Поезд прибыл в Тарасов в шесть часов утра, и Надя, сразу же взяв такси, поехала в больницу, где находился Богдан. К больному её не пустили, но попросили подождать до девяти, чтобы решить вопрос посещений. Ждать ей пришлось гораздо дольше. До полудня никто не проявил к ней ни малейшего интереса. Позже пришлось пройти через унизительную процедуру допросов: кто она, что она, почему приехала, кто уполномочил её ухаживать за больным, — и получить отказ в посещении по причине неродственных отношений. Но из больницы она не ушла. Не могла уйти. Сначала сидела возле хирургического отделения, в одной из палат которого лежал её Богдан. Потом, проникнув в отделение, села возле двери ординаторской в надежде убедить заведующего отделением в её, Нади, очень даже родственных отношениях и самых что ни есть добрых намерениях. Он был на очередной операции, и девушка, дожидаясь его, задремала, сидя на стуле.

Неожиданно она увидела или, скорее, почувствовала какое-то движение в коридоре. Надя открыла глаза и увидела маленькую девочку лет двенадцати с огромным белым бантом. Девочка в коротком синем платьице и простых колготках с вытянувшимися коленками стояла, опустив голову, возле крайней двери слева по коридору.

«Где-то я уже видела эту девочку…» Надя хотела было спросить её, кто она и как её зовут, открыла рот, чтобы сделать это, но не успела, вместо этого услышала:

— Ждёте?

Голос, который вывел её из туманного состояния полудрёмы, был совсем не девичьим. Голос был мужским и молодым, чего нельзя было сказать о его хозяине.

Толстый низкорослый, по возрасту приближающийся к пятидесяти мужчина с полными руками и короткими, похожими на сосиски пальцами никак не походил на хирурга. Всё в этом человеке было дисгармоничным. Белый халат был тесен, голос не соответствовал возрасту, возраст не вязался с голубыми озорными глазами, но Надя точно знала, это он — заведующий отделением, и от него сейчас зависит, увидит она Богдана или нет. Она подскочила, как будто и не дремала вовсе.

— Виктор Андреевич, — Надя заранее подготовила свою речь и узнала фамилию, имя и отчество заведующего, — мне обязательно надо увидеть его, понимаете, обязательно надо. Пожалуйста, пустите меня к нему. Я его друг… Мы знакомы давно… очень давно. Он помог мне, когда я болела, он меня на ноги поставил, вы же понимаете, что я должна, мне надо… Ведь понимаете? Мне очень…

Надя посмотрела доктору в глаза и осеклась на полуслове. Он смотрел на неё ласково и… с восхищением.

— Да, такая вот петрушка, хорошо, что вы приехали. Идёмте, я вас провожу.

— Я знаю где, спасибо, — и Надя, не дожидаясь неповоротливого, как ей казалось, доктора, помчалась по коридору и остановилась только перед дверью, возле которой минуту назад видела девочку с бантом.

Замерла на полсекунды (больше она ждать не могла) и вошла в палату.

Полумрак. Комната совсем маленькая. Богдан один. Аппарат АДН-8 поддерживает дыхание: вдох, выдох, вдох, выдох…

Грудь обмотана бинтами. Незнакомое возмужавшее, заросшее щетиной лицо.

Надя обвела комнату взглядом.

Красивой молодой женщины в элегантном чёрном платье она не увидела. «Фффухххх».

«Я её, правда, последнее время вообще не вижу, — промелькнуло в голове девушки, — но всё равно хорошо, что её сейчас здесь нет». Она оглянулась, увидев стоящего за ней хирурга, сказала:

— Спасибо вам, Виктор Андреевич. Можно я с ним побуду?

— Можно. Даже нужно. Он третий день не приходит в себя. Боюсь, как бы пролежни не появились. Тогда — всё.

— Что всё?

