Манхэттен, два года спустя
Катберт Гиббонс, специальный агент ФБР, стоял в проходе между рядами, перебросив через руку пальто, и осматривал место действия. У зала суда свой особый запах – канцелярских принадлежностей, отточенных карандашей, влажной шерсти, одеколона, пыли, аммиака, чрезмерного высокомерия и едва уловимого страха. Защитники сидели за длинными столами, с головой окунувшись в портфели с бумагами. Ответчики слонялись без дела, собирались маленькими группами, переговаривались друг с другом, стреляя по сторонам глазами – кто во что сегодня одет. Команда обвинителей сгрудилась за своим столом, скромными старомодными костюмами и ясными глазами они напоминали студенческую спортивную команду. Пустующая скамья присяжных заседателей производила пугающее впечатление, и все старались держаться от нее подальше, даже самые нахальные.
Гиббонс перевел взгляд на свидетелей-экспертов: агенты ФБР, сотрудники министерства экономики, офицеры нью-йоркского полицейского управления, отвечающие за борьбу с организованной преступностью, специалисты по надзору. Они занимали два первых ряда, предназначенных для зрителей, и казались сворой беспокойных сторожевых собак, очутившихся в церкви. Самой шелудивой дворнягой в своре, бесспорно, был напарник Гиббонса Майк Тоцци. Он сидел в самом дальнем углу первого ряда, изучал «Пост» и имел вид человека, которому все уже смертельно надоело. Направляясь к Тоцци и присматриваясь к нему. Гиббонс изумился, насколько же все-таки его напарник напоминал собаку – поза овчарки, темные, глубоко посаженные глаза ротвейлера, в лице – что-то от симпатичной гончей. Ни дать ни взять – дворовый пес с цепкими глазами и плохой осанкой. Гиббонс направился к нему.
– Оторвись, Тоцци.
Тоцци поднял голову от газеты и оскалился:
– А, и тебе тоже доброго утра.
Гиббонс швырнул пальто на скамью и сел:
– В чем дело? Где твое рождественское настроение? Будь паинькой, а то Санта-Клаус не прилетит к тебе.
– К черту Санта-Клауса. Хочу смыться отсюда.
Гиббонс улыбнулся крокодильей улыбкой.
– Думай, что говоришь, Тоц. Вот скажу твоей кузине Лоррейн, что ты плохо себя ведешь, она не положит конфетку в твой чулок.
– Она твоя жена. Вот и засунь что-нибудь в ее чулок.
– Что-то мы сегодня не в духе.
– Должно быть, у тебя терпения побольше, чем у меня, Гиб. Сидеть тут неделю за неделей, ожидая, когда тебя вызовут... Я бы предпочел снова отправиться на улицу, заниматься оперативной работой.
Гиббонс покачал головой.
– Да? Именно это я о тебе и подумал – плохая осанка. Твое отношение к работе дурно попахивает. Ты думаешь, быть специальным агентом – это все равно что весь день играть в полицейских и разбойников? Ты думаешь – арестовал преступника и на том все кончилось? А это только начало, мой друг. Тебе придется постараться, чтобы эти ублюдки в суде упекли его в тюрьму. Это на тот случай, если ты не знаешь, как работает судебная система в этой стране. – Гиббонс любил потрепать Тоцци нервы.
Тоцци сложил газету пополам.
– Как ты можешь называть это системой? Здесь нет никакой системы. Этот судебный процесс – сплошное дерьмо, и тебе это известно.
– Ты уже заделался юристом?
– Послушай, это же что-то чудовищное. По одному делу проходят одновременно восемнадцать обвиняемых. Процесс тянется уже семь месяцев, а обвинение не опросило еще и половины свидетелей.
– А ты-то на что жалуешься? Ты здесь всего две недели.
– А на то и жалуюсь, что весь этот процесс – дерьмо собачье. Судят одновременно тягловых лошадок, парикмахеров из Айовы и главарей с Сицилии. Где тут здравый смысл?
