Судя по буквам, нацарапанным над дверью, бар назывался «Дыра». Вход был проделан в одной из каменных стен, тянувшихся вдоль улиц Нижней Подземной, внутрь вела крутая, плохо освещенная лестница. Женщина шла впереди, один громила — между ней и Дрифтом, а другой прикрывал тыл на случай, если Дрифт попытается смыться. В общем, похоже, вляпался он так крепко, как ему давненько не доводилось.

Название оказалось подходящим. Бар представлял собой, по всей видимости, общественную шахтерскую душевую после перепланировки, и теперь это помещение, сохранив неприветливую, обезличенную атмосферу, не могло похвастать даже относительной чистотой. На месте выдранных душей в ряд стояли бутылки со спиртным — это от них, должно быть, шел резкий запах, от которого сразу же запершило в горле. Сам «бар» был составлен из хирургических столов, утянутых из какой–нибудь больницы, когда–то белая кафельная плитка потемнела от дыма, а кое–где виднелись подозрительные пятна.

Короче, именно такое место, какие Дрифт давно привык обходить стороной, если только с ним не было Апираны.

Никто не повернул голову, когда он вошел — учитывая, что вошел он туда, где воздух почти целиком состоял из выхлопов алкоголя, следом за женщиной в традиционной мусульманской одежде; это достаточно красноречиво говорило о том, насколько хорошо приучены здешние завсегдатаи игнорировать все, что способно их удивить или обеспокоить. Бармен–то, конечно, глаза поднял, но едва его взгляд упал на маленькую женщину, за которой шел Дрифт, как он тут же стал каким–то деланно безучастным. Сама женщина по сторонам не смотрела, а прямиком проследовала в дальний конец бара, где стояли уютные кабинки: там можно было отгородиться от остального зала чем–то вроде занавесок — во всяком случае, не сразу придумаешь, как еще их можно назвать, кухонных полотенец такого гигантского размера вроде бы не производят. Женщина отодвинула полотнище и нырнула внутрь, не оглядываясь проверить, идет за ней Дрифт или нет. Дрифт вошел, потому что очень хорошо чувствовал за спиной двух здоровых, частично металлических ребят, хотя и заметил, что оружия пока никто не доставал.

Поэтому он был несколько разочарован, когда первым, что увидел в кабинке, оказался ствол, нацеленный ему прямо между глаз.

Минутное оцепенение прошло, когда женщина хладнокровно вытащила его пистолеты из кобур, и он, стараясь по возможности держать марку, сделал вид, будто ничего другого и не ожидал. В оружии, наставленном на него, Дрифт опознал «звездную пушку» — эта штука мощным электромагнитным потоком выбрасывала острый, как бритва, диск, с легкостью разрезающий даже кости. Она работала почти бесшумно, не считая легкого гудения во время выстрела, поэтому ее очень любили наемные киллеры и другие тайных дел мастера.

«Звездную пушку» сжимали каменно твердые темные пальцы. Взгляд Дрифта прошелся дальше по руке и поднялся к ничем не примечательному мужскому лицу: пара небольших рубцов — один в уголке глаза, другой, еле заметный, вдоль линии челюсти, темные волосы, одна золотая серьга в левом ухе. В целом этот человек лет, пожалуй, тридцати с небольшим ничем не выделялся бы из толпы в большинстве миров.

— Знаете, я в свое время дал себе зарок, что убью любого, кто наставит на меня ствол, непринужденным тоном произнес Дрифт.

Выражение лица мужчины не изменилось. Дрифт почувствовал, как его жилет вздернули вверх и достали из–за пояса третий пистолет, и это еще немного подпортило ему настроение.

— Вскоре я потерял счет и решил, что убивать буду только тех, кого запомню, — продолжал Дрифт.

Как у этого парня с реакцией? Наставленное в упор оружие — вообще–то сомнительное преимущество: его ведь, в принципе, можно отбить в сторону и обезвредить противника, пока тот успеет снова прицелиться и нажать гашетку.

Он поглядел парню в глаза и сглотнул. Судя по виду — все там нормально с реакцией.

— Икабод, кончай рисоваться, — укоряюще проговорил хриплый голос за спиной стрелка. — Маркус, кажется, он уже обезоружен. Можешь дать ему сесть, хотя, если на него найдет шальной стих и он па меня бросится, делай что угодно, чтобы ему стало больно и он прекратил.

