Тик-так, тик-так… шло время, а они всё стояли и стояли, обняв друг друга. Но даже подобному счастью рано или поздно приходит конец. Надя отодвинулась от Богдана.

— А тут симпатичненько…

Кухня не отгорожена от жилой комнаты, так, как это бывает в американских проектах. Просторная комната с комфортными креслами и раскладывающимся диваном, обитыми очень мягким голубым материалом. Ребята никогда раньше не видели такой удобной и мягкой мебели. За диваном — довольно большое окно, из которого можно было любоваться звездным небом. Вид потрясающий, и девушка на мгновение замерла, очарованная. И часы-ходики. Интересно, кто их сюда повесил? Они делают этот домик жилым. Слева от кухни вход в спальню с широкой кроватью, тумбочкой и встроенным шкафом из светлого дерева.

Они разложили диван, и Надя забралась на него, подогнув под себя ноги. Богдан укрыл девушку пледом и умостился рядом. Они проговорили всю ночь. Уставшие, не желали терять ни одной минуты времени, чтобы отодвинуть рассказ о том, как они жили всё это время друг без друга, — у них было всего три дня. И у Богдана, и у Нади создалось такое впечатление, что они всегда были такими, как сейчас, и никогда не разлучались.

Наконец Богдан спросил:

— Скажи, Надюш, а зачем ты сюда приехала?

— Когда я только услышала, что случилось, то сразу решила: получу диплом и поеду. Я же журналист. А журналист всегда должен быть на передовой. А если честно, мне кажется, что меня Душа позвала.

— Но ведь это же опасно? Тем более находиться здесь так долго. Как Душа может подвергать тебя такой опасности? Ты, наверное, её неправильно поняла. Тебе не страшно?

— Опасности, Богдаш, подвергается моё тело. А она о теле не заботится. Ей важно, чтобы ты справился со своими страхами и сомнениями, с ненавистью и завистью — с тем, что нас губит. А ты? Ты приехал почему? Тоже, наверняка, по зову сердца? Или нет?

— Хм, наверное, ты права…

— А потом, кто-то же должен? Почему не мы? Вот смотри, — Надя легко вскочила с дивана и, пошатнувшись, но быстро обретя равновесие, побежала в спальню, куда отнесла свои вещи. Оттуда вышла с тяжёлой папкой, из которой топорщились в разные стороны фотографии, так их было много.

— Вот фото, сделанное из окна вертолёта. Это в первый день, когда я приехала. Мы пролетали над реактором, который всё ещё кажется слегка затуманенным из-за высокого уровня радиации. А вот разрушенный 4-й реактор. Я его сняла с крыши третьего энергоблока. Вон там, видишь: «Вася» и «Петя» — мы тут всех, кто выполнял эту работу, так называли — всех по именам ведь знать не можешь… Они подбирают радиационные обломки. Вот тут, видишь? Как ты думаешь, Богдан, им было не страшно?.. А это группа ликвидаторов смывает радиоактивную пыль с домов и улицы. Думаешь, им не страшно?.. Вот этого молодого парня, он был учителем математики в Чернобыльской школе, увезли в больницу на следующий день после того, как я сняла его. Он был «Васей-Петей». Умер. Его не смогли спасти… А эта молодая и красивая женщина на БТР, Татьяна Балюн — маршал бронетанковых войск 30-километровой зоны…

А вот… А вот… А вот… Так скажи мне, мой милый, чем я хуже? Я журналист. И мой долг — рассказать миру о героях, которые жертвуют своим здоровьем и даже жизнью, чтобы спасти всех остальных. Да что я говорю, ты ведь и сам сюда приехал. Ведь не на прогулку…

Богдан молчал. Казалось, даже ходики стали отсчитывать минуты медленнее и совершенно бесшумно. Он слушал эту отважную девушку и вспоминал время, когда она была слабой, обиженной, разочаровавшейся в ещё не успевшей толком начаться жизни, девочкой в инвалидном кресле. Когда они с Костей искали её под дождём и нашли вусмерть пьяную под кустом боярышника. Когда он ночевал у неё и боялся сказать лишнее слово, сделать лишнее движение, чтобы не обидеть. Он не понимал, как так получилось, что он, сильный здоровый мужик, приехал сюда, чтобы искупить свою вину, а она — по зову души? Откуда у этого маленького покалеченного цыплёнка взялись силы подняться, а он, здоровый бугай, чувствует себя ущербным? Да, она права, не могу я стать ей мужем. Как минимум, пока. Я её не достоин…

— Надя, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты тогда приехала ко мне. Зная тебя, трудно представить, как ты на это решилась… но если бы не ты, мне бы не выжить.

— Это потому, что я, Богданчик, встретила одного очень мудрого мужчину.

