– Мне нравятся все эти клички, – произнесла Лоррейн, листая один из томов, – Пат Фацциано по прозвищу Ирландец... Луи Муссо – Блоха.

Она засмеялась, но невесело. Гиббонс понимал, что ей страшно за Тоцци. Он посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на шею. Кожа у нее под подбородком была тугой, как у тех стареющих кинозвезд, которые но несколько разделают себе подтяжки, чтобы выглядеть двадцати пятилетними и, но чья шея рассказывает печальную повесть об истинном возрасте. Гиббонс невольно засмотрелся на полуобнаженную грудь в вырезе кимоно. Для сорока семи лет грудь у Лоррейн еще была что надо.

Гиббонс откинулся в скрипучем кресле, наблюдая за тем, как она просматривает показания Ричи Варги, то хмурясь, то впадая, как только что, в деланное веселье. Лоррейн Бернстейн, полный профессор истории средневековья в Принстоне, стояла, склонившись к открытой книге, на старинном подиуме в собственном, заставленном книжными томами кабинете; за окном на сосне пели птицы. Она стояла, перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, водруженную на верблюжье седло, привезенное ею из марокканской экспедиции, ее знаменитые титьки трепетали, выбиваясь из распахнутого шелкового кимоно; нежная розовая ткань скрывала прочие прелести; ее густые, темные, едва тронутые сединой волосы были заколоты за ухом. При взгляде на нее, стоящую на своем подиуме, ему вдруг стало грустно, и он подумал о том, почему они так и не поженились.

Разумеется, он знал ответ и на это. Или по меньшей мере отговорки, которыми они потчевали друг друга. Две жертвы неудачных браков – и новая попытка вряд ли обещала им что-то хорошее. «Вдовцу с вдовицей не слюбиться», – процитировала она как-то Чосера, и эта строка стала девизом их отношений, причем на годы.

То, что их объединяло, было, по выражению Гиббонса, «дружбой двух интеллектуалов, замешанной на сексе». Они в самом деле представляли собой забавную парочку и сами с наслаждением находили все новые и новые противоречия: он античный стоик, она привержена капризам средневековья; он законопослушный сотрудник ФБР, а она, конечно же, вольнодумица-либералка; он хитрый бес, прячущийся под мостом, она бабочка, порхающая в ясном небе; у него пыльная трехкомнатная квартира в Уихавкене, в центре Нью-Йорка, а у нее просторная студия на Кейп-Коде, в сельской глуши Хопвэллской долины. Но Гиббонсу теперь не нравилось думать обо всем этом, это доставляло ему неприятные ощущения. Ему были по душе все различия между ними, возможно, и потому, что они позволяли им, будучи вместе, оставаться все-таки на некотором расстоянии друг от друга, кружа по двум безопасным, нигде не пересекающимся орбитам.

Он отхлебнул кофе, которым она его угощала. У приготовленного ею кофе не было того металлического привкуса, который он ощущал каждый раз, завершая ежедневную трапезу, и даже это сейчас усиливало его грусть. Какого дьявола они так и не решились жить вдвоем?

Она фыркнула себе под нос:

– Чарли Риккоделли, по прозвищу Хвостатый. Откуда они только берут эти клички?

Гиббонс пожал плечами.

– А тебе известно, почему они вообще прибегают к кличкам?

Она покачала головой и тоже отпила кофе.

– Из-за подслушивания телефонных переговоров. Мафия практически перешла на условный код. Они начали употреблять клички, чтобы легче было отбиться от обвинений в суде. Попытаешься припереть их к стенке, а они все отрицают. Говорят, что речь идет о хвостатых, а вовсе не об убийце Риккоделли.

– Интересно.

– Большинство этих парней обзаводятся кличками, когда их «делают».

– Что это значит?

– "Сделать" – значит официально принять в мафию. Это как посвящение в рыцари.

Он криво ухмыльнулся, не сводя с нее глаз.

– Да уж, могу себе представить. – Она перевернула страницу, и ей попалась еще одна кличка. – Вот, послушай-ка. Это мне нравится. Никки Салерн Две Кварты.

Она опять деланно засмеялась. А Гиббонсу захотелось заплакать.

– И тебе действительно кажется, что все это может помочь тебе найти Майка?

– Я уже нашел его.

Она пристально посмотрела на него. В глазах у нее вспыхнул гнев, сменившийся разочарованием.

