В начале 80-х годов XX столетия в стране произошли большие перемены. Советский лозунг «Всё вокруг общественное, всё вокруг моё» трещал по всем швам. Люди, наконец, поняли, что «ихнего» нет ничего. Стали появляться вольнодумцы, которые сеяли крамольные мысли о том, что Запад, где всё — чьё-то, живёт лучше. Послушав крамольников и оглянувшись вокруг, народ увидел, что не только на «загнивающем Западе» народ живёт лучше, но и у нас в развитом социализме, где, по идее, строителей коммунизма должно быть «равенство и братство», достаток делится не по-братски.

Вот и в Тарасове, который всё ещё лихорадило от убийства жены теперь уже бывшего заместителя председателя райисполкома Верещагиной Маргариты Михайловны, во время расследования появились вопросы к действующему председателю райисполкома Губенко Степану Егоровичу. Особенно много вопросов возникло у следователя местной районной прокуратуры, Ивана Ивановича Котило.

— Степан Егорович, — спросил старый следователь, войдя в кабинет председателя без приглашения, невзирая на запрет секретаря, — а скажите мне, пожалуйста, как так вышло, что Верка Мотыга, человек без специального образования, назначена директором ювелирного отдела районного универмага?

Котило неоднократно просил Степана Егоровича зайти к нему, чтобы поговорить об убийстве жены заместителя. Потом «бомбил» председателя повестками, но Губенко не приходил — избегал разговора. Тогда Иван Иванович, не привыкший отступать, явился в кабинет председателя без приглашения и повестки, с самого утра.

— А я её шо, назначал? — Губенко сразу попытался взять инициативу в свои руки. — И вообще, вы, товарищ… хм… хто вы там по званию, на каком основании ворвались в мой кабинет и допрашиваете? Да ещё и повесткой вызвали. Хотите, чтобы весь город Тарасов знал, что я, вместо того чтобы заботиться о благе народа, по всяким милициям шатаюсь?

— Я вас не вызывал, Степан Егорович, а приглашал, — Котило был сама любезность, — а вы, похоже, считаете, что убийство жены вашего заместителя — недостаточное основание для беспокойства? Или Верещагины не относятся к жителями города Тарасова?

— Бывшего, бывшего заместителя.

— Да, кстати, почему Верещагина сняли с должности? В чём он-то провинился? — Иван Иванович, проигнорировав и напыщенный тон собеседника, и «хто вы там по званию», и «какую-то» милицию, усмехнулся в усы.

— А как же!? Вы шо, не понимаете?! Он женат на женщине — расхитительнице народного имущества.

— Был. Был женат, — Котило хотелось врезать этому зажравшемуся деятелю, он знал уже, кто подставил бедную женщину и по чьему указанию её убили, но изо всех сил старался держать себя в руках. — И должен вам официально заявить, что Верещагина Маргарита Михайловна ни ювелирных украшений, ни денег не крала, и поэтому муж её должен быть восстановлен на работе.

— Как?! — Губенко, несмотря на тучность, подскочил, как будто он сидел не на деревянном, с мягкой зелёной обивкой стуле, а на электрическом.

— Что «как», товарищ председатель райисполкома? — старый следователь опять еле сдерживал нотки иронии в голосе. — Как восстановить? Так вам лучше знать процедуру восстановления на работе незаконно уволенных людей.

— Как не воровала? Как вы узнали? У вас есть доказательства? Что это за доказательства, вы должны мне всё доложить.

Губенко тяжело опустился на стул и попытался опять принять важный вид. Он снова говорил тоном, не терпящим возражения.

— Докладывать, Степан Егорович, я обязан только своему начальству, — Котило умышленно сконцентрировал внимание на слове «своему». — Доказательства есть. А узнал я всё потому, что работаю начальником уголовного розыска вот уже без малого сорок лет и за это время кое-чему научился.

— Лучше бы ты, Котило, на пенсию пошёл… — выдавил из себя чин.

— Это почему же?

— Нипочему. Ладно, некогда мне. Пошёл я.