Дрифт лихорадочно размышлял. Голос знакомый… А еще он заметил, как сузились чуть–чуть глаза стрелка. Что–то в этом приказе ему пришлось не по душе.

— Я не делаю больно, — произнес парень — Маркус, надо думать, — на редкость сильным, глубоким голосом с легким акцентом, Дрифту незнакомым. — Я убиваю. Ты же знаешь.

— Ну что ж, считай, что тебе выпал случай пополнить резюме, — недовольно произнес голос.

Пазл в голове у Дрифта вдруг сложился. Когда Маркус шагнул в сторону и бесшумно опустился на стул, Дрифт уже знал, кого сейчас увидит.

Постарел он, конечно — все–таки больше десяти лет прошло. На лице появились новые морщины, а старые пролегли глубже. Волосы поредели и были уже не столько светлыми, сколько седыми, хотя все так же спадали спутанной гривой на воротник — синий, плотно накрахмаленный, как всегда. И еще кое–что изменилось: одна рука у него теперь была механическая наверное, артрит доконал. Модель дорогая, пальцы хромовые с латунью, хорошо отлаженная сервосистема, не то что дешевые протезы из нержавейки, которыми приходилось довольствоваться тем, кто не мог себе позволить замену, почти равноценную живой руке. Этот протез выбирал человек, считавший, что если уж приходится менять руку на механизм, так пусть, черт побери, это будет эстетически привлекательный механизм.

А вот голос почти не изменился: протяжный, сухой, как старое русло ручья, с легкой хрипотцой, намекающей на пристрастие к табаку, хотя никто никогда не видел тому подтверждения, и естественной, не наигранной, чуть усталой властностью. И хотя кожа вокруг глаз, пожалуй, чуть сильнее сморщилась, сами глаза тоже остались прежними: все такие же льдисто–голубые, светлее, чем небо над Старой Землей, и твердый, немигающий взгляд.

Дрифт вдруг почувствовал себя голым, и не только потому, что остался без оружия.

— Садись, Икабод, — произнес старик, делая приглашающий жест механической рукой. — Прошу прощения за театральность и за всю эту чепуху в духе рыцарей плаща и кинжала, но я всегда был человеком осторожным, а сейчас к тому же в некотором роде связан рабочим графиком. Мне нужно было с тобой поговорить, здесь, сейчас — и без риска, что при моем неожиданном появлении ты запаникуешь и начнешь палить из пистолетов.

Дрифт не шевельнулся, и светлая бровь приподнялась.

— У тебя что, паралич случился от неожиданности или ты оглох? Садись. Я не намерен к тебе голову задирать, шея заболит.

Дрифт медленно опустился на табурет.

— Келсьер.

Губы человека чуть сжались это должно было означать улыбку.

— Я, кажется, припоминаю: при наших предыдущих встречах мне каждый раз приходилось тебе объяснять, что меня следует называть мистер Келсьер, а не Николас. Ты был тогда моложе и, пожалуй, самоуверенней, хотя на этот счет у меня есть некоторые сомнения. И определенно глупее.

Он приподнял чашку, и крепкий аромат чая поплыл над столом. В зачухаином баре под поверхностью Кармеллы‑2, на сиденье с тканевой обивкой, почти сплошь покрытой заплатами, сидит Николас Келсьер и пьет чай. Дрифт отметил про себя, что почти не удивлен.

— Что ж, теперь ты, по крайней мере, называешь меня по фамилии, а не по имени, хотя вежливое обращение, похоже, выветрилось у тебя из памяти, — продолжал старик. — Ну, не важно.

— Что…

Дрифт понял, что этот вопрос может иметь по меньшей мере дюжину вариантов продолжения, и закончил так:

— Что ты здесь делаешь?

— Я здесь, потому что ты здесь, — ответил Келсьер, отпил из чашки и с тихим стуком поставил ее на блюдце. — Мне нужны твои услуги. Снова.

Дрифт ощутил пустоту в животе. Этого следовало ожидать с того момента, как он обнаружил, что перед ним не кто иной, как Николас Келсьер, но он все цеплялся за слабую надежду… на что? Что старик явился сюда поболтать, спросить, как дела? Нет, конечно, это самообман. «Я не знаю ничего хуже самообмана, — сказал как–то человек, сидевший сейчас перед ним, — потому что если ты сам можешь обмануть себя, то для любого встречного мерзавца это тем более не проблема».

