Этой ночью Богдан не сомкнул глаз. Перед ним стояло счастливое лицо медсестрички Ниночки и растерянное — молодого опера Вани Котило. Как бы он хотел, чтобы у него были такие же чувства к женщине, на которой он собирается жениться. Но чем больше проходит времени, тем меньше становится физическое притяжение к Оле, тем чаще он думает о Наде.

Умом понимал, что свадебный механизм приведён в движение. Сделано предложение, затрачены средства. Но что-то внутри колотило по мозгам с такой силой, что было тяжело дышать, когда он об этом думал. Что это? Почему так неспокойно? А главное, что делать?

Утро следующего дня, воскресенья, выдалось тёмным и грустным. Нет, погода была замечательной. Яркое летнее солнышко радовало всё живое своим теплом. А вот настроение у Богдана погоде не соответствовало.

Жизнь в посёлке городского типа Тарасов начиналась рано. Кто-то уже в пять часов утра дзинькал звонком велосипеда, добираясь на ферму к утренней дойке. А вот машина подъехала к магазину. Хлеб привезли. Прямо с завода: горячий, душистый. Пахнет «на всю ивановскую», того и гляди слюной захлебнешься.

Оркестр жизни звучал разными инструментами, но Богдан слышал только один — сольную скрипку, играющую партию сомнения.

Он заставил себя встать и привести в порядок комнату. Умылся, побрился и уже в восемь часов утра был на пути к Олиному дому. Он решил открыться ей и поговорить. «Как же мы собираемся жить, если будем скрывать друг от друга то, что тревожит нас? — рассуждал он. — Конечно же, Оля выслушает меня, поймёт и рассеет все сомнения. У неё, похоже, их нет».

Богдан кисло улыбнулся своим мыслям.

«Вот Нина, жена Ван Ваныча, вообще понимала его с полуслова. Как же иначе? А у нас с Олей что-то… как-то всё не так… Интересно, почему? Ведь было всё так замечательно… Куда оно делось?»

Размышляя, Богдан не заметил, как оказался у дома своей невесты. Во дворе он увидел Олину маму. Волосы собраны под платок. На расплывшейся талии повязан фартук. Она поралась («занималась хозяйством» — укр. — Прим авт.) во дворе. Кормила свиней, кур, уток, собаку. Большое хозяйство в семье Губенко.

— Доброе утро, Валентина Анатольевна, — окликнул Богдан Олину маму.

— А-а-а-а! Богдан! Доброе, доброе, — приветливо затараторила хозяйка, — заходи, зятёк, заходи, щас завтракать будем.

— Спасибо, но… я с Олей поговорить хотел.

— А Олечка спит ещё, — женщина засмеялась, — умаялась. Шутка ли — замуж выйти.

— Да, я вот как раз об этом и хотел…

— Уж не передумал ли? — уловила сомнение в голосе Богдана, и её собственный голос разительно изменился. Стал стальным и напористым, — Степа-а-а-ан!!! — позвала она мужа.

На пороге появился хозяин дома Степан Егорович. Крупный, тяжёлый, как будто вытесанный. В этом человеке большим было всё: нос, щёки, глаза навыкате. Большой выпирающий живот. Большие руки. Богдан всегда удивлялся, как у таких крупных родителей могла появиться такая изящная девочка, как Оля.

— Вот тут Богдаша наш чего-то химичит, поговорил бы, — обратилась Валентина Анатольевна к мужу.

— Чего химичит? Поздно уже химичить… Ушёл поезд-то… Ну, пойдём, поговорим…

— Да я с Олей хотел поговорить.

— Спит она, — сказал, как отрезал, глава дома, — отдыхает.

— Так девять скоро, — слабо засопротивлялся Богдан, — я разбужу?

— Нет. Пусть спит дитя.

Степан Егорович резко, насколько позволяла его фигура, развернулся и зашёл в дом. Богдан поплёлся за ним.

«О господи, вот вляпался-то…»

— Так, дорогой мой зятёк, — с места в карьер, даже не спросив объяснений, изрёк хозяин дома, — ты эту «химию» и всякие там фигли-мигли брось. Решение принял? Предложение сделал? Какие ещё могут быть разговоры?

Голос — резкий. Тон — не терпящий возражений.

— Я хотел поговорить с Олей. Жить-то нам.

— О чём? Всё решено. Нечего девочку расстраивать. Знаешь же, кто я. Хочешь, чтобы я тебе карьеру испортил? Это запросто. Никуда потом не возьмут даже участковым. Хочешь, я спрашиваю?

— Нет. Не хочу.

— Вот так. Иди и готовься к свадьбе. Костюм там… И всё такое… А то испортил девочку, а теперь что, в кусты?

— Да я не…

— Хочешь сказать, что не ты испортил? А ты докажи. Юрист хренов. Понимать должен. Я же не только карьеру испортить могу, а и жизнь. В тюрьме это легко делают.

— Да я и не собирался отказываться, я поговорить хотел…

— Что, испугался? То-то же, — заржал хозяин, — смотри у меня. Не обижай ребёнка. А то…

Но что будет тогда, Степан Егорович сказать не успел. В дверях появился «ребёнок». Заспанный, с растрёпанными волосами.

— Вы чего тут орёте, — недовольно прошипела она, — спать мешаете.

— Так скоро девять часов, Оль, — Богдан не мог скрыть своего раздражения.

— Ну и что, что девять? Что случилось-то?

— Ничего, солнышко, — ласково успокоил её папаша, — мы тут с Богданом свадьбу вашу обсуждали. Как что лучше сделать…

— Можно потише обсуждать?

— Да, да, конечно, доця…

— Оль, а может, пойдем, погуляем? На берег сходим? Погода такая …

— Давай в двенадцать приходи, ладно? — согласилась доця. — Я посплю ещё…