— Мы не закончили, Степан Егорович. Присядьте.

— Что вы себе…

— Вы уже спрашивали меня об этом. Не тратьте время… Вы лучше скажите, какие у вас отношения с Юрием Александровичем Величко?

— Не знаю я никакого Юрия Александровича, как вы там сказали, Величатенко?

— Не переигрывайте, Степан Егорович. Вы не можете не знать заместителя министра по внешней торговле товарища Величко Юрия Александровича.

— А-а-а, вы о замминистра … А шо у меня с ним могут быть за дела? Нет у меня с ним никаких дел. Где замминистра, а где я…

Головко заёрзал на стуле, полез в карман пиджака, потом в другой и, не найдя того, что искал, просто вытер пот, выступивший на лбу и обширной лысине, рукой.

— Жарко тут … — выдохнул он.

Котило положил на стол фотографию. На ней девочка лет пяти с огромными бантами, вплетёнными в разлетающиеся по сторонам косички, стояла перед зданием кафе.

— Шо это за ребёнок?

— Это девочка Ирочка. Дочка Юрия Александровича..

— А какое отношение имеет ко мне дочка Юрия Александровича?

— Сама девочка — никакого, а вот если учесть, что мама девочки Любовь Петровна Величко — жена Юрия Александровича, а также и родная сестра Веры Петровны Мотыги, вашей любовницы, назначенной вами директором ювелирного отдела универмага, то связь вырисовывается довольно определённая.

Полковник очень внимательно наблюдал за лицом Губенко. Он видел, что тот нервничает и готов просто сорваться и вылететь из кабинета.

«Рано. Рано ещё ему уходить, я не сказал основного», — думал старый следователь.

— Но и это не главное…

— А шо? Шо главное? — захрипел Головко.

— А то, что на заднем плане, там, в окне, видите?

Лицо председателя райисполкома из красного неожиданно стало бледней выбеленной извёсткой стены.

— Там вы, Степан Егорович, передаёте Юрию Александровичу пакет с деньгами. С долларами. Или он вам.

— А откуда вы знаете, шо там доллары?

— Знаю, Степан Егорович, знаю. Вы уж поверьте мне.

Фотографию Котило увидел в доме Величко, когда, убедившись, что Юрий Александрович уехал на работу, пришёл побеседовать с его женой. Любовь Петровна увлекалась фотографией. Ожидая мужа, пока он порешает свои дела с председателем райисполкома, как, пожалуй, всякая любящая своего ребенка мать, фотографировала свою дочь. Совершенно случайно в поле зрения объектива попали два человека, которые фотографироваться не планировали. Повосхищавшись чудесной девочкой, качеством фотографии и талантом фотографа, следователь незаметно сунул фотографию в карман.

— Это не я… — Губенко облизал пересохшие губы и сглотнул, — это он мне… за… за…

«Как? Откуда у него эта фотография? Кто снимал? — Губенко не мог сосредоточиться на разговоре, потому что лихорадочно пытался понять, кто и зачем сделал эту фотографию и как она попала к этому старому «мусору».

— За что он вам платил, Степан Егорович?

— Это единственный раз, — промямлил он.

— Неправда. И вы знаете это.

— Не докажете… — взорвался Губенко, — тебе никто не поверит, ищейка… Я тебя в порошок сотру…

— Я уже доказал, Степан Егорович. Так за что вам платил деньги Юрий Александрович?

— За бриллианты. Ты вообще видел в своей жизни бриллианты, Котило? Ты знаешь, сколько это стоит? Но ты зря влез в это дело, следак, — Губенко начал приходить в себя. — Ей-богу, лучше бы ты пошёл на пенсию, — последнее предложение он уже говорил, выходя из кабинета. Дверь с шумом отворилась, а потом медленно со скрипом стала закрываться за разгневанным председателем исполкома небольшого города районного значения — Тарасова.

— Проводите товарища следователя, — услышал Иван Иванович разгневанный голос хозяина кабинета, который он оккупировал, — товарищ милиционер уходит.