– Почему ты не сказал мне?

– Мне казалось, тебе лучше ничего не знать об этом. По крайней мере, официально.

– Где он? И что делает?

– Он занят кое-чем исключительно важным, – сказал Гиббонс, поднимаясь из кресла. – И я решил помочь ему.

– Получив на это санкцию Бюро?

Он сел на краешек стола и заглянул ей прямо в глаза. Иного ответа ей не понадобилось.

Она попыталась взглянуть на своего двоюродного брата как бы со стороны – но уже как на взрослого, а не как на ребенка. Первое, что приходило в голову, когда задумаешься о нем, – это переизбыток нервной энергии. Темноволосый, красивый, но всегда с этаким хищным блеском в глазах. Каждый раз, когда она вспоминала о нем, ей приходила на ум фотография из «Нэшнл джиогрэфик», которую он ей однажды показал. Это была, строго говоря, не фотография, а серия снятых в цвете кадров, на которых леопард охотился на убегающую от него антилопу. В то время ему было десять лет, не больше. Но ей и тогда бросилось в глаза, что его взгляд горит тем же огнем, что и у леопарда.

– Ну и как он?

– С ним все в порядке.

Гиббонс потянулся за кофе и отодвинул от себя по столу машинописный текст, который только что изучал.

– Хорошо, – кивнула Лоррейн.

Ее словно бы выпустили из клетки. Она прекрасно знала о том, что никаких вопросов задавать не следует. Гиббонс от этого только зажмется. Она запахнула на себе кимоно и подошла к окну полюбоваться утром. Так рано ей доводилось подниматься только тогда, когда Гиббонс оставался здесь на ночь. Ей было страшно за двоюродного брата, она мысленно прикидывала, какой опасности он сейчас подвергается.

* * *

Монкхауз: Мистер Варга, как было воспринято предложение мистера Литвака, когда он впервые сделал его семейству Мистретты?

Варга: Люди Мистретты отнеслись к нему настороженно. Литвак утверждал, будто у него имеются тесные связи с ювелирами с Сорок седьмой улицы, но он не был хасидом, и это их насторожило. Они решили, что у ювелиров с Сорок седьмой тесные связи могут быть только с хасидами. Но к этому времени Литвак уже успел подружиться с двумя из людей Мистретты – с Рэем Биларди и Джоном ди Марко.

Монкхауз: А как дружба мистера Литвака с мистером Биларди и мистером ди Марко повлияла на его взаимоотношения с семейством Мистретты?

Варга: Биларди и ди Марко сказали людям Мистретты, что провели с Литваком немало времени и могут поручиться за него. После такого поручительства люди Мистретты решили выслушать самого Литвака.

Монкхауз: Где и когда они выслушали мистера Литвака?

Варга: Встреча состоялась в «Римской траттории», это экспресс-бар на Мулберри-стрит. Будучи consigliere – советником, я присутствовал на встрече. Был там и Энтони Тромбози. А Энтони Тромбози – это заместитель Сабатини Мистретты, второй человек в семействе.

Монкхауз: И что же произошло на этой встрече?

Варга: Литвак рассказал нам о группе из нескольких предприимчивых ювелиров, закупающих алмазы у нового поставщика, который в свою очередь получает их из России. Литвак сказал, что большая партия русских алмазов ожидается 10 марта 1983 года в аэропорту Кеннеди рейсом из Швеции. Литвак, судя по всему, основательно подготовился к нашей встрече. Он знал номер рейса, которым прибудут алмазы, знал склад, на котором их разместят на ночь, и магазин, которому принадлежал этот склад, знал тип сейфа, в который упрячут камни, и систему сигнализации. Он произвел на всех нас большое впечатление. Он сказал мистеру Тромбози, что готов совершить налет, если ему в помощь дадут Биларди и ди Марко и еще троих парней по их собственному выбору. Тромбози сказал ему, что его предложение будет рассмотрено и что ему сообщат о результатах.

Монкхауз: А почему, как вы думаете, мистер Варга, он обратился с этим планом за помощью к мафии? Разве он не мог предпринять налет в одиночку? Или нанять помощников в другом месте?