— Я такой работой больше не занимаюсь, — возразил Дрифт и с гордостью отметил, что голос у него не дрожит.

Он уловил едва заметное напряжение в позе парня по имени Маркус. Да, у этого спусковой крючок сработает — только пальцем шевельни, можно не сомневаться. Одно очевидно — сообщники у Келсьера стали опаснее.

— Я слышал, — сказал Келсьер и улыбнулся уголком рта. — Смерть вообще несколько снижает шансы найти работу. Но ты–то, я смотрю, еще хоть куда! Не настолько мертв, как все думали и надеялись. Ну, — тут же поправился он, — почти все.

Он сделал еще глоток, снова поставил чашку и пренебрежительно махнул рукой при виде строптивого выражения на лице Дрифта.

— Да расслабься ты, не сиди так, как будто у тебя запор. Я и сам такой работой больше не занимаюсь.

— Серьезно?

Дрифт всегда гордился своим умением сохранять бесстрастный вид в напряженных ситуациях, а тут не сдержал удивления. Но мгновенное облегчение, охватившее его, почти тут же сменилось непрошеными предательскими сомнениями.

— Новости не смотришь, значит? — спросил Келсьер. Вопрос был, в сущности, риторический. — Да и то, зачем тебе? Галактика большущая, за всем не уследишь, а уход от дел одного старого европейского политика вряд ли занял много эфирного времени. Даже если причиной тому была коррупция.

Он изобразил кавычки — искусственные полированные пальцы шевельнулись синхронно с живыми, слегка распухшими в суставах.

— Коррупция? — переспросил Дрифт, повторив жест.

Улыбка у Келсьера стала совершенно волчьей.

— Ну, должны же они были как–то объяснить мой уход со сцены, как ты думаешь? — Он кашлянул, нахмурился и глотнул еще чая. — Знаешь ли, у меня и правда график. Спросил бы, как ты живешь, но мы же оба понимаем, что все это притворство ни к чему, когда речь идет о деле, и, если у тебя есть хоть какой–то разум, ты и сам догадываешься, что я о тебе знаю достаточно, раз уж сумел выследить.

Ледяные голубые глаза поднялись на Дрифта и пронзили его острым взглядом.

— Мне нужен контрабандист.

— Вот как…

— Точнее, — сказал Келсьер, когда стало ясно, что от Дрифта больше ничего не дождешься, — мне нужно, чтобы ты для меня кое–что провез кон трабандой.

— Почему я?

— Потому что и тут и там, везде и всюду ходят упорные слухи, что ты чертовски крут в этом деле, — просто ответил Келсьер. Усмешка снова мелькнула на секунду, мимолетная, как падающая звезда, когда он увидел выражение лица Дрифта. — Я уже сказал, что теперь у меня работа иного характера. Самые разные контакты в самых разных сферах. Эти люди считают, что на тебя можно положиться, насколько вообще можно положиться на вора, контрабандиста, торгаша, охотника за головами и бог знает кого еще. Лично я бы, пожалуй, задумался, сколько ярлыков поместится у тебя на лбу, ну да ладно, лоб–то твой. — Он фыркнул. — Мне нужно доставить груз по адресу — в Амстердам, на Старую Землю, в строго определенное время, в строго определенный день.

— А почте, значит, не доверяешь? — сухо осведомился Дрифт.

— Ты должен суметь уклониться от любого таможенного контроля, — продолжал Келсьер, словно не слышал, — имей в виду: любого. Груз должен прийти по адресу в нужный день и час, и чтобы никто, кроме твоей команды, в глаза его не видел, пока не передашь из рук в руки. — Он прищелкнул языком. — Не смотри на меня так, Икабод. Да, я перевожу в Европу контрабанду. Я больше не министр, и, хотя у меня имеются кое–какие новые ресурсы, и довольно любопытные, прежние я частично подрастерял. Если бы я мог послать этот груз дипломатической почтой и быть уверенным, что он дойдет по назначению, я бы так и сделал, но не могу, поэтому вынужден идти сложным путем. Тебе нужно будет…

— А тебе не кажется, Николас, что ты немного торопишься с выводами? — перебил Дрифт.

Выражение лица Келсьера почти вознаградило его за недавнее унижение — похищение на улице и разоружение под дулом пистолета.

Старик закусил губу.

— Как это?

— Ты сказал, что хочешь меня нанять, — тихо ответил Дрифт. Даже не так ты сказал, что нуждаешься в моих услугах.