— Нет у нас таких кроватей, как нужно. Видишь, на матрасе лежит. А от него — пролежни. Потом пневмония, короче, если завтра-послезавтра в себя не придет, боюсь, не сладим… Хотя не могу я понять, почему из комы не выходит. Сердце крепкое, пульс в норме, пулю вынули — ничего серьёзного не задела, вторая — кишечник немного… зашили, всё нормально, а вот тебе такая петрушка…

— Он придет, он обязательно очнётся. А пролежни я обработаю, я знаю как.

— Чем же ты их обработаешь?

— Сначала фурацилином, потом зелёнкой, потом…

— Зовите, если что, — коротко, но тепло ответил коротышка и устало поплёлся по коридору, a Надя осталась с Богданом один на один.

И вот только теперь опустила на пол сумку, подошла к кровати, на которой лежал Богдан и, опустившись на колени, взяла его руку в свои:

— Богдан… милый мой… Богданчик, пожалуйста, услышь меня. Это я, Надя. Дорогой мой, самый лучший, я тебя очень прошу… Прости меня, — шептала она, — прости меня за всё и вернись ко мне. Мне тебя очень не хватает. Очень. Не надо на мне жениться, не надо меня любить, мне ничего этого не надо. Мне только надо, чтобы ты жил, чтобы я знала, что ты есть, что ты просыпаешься утром, пьёшь чай, идешь на работу, что ты с кем-то разговариваешь, читаешь книжку, слушаешь музыку. Мне только бы знать, что ты дышишь и что я дышу с тобой одним и тем же воздухом. Я не телом чувствую тебя, мой милый, не умом, я чувствую тебя душой. Ты знаешь, Душа есть. Я теперь точно знаю это. И она у тебя такая красивая. Мне кажется, я её видела. А сейчас, когда она где-то далеко, наверное, у меня так пусто в моей… Она есть, Богдан, она есть. Я её теперь умею слышать. Она говорит, пока тихо-тихо. Так тихо, что мне надо очень прислушиваться, чтобы понять, что она говорит мне. Но я её слышу. И ты её услышишь, мой милый, обязательно услышишь… Возвращайся скорей, пожалуйста. Мне так одиноко без тебя… Мне так тебя не хватает…

Надя понимала, что говорит всё это вслух, чувствовала, как горячие слёзы заливают щёки, подбородок, сползают по шее, осознавала, что её могут подслушать, посмеяться над ней, но ей было все равно. Главное, нужно было, чтобы её услышал один-единственный человек. Даже не человек, а его душа.

Надя поднялась с колен. Положила руку лежащего юноши на его живот. Потом взяла с быльца кровати полотенце, намочила его водой и стала протирать его лицо, заросшее щетиной, шею, грудь, свободную от бинтов, руки. Затем, бережно укрыв его одеялом, села на стул и стала ждать.

Чтобы как-то скоротать время, взяла свой дневник, которому поверяла все свои планы, мысли вот уже несколько лет. Иногда она даже протаскивала туда, втайне, свои фантазии, которые так расходились с действительностью. Но сейчас, несмотря на эмоции, одолевавшие её, она стала составлять список вопросов, которые хотела задать лечащему врачу на обходе.

1. Что случилось с Богданом?

2. Куда прошли пули и какие органы у него повреждены? (Выяснить поточнее, чтобы рассказать Константину Николаевичу, когда будет звонить.)

3. Когда он может проснуться?

4. Что она может (должна) сделать, чтобы это случилось побыстрее?

5. Можно ли позвонить родственникам Богдана (его дядя — врач).

6. Можно ли его побрить? Где можно купить бритвенные принадлежности?

Пункт номер семь: «где его жена», «приходит ли его жена», «как связаться с его женой» — был переписан в различных вариациях несколько раз, и каждая из них зачёркивалась жирно и неоднократно перед тем, как рождалась новая. Но и следующую запись ждала та же участь. Потом она решила: «Какое мне дело до жены? Придёт, тогда и поговорим».