Варга: Да, мог; Но Литвак обратился к нам не только за силовой поддержкой. Ему нужно было подстраховаться. Он знал, что стоит ему провернуть это дело в одиночку, а потом кто-нибудь о чем-нибудь пронюхает – и охотиться за алмазами, а следовательно, и за ним пустятся все в Нью-Йорке, вплоть до самого последнего панка. А связавшись с семейством Мистретты, он обретал поддержку. Ни один придурок не решится позариться на плоды операции, проводимой под покровительством мафии, а если и решится, то Бог не даст ему после этого прожить слишком долго. Именно так и действует мафия, она дает советы, поддержку и страховку тем криминальным элементам, которые не могут получить их по обычным каналам. Мафию можно представить себе как комбинацию консалтинговой фирмы, сберегательного и кредитного банков, страховой компании и частной полиции. Это многофункциональный конгломерат для тех, кто ведет противозаконную деятельность.

Монкхауз: В нашей стране есть постоянно растущая организация, именуемая израильской мафией. Как вы полагаете, почему мистер Литвак не обратился за помощью к своим соплеменникам, наверняка способным оказать те «услуги», о которых вы говорите?

Варга: Его об этом спросили на встрече в «Римской траттории». Он ответил, что хочет работать с профессионалами, а не с уголовниками. Я в точности передаю вам его слова. Когда мистер Тромбози передал это суждение мистеру Мистретте, тот был чрезвычайно польщен столь высоким мнением о собственной организации.

Монкхауз: Ну и что же сказал мистеру Литваку мистер Тромбози, после того как он обсудил дело с мистером Мистреттой?

Варга: Тромбози сказал ему, что семейство Мистретты требует тридцатипроцентной доли от чистой прибыли. Какой бы та ни оказалась. Как одно из условий сделки семейство Мистретты обеспечит транспорт и оружие, а по окончании операции возьмет на себя реализацию алмазов. После того как семейство возьмет свои тридцать процентов, пятеро непосредственных исполнителей получат по десять процентов от остатка. А остальное достанется Литваку. Тот быстро прикинул на встроенном в часы калькуляторе, что речь идет о тридцати пяти процентах от всей суммы лично для него. Это был честный подход. Литвак согласился, и запланированный налет был проведен.

Монкхауз: Основываясь на ваших познаниях как одного из самых посвященных членов семейства Мистретты, как вы объясните, что произошло после того, как алмазы были украдены?

Варга: 11 марта, незадолго до рассвета, Литвак и Рэй Биларди ехали на юг по Океанскому шоссе в грузовичке, имея в двух портфелях на сиденье между собой русские алмазы стоимостью приблизительно Г,7 миллиона долларов. Целью поездки была химчистка в Бруклине, в районе Бенсонхерст, куда им было велено доставить алмазы. Литвак сидел на пассажирском сиденье, в кармане у него была пушка, «смит-и-вессон». Когда они остановились на красный свет на перекрестке авеню Q, Литвак вытащил пушку, ударил рукояткой Биларди, перегнулся через него, открыл дверь со стороны водителя и вышвырнул Биларди на мостовую.

Как мне представляется, Литвак хотел всего лишь оглушить Биларди, но, не имея опыта в таких делах, ударил его чересчур сильно. Какое-то время спустя, через какое точно, мне неизвестно, какой-то таксист заметил тело на тротуаре, остановил патрульную машину и рассказал о случившемся. Биларди доставили в больницу графства, где у него обнаружили тяжкие повреждения, приведшие к параличу правой части тела.

Монкхауз: 11 марта вы находились вместе с Сабатини Мистреттой?

Варга: Да. Он устроил деловой завтрак у себя дома, и я на нем присутствовал.

Монкхауз: И как он отреагировал, услышав о том, что план сорвался, а мистер Биларди пострадал?

Варга: Он посмотрел на Тромбози и сказал: «Подай мне жида к полудню».

Монкхауз: И мистер Мистретта получил то, что хотел?

Варга: Его люди нашли Литвака в нью-йоркском международном аэропорту около девяти утра. Он собирался улететь в Монреаль. Согласно билету, который они нашли у него, он планировал далее улететь в Афины, а оттуда – в Тель-Авив. Таким образом, он собирался одурачить всех и привезти алмазы в Израиль, где, должно быть, надеялся обработать их и только затем продать. Но у него ничего не вышло.

Монкхауз: Что же случилось с мистером Литваком?