— Ты хорошо поработал на меня когда–то, во всяком случае, до того прискорбного инцидента в системе Нгуены, после которого, очевидно, решил выйти из игры, — проскрипел Келсьер, — и мои источники сообщают, что твоя команда и твой корабль вполне подходят для этой работы. В чем проблема?

— Проблема в том, что я не давал согласия, — сказал Дрифт, настороженно наблюдая краем глаза за парнем но имени Маркус. — Есть работа, а есть рабство, это разные вещи, знаешь ли.

Келсьер поставил чашку, соединил кончики пальцев металлические с живыми — и взглянул поверх них на Дрифта. Дрифт усилием воли заставил себя не отводить глаз.

— Я знаю, что это вещи разные, — сказал Келсьер, и голос у него вдруг сделался ледяным — даже прежнего суховатого юмора не осталось. — Буду тебе признателен, если ты оставишь попытки меня поучать. У меня есть много способов убедить тебя, что эта работа в твоих же интересах, Икабод. Во–первых — и давай не будем делать вид, что не замечаем, так сказать, слона в комнате, — факт есть факт: по левую руку от меня сидит человек, которому я могу приказать тебя убить, и ты умрешь — на землю упасть не успеешь. Он это и с табуретки может.

У парня по имени Маркус дрогнули губы. Дрифт посверлил его глазами и снова переключил внимание на Келсьера. Никогда не смотри на пушку — смотри на человека, который держит пушку в руках.

— Не такие пробовали.

— Не такие? Сомневаюсь, — твердо ответил Келсьер. Пару секунд глядел на Дрифта, затем вздохнул. — Ну ладно. Маркус?

Маркус не шевельнул ни одним мускулом, но его лицо вдруг резко изменилось в ослепительной разноцветной вспышке: деформированный череп, изображенный в ядовитых, кричащих неоновых красках, плод какого–то извращенного воображения; прежде всего бросалась в глаза безумная кривая ухмылка с оскаленными клыками. Череп светился каких–нибудь полсекунды и тут же погас, но свое дело сделал: сердце у Дрифта заколотилось как бешеное. Это был электат, управляемая нервными импульсами подкожная электронная татуировка: некоторые банды использовали их вместо опознавательных знаков, некоторые правительства — вместо удостоверений, а кое–кто носил их и просто так, когда хотел сделать бодиарт, но считал невыгодным или глупым постоянно выставлять его на всеобщее обозрение. Однако вот этот конкретный электат был слишком хорошо известен. Печально известен, можно сказать.

— Человек, который смеется, — пробормотал Дрифт.

Маркус Холл, он же Человек, который смеется, едва заметно кивнул. Перед Икабодом Дрифтом сидел мужчина, имеющий славу самого страшного наемного убийцы в галактике, которого разыскивали все государственные конгломераты, а несколько корпораций назначили за него награду частным образом. Но несмотря на то, сколько денег обещано за его голову, Холл оставался жив и на свободе — вероятно, потому, что если ты знаешь, кто такой Человек, который смеется, и где он сейчас, то и он тоже наверняка знает, кто ты и где ты, а играть в эту рулетку желающих не находилось. Кроме того, Дрифт давно пришел к выводу, что, несмотря на все обещанные вознаграждения, ни одному правительству не хотелось убирать самого известного и квалифицированного киллера из игры окончательно — мало ли, вдруг когда–нибудь пригодятся его услуги.

Дрифт сглотнул и снова повернулся к Келсьеру.

— Если он меня убьет, я не смогу сделать для тебя эту работу.

— Так если ты все равно не собираешься ее делать, что я теряю? — пожал плечами Келсьер. — Но давай оставим это. Я не собираюсь лгать, Икабод, не собираюсь уверять, что ты мне как сын родной, но ты был надежным, пусть и не самым… удобным партнером в прошлом, и я к тебе в некотором роде привязался. Не хотелось бы оставлять тебя валяться в луже крови в провонявшем джином притоне на кармеллианской луне даже ради того, чтобы доказать свою правоту. Может, поговорим о чем–нибудь более приятном, например о тех возможностях, которые ты получил благодаря мне?

Дрифт настороженно глядел на старика.

— Ты еще меня же и пристыдить надеешься?

— И не думал, — вздохнул Келсьер. — Но смею все же заметить, что, если бы не мое вмешательство, ты бы отправился в тюрьму и, вполне возможно, так и гнил бы там до сегодняшнего дня.

