Сначала было темно или, даже можно сказать, было никак. Потом стало тяжело и очень больно. Кто-то огромный грязными сапожищами сорок пятого размера встал на грудь. Было трудно и больно дышать. В голове мутилось и тошнило. Казалось, оттуда вытащили мозги и вместо них налили раскалённый свинец.

«Но нет, — подумала Надя, — тогда бы я ничего не чувствовала».

Болели левая рука, грудь, живот. Больше она не чувствовала ничего. Ей хотелось заплакать, но на это у неё не было сил. Всё, на что она была способна, — это бороться с болью.

— Ну, здравствуй, птичка ты наша, — произнёс кто-то красивым, но жёстким баритоном.

— Зссссе, — губы и язык не желали повиноваться.

— Я твой лечащий врач Константин Николаевич Коваленко. Лежи, лежи, не шевелись, — произнес он, увидев, что Надя попыталась сделать какое-то движение, — не буду тебя сейчас спрашивать ни как ты себя чувствуешь, — знаю, что плохо; ни зачем ты это сделала, об этом мы с тобой поговорим, когда ты поправишься, — продолжал доктор, — я только скажу, что у тебя разбита голова и наверняка присутствует сотрясение мозга, поломана левая рука, но всё это ерунда по сравнению с травмой позвоночника. И предстоит тебе теперь, птица ты наша Феникс, стать сильной и терпеливой, если хочешь опять ходить… А теперь — баиньки.

Надя ничего не поняла из того, что говорил доктор, кроме того, что она не будет ходить. Она хотела узнать, почему, и, сквозь неплотно прикрытые веки увидев приблизившуюся к ней тень, собиралась спросить её об этом. Но тень зачем-то наклонилась над ней, и через несколько минут глаза её закрылись. Она уснула и не услышала, как доктор ласковым голосом прошептал:

— Дурочка, — и погладил её по голове.