Гиббонс покачал головой.
– Это дело регионального управления. Они хотят доказать наличие преступного сговора.
– Оно дурно пахнет, это дело. У министерства экономики есть верная информация, что в страну прибывает сорок килограммов героина, на восемьдесят миллионов долларов! Но генеральный прокурор США не может ждать. Должно быть, на него здорово давят, они гонят это дело так, словно завтра никогда не наступит. А что в результате? Они начали процесс всухую. Нет нужного количества наркотиков, которое можно представить как улику. Героина вообще нет и только чуть-чуть кокаина, высосанного из багажника автомобиля. С такими уликами нельзя доказать даже факт употребления наркотиков, не то что его распространения. Пленки – вот все, что у них есть. Сотни часов аудиозаписей и тысячи фотографий парней, заходивших в парикмахерские. И много они с этим докажут? – У Тоцци был негодующий вид.
– Пусть обвинители думают об этой ерунде. Твое дело – дать свидетельские показания, рассказать то, что ты видел и слышал. Вот и все.
– Неверно! – Тоцци повернулся к нему и зарычал: – Моя работа – поймать этих ублюдков и помочь упечь их за решетку. Считается, что у меня достаточно возможностей, чтобы довести дело до конца, а не прерывать расследование посередине из-за стада этих ослиных задниц из прокуратуры, которые хотят доказать, что и без улик могут добиться обвинительного приговора – настолько хорошо они владеют законом. Для них это игра, Гиб, а для меня – нет. Мы выполняем грязную работу, а они играют в игры с законом. А когда они проваливаются, то сваливают всю вину на нас.
Тоцци в который уже раз посмотрел на одного из защитников – на женщину-блондинку.
– Ты опять за свое, Тоц?
– О чем это ты?
– Снова уставился на эту дамочку, Хэллоран, кажется.
– Ничего подобного.
Гиббонс усмехнулся и покачал головой.
– Тоцци, ты же знаешь, я вижу тебя насквозь. Последние две недели ты пребываешь в отвратительном настроении, потому что мисс Хэллоран никак не хочет назначить тебе свидание.
Гиббонс указал большим пальцем на женщину, перелистывавшую документы за одним из столом для адвокатов на другой стороне зала.
Лесли Хэллоран была блондинкой невысокого роста, с тонкими чертами лица и высокомерно приподнятыми плечами. Глядя на нее, трудно было представить, что на перекрестном допросе она превращалась в упорную маленькую стерву, с языком острым как бритва и глазами, как у ястреба, высматривающего добычу. Для женщины небольшого роста у нее были на редкость красивые ноги. Очень красивые. Тоцци хорошо разбирался в женских ножках.
– Ты не соображаешь, что говоришь. Гиб. Я абсолютно равнодушен к Лесли Хэллоран.
Гиббонс улыбнулся. Лицо Тоцци выдавало его. Когда он упомянул ее имя, глаза Тоцци приняли на миг трогательное, почти скорбное выражение. Оно быстро исчезло, но Гиббонс его заметил.
– Не знаю, что ты ко мне с ней привязался, Гиб. С чего ты взял, что она мне нравится? Она же защищает Уго Саламандру, этого чертова Севильского Цирюльника. Как она может мне нравиться?
Гиббонс вытянул нижнюю губу и пожал плечами.
– Ну и что с того? Какое это имеет значение?
– Саламандра на этом процессе самый большой мешок с дерьмом. Как это может меня не касаться?
Гиббонс посмотрел на Саламандру. Тот сидел за Лесли Хэллоран, развалившись на своем стуле и прикрыв глаза. Севильский Цирюльник – это прозвище дали ему журналисты. По слухам, он распространял наркотики через сеть салонов красоты и парикмахерских в девяти штатах. Он не был похож на бандита, скорее на чьего-нибудь толстозадого дядюшку, из тех, что всегда рассказывают сальные анекдоты, когда женщины выходят из комнаты, и храпят у телевизоров после праздничного обеда в День Благодарения.