— И это было совершенно бескорыстным жестом с твоей стороны, — хмыкнул Дрифт.

— И охота тебе сейчас препираться насчет мотивов? — спросил Келсьер. У тебя хватило глупости поднять кровавый бунт на корабле, а потом я питься в порт, не потрудившись даже замести следы…

— Не так все было, огрызнулся Дрифт. — Как будто не знаешь.

— Нет, не знаю, представь себе, возразил Келсьер, — да и в любом случае ото не важно. Никаких доказательств в свою защиту ты предъявить не мог, и в глазах закона ты был виновен. Я сделал тебе предложение, позволявшее остаться па свободе и летать, более того, сохранить командование кораблем, который ты захватил насильственно, — и ты его принял.

Дрифт скривился:

— Можно подумать, у меня был…

— Ты его принял! — рявкнул Келсьер и откинулся назад. — Должен признать, я не ожидал, что ты когда–нибудь расстанешься с этим кораблем — ты ведь был к нему так привязан, судя по всему. Должно быть, для тебя это было хуже смерти… не буквально, конечно, — заключил он и лениво шевельнул механической рукой.

Усмешка Келсьера сделалась злобной, и Дрифт стиснул зубы. Все знает — и шуточки шутит об этом!

— Вижу, и эта линия убеждения не сработает, — признал Келсьер. — Ты человек гордый, запугать тебя не так–то легко, а я слишком давно ушел из публичной политики и уже разучился вешать лапшу на уши и улыбаться так, чтобы в это поверили. Значит, остается что? — Он рассеянно стер едва заметное пятнышко со своей металлической руки. — Деньги, полагаю. Работа, как я уже упомянул, довольно специфическая, и сроки весьма жесткие. Потребуется немалое мастерство, чтобы успеть добраться до Первой системы, обойти все пункты контроля, но не задерживаться там, чтобы никто не успел тебя вычислить, пока будешь копаться. Работать нужно быстро: одна нога здесь, другая там. Как раз по твоей части, по крайней мере так мне говорили.

— Если это только прикрытие для…

— Никакое это не прикрытие, если только ты сам не захочешь его там увидеть, — перебил Келсьер, не дав ему договорить. — Не трясись ты так за свою задницу, никому она даром не сдалась. Ты со своей командой умеешь делать быструю, срочную работу по транспортировке грузов, в том числе такую, где секретность, скажем так, играет чрезвычайно важную роль. Верно?

— В общем, да, — волей–неволей согласился Дрифт.

— Значит, ты идеально подходишь для этой работы, — сказал Келсьер, — и, поскольку мое время истекает, а найти кого–то другого, подходящего по всем параметрам, будет нелегко, я упрощу для тебя это решение и буду апеллировать напрямую к твоей жадности, поскольку это чувство у тебя хорошо развито. Сто тысяч долларов СШСА, вперед, от меня, сегодня. У тебя ведь, как–никак, расходы: топливо, вероятно, ремонт, возможно, взятки. Я отлично знаю, как играют в такие игры.

Он откинулся на спинку и какое–то время наблюдал, как Дрифт переваривает его слова, потом снова подался вперед:

— Еще сто тысяч, европейских — после доставки.

Дрифт постарался взять себя в руки — цифры так и плясали у него в голове.

— А твоя доля?..

— Никакой доли, — сказал Келсьер и покачал головой.

Я не торгую контрабандой и не жду, что ты принесешь комиссионные за продажу, я сам тебе за доставку плачу. Все двести тысяч — твои.

— Ясно, — кивнул Дрифт, не сводя со старика настороженного взгляда. — А подвох?..

— Ты перевозишь груз, имеющий отношение к важной информации дипломатического характера, в сжатые сроки, на планету, где действуют самые строгие законы в галактике, — проговорил Келсьер. Я бы сказал, подвох тут более чем очевидный. Деньги вперед это для того, чтобы доказать мою платежеспособность, деньги после доставки — чтобы: подстраховаться на случай, если твоя команда решит затеряться где–нибудь в пути с моими ста тысячами и грузом.

— Моя команда? — повторил Дрифт. Значит, мне самому ты доверяешь?

— А что, не стоит? — легкомысленным тоном поинтересовался Келсьер. Что скажешь, Икабод? Еще один контракт, в память о старых добрых временах? Думаю, двести тысяч будут тебе совсем не лишними, пусть и в смешанной валюте.