Варга: Примерно в одиннадцать мистер Мистретта, мистер Тромбози и я пили кофе с бисквитами в кабинете у мистера Мистретты, и тут нам доставили снимок, сделанный «Поляроидом». На снимке было тело Литвака. Его пальто на груди было залито кровью. Одновременно с этим мистеру Мистретте сообщили, что тело Литвака уложено на заднее сиденье старого «форда», а сам «форд» заведен на речной паром.

Монкхауз: И как же мистер Мистретта отреагировал на это?

Варга: Просто кивнул. Потом наклонился к мистеру Тромбози и сказал ему: «Проследи, чтобы Рэй узнал об этом». После чего мы продолжили нашу беседу.

* * *

В этой истории, как и в остальных разоблачениях Варги, Гиббонса больше всего поражали детали, подробности. Выглядело все это так, как будто провокатор вел тщательные заметки о происходящем, заранее планируя использовать потом эту информацию. Он вспомнил точные даты, час, место, углы зрения, последовательность отдаваемых распоряжений, он помнил о том, кто что знал и кто кому что предсказывал. Все это было чересчур уж детально. Должно быть, свое предательство он замыслил в тот самый день, когда мафиози приняли его в свои ряды и сделали consigliere.

Гиббонс еще раз глотнул кофе, теперь уже чуть теплый. Но он не обратил на это внимания, по-прежнему размышляя о чувстве долга как таковом и о вопиющем отсутствии оного, продемонстрированном Ричи Варгой. За долгие годы службы Гиббонс сумел напрочь избавиться от представления о мафии как о содружестве честных людей, достойно противостоящих всем козням бесчестного мира. Крестный отец оказался, конечно, чушью собачьей, но как бы Гиббонсу этого ни хотелось, он не мог отрицать того факта, что преданность общему делу была для мафиози единственным способом выжить в этом мире. Каждый заморыш знал свое место в общей иерархии, и все они глубоко чтили организацию и систему. Крестный отец был для них воистину отцом. И, как отец, заботился о собственных сыновьях. «Проследи, чтобы Рэй узнал об этом». Воистину неподражаемо.

Он задумался над тем, действительно ли эта железобетонная преданность общему делу представляет собой главный источник их силы. Такое качество, что ни говори, не так уж часто встречается в остальном мире. Гиббонс был твердо убежден в том, что Брент Иверс, скажем, предан в первую очередь собственной карьере, а вовсе не ФБР. Даже Тоцци решил спрыгнуть с палубы, хотя его-то намерения теоретически были безупречны.

А как насчет меня? – подумал Гиббонс. Кому он был предан на самом деле? Своему напарнику, превратившемуся в дезертира? Или организации, на которую он проработал свыше тридцати лет? Преданность означает безусловное повиновение. Безусловное повиновение высшей инстанции. Но как прикажешь поступать, если у высшей инстанции задница вместо головы?

Гиббонс швырнул карандаш на страницы протокола и поднял глаза на женщину в расписном кимоно, застывшую у окна.

А как насчет Лоррейн? Что за чувство они испытывают по отношению друг к другу? Неужели и впрямь это всего лишь «дружба двух интеллектуалов, замешанная на сексе»?

Гиббонс вздохнул.

Он подошел к ней и прижался сзади, пробежав руками по ее бедрам. Она обернулась к нему едва ли не с изумлением, и он поцеловал ее. Его толстые пальцы прикоснулись к ее скулам. Он испытывал сейчас угрызения совести. И хотел объяснить ей это.

Она принялась на ощупь расстегивать на нем рубашку, пока его губы скользили по ее шее. Шея у нее что надо, несмотря на возраст, просто блеск.

К тому времени как ее пальцы добрались до его ремня. Гиббонс с Лоррейн очутились уже на полу, ее прохладное шелковое кимоно раскинулось под ними, как покрывало, как будто молодая парочка решила внезапно заняться любовью на пикнике. Она крепко сжимала его в своих объятиях и отчаянно целовала. Он понимал, что она переживает за Тоцци.

– Не беспокойся. С ним все будет в порядке, – пробормотал он.

Она кивнула и улыбнулась.

– Он и сам парень не промах. Всегда таким был. Она пробежала пальцами по его груди и поцеловала его. Они занимались любовью ранним утром, а птички пели за окном, сидя на сосне.

А после этого, лежа на спине в лучах утреннего солнца, стискивая руку Лоррейн в своей и чувствуя ее изящные пальцы, Гиббонс едва не заплакал.

Но все-таки не заплакал.