– Ты ведь знаешь, Тоц, адвокаты обычно не приятельствуют со своими клиентами.
– Но из всех людей в Нью-Йорке, нуждающихся в защите, она выбрала Саламандру. Почему?
– А ты сам не догадываешься? Эти ребята платят хорошие деньги.
– Но обычно она не защищает крупных мафиози. Это не ее амплуа.
– Именно поэтому Саламандра и нанял ее. Посмотри на нее. Разве она похожа на тех жирных стряпчих, что обычно ведут такие дела? Хорошенькая скромная ирландская школьница-католичка. Как раз то, что и нужно Саламандре, чтобы обелить его. Кроме того, на ней написано, что она не вылезет с таким бешеным счетом, как другие адвокаты, защищающие мафию. Это еще раз подтверждает его версию – он всего лишь простой невинный бизнесмен, которого приняли за крупного торговца наркотиками только потому, что он родом с Сицилии.
Тоцци был раздражен.
– Знаешь, сейчас ты сам выступаешь как адвокат. У тебя на все готов ответ.
– Да брось. Я просто объясняю тебе что к чему. Такие процессы – как кино. Каждый играет свою роль.
– Пожалуй, так оно и есть.
– Не стоит мрачно смотреть на мир только потому, что у тебя нелады на любовном фронте. И не говори мне, что мисс Хэллоран первая женщина в твоей жизни, которая обошла тебя своим вниманием.
– Что ты прицепился ко мне со своей мисс Хэллоран? Я же сказал, она мне не нравится.
– Конечно же она тебе не нравится. Но только потому, что ты ей не нравишься. Если бы ты думал, что нравишься ей, так уж точно влюбился бы. Я не прав? Судя по всему, это у вас давно началось. Ты, кажется, говорил, что вы вместе учились в школе или еще где-то? И что же произошло? Она отвергла твое предложение?
Тоцци наклонился вперед, уперся локтями в колени. И косо взглянул на своего напарника.
– Нет, в одну школу мы не ходили. Она жила на другом конце улицы, в Вейлсбурге.
– Ага! Но ты знал ее.
– Нет, не знал. Не по-настоящему.
– Что значит «не по-настоящему».
Тоцци засопел – он начал раздражаться.
– Я знал, кто она такая, и, возможно, она знала, кто я. Она ездила автобусом в какую-то новомодную школу для девочек в Саут-Орандж. У них была своя форма и все такое. Ее старик был капитаном полицейского управления в Ньюарке, потому-то им и пришлось туда переехать. Но она мнила себя чем-то особенным, гораздо выше всех обитателей Вейлсбурга.
– Правда?
– Правда. Она вела себя так, словно явилась из Бернардсвилля или из какого другого действительно приличного места. Помню, как она шла домой от автобусной остановки – ножки в ботиночках, нос кверху, книжки прижаты к груди, волосы стянуты толстым жгутом на затылке, – настоящая воображала. Она была единственным ребенком в округе, ходившим в эту школу. Все остальные учились кто в обычной, кто в церковной школе. Помню эту ее пижонскую походочку. Шла, будто она совсем из другого теста, не такая, как все.
Она определенно нравилась Тоцци. И он ненавидел ее за это. Гиббонсу было знакомо это чувство. Большинство парней сталкиваются с этим рано или поздно.
– Гиб, посмотри, кто здесь!
Тоцци смотрел в сторону обвинителей.
– Уж не твой ли старый приятель Джимми Мак-Клири?
– Кто?
– Джимми Мак-Клири.
Гиббонс вслед за Тоцци посмотрел в сторону стола обвинения. Он пытался украдкой рассмотреть лицо человека в коричневом твидовом спортивном пиджаке. Да, это был он, чертов ирландец Джимми Мак-Клири. Он стоял, сложа на груди руки, и, как всегда, нес какую-то чепуху одному из молодых ясноглазых обвинителей. Удивительно, что молодой человек слушал его и не падал с ног. Обычно от Мак-Клири так разило виски, что и лошадь бы не выдержала. Но некоторые находили в его речах особое очарование. Вот сукин сын.