Дрифт прикидывал в уме и так, и эдак. Сто штук задатка — это легко проверить, и, хотя вознаграждения за Ксанта должно хватить на ближайшие расходы, деньгам Келсьера тоже нашлось бы применение, пусть даже другая сторона обманет. Его команда — и впрямь отличные контрабандисты; случалось иногда, что они чуть было не влипали, и все же им удавалось протаскивать грузы из одной системы в другую, с одной планеты на другую там, где иные непременно попались бы в руки властей. Если в чем–то они сильны, так именно в этом. И Чанги только обрадуются — смогут заодно с родителями поговорить по внутрисистемной связи.

С другой стороны — Человек, который смеется. При мысли, что кто–то нанял киллера, перед которым дрожит от страха вся галактика, просто ради устрашения, у Дрифта легкий холодок пробежал по позвоночнику, и он не сомневался, что на это Келсьер и рассчитывал. Чем бы его прежний работодатель ни занимался теперь, ресурсы у него серьезные, а значит, ему вовсе не обязательно иметь безграничное терпение. Келсьеру легко говорить «оставим это», но сам Дрифт не готов был так просто отмахнуться от мысли о том, что Человек, который смеется, может убить его прямо тут, на месте. Если он попробует отказаться от этой работы, вряд ли у него много шансов выйти отсюда живым.

Наконец, до сих пор Келсьер играл с ним честно. Жестко, да. Неуступчиво — безусловно. Но условия старик всегда излагал четко и, со своей стороны, твердо их придерживался. Честь даже среди воров ценилась вдесятеро выше, чем среди политиков, но вот у Келсьера, каким бы он ни был и в какие бы сомнительные игры ни играл сейчас, эта честь всегда была.

И все–таки…

— Извините, мистер Келсьер, — осторожно сказал он, одним: глазом поглядывая на Человека, который смеется. — Не думаю, что смогу вам помочь.

Выражение лица Келсьера не изменилось.

— Если это попытка задрать цену еще выше, Икабод…

— Нет, — перебил Дрифт. — Меня это не интересует. Спасибо, что предложили мне эту работу, но это не для меня. Не для нас. Мы с моей командой стараемся держаться как можно дальше от политики, а это… — Он поморщился и покачал головой. По–моему, вы с этим завязаны еще крепче, чем раньше. Могу назвать вам: кое–кого из других капитанов, может быть, они сумеют вам помочь, но не думаю, что для нас это хороший вариант.

А как насчет дырки в голове? — спросил Келсьер обычным деловым тоном. — Это для тебя хороший вариант?

— Не особенно, — признался Дрифт, и в животе у него екнуло, — по, возможно, так я все–таки легче отделаюсь в конечном счете.

Он в упор посмотрел на Человека, который смеется. А что, если схватить келсьеровскую чашку и выплеснуть чай киллеру в глаза, тогда, может, и удастся слинять… ну да, если бы не те двое кибергромил. И если женщина в никабе не выхватит какой–нибудь из конфискованных у него пистолетов.

— Знаешь, — как ни в чем не бывало проговорил Келсьер, — когда я догадался, что ты жив, должен признаться, мне было непонятно, как это ты сумел уйти незамеченным, когда Федерация Африканских Штатов вырезала весь твой бывший экипаж. А с другой стороны, мне еще тогда показалось странным — зачем им это понадобилось? В конце концов, разве не лучше было хоть кого–то взять живым, предъявить обвинения в назидание другим, допросить и все такое?

Дрифт неотрывно смотрел на старика и пытался проглотить застрявший в горле комок.

— Вот разве что, — продолжал Келсьер, — на самом деле они были уже мертвы, когда люди из ФАШ их нашли, а дальше африканцы просто постарались выжать из этой ситуации как можно больше пиара. В лицо они тебя, полагаю, не знали и, должно быть, решили, что ты тоже там, среди трупов. Любопытно мне, кто же это стал бы убивать столько людей, а одного почему–то оставил в живых? — Он приподнял бровь. — Ты очень, очень много сил положил на то, чтобы начать новую жизнь, Икабод. Вот и людей новых в экипаж набрал и, кажется, довольно сильно к ним привязан. Как думаешь, что они скажут, если я обнародую твою историю? Не говоря уже о том, как ФАШ заинтересуется этим делом. Готов спорить, вопрос будет только в том, кто тебя раньше прищучит: собственный экипаж воткнет нож в спину, или какой-нибудь африканский спецназ тебя найдет и того… обезвредит. И далеко не факт, что тебе удастся выкрутиться еще раз.

