мы вышли, новая дверь закрылась с мягким щелчком. Саджан начал официально раскланиваться с директором, я невежливо свела прощальные слова до минимума и пошла по коридору. Удерживалась, чтобы не пуститься бегом. Рванула на себя дубовую дверь библиотеки и поспешила по узкому проходу между стеллажами, едва не сбив помощника библиотекаря, раскладывавшего на полках книги. Озрен был в своем кабинете, говорил с кем-то, сидевшим ко мне спиной.

Я вошла без стука. Озрен поднялся, удивленный неожиданным вторжением. Его лицо было серым и осунувшимся, под глазами пролегли темные круги. Я вдруг вспомнила, что его сын лежит в земле менее двух суток. Сочувствие к нему захлестнуло снедавшую меня тревогу, и я обняла его за плечи.

Его тело словно задеревенело. Он высвободился из моих объятий.

— Озрен, я очень тебе сочувствую и прости за то, что вот так ворвалась, но…

— Здравствуйте, доктор Хит, — прервал он меня.

Его голос был сух и официален.

— Привет, Ханна! — посетитель медленно поднялся со стула.

Я обернулась.

— Вернер! Я и не знала. Слава Богу, вы здесь.

Вернер Генрих, мои учитель, лучший опознаватель подделок, увидит это немедленно. Он сможет защитить меня.

— Ну, конечно я здесь, Ханна, Liebchen. Я не мог пропустить завтрашнюю церемонию. Но ты не сказала, что приедешь. Я думал, ты уже дома. Замечательно, что ты будешь присутствовать.

— Если не поторопимся, завтрашней церемонии не будет. Кто-то украл Аггаду. Думаю, это Амитай. Он единственный, кто…

— Ханна, дорогая, потише…

Вернер схватил меня за руки, которыми я дико жестикулировала.

— Скажи спокойно…

— Глупости, — вмешался Озрен. — Аггада заперта в витрине. Я сам проверил.

— Озрен, это подделка, та вещь в витрине. Это фантастическая подделка: окислившееся серебро, пятна, краски. Я хочу сказать, мы все видели подделки, но эта — выдающаяся. Точная факсимильная копия. Совершенная, за исключением одной вещи. Одной вещи, которая не может быть повторена, потому что ее нет уже триста лет.

Я вынуждена была остановиться. У меня перехватило дыхание. Вернер похлопал меня по руке, словно зашедшегося в истерике ребенка. У его рук, жестких рук ремесленника, были безупречно ухоженные ногти. Я убрала свои уродливые пальцы и запустила их в волосы.

Озрен побледнел и поднялся со стула.

— О чем ты говоришь?

— О пергаменте. Об овце, из которой его сделали, об этой породе, Ovis aries Aragonosa ornata — в Испании ее нет с пятнадцатого века. Поры здесь не такие… не тот размер, не то расположение… этот пергамент изготовлен из другой породы…

— Вряд ли ты сможешь утверждать это, посмотрев на одну страницу, — сквозь зубы сказал Озрен.

— Да, смогу, — я глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки. — Это тонкая вещь, но если человек часами разглядывает старый пергамент…. Я хочу сказать, что для меня это очевидно. Вернер, вы сразу это увидите, я уверена.

Лицо Вернера приняло озабоченное выражение.

— Где Амитай? — спросила я. — Он уже покинул страну? Если да, то мы в полном дерьме…

— Ханна, прекрати.

В мягком голосе Вернера зазвучали стальные нотки. Я поняла, что выражение лица, которое я приняла за озабоченность, на самом деле означало раздражение. Он не воспринимал меня всерьез. Для него я все еще была ученицей, девочкой, которой предстоит многое узнать. Я повернулась к Озрену. Он-то меня выслушает.

— Доктор Йомтов здесь, в Сараево, — сказал Озрен. — Он гость еврейской общины. Приглашен на завтрашнюю церемонию. К Аггаде он даже не подходил. Книга была заперта и лежала в сейфе Центрального банка, с тех пор как ты положила ее туда в прошлом месяце. Вчера мы перенесли ее под вооруженной охраной. Она лежала в ящике, изготовленном по твоим указаниям. Ты сама видела, как я ее опечатал. Я лично взломал восковую печать, развязал ее и положил в витрину. До того момента не выпускал ни разу из рук. Витрина оборудована сигнализацией последнего поколения, сенсорные датчики просвечивают комнату во всех направлениях. Камера наблюдения работает круглосуточно, к тому же еще и охрана. Своим заявлением ты ставишь себя в глупое положение.

— Я? Озрен, как ты не понимаешь? Израильтяне столетиями дожидались этой книги… должно быть, до тебя доходили слухи во время войны… А Амитай — бывший спецназовец, тебе это известно?

Вернер тряхнул серебряной гривой.

— Я понятия не имел.

Озрен смотрел на меня пустым взглядом. Я не могла понять, почему он так пассивен. Мне хотелось встряхнуть его. Может, не прошел шок из-за Алии? И потом я подумала о телефонном звонке, который сделала в его квартиру.

— Что делал у тебя Амитай накануне?