Надя отказывалась верить, что ей могут не разрешить здесь находиться по причине «неродственных отношений с больным». Она будет бороться за это право. Войдя сюда, она увидела всё, что ей нужно было: Богдан лежал в несвежей, помятой, забрызганной кровью и лекарствами постели, небритый с закисшими глазами. Губы его потрескались, а глаза ввалились. Нет, она останется здесь, даже если её будут выволакивать отсюда силой.

Но ничего подобного не произошло. Никто, кроме дежурной медсестры, которая поставила Богдану капельницу, в палату не зашёл.

— Глюкоза, — коротко бросила та, — а вы кто, жена? Чё ж так долго не приходила? — полюбопытствовала и, не дожидаясь ответа, вышла.

Пару часов спустя, помыв в палате полы, протерев пыль и открыв форточку, Надя постучала в дверь ординаторской. Там она застала известного нам заведующего отделением в окружении коллег. Они обедали. Истории болезни. Какие-то папки и другие бумаги были сдвинуты на угол, а на газете, расстеленной вместо скатерти, как попало лежали порубленные куски колбасы, сала, хлеба, вареники в целлофановом пакете, свежие и малосольные огурцы, помидоры. В центре этого обилия еды — начатая бутылка водки и несколько стограммовых из толстого стекла рюмок, в простонародье называемых «полустаканчиками».

Когда девушка увидела всё это, у нее похолодело в душе. Она застыла, не смея пошевелиться, как будто её заморозили.

— О! Прекрасная фея. Проходите, проходите, пожалуйста.

Молодой доктор, стройный с умными карими глазами и тонкими интеллигентными пальцами, порхающими над колбасой, поднялся со своего стула и, оставив колбасу в покое, отодвинул стул так, чтобы девушка могла пройти и сесть. Он, по всей видимости, к своему полустаканчику уже приложился: глаза блестели, кончик носа и надбровные дуги трогательно покраснели.

Надю покоробило. Видение другого, похожего на этот стола с грубо порезанной колбасой и салом так и стояло перед глазами.

«Нет, эти не такие…»

Она повела плечами, как будто от холода, и, усилием воли сбросив оцепенение, собрав всё своё мужество, шагнула через порог.

— Здравствуйте. Я только поговорить хотела. С Виктором Андреевичем. Но… я лучше позже зайду.

— Нет-нет, проходите, присаживайтесь, вы ведь наверняка голодны. Меня зовут Сергей, — представился молодой доктор, — Сергей Александрович. Я лечащий врач вашего друга.

Он протянул ей внушительный бутерброд из хлеба, сыра и колбасы и спелый, готовый взорваться красным сладковатым соком помидор:

— Вот, перекусите.

— Такая вот петрушка, Надежда… м-м-м, не знаю, как вас по-батюшке, я отдежурил, — вступил в разговор коротышка Виктор Андреевич, — двое суток подряд. Домой иду. Устал. Вчера у Вениамина Игнатьевича именины были, так вот, перед тем как домой… отмечаем малёхо… вот, такая петрушка. Может, и вы с нами? — почему-то стал объяснять Наде наличие на столе водки Виктор Андреевич.

— Нет, нет, — поспешила заверить Надя, — за бутерброд спасибо. Я и забыла, что не успела поесть сегодня. Правда, и не хотелось.

— Так вы кушайте, кушайте.

— Вот ещё вареничек с капусточкой, вку-у-усный…

— Спасибо.

— Я распоряжусь, чтобы вам, пока вы тут будете находиться, приносили обед, — голубые глаза заведующего отделением были покрыты паутиной красных воспалённых сосудов — да ему просто необходимо поспать.

— А так разве можно?

— Можно. Это, конечно, не ресторан, но манную кашку или супчик гречневый варят отменно, — он устало улыбнулся, — пошёл я, ребята. А ты, Сергей Александрович, введи девушку в курс дела. Похоже, она не знает ничего. Вдруг… А! Всё равно уже… Такая вот петрушка…

— Что? Что всё равно? Ничего не всё равно! — Надя чуть не подавилась хлебом. — Кха-кха-кха! Ничего не всё равно! Вы мне только расскажите. Я пойму. Я всё-всё сделаю. Так же, как и он для меня… — запнулась, — даже лучше, — и покраснела.

— Вы доедайте. Вот ещё чай, а мы пока приберём тут. Сегодня Вениамин Игнатьевич дежурит, он тут, в ординаторской, будет, а мы с вами к Виктору Андреичу в кабинет пойдём.

Надя давилась бутербродом, обжигалась горячим чаем и уже через пять минут поднялась со стула:

— Я поела, спасибо большое. Куда идти? А то он там сам… один.

— Нам спешить некуда. Он уже там более трёх дней сам. Но раз вы готовы, пошли.

Кабинет заведующего отделением находился как раз напротив ординаторской через коридор. Совсем маленький, он казался крошечным от того, что стол, старый потертый секретер, книжная полка были заставлены и завалены книгами, папками, подшивками, одиноко валяющимися журналами. Серый от времени потолок, банальные голубые панели. На стене такой же банальный черно-белый портрет Николая Ивановича Пирогова.

Сергей Александрович не сел за стол, на место заведующего, а, примостившись на кушетке рядом с Надей, — доктор нравился ей всё больше — заговорил:

— Ваш друг, Надя, герой. Он накрыл своим телом Ивана Иваныча, чтобы спасти ему жизнь, но именно поэтому он и умер, вернее, его убили.

— Как это? Он умер потому, что Богдан Юрьевич накрыл его своим телом? Это же в него пуля попала! В него стреляли! А кто стрелял? Их нашли? Я ничего не пойму…

— Стреляли в обоих, но убили Ивана Ивановича. Хотя и Богдана вашего хотели убить. Тоже волнуюсь… Простите… Я вам сейчас всё объясню, хотя, наверное, не должен всего рассказывать. Но, с другой стороны, мне кажется, что должен… В общем, слушайте. Если этот молодой человек ваш друг, а я так понимаю, он ваш друг, — врач, только взглянув мимолётом на Надю, продолжал: — то, наверное, вам надо всё знать. Ван Ваныч и Богдан расследовали дело об убийстве жены заместителя председателя райисполкома. Я так понял, что в организации убийства они подозревали самого председателя. Вы, наверное, знаете, что он был тестем вашего молодого человека?

— Знаю, — еле слышно пропищала Надя.

— Так вот, теперь уже никто ничего доказать не может. Председателя райисполкома перевели управлять в другой район или в другую область, по-моему, даже в другую страну, то ли в Молдавию, то ли в Латвию, но это и неважно, страна большая. Туда же он увёз свою семью, жену и дочь, бывшую жену вашего… друга. Председательскую дочь с молодым следователем развели быстро в одностороннем порядке, все-таки власть. Так что его, если он очнётся, ожидает это известие. Уж не знаю, понравится оно ему или нет. Вам, как я понимаю, это известие должно понравиться, не так ли?

— Что же может тут понравиться? Что может быть хорошего в том, что женщина, на которой ты был женат, которую любил и в которую верил, предала тебя в самый трудный момент твоей жизни? Это же ужасно, когда ты женился, потому что любил и надеялся создать крепкую семью, вырастить детей, а вот проснулся и узнаёшь, что с тобой не только развелись без твоего ведома, а ещё и бросили умирающего без помощи, без поддержки, без любви. Как же такое может понравиться? Как же я могу желать такое моему другу?

Её твёрдый голос и открытый взгляд повергли молодого медика в смущение.

— М-да, вы правы, пожалуй, — пролепетал он, — но, с другой стороны, он теперь свободный.

— Свободный от чего? От счастья? От любви? От жизни?

— Хм, какой странный у вас подход к ситуации…

— Ничего не странный… просто я… много думала об этом… А заместитель председателя, ну тот, у которого жену убили, он что, не хочет убийцу найти?

— Его тоже перевели. С повышением. Дали новую должность. В Казахстане, по-моему, точно не знаю. Замяли, короче, дело. Но перед тем как все уехали, какие-то отморозки в милицейской форме избили Иван Ивановича. Богдан Юрьевич как раз шёл к нему, кинулся помогать… В него стреляли. Один раз, когда он бежал, грудина остановила и увела пулю вправо — издалека, наверное, стреляли. Второй раз — когда он на старого Котило упал. Выстрелили в упор. Пуля прошла навылет слева через живот и угодила прямиком в сердце Ван Ваныча. Богдана мы подлатали, правое лёгкое и кишечник слева. Он потерял много крови, но, если честно, я не понимаю, почему он не приходит в себя.

— А Иван Иванович? Его что, получается, убили из-за Богдана? Потому что он хотел спасти? Если бы он не упал на него, то пуля прошла бы навылет через Ивана Ивановича, и он мог быть остаться жив? Что же теперь будет? — глаза Нади наполнились слезами.

— Нет, Надя. Всё совсем не так. Да, Иван Иванович умер от пули, но он бы всё рано умер. Когда ваш друг нашёл его, на Котило живого места не было. Его били долго, сильно и грамотно. Практически отбили все внутренние жизненно важные органы. Мы вряд ли смогли бы что-то сделать с такими травмами. Так что, можно сказать, что ваш друг помог ему, спас он невыносимой боли. А потом, пуля всё равно попала в сердце… Те двое пришли убить следователей и все равно бы их убили.

— Богдан вряд ли сможет это правильно понять. Пожалуйста, не говорите ему об этом, ладно?

— Я не скажу, только он все равно узнает. Сам, если… когда очнётся. Их соседка нашла, Лариса Ивановна. Если б не она, то никого бы не было уже…

— Так, значит, за ним никто не ухаживал… — вслух размышляла Надя, — так у него же дядя… брат врач, почему же ему не сообщили…

— Что, и дядя, и брат?

— Нет, дядя, но он, как брат, — улыбнулась, — просто они росли вместе у Костиной мамы, у Богданчика мамы нету, а Костя — мамин брат… ну, да это неважно. Ему надо позвонить. Может, он приедет? Он разбудит Богдана. И заберёт к себе? Он меня спас…

— Ой, запутали вы меня, Надежда батьковна. Насчёт того, чтобы забрать? Вряд ли, не уверен, а вот позвонить, думаю, можно будет. Только завтра. Виктор Андреевич придет, сам позвонит. Без него нельзя.

— Хорошо. Тогда… можно я его побрею?

— Побреете?

— Да. Я его никогда не видела таким… с бородой, — Надя прикрыла рот рукой и захихикала, — он на пирата похож. Подскажите, где можно бритву купить, помазок, мыло и… что там нужно ещё?

Медик уставился на Надю.

«Да, что ж это он, дурак, на Ольге женился, если такая девушка рядом была? Хотя мы, мужики, да… чёрт нас поймёшь, когда мы жён себе выбираем. Видимо, точно чёрт мозги выносит», — подумал он и, усмехнувшись, спросил:

— А вы умеете?

— Да… то есть никогда не пробовала, но думаю, что смогу.

— Я вам свой станок дам, не надо покупать. У нас у всех врачей авральный набор есть, мало ли что. Вот с «твоим» тоже пришлось две ночи подряд дежурить. Пошли.

Следуя за молодым врачом по пятам, Надя думала: «Какие же они все хорошие. Колбасу тоже кусками режут и водку пьют. Только те насилуют и убивают, а эти помогают людям, спасают их и лечат. Как бы я хотела быть такой, как они».

Получив во временное пользование станок для бритья и устную инструкцию по его использованию, Надя клятвенно пообещала доктору вернуть его чистым, в целости и сохранности. Она направилась к Богдану, чтобы привести задуманное в исполнение и удивилась, увидев ещё издалека, что дверь в палату открыта.

«Умер?» — охнуло. Побежала. Влетела. И… замерла.