Дрифт сверкал глазами в бессильной ярости, ощущая парализующий холод в животе, и молчал, не рискуя заговорить.

— Так вот что я предлагаю, — сказал Келсьер скрипучим голосом. — Ты делаешь работу, и делаешь ее в срок. Получаешь за это очень неплохую сумму, и мы больше не вспоминаем об этом и о том, кем ты был когда–то. Откажешься — и я сделаю так, что весь твой уютный мирок рухнет. Провалишь дело или не уложишься в сроки — будет то же самое, и еще, возможно, я пошлю Маркуса поставить в этом деле жирную точку.

Он любезно улыбнулся.

— Итак, спрашиваю снова: что скажешь, Икабод? Еще один контракт, в память о старых добрых временах?

Дрифт вдохнул и снова выдохнул, стараясь отогнать мысли о том, как было бы хорошо сейчас впечатать кулак Келсьеру в физиономию, а потом перестал отгонять и задумался об этом всерьез. Конечно, келсьеровские громилы его убьют, но не лучше ли умереть быстро, от руки профессионального киллера, чем лишиться свободы, ради которой он стольким пожертвовал?

Нет. Нет, пожалуй, не лучше.

— Только один раз, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты мне слово дал, гадина ты скользкая. Только один раз я сделаю для тебя работу.

Келсьер непринужденно улыбнулся.

— Честное, благородное, нерушимое слово. Как бы ни прошло это дело, удачно или нет, но это последний раз, когда я обращаюсь за твоими услугами.

Дрифт не мог уловить в его голосе ни одной фальшивой нотки, а ведь за последние десять лет работы ему волей–неволей пришлось научиться виртуозно отслеживать знаки, которые выдают человека. Разумеется, опыт Келсьера в теневой политике и cm сделал виртуозом в этой игре, но чутье подсказывало Дрифту, что сейчас старик говорит чистую правду.

— Что за груз?

— Четыре стандартных малых грузовых контейнера, — тут же ответил Келсьер, — и их содержимое засекречено. Смотри, Икабод, не поддайся любопытству. Мои агенты в Амстердаме, прежде чем передать тебе вторую половину гонорара, проверят, нет ли следов повреждения или признаков того, что контейнеры открывали, и если они останутся чем–то недовольны, это недовольство обратится на тебя в полной мере.

Дрифт поморщился:

— Трудновато будет убедить экипаж взяться за эту работу — нанимателя они в глаза не видели, да еще и груз такой таинственный.

— Твой экипаж? — фыркнул Келсьер, и, кажется, искренне. — Извини меня, ты кто, капитан или дворецкий? Разве не за тобой последнее слово, куда вести корабль? — Он махнул механической рукой, словно отметая собственный вопрос. — Ну, не важно, это твоя забота, не моя. Соври им, придумай что угодно. Ты сказал, что не хочешь впутывать их в политику, — ну так и не допытывайся о подробностях, которые тебе ни к чему. Сделай свое дело и гуляй.

Ноющее ощущение в животе усилилось, но мозг уже вовсю работал, обдумывал дело с разных сторон, проигрывал в воображении диалоги. Иногда единственный выход — переть напролом. И все же еще один вопрос он должен был задать.

— Какие сроки?

— Три педели по староземному времени, — ответил Келсьер. Двадцать первое июня, час дня по местному времени, если быть точным.

Обычно каждая система жила по времени главной обитаемой планеты, но все использовали староземное время в качестве универсальной шкалы. Дрифт глянул на свой наручный хронометр и мысленно поморщился. Туговато будет, но уложиться можно, а значит, и эта отговорка отпадает. Остается только выбирать. Отказать старику и увидеть, как собственный экипаж отвернется от него, узнав о его прошлом, променять свою драгоценную свободу на жизнь в бегах, до смерти прятаться от ФАШ? Бесславно сдохнуть в этой вонючей дыре, со стардиском, выпущенным Человеком, который смеется, в позвоночнике или в черепушке? Или взяться за работу, пусть и опасную?

Только один вариант оставлял хоть какую–то вероятность благополучного исхода. Он стиснул зубы и встретился глазами с ледяным взглядом старика.

— Где груз?