— Ханна, — его голос и до сих пор звучал холодно. Теперь он стал ледяным. — Я рисковал жизнью, спасая эту книгу. Если ты полагаешь…

Вернер поднял руку.

— Я уверен, что доктор Хит ничего не предполагает. Но думаю, что лучше нам все проверить.

Он нахмурился, его руки дрожали. То, что я сказала об Амитае, явно его встревожило.

— Пойдем, моя милая. Покажи, что тебя так взволновало.

Он нетвердо взял меня под руку. Я вдруг встревожилась и из-за него. Должно быть, ему станет плохо, когда он увидит подделку.

Озрен поднялся из-за стола, и мы пошли по коридору, затем через выставочные залы. Там шли работы, снимали пластиковые щиты со все еще заколоченных музейных окон. Озрен кивнул охране и набрал код.

— Мы можем вынести ее наружу?

— Только повредив сигнализацию, — сказал Озрен. — Покажи нам то, что ты увидела.

И я показала.

Вернер наклонился и всмотрелся в лежавшую под стеклом книгу. Несколько минут рассматривал место, на которое я указала. Выпрямился.

— С облегчением скажу, что не могу согласиться с тобой, моя дорогая. Поры в точном соответствии с экземплярами, которые я рассматривал в пергаментах такого типа. В любом случае, мы можем сравнить страницу с фотографиями, которые ты сделала, приступая к работе.

— Но я отправила эти негативы Амитаю! Он использовал их для изготовления подделки. Разве не видите? А затем он заменил мои фотографии снимками этой вещи. Вы должны немедленно сообщить в полицию, предупредить пограничные службы и ООН…

— Ханна, милая, я уверен, что ты ошибаешься. И думаю, тебе нужно быть поосторожнее — не бросаться такими обвинениями в отношении уважаемого коллеги.

Вернер говорил тихо, с утешительными интонациями. Вел себя со мной, как с перевозбужденным ребенком. Он положил ладонь на мою руку.

— Я знаю Амитая Йомтова, работал с ним более тридцати лет. Его репутация безупречна. Ты и сама это знаешь.

Он снова повернулся к Озрену.

— Впрочем, доктор Караман, давайте отключим систему сигнализации и проверим книгу еще раз.

Озрен кивнул.

— Да, конечно. Сделаем это. Мы должны это сделать. Но прежде нужно предупредить директора. Система так устроена, что требуется нам двоим ввести код и удостоверить отключение.

Следующий час стал самым странным и тяжелым в моей профессиональной жизни. Вернер, Озрен и я просматривали книгу страница за страницей. Везде, где я указывала на аномалию, они не видели ничего неправильного. Разумеется, послали за факсимильными снимками. Они оказались в полном соответствии с книгой. Впрочем, в этом я и не сомневалась. Но уверенность Вернера была непоколебимой, и мое мнение, в сравнении с его, не многого стоило. Озрен, который, как он сказал, рисковал жизнью, спасая книгу, был убежден, что систему сигнализации невозможно обойти. В конце концов и меня стали одолевать сомнения. По всему телу выступили горячие капельки пота. Может, сказался стресс последних нескольких дней. Мамина автокатастрофа, шокирующая новость об отце, трагедия Алии. И что-то еще. Когда я увидела Озрена, сидевшего в кабинете, его несчастные глаза, измученное лицо, то почувствовала что-то. Что-то, ранее мне незнакомое, однако я знала, что это. Я знала это, когда вернулась в Сараево. Вернулась я сюда не только из-за книги, но и из-за него. Я скучала по нему, отчаянно скучала. Говорят, любовь слепа. Я начала верить в то, что умею видеть.

В конце обследования Озрен и Вернер повернулись ко мне.

— Ну, что ты хочешь делать? — спросил Озрен.

— Делать? Я? Я хочу, чтобы вы выписали ордер на обыск и перетряхнули все в чемодане Амитая. Хочу, чтобы закрыли границы, если он передал книгу сообщнику.

— Ханна, — тихо сказал Озрен. — Если мы сделаем это, то создадим международный инцидент. Ты выступишь против доктора Генриха, чей профессионализм не вызывает сомнений, и против меня. Обвинишь людей совершенно бездоказательно. Поскольку в нашей стране сохраняется напряженная обстановка, твоему заявлению некоторые люди склонны будут поверить, даже если окажется, что такое обвинение беспочвенно. Ты усомнилась в артефакте, который пережил века, усомнилась в истинности того, что значимо для духовных идеалов нескольких народов. К тому же ты окажешься в глупом положении, погубишь свою профессиональную репутацию. Если ты совершенно уверена в том, что знаешь больше, чем Вернер Генрих, тогда действуй, поставь в известность ООН. Но музей тебя не поддержит.

Он помолчал, а потом прибавил, и его слова ударили меня, точно молотом:

— И я тебя не поддержу.

Я ничего не могла сказать. Просто переводила взгляд с одного на другого, а потом на книгу. Положила руку на переплет. Кончики пальцев искали место, где я чинила порванную кожу. Я почувствовала крошечный бугорок, где новые нити соединились со старыми.

Повернулась и вышла из комнаты.