— Мужчину? — похолодел молодой человек.

— Да. Он был слепым знахарем.

— Был? — отпустило.

— Да. Он был старым — никто даже не знал, сколько ему лет на самом деле. Старым и слепым. Но видел и знал больше, чем мы — молодые и зрячие.

— Он кто, твой родственник?

— Нет. Он просто знахарь.

— А откуда ты о нём узнала?

— А, Нина мне и сказала. Дед Кузьма вылечил её бабушку когда-то. У неё был рак, представляешь?

— Нет, не представляю, — с сомнением промычал молодой человек, — не думал, что рак можно вылечить… а ты-то зачем к нему поехала?

— Узнать, что значил мой сон.

— Сон?

— Да.

— Ну и что, узнала? — снова засомневался Богдан.

— Узнала, раз к тебе поехала, — зазвенел радостным колокольчиком легкий смешок девушки. — Кстати, ему тогда как раз электричество провёл местный электрик, а он и говорит, — Надя задумчиво закатила глаза, вспоминая слова старца, — что-то типа, что электричество — это удобно, но не всегда хорошо, а иногда даже совсем плохо. Теперь я понимаю. Видишь, как получилось?

— М-да-а-а… Так он экстрасенс?

— Говорю же — знахарь. Учёный. И просто хороший и очень добрый человек. Он очень много знал. Писал. Лечил людей. У него было много рукописей. Я бы хотела их найти, чтобы прочитать и, может, написать о нём когда-нибудь.

— Узнала?

— Какой-то научно-исследовательский институт забрал их. Я где-то записала его название, но не было времени узнать, где этот институт находится. Ты мне поможешь найти его?

— Конечно. Мы обязательно найдем эти документы. Я так понимаю, самого деда уже нет в живых?

— Увы, — вздохнула Надя, — когда я приехала сюда, через месяц после аварии, то сразу отправилась его проведать. Он жил неподалеку отсюда. Но теперь я его уже в живых не застала — он умер за неделю до моего приезда. Никого там теперь не осталось: ни Ильдара, ни Катруси. Я видела их могилки. Похоронил их, а потом и сам… А первый раз я к нему ездила с Ниной после того, как мне приснился сон про тебя. Он помог мне. Очень.

— Катруся и Ильдар — это его дети?

— Нет, что ты, — рассмеялась Надя, — Ильдар — это овчарка, а Катруся — коза. Безрогая. Он их очень любил. И они его. И понимали всё, как люди. Но ты прав, я думаю, они были ему и друзьями, и детьми. Вот, я сделала несколько снимков…

Показывая фотографии, Надя продолжала говорить.

— Знаешь, Богдаш, именно здесь я почему-то всё чаще вспоминаю Наташу, ту, что подарила мне это колечко, — девушка полюбовалась на сияющий рубинчик. — И думаю, что она была права, когда говорила, что люди должны быть такими, какие они есть, потому что Душа у каждого человека чистая и прекрасная. Все Души изначально такие. Просто одни люди умеют слушать их, а другие — нет. А если человек умеет принимать себя таким, каким он себя любит, и таким, каким ненавидит, когда человек умеет просто радоваться своим успехам и огорчаться своим неудачам, когда он умеет восхищаться, спорить, плакать и любить, если он верит в то, что делает, тогда он живой, понимаешь, живой! И Душе тогда совсем не тесно в его теле. Потому, что тело наше — это не просто сосуд для души, это — часть тебя самого. И когда мы начинаем это понимать, то Душа с таким человеком разговаривает во весь голос. И он слышит её, слышит и идёт туда, куда она его зовёт… И всё у такого человека получается в жизни, и жить ему легко… И счастлив он, и успешен… И умирает он с чувством благодарности за то, что было дано ему такое чудо, как жизнь… И не просто так он её прожил, а оставил добрый след от неё… как дед Кузьма, как Наташа, как люди, которые работают здесь.

Надя улеглась на диване поудобнее, положила свою голову Богдану на бедро и говорила… говорила… Он перебирал снимки одной рукой, гладил её голову другой. Каждый раз на руке оставались несколько шёлковых нитей волос… Но Богдан не обращал на это внимания. Голос Нади становился всё тише, паузы — всё длинней. Через несколько минут голова девушки потяжелела, дыхание стало ровней, и она уснула.

Молодой человек боялся потревожить её сон. Он был обескуражен. Потрясён. Нет больше такой, как Надя. Нет и никогда не будет.

Наклонился. Коснулся губами её приоткрытых губ. Эти губы могли бы стать воротами в Рай. Но он сам их закрыл перед собой. Сам. Что ж, он попытается открыть их вновь.

Богдан прислонился к стене и закрыл глаза.

За окном светало.

Тик-так… Тик-так… Тик-так…