Богдан лежал с открытыми глазами, возле него стояли дежурный врач Вениамин Игнатьевич и уже знакомая не очень разговорчивая медсестра.

— Богдан! Богданчик… — голос дрожал, скрипел, прерывался.

— Ну вот, видишь, черненькая, а ты всё: блондинка, блондинка… — утвердительно указала на Надю копающаяся в шприцах и ампулах медсестра.

— На-адя… — шёпотом, с усилием выдохнул, почти улыбнулся.

«Прозевала!»

Машинально поставив на тумбочку и даже не заметив этого стакан со станком и помазком для бритья, Надя подлетела к Богдану и схватила его за руку, из вены которой только что вытащили иглу от капельницы.

— Я, конечно же, я. А кто же ещё? Ты же помнишь, как ты со мной возился… как с маленькой, — она шептала, прерываясь и сглатывая. Горло сдавил спазм радости и обиды — она не была первой, кого увидел Богдан, придя в себя.

«Правду говорила Наташа ещё давным-давно: не всё в жизни получается так, как хочется… Иногда обстоятельства руководят нами. И надо уметь их принимать такими, как есть. Как там она говорила: «Дай силы бороться с тем, что возможно изменить, дай терпение принять то, с чем бороться бесполезно, и дай ума отличить одно от другого», — вспомнила Надя. А сейчас главное не то, кого он увидел, а что он вообще кого-то увидел. Он живой, он пришёл в себя, не об этом ли я просила? Не этого ли хотела? Какое счастье!»

— Какое счастье, Богдаш, что ты проснулся, какое счастье! Доктор, теперь с ним всё будет в порядке? — обратилась она к стоящим бок о бок и обсуждающим новые назначения для больного врачам.

— Богдан Юрьевич, вам повезло с ангелом-хранителем, — улыбнулся Сергей Александрович, — не успела она приехать, как всё встало на свои места. Да, Надя, теперь всё должно быть хорошо. Нужен только уход и покой, и через пару недель ваш друг будет как новенький. Сергей Александрович, — представился он, — ваш лечащий врач.

— Богдан… — шёпотом, почти не слышно, — Ван Ваныч… Как?

— Наденька, вы выйдите пока в коридорчик, нам надо с молодым человеком поработать, — Вениамин Игнатьевич взял бразды правления в свои руки. — Сережа, вызови лабораторию и кардиолога. Ничего, что поздно, есть дежурный. Иди, звони…

Молодой доктор быстрым радостным шагом двинулся в ординаторскую выполнять поручение.

«Живой! Живой! Живой!»

Девушка металась с одного конца коридора к другому. Из дверей повысовывались ходячие больные и те относительно здоровые, кто пришёл проведать больных. Надя даже не заметила, когда они начали хлопать, но очнулась от звука, который ранее слышала только в театре. Коридор аплодировал. Стоя. Кому, врачам? Ему? Ей? Неважно. Ей было понятно одно: Богдан жив, и все эти люди радуются вместе с ней. Голова у неё закружилась, и если бы её не подхватил один из посетителей, то упала бы на пол. Но посетитель поддержал её и, взяв на руки, аккуратно опустил тело на кушетку, что стояла в коридоре.

Она оглянулась вокруг. Увидела красивую девушку, лежащую на кушетке. Худощавое, совсем не идеальной формы, но милое лицо. Спокойное. Одухотворённое. Оформившееся тело. Высокая грудь, тонкая талия, длинные сильные ноги.

«Хороша! А это что? Ох, да это же я!» — в отражении никеля операционных ламп, которые вывезли в коридор для уборки, Душа увидела голубую, с легким оттенком сиреневого тень. Немного зелёного и жёлтого. И совсем мало красного и серого. Совсем, совсем немного…

Ах, как славненько! И она, развернувшись, опустилась на тело девушки. Никто этого не заметил, даже сама Надя.

Девушка открыла глаза.

— Богдан, — произнесла.

И все опять зааплодировали.