– Я слышал, что Мак-Клири ушел из ФБР. Говорят, он работает сейчас в прокуратуре США в качестве следователя по особым делам, – сказал Тоцци.
– Мак-Клири не годится и улицы подметать. Непонятно, как ему удалось стать агентом ФБР. Слава Богу, что он, наконец, ушел.
Тоцци покачал головой.
– Не могу понять, что ты против него имеешь?
– Он – самое последнее дерьмо. Для меня оскорбителен сам факт его существования.
– Помнится, вы как-то работали вместе, пока я был в отпуске. Когда я вернулся, он всем говорил, что работать с тобой – все равно что провести пару недель в аду. Ты никогда не рассказывал мне, что же произошло.
Гиббонс молчал, мрачно уставившись на Мак-Клири.
– Эй, Гиб, ты где? Ответь мне.
Гиббонс посмотрел на свои часы.
– Какого черта они так задерживаются? Суд должен был начаться десять минут назад.
– Ты уходишь от ответа, Гиб.
Гиббонс свирепо посмотрел на него.
– Ты прав, я на самом деле ухожу от ответа.
– Господа!
Главный прокурор на этом процессе, Том Огастин, стоял у деревянного заграждения, повернувшись лицом к своре.
– Господа, прошу внимания. – Хозяин, золотисто-красный сеттер, обращался к дворняжкам. – Мы вынуждены на некоторое время отложить процесс. Не знаю, надолго ли. Я понимаю, у всех вас есть и другие дела, но прошу все-таки не расходиться далеко, пока не выяснится, когда мы сможем начать слушание дела. Спасибо.
Огастин вернулся на свое место. Дворняги заворчали, стали скрести когтями.
– Вот черт, – пробормотал Тоцци. – Проклятые законники.
– Брось, Тоц. Огастин неплохой парень. С ним работать проще, чем с большинством ослов из его конторы.
– Законник – это законник. Все они ни на что не годятся. Огастин не исключение. Посмотри на него. Сама респектабельность: квадратный подбородок, румяные щеки, густые светлые волосы. Стопроцентный янки. Такие вот и нравились всегда Лесли Хэллоран.
Гиббонс усмехнулся.
– И ты еще скажешь, что в твоем отношении к Огастину нет ничего личного?
Тоцци сердито на него посмотрел.
Гиббонсу хотелось засмеяться. Этот парень ничего не может скрыть.
– Всем встать! – неожиданно прокричал судебный пристав, заглушая гул голосов. – Суд идет. Председательствует его честь, судья Ирвин Е. Моргенрот.
Судья Моргенрот в черной мантии, шуршащей за ним, вывернул из своих апартаментов. Он взлетел на ступеньки, ведущие к судейской кафедре, запрыгнул в большое кожаное кресло и окинул взглядом свой суд. Это был маленький, абсолютно лысый человек в очках с толстыми стеклами, с бледной, желтоватого оттенка кожей. Пожалуй, он похож на чихуахуа. И, как у большинства маленьких собачек, у него был пронзительный голос и острые зубы.
Судья пробежал глазами по адвокатским столам, пересчитывая головы адвокатов и кивая при этом.
– Не все на месте, – резко произнес он. – Где мистер Джордано и его защитник, мистер Блюм?
– Ваша честь?
Все повернулись назад, чтобы увидеть того, кто только что ворвался в зал суда.
– Ваша честь, могу я сделать заявление?
Это был Марти Блюм. Он с трудом переводил дыхание.
– Делайте ваше заявление, мистер Блюм. Вы опаздываете.
– Я постараюсь сделать его как можно скорее, ваша честь.
Марти Блюм, прихрамывая, заковылял вдоль центрального прохода. Портфель и пиджак он держал в одной руке, книги и бумаги были зажаты под мышкой, очки сползли набок, рубашка торчала из брюк. Несмотря на свою изрядно поредевшую седую курчавую шевелюру, Блюм, несомненно, играл роль овчарки в этом представлении. Свалив все свои вещи на стол, он подошел к судейской кафедре. Моргенрот наклонился к нему, и несколько минут они тихонько переговаривались. Косящий взгляд чихуахуа становился все более недоверчивым и раздраженным.
Затем судья поднял голову и указал костлявым пальцем на Тома Огастина:
– Подойдите к столу. Это касается вас.
Блюм и Моргенрот вводили главного прокурора в курс дела, тот внимательно слушал, кивая и при этом поглаживая подбородок. Сеттер держался очень прямо, высоко подняв голову, – превосходный образчик своей породы. Пожалуй, Тоцци прав – было что-то даже слишком уж величественное в облике Огастина. Но что поделаешь, так уж этот парень воспитан. Везунчик с самого рождения. Наверняка Огастин всегда на правильной стороне, но он все равно хороший малый. И что с того, что он принадлежит к высшему обществу?
– В чем дело? – прошептал Тоцци.
Гиббонс пожал плечами.
– Откуда я знаю?
Судья подозвал остальных защитников. Восемнадцать недоверчивых псов окружили маленького чихуахуа и слушали. Затем послышался ропот. Он быстро нарастал. Стоявшие сзади адвокаты начали громко выкрикивать свои возражения через головы тех, кто был впереди. Моргенрот быстро навел порядок – он стучал своим молотком до тех пор, пока не установилась тишина.
– Прошу всех собраться в моем кабинете через десять минут. Суд распускается до двух часов.
Он еще раз ударил молотком, сложил свои бумаги и соскочил с помоста.
– Ну и что теперь? – недовольно спросил Тоцци.
– Господа! – Огастин вновь был у заграждения. – Вы можете идти. Сегодня вы нам не понадобитесь. Сожалею, что не имел возможности предупредить вас заранее.
Дворняжки зарычали.
Огастин пожал плечами.
– Сожалею, но мы не располагали информацией.
Он уже повернулся, собираясь уйти, когда Гиббонс остановил его, взяв за рукав.
– Что все это значит?
Огастин посмотрел по сторонам, наклонился и прошептал:
– Этот негодяй разговорился. Винсент Джордано собирается выступить против своих дружков-мафиози в обмен на смягчение приговора.
– Звучит довольно обнадеживающе.
– Очень даже обнадеживающе. Пару дней защитники будут вопить и топать ногами, требовать прекращения процесса против своих подзащитных, искать всевозможные нарушения закона и т. д. Но, насколько я знаю Моргенрота, он на это не пойдет.
Огастин выпрямился и задрал вверх подбородок. Сеттер позволил себе слегка улыбнуться.
– Я думаю, мы здорово в них вцепились – прямо в горло.
Гиббонс усмехнулся.
– Отлично.
– Теперь я должен бежать. Нельзя заставлять судью ждать. – Огастин направился к прокурорскому столу, чтобы собрать свои вещи.
Гиббонс повернулся к Тоцци.
– Слыхал? Похоже, этих ребят прижали.
– Да?
Тоцци не слушал. Он был поглощен наблюдением за Лесли Хэллоран.
Гиббонс сложил руки на груди и покачал головой. Этот парень – весь как на ладони.
Гиббонс повернулся, чтобы рассказать остальным о разговоре с Огастином, и неожиданно поймал свое отражение в очках мужчины, сидевшего за его спиной. Словно вдруг увидел старую знакомую фотографию. Бульдог.
Сразу за этим в поле его зрения появился Джимми Мак-Клири. Гиббонс следил, как спина Мак-Клири вместе с толпой плыла вверх по проходу к выходу из зала. Гиббонс